Текст книги "Чужие сны"

Глава 6

Мир Зеро. Аруба. Октябрь

– Терпеть не могу спускаться на твои затонувшие корабли!

Карина прекрасно смотрелась в тонком гидрокостюме, и Денис с трудом оторвал взгляд от затянутой в неопрен фигурки жены.

– Это не дайвинг! Это разновидность некрофилии!

– Ты права, повелительница! – Он сложил руки на груди, словно для мусульманской молитвы, и покорно наклонил голову.

В этот момент лодку тряхнуло, и Денис едва не вылетел за борт, чудом ухватившись за леер в самый последний момент.

– Я серьезно, Давыдов, – сказала Карина. – Когда ты лезешь в эти ржавые посудины, я чувствую себя так, словно копаюсь в чужих кишках! Я согласна смотреть на рыбок, искать скатов… Да я согласна даже нырять с тобой к акулам, но только не эти твои рэки[8]8
   shipwreck, wreck – корабль, потерпевший кораблекрушение, затонувший корабль. Карина пользуется дайверским слэнгом.


[Закрыть]!

– Я понял, повелительница, – повторил Денис, на этот раз не отпуская леера.

Стоящий за штурвалом рулевой ухмыльнулся.

– И чего ты заладил – повелительница, повелительница… Какая я, к черту, повелительница, если ты меня не слушаешь?

Давыдов поманил жену рукой и что-то прошептал ей на ухо.

Карина фыркнула, попыталась шлепнуть мужа по макушке, но лодку снова тряхнуло на мелкой волне и, не ухвати Денис жену за талию, лететь бы ей с надувного борта в воду.

Она взвизгнула от неожиданности. Рулевой, атлетичный, как все пловцы, креол лет тридцати, улыбнулся, показав белые сахарные зубы.

Он правил надувной лодкой лихо и с удовольствием, чувствовался опыт. Дайверы любят адреналин, и даже доставка на точку должна немножко будоражить кровь предчувствием приключения. Хотя какое тут приключение? Нырялка в здешних дайв-пойнтс[9]9
   Дайв-пойнтс (dive points) – точки погружений. Обычно каждый центр по организации погружений (дайв-центр, dive center) имеет подготовленные для ныряния точки, в которых находятся подводные достопримечательности. Иногда их называют сайтами. Как правило, существует каталог таких сайтов, который дают дайверу для выбора места погружения.


[Закрыть] была не опаснее погружений в обычном бассейне – каждый турист на вес золота, а гибель любого дайвера – это сотни отказов от услуг дайв-центра и огромные неприятности.

Впрочем, Давыдов знал, что основная опасность под водой исходит не от многочисленной ядовитой живности, острых, как новые лезвия «Жиллет», кораллов и, конечно же, не от акул, мурен или барракуд. Акулы всякую дрянь не едят, перчатки из неопрена защищают от яда, костюм – от порезов, и в оборудовании, если ты не полный идиот, ничего сложного нет. А вот собственная неорганизованность, отсутствие дисциплины и халатность могут легко отправить дайвера на встречу с подводным богом. И не только самого дайвера, но и его партнера по погружению. Поэтому нырять в разношерстных компаниях Денис не любил: слишком велик риск нарваться на отмороженного любителя пива, не отошедшего после вчерашнего, на самостоятельного умника, которому плевать на инструкции и меры предосторожности, да и просто на человека, который не привык действовать с оглядкой на партнера. Там, где была возможность, они с Кариной заказывали индивидуального инструктора для сопровождения и опускались под воду вдвоем. Так дороже, но спокойнее.

– Ты, Давыдов, с возрастом становишься невозможным!

– Я не виноват, кара миа, что твой вид в облегающем костюме вызывает у меня ассоциации! Красное, черное, соблазнительные изгибы, волнующие линии бедра… Кнут, латекс, высокие каблуки! Вот давай спросим у Родни, что ему приходит на ум, когда…

– Ты становишься однообразным, Денис! – сказала Карина с предупреждающими интонациями в голосе.

– Нет, это ты остаешься соблазнительной, – он поцеловал ее в ухо, зарывшись носом в пахнущие солнцем и морем волосы. – Повелительница!

Карина рассмеялась.

– Сегодня купим кнут и сапоги на каблуках!

– И ты выйдешь так к ужину!

– Не боишься за нашу репутацию?

– Нашу репутацию уже ничем испортить нельзя…

– Ты явно решил прославиться в кругах русской эмиграции.

– Я теперь не русский, я украинский, и мне плевать. Пусть хоть застрелятся все вместе. Умрут от нереализованных сексуальных фантазий и жестокой эрекции!

– Интересно, все писатели такие сумасшедшие?

– Нет, не все. Только те, у кого красивые жены.

– Ты – льстец!

– Я льстун!

– Нет такого слова.

– Теперь есть! Я же тебе не подсказываю, как вырезать из больших носов маленькие? Слова – это моя профессия. Если я сказал, что есть слово «льстун» – значит, оно уже есть!

Они рассмеялись, касаясь друг друга лбами, и Давыдов подумал, что давно не был так счастлив.

По идее, он должен был переживать, чувствовать себя сопричастным к тому, что произошло пару суток назад, – дыхание огромного несчастья слышалось здесь, на Арубе, несмотря на сотни морских миль расстояния. Пожалуй, он мог бы даже изобразить переживание, но в действительности совершенно ничего не чувствовал.

Ему, конечно же, было жаль погибших в катаклизме людей – репортажи, фотографии, телевизионные съемки с места катастрофы ввергали всех в уныние, но Денис поймал себя на мысли, что чувствует себя особенно живым именно потому, что совсем недалеко от них, если считать по планетарным масштабам, смерть собрала обильную жатву.

Он помнил ужас, пережитый в трясущемся самолете, помнил тошноту, подступившую к горлу, когда разглядывал первые фото…

Но сейчас Карина была рядом с ним, море стремительно уходило под днище надувной лодки, солнце пылало посредине голубого до рези в глазах неба, разрисованного мазками легких облаков, и ощущение просвистевшей у виска пули придавало всему этому совершенно новый привкус.

Давыдов не считал себя адреналиновым наркоманом. Как любой нормальный мужик, доживший до зрелого возраста, он понимал разницу между разумным риском (который, как известно, сопровождает любой выход на улицу, поездку на машине или перелет) и безбашенностью, и давно перестал носиться по родимым отечественным дорогам со скоростью за сто пятьдесят, напиваться в заведениях сомнительной репутации и делать замечания молодежи, гадящей в проходных дворах. Как писатель он лелеял свою способность к сопереживанию, потому что передать словом эмоцию, да так, чтобы читатель в нее поверил и испытал сам, может только тот, кто эту эмоцию способен пережить. В противном случае можно сработать технично, внешне безупречно, но такой текст «зазубрины» в душе читателя не оставит.

Сейчас, обнимая жену в летящей над волнами лодке, он внезапно сформулировал для себя те изменения, что чувствовал в последние дни: он перестал сопереживать и с нетерпением ждал момента погружения к затонувшему судну. Таких дайв-пойнтов за его аквалангистскую карьеру набралось уже не один десяток, он видел места и поинтересней и не мог понять, почему буквально дрожит от нетерпения перед рядовой нырялкой. И вдруг признался себе, что хочет адреналина. Он мечтал, чтобы кровь вскипела от ощущения опасности, чтобы риск – не разумный, а именно тот, который на грани и немножко за ней – заставил его сердце судорожно стучать в ребра и каждую клетку тела окатило ледяной электрической волной.

И жену он хотел иначе, чем было всегда, даже в дни их первых встреч, когда от запаха ее кожи у него темнело в глазах – теперь он чувствовал себя завоевателем, коллекционером… В общем, в их отношениях не стало меньше страсти, возможно, даже больше, потому что новое восприятие принесло в супружеское ложе новизну, но вот нежность, которой всегда было в избытке, испарилась.

Он любил Карину, ему доставляло радость быть с ней, но он воспринимал ее не как жену, а как очередную победу, прекрасный и желанный трофей, которым можно и должно насладиться. Он был счастлив все эти дни. Счастлив сегодня. Но счастье это называлось счастьем охотника.

Раньше это открытие его бы испугало. Его, прежнего Дениса. Но не Дениса нынешнего. Тот был в меру осторожен и любил жену. Этот же любил риск и женщин. Его нынешняя женщина была прекрасна и желанна. С такой приятно оставаться долго. Но долго – это не навсегда.

Давыдов неожиданно для Карины поцеловал ее в губы, вскочил и, ухватив свободной рукой леер на другом борту, замер на полусогнутых на носу стремительно скользящей по океану лодки – странное подобие ростры[10]10
   Ростра – носовая фигура женщины на римских кораблях, служившая для украшения судна.


[Закрыть] в мужском обличье.

– Cool! – закричал рулевой. – It’sa really cool, guys!

Денис чувствовал себя вольтижировщиком, стоящим на спине несущейся галопом лошади, с наслаждением вдыхал пахнущий солью и йодом ветер, не замечая жены, которая не сводила с него глаз.

Если бы он видел ее взгляд, то вряд ли бы тот ему понравился. Нет, Карина не прожигала ему затылок ненавистью, не смотрела на мужа, как на неприятное диковинное животное! Нет, нет… Ничего подобного нельзя было разглядеть в ее глазах! Но была в ее взгляде совершенно непривычная нотка, завидя которую, Давыдов-новый обязательно бы напрягся.

Карина Анатольевна смотрела на мужа с нескрываемым интересом, словно не прожила с ним многие годы, а увидела совсем недавно, ну, может быть, пару дней назад. Денис-прежний скорее всего обрадовался бы такому взору и произнес длинный спич о новизне в отношениях, о благотворном влиянии дальних совместных путешествий на супружеские отношения в общем и на секс в частности…

А вот Давыдов-нынешний напрягся бы, определив этот взгляд безошибочно.

Карина глядела на него взглядом охотника, разглядывающего добычу.

Мир Зеро. Будапешт. Октябрь

Толстым людям тяжело бегать. Особенно тяжело им бегать в толпе. Мужчина, врезавшийся в Давыдова, весил, наверное, под два центнера. Когда такая туша теряет равновесие и летит, словно прыгнувший с обрыва носорог, оказаться на ее пути – удовольствие не из приятных. Но в тот момент, когда толстяк в сером плаще ударил Давыдова в бок с мощью пушечного ядра, сбивая с ног и его, и приставившего к спине Кирилла ствол pistolero, Давыдов закричал бы от радости.

Если бы смог…

Носорог в плаще выбил из него дыхание и едва не сломал ребра. Кирилл пролетел минимум пару метров, не касаясь мостовой, и в падении сшиб молодую парочку, на свою беду оказавшуюся на траектории его стремительного полета. Это несколько смягчило удар о землю, но не настолько, чтобы Давыдов сразу же смог вскочить. Нет, он попытался, но сделал смешное па и рухнул, перелетев через оказавшуюся на пути скамейку.

Над ухом у него что-то оглушительно треснуло. Краем глаза Кирилл заметил, как деревянная плашка спинки брызнула щепой, и побежал на четвереньках в сторону, уходя из-под выстрелов. Стрелял по нему низкорослый мужчина средних лет, одетый в кургузый клетчатый пиджак и темные слаксы (Давыдов почему-то отметил, что они коротковаты), круглоголовый, с черной челкой, закрывающей лоб до самых бровей. Из-под челки виднелись маленькие блестящие глазки, совершенно мышиные, без белков – круглые черные шарики, похожие на капельки чернил. У него в руках был не современный пистолет, а какой-то длинноствольный револьвер антикварного вида, похожий на смит-вессон, с которым клетчатый управлялся ловко и сноровисто. От третьей пули Кирилл едва успел спрятаться за столиком, с которого продавали сладости. Вверх взлетели желейные конфеты, осколки пластиковых стаканчиков, но Давыдов уже нырнул в толпу, проклиная боль в ребрах и плохо слушавшуюся левую ногу.

Однако, подумал он, ковыляя прочь от стрелка, тут бы живым уйти!

Он не чувствовал себя суперменом, и вовсе не из-за того, что взятое внаем тело пострадало при столкновении и падении. Как любой человек с боевым опытом, Давыдов остро чувствовал момент, когда везение заканчивалось. Уловив подобное, надо быстро сматываться, если есть куда и если еще есть шанс сбежать. Кто сказал, что двадцать минут мало? Это для выполнения задания их мало, а для того, чтобы отправиться на тот свет в чужом мире с антикварной пулей в черепе – это ровно на двадцать минут больше, чем надо.

Откуда? Откуда, черт побери, у этих мерзавцев оружие? Не один, а целых три пистолета? Откуда?

Давыдов буквально заскрежетал зубами от бессильной злости на собственную удачу, и, бросив взгляд через плечо, засек клетчатого, который ломился через толпу, держа свой револьвер над головой.

Где же его ребята? Куда все подевались?

Кирилл закрутил головой.

Метрах в двадцати от него щелкнул пистолетный выстрел, и громкий женский голос выкрикнул то же слово, что минуту назад выдохнул Давыдову в ухо клетчатый:

– Жером! Жером!

Она созывает своих. А как же! Все равно вокруг творится безумие, так какая разница? Выиграет тот, кто успеет первым собрать команду…

Или смыться, перебил его здравый смысл, но Давыдов мысленно дал ему пинка, выпрямился во весь свой невеликий рост, и сам заорал во все горло, размахивая руками:

– Петля! Петля!

Прямо перед ним из толпы выкрутился клетчатый – между ними было буквально три метра, не более. Совершенно свободных три метра – пустой пятачок, вычищенный Кирилловым невезением так, чтобы стрелок мог прицелиться и без помех выстрелить.

– Петля! Ко мне! Ко мне! – крикнул Кирилл, срывая чужое горло, и бросился на pistolero, надеясь, что успеет перехватить кисть противника до того, как тот спустит курок.

Правая нога Давыдова попала на желейные конфеты, рассыпавшиеся по плитке, и поехала не хуже, чем на льду. Он уже не прыгал на врага, а летел в его сторону, нелепо размахивая руками. Прямо на ствол смит-вессона, повернутый в его сторону.

Надо было уходить, неожиданно ясно и спокойно подумал Кирилл. Глупо-то как!

Трость с резиновым набалдашником переломила кисть стрелка неожиданно легко, словно сухую хворостину – кости громко хрустнули, разлетаясь от удара полированной деревянной палки. Клетчатый завизжал, револьвер вылетел из разжавшихся пальцев. Старик снова взмахнул тростью, целясь противнику в висок, но тот успел поднять плечо и получил удар по локтю, от чего снова хрустнуло и рука повисла под странным углом.

Давыдов рухнул стрелку под ноги, как раз на револьвер, ухватился за рубчатую рукоять и вскочил как раз тогда, когда клетчатый, прижимая к груди перебитое предплечье, юркнул в толпу.

– Кир? – спросил старик зычным певческим голосом. – Кир, это ты?

– Я… – ответил Давыдов кривясь от боли. – Сандро?

– Точно… – старик усмехнулся. – Эка меня угораздило… Тельце-то какое дохленькое… Зато с палочкой!

Он лихо взмахнул тростью, и какой-то случайный прохожий метнулся в сторону, кося безумным глазом на воинственного деда.

– Спасибо, Сандро…

– Потом поблагодаришь.

Давыдов кивнул и быстро глянул на наручные часы, а потом на револьвер в своей руке.

Действительно смит-вессон, антиквариат. Но значительно лучше, чем ничего. У смит-вессона шесть патронов в барабане. Клетчатый стрелял в него трижды.

Ничего, Ференц Месар, мы еще повоюем в твоей оболочке и, если удача не повернется к нам задом, ты еще поживешь в своем теле. В активе у нас пушка, Сандро с дубинкой и десять минут до обратного джампа.

– Петля! – заорал Кирилл, срывая голос. – Петля!

Справа взревели мотоциклетные моторы. На Набережную с расторопностью кавалерии из старого вестерна влетела тройка полицейских-мотоциклистов – влетела, и тут же горько в этом раскаялась. Толпа, до сей поры двигавшаяся хаотично, завидев стражей порядка, побежала к ним в поисках защиты резво, как стадо слонов от лесного пожара.

Вокруг сразу стало свободнее. Кирилл снова увидел девушку-роллершу с окровавленным лицом и толстяка с кривой улыбочкой – теперь они были в шагах тридцати от Давыдова и спешили прочь, оглядываясь. Странная парочка. Возле них материализовался клетчатый, что-то крикнул, поднимая руки, и девушка опустила пистолет, смотревший клетчатому в грудь.

Давыдов вскинул наган и выстрелил, практически не целясь – у револьвера был очень точный бой на такой дистанции. Толстяк схватился за плечо, а девушка выстрелила в Кирилла из-под руки, но взяла слишком низко. Пуля лязгнула о плитку в двух шагах от Давыдова и с визгом ушла в небо. Толпа заорала еще громче и отхлынула прочь, открывая поле для боя.

– Осторожно! – Сандро крикнул очень вовремя.

Толстяк переложил «глок» в левую руку, ловко вывернул кисть, и его пистолет звонко выстрелил (Кирилл даже успел заметить вспышку на дульном срезе). Пуля царапнула щеку вовремя пригнувшегося Давыдова. Его словно окатило ледяной водой. Смерть пролетела так близко, что на коже появилось ощущение ожога: казалось, Кирилл слышит, как с тихим пощелкиванием сворачиваются опаленные волоски. Он снова поднял смит-вессон и поймал толстяка на мушку. Курок щелкнул, но выстрела не последовало – осечка! Давыдов метнулся в сторону, стараясь не потерять толстяка из виду, и снова нажал на спуск. На этот раз револьвер громыхнул, но прицел сбился, и Кирилл увидел, как за спиной девушки-роллера разлетелся белый кувшин декоративного фонаря. Один патрон! Всего один патрон!

Толстяк выстрелил в Сандро, который был далеко не так быстр, как Давыдов, но промахнулся, и тогда Сандро, проявляя несвойственную годам прыть, понесся вслед за Кириллом, хромая на обе ноги сразу и размахивая тростью, словно саблей.

– Петля! – крикнул Кирилл, но голос его прозвучал как хриплое карканье вороны и шум толпы проглотил этот хрип напрочь.

А вот вопль «Жером!», прозвучавший сильным женским голосом, казалось, расслышала вся площадь.

– Жером! Жером!

– Петля!

Над ухом сначала вжикнуло, а потом ударил еще один выстрел. И еще один. Пуля, миновавшая Кирилла, попала в бедро бежавшему мимо мужчине, и тот покатился по мостовой, зажимая ладонями рану.

Давыдов юркнул за скамейку. Рядом со свистом дышал Сандро. Лоб старика, в котором он сидел, покрылся крупными каплями пота, кожа посерела.

– Я не могу… – выдохнул он, запрокидывая голову. – Не могу!

Давыдов ощутил запах его дыхания – кислый, старческий. Стрелки замерли на циферблате дешевеньких часиков будапештского таксиста. Слишком медленно! От джампа их отделяла вечность – за это время можно было умереть еще десять раз.

– Держись, дружище!

Кирилл откинул планку, закрывающую патронные гнезда и, быстро провернул барабан, выталкивая гильзы экстрактором.

Стрелянная, стрелянная, еще одна… Ага! Вот осечка! Всего один патрон. Один выстрел. Это тебе не «глок» с его магазином на десяток девятимиллиметровых патронов и мгновенной перезарядкой. Это дедушка «глока». Или прадедушка. Этот патрон нельзя тратить в горячке, только наверняка.

Справа раздались крики. Похоже, полиции удалось выбраться из людского водоворота и вступить в игру. Утешало одно – эта проблема касалась как команды Давыдова, так и отряда его противников. Главное было не попасться полицейским на глаза до того момента, как они вцепятся в девушку на роликах и в этого меткого, мать бы его так, толстяка.

– Погоди, Сандро, – сказал Давыдов напарнику и положил руку старику на плечо. – Отдышись. Не надо высовываться…

И тут Кирилл увидел девушку с загипсованной рукой. Цель.

Девушка в гипсе, парень – наверное, муж – и ребенок.

Они бежали вдоль парапета у самой реки. Парень прижимал ребенка к груди, закрывая малыша плечом от возможной опасности. Девушка семенила на полшага сзади, пригибаясь, как под артобстрелом. До них было не более сорока метров.

Внутри Давыдова начала распрямляться тугая пружина. Это был не азарт, а, скорее, охотничий инстинкт, нечто подобное тому, что заставляет собаку броситься на четырехсоткилограммового дикого кабана, несмотря на грозные клыки свиньи и собственные мизерные шансы на выигрыш. Впрочем, собака оценить свои шансы не может, а Давыдов был на это вполне способен.

Мизерные шансы, подумал он, выскакивая из укрытия. Но это ничего! Я быстрый! В меня не так просто попасть!

Кирилл успел сделать ровно шесть широких шагов до того момента, как пуля попала ему в правую ногу и вдребезги разнесла коленную чашечку.

Мир Зеро. Аруба. Октябрь

Денис опускался первым.

Пока они готовились к погружению, Родни не спускал с них глаз. Опытный инструктор легко оценит подготовленность дайвера за те несколько минут, что приводится в порядок дыхательная аппаратура, и сделает это гораздо точнее, чем по записям в логбуке[11]11
   Логбук – журнал погружений, который ведется ныряльщиком. Служит для оценки подготовленности дайвера по количеству и местам его погружений.


[Закрыть].

Глядя на то, как Денис и Карина подсоединяют привезенные с собой редукторы к баллонам со сжатым воздухом и крепят баллоны к BCD[12]12
   BCD – жилет плавучести.


[Закрыть], Родни одобрительно хмыкнул и расслабился.

– Корабль безопасный, – пояснил он, помогая Карине облачиться в акваланг. – Можете спускаться по шнуру, можете без него. Корма лежит на 35 футах, нос на 60. Корпус переломан почти посередине. Внутри ничего нет, туда лазить незачем. Все интересное на палубе.

Он глянул на небо и сощурился.

– День хороший. Фото получатся на славу.

Давыдов проконтролировал давление по манометру, чуть поддул компенсатор через ниппель, чтобы не тратить воздух из баллона, и в уме прикинул время, которое они с женой могли провести внизу с учетом одной остановки для декомпрессии. Несмотря на модный дайв-компьютер, застегнутый на кисти левой руки, он все еще определял длительность погружения расчетом, как его когда-то учили.

Денис проверил акваланг Карины, а она – его оборудование. Все было в порядке.

Родни вывесил над лодкой флаг, оповещающий, что в воде находятся дайверы, и спустя минуту они уже плавали в теплой океанской волне, надевая маски перед погружением. А еще через минуту скользили вниз – от залитой солнцем поверхности к зеленоватой мглистой глубине, где в дрожании темных гибких теней виднелись очертания затонувшего судна.

Давыдов обожал ощущение от первых минут под водой – бесподобное, ни на что не похожее чувство трехмерности водного мира, мира, в котором ты не прикован к плоскости, а подобен птице или скату, парящим каждый в своей стихии. Денис пробовал прыгать с парашютом, но впечатления от прыжка его не порадовали. Сначала было шумно и страшно, потом – холодно, страшно и неудобно (он прыгал в связке с инструктором), приземление вообще получилось жестким… В общем, желание повторить опыт не возникало. А под водой он с первых секунд чувствовал себя как дома и легко освоил не очень хитромудрую науку погружений – делай все согласно инструкции и будешь жив и здоров.

Карину на нырялку после долгих разговоров присадил именно он, и с тех пор Давыдовы погружались каждый раз, когда выпадала такая возможность.

От буя, обозначавшего место спуска, вниз уходил мохнатый от мелких водорослей фал, больше похожий не на капроновую веревку, а на диковинного заросшего червяка – встречались на дне такие, правда, не настолько длинные. Давыдовы шли ко дну по широкой спирали, стараясь получше рассмотреть общую картину кораблекрушения.

Карина была права. От любого затонувшего корабля, особенно если он не затоплен специально, как искусственный риф для привлечения экзотических рыб, кораллов и дайверов, веет смертью. Этот погиб после торпедной атаки, практически расколовшись на волне, и место разлома было прекрасно видно сверху. Судно лежало с креном на левый борт, нос ниже кормы, и разорванный бок был словно разверстая рана, так и не затянувшаяся со времен войны.

Давыдова почему-то привлекали обломки кораблекрушений, хотя особой склонности к некрофилии он у себя не замечал. Просто каждый такой корабль был хранилищем историй и сюжетов – это Денису подсказывало шестое писательское чувство. Оборванные жизни, измененные судьбы – сотни, а иногда и тысячи переплетенных в плотный клубок человеческих трагедий: готовые романы, повести, рассказы, в которых будет намешано всего, что делает литературу – литературой, которую читают.

Возможно, в любопытстве такого рода было что-то низменное – так журналист отдела горячих новостей паразитирует на убийствах, автокатастрофах и несчастных случаях, зарабатывая себе популярность и деньги на чужой крови. Низменно, аморально, но публика читает столбцы, чтобы узнать о чужих несчастьях и остро почувствовать свою уязвимость. Писатель никогда не напишет настоящей книги, если не наполнит ее жизненными коллизиями, которые будут бросать героев из ада в рай и снова низвергать в ад. Писать о счастье – откровенно скучно. Писать только лишь о несчастьях – загнать читателя в депрессию. Нужен коктейль с общеизвестными ингредиентами: любовь, ненависть, предательство, смерть, юмор, опасность, страсть, благородство, нежность, цинизм… и талант писателя, чтобы соединить все эти элементы в нужной и единственно верной пропорции.

Давыдов оглянулся. Карина, повторяя его движения, плыла несколькими метрами выше. Вокруг нее в надежде на какое-нибудь лакомство вились десятки мелких рыбешек. От обилия планктона вода казалась мутноватой, но даже отсюда, сверху, было видно, что рыбы разной расцветки и размера буквально кишмя кишели возле затонувшего корабля.

Он сделал рукой приглашающий жест и, срезав очередной виток спирали, пошел вниз по более крутой траектории. Мимо него, оставляя след из мелких пузырьков, пронеслась испуганная пара малышей-тунцов.

Морская живность давно заселила железный труп сухогруза. Водоросли плотным ковром затянули все, на чем смогли закрепиться, из распоротого корабельного чрева каждую секунду выскакивали стайки рыбьей мелочи и тут же ныряли обратно. Денис знал, что внутренности судна заселены поплотнее коммунальной квартиры и сейчас за ними следят тысячи внимательных глаз. Испуганных – у тех, кто готов броситься наутек. И настороженных – у тех, кто вполне может вцепиться в человеческую плоть зубами, если представится такая возможность.

Тунцы, сверкая синеватыми блестящими боками, вновь промчались мимо них, когда Денис и Карина проплывали над палубой. Малыши явно любопытничали: боялись, но описывали круги вокруг странных существ – одноглазых, с наростами на спине и перепончатыми плавниками. По пути они врезались в стайку малька и знатно перекусили – рыбки бросились врассыпную, но было уже поздно. Из открытого люка показалась голова мурены – выпученные глаза, приоткрытая пасть с торчащими иглами зубов, гладкое змеиное тело. Мурена раскачивалась, и для сходства с коброй ей не хватало только раздутого капюшона.

Давыдов взялся за камеру. В такой мути снимок журнального качества не сделать, но больно уж хорош был объект фотосъемки! Он сместил центр тяжести, развернул корпус и завис над муреной почти вниз головой. Света хватало, зубастая морда оказалась в центре видоискателя. Еще секунда – и мурена втянется обратно, в свое логово, и он запорет снимок. Давыдов нажал и придержал кнопку спуска, снимая серию. Затвор сработал несколько раз подряд. Змееподобная хищница юркнула в темный провал люка, над которым висел Давыдов, и он невольно подался за ней, продолжая работать камерой. Внезапно что-то швырнуло его вниз, в темноту, и он едва не расколотил маску о край ржавой переборки. Удар пришелся выше, по касательной, и шершавое, как наждак, железо оцарапало ему лоб и висок, но стекло уцелело. Сила инерции волокла его дальше, он попытался перевернуться, но только закувыркался между мшистыми лестничными ступенями и искореженным ограждением. Баллон ударил о металл, Давыдов неловко махнул ластами и едва не свернул себе шею. Сверху его снова пнули – между ним и светлым контуром люка мелькнула темная тень. Ошалевший от происходящего Денис выронил камеру, и она полетела в глубину, но повисла на страховочном фале.

Темнота, рваный металл вокруг и снова тень, закрывающая от него свет. Кто-то рванул загубник у него изо рта, и Денис закружился, загребая рукой резервный «октопус». Что за черт?! Кто напал на него?! И где Карина? Он мощно взмахнул ластами, уходя наверх, к свету, но новый удар бросил его в глубь трюма.