Текст книги "Дети Капища"

– Не говори глупостей, Раш, – перебил его Сергеев, чувствуя, как нарастает раздражение, – о каком доверии идет речь? Мы были детьми, а теперь давно уже не дети. Вы ничего не знаете о моей жизни за последние двадцать лет, я – о вашей. Какие у тебя основания мне доверять? Я тебе ни брат, ни кум, ни сват – всего лишь товарищ по детским играм, но не более. Я всегда рад тебя видеть, Раш, но прошу тебя, не разыгрывай из себя глупца! Ну, не получается у тебя это!

И тут Рашид снова рассмеялся своим кашляющим смехом кота. Блинов ему вторил, сначала тихонько, а потом в голос. После травмы, набирая воздух в легкие, он посвистывал, как закипающий чайник.

– Ну и что смешного? – спросил слегка оторопевший Сергеев. – Что сие должно означать? У меня что, хрен на лбу вырос?

– Завтра отдам, – утирая слезящиеся глаза, проговорил Раш. – Извини, с собой нет столько.

Блинчик только махнул рукой на Рахметуллоева, мол, не говори глупостей, и пояснил Сергееву.

– Мы поспорили, что ты сразу не согласишься. Потом, конечно, не исключено. А вот сразу – нет. Я же помню – ты осторожный. Ты и на крышу лезть не хотел. Помнишь, как нас Марго накрыла на чердаке?

Сергеев, конечно, помнил и историю с «побегом», и вопли Марго, которая перепугалась за них до смерти, потому что только полные идиоты могли лазить по обледенелой металлической крыше темной зимней ночью, для того чтобы вместо теплой чистой спальни переночевать на пыльном чердаке.

Она не понимала, зачем Блинову и Сергееву лезть под крышу, рискуя жизнью. Вова Блинчик и он сам, Миша Сергеев, прекрасно понимали, зачем ползут на чердак, пахнущий голубиным пометом и мышами, и тогда понимали, и сейчас. А вот тот, кто не спал годами в интернатской спальне на восемь человек, никогда, даже в туалете и душе, не оставаясь наедине с собой, понять этого не в силах.

Было страшно. Очень страшно. Но они с Блинчиком мужественно проползли все тридцать метров до приоткрытого чердачного окна. По дороге они раза по два чуть не сорвались вниз, с высоты. Сергеев ободрал себе руку о лист задравшегося кровельного железа и зашиб локоть до синевы. Кто-то из дежурных воспитателей поднял тревогу, и на рассвете их нашли на чердаке левого крыла. Если бы в интернате № 15 официально практиковались телесные наказания – они с Блинчиком не сели бы на пятую точку ближайший месяц. А так – был скандал, Марго пила валерьянку, табель украсился неудом по поведению, а они с Блиновым стали героями. История с побегом из спален принесла им настоящую популярность, и ходили они по школьным коридорам высоко подняв головы, честно деля славу пополам. Правда, насколько Сергеев помнил подготовительный этап путешествия, на крышу лезть не хотел как раз Блинов. Сейчас же роли поменялись. Но история – это то, во что человек верит, и Сергеев спорить не стал.

– И сколько же стоил мой отказ? – осведомился Сергеев, чувствуя себя призовой лошадью на ипподроме.

– Символические деньги, – сказал Блинов.

– И говорить нечего, – поддержал его Рахметуллоев.

– Но как приятно ощущать, что я все-таки прав! – продолжил Блинов. – За что предлагаю накатить по семь грамм! И наконец-то перестать трепать Умке нервы. Нет, Сергеев, действительно, мы тебя искренне приглашаем в бизнес. Не в полную долю – тут не мы решаем, есть и другие держатели акций, но и не как наемного работника. Долю получишь и, поверь, не будешь разочарован. И ничего мне не отвечай!

Он поднял здоровую руку, словно запрещая Сергееву даже слово произнести.

– Ничего не обещай! Никогда не говори никогда! Просто подумай. Ты стоишь больших денег, Умка.

– Столько тебе никогда не платили, – сказал Раш, раскуривая толстую сигару. Он окутался серовато-сизым дымом, словно вершина горы туманом, и тут же разогнал клубы ладонью, стрельнув своими раскосыми глазами из-под бровей. – У твоих бывших хозяев столько денег не было. А у нас есть! И мы заплатим! Скажи, Умка, тебе когда-нибудь предлагали миллион в год?

Сергеев подумал, что у его бывших хозяев, именно хозяев, а не работодателей, которые пришли после того, как Контора стала бесхозной, денег было столько, что Рашиду с Блиновым и в дурном сне не приснится.

В их распоряжении были все ресурсы по-настоящему великой державы, которые в любой момент могли быть брошены на выполнение поставленной задачи. Не миллион, не два, не десять, а столько, сколько нужно. Плюс полное отсутствие какой-либо морали при решении политических и геополитических проблем, плюс идеологическая обработка всех и вся, в этой системе задействованных. Плюс ресурсы дружественных стран, которые, как всегда, были в полном распоряжении Старшего Брата. Миллион… М-да. Разница между предложением Блинчика и его прошлой работой состояла в том, что все эти ресурсы и невообразимые деньги страна могла потратить на выполнение задачи любой ценой, а вот на оплату ее исполнителей ничего не полагалось. Все, что осталось у Сергеева после ухода на пенсию, было заработано после того, как Контора перешла на «хозрасчет». А раньше на покой уходили прямо с гособеспечения и на два метра под землю.

Мораль, что интересно, отсутствовала в обоих случаях как факт. Мораль, как известно, не нужна ни при зарабатывании денег, ни в политике. Отягощает, знаете ли, мешает нормальному функционированию механизма. Но Рашид не прав… Были! Были такие деньги у прежних хозяев, но тратились они не так, как нынче, и не на то, что нынче.

– Не предлагали, – признался Сергеев. – Никто. Я, правда, хотел бы знать, кого ты имел в виду, когда сказал про моих бывших хозяев? Но если тех, о ком я подумал, то там такое предложение не могло быть озвучено физически.

– Почему? – неподдельно удивился Раш.

– Не было таких денег в стройбате, – сказал Михаил со всей возможной серьезностью. – Военные строители – народ небогатый!

Раш немного растерялся, а Блинов фыркнул то ли от смеха, то ли от раздражения.

– Опять за рыбу деньги! Тебе обязательно пересрать нам весь день? Умка, ну что ты за человек?! Мы же тебя не штатным киллером нанять пытаемся!

– А кем? – поинтересовался Сергеев.

Сигара, которую курил Раш, была превосходной и по аромату, и по плотности дыма. Не «кохиба», если он еще не забыл, как они пахнут, но вполне достойная сигара.

– Кем вы меня пытаетесь нанять? Капитаном шхуны? Мичманом? Не понимаю, есть такая работа – товарищ по детским играм? И за нее платят миллион в год?

– Это смотря какой товарищ детства, – неожиданно мрачно сказал Блинов. – И смотря какую работу он делает. Иногда платят миллион за выстрел. Или за дельный совет, как этот выстрел лучше сделать. Иногда ничего не платят, как человек ни старается. Или рассчитываются двенадцатью граммами в цельнометаллической оболочке. Очень, знаешь ли, дифференцированный подход, в зависимости от личных качеств нанимаемого! Но у нас с тобой речь пойдет не об этом. Ведь такая работа тебя бы не привлекла, не так ли, Мишенька? Не тот ты вроде бы человек… Хотя кто знает, чем ты реально занимался в те годы, когда по документам строил в песках Ближнего Востока и Азии форпосты социализма? А? Никто не знает! Может быть, даже и ты не знаешь. Не рисуют обычно исполнителям всей картинки. Кто тогда озаботился тем, чтобы тебе ее показать? А, работая с нами, ты сам будешь рисовать такую картинку – кто там будет светиться в кадре, тебя не должно волновать. Выходить на рампу не твоя работа. Твоя работа – дергать за ниточки из тени.

– Красиво, – сказал Сергеев. – Красиво до полного обалдения. Но путано. Скажу тебе честно, Володя, ничего я не понял. Сойди с трибуны, мы не на собрании! В чем суть? То, что я не подхожу на роль наемного киллера, – обрадовал, но не удивил. Что вы мне предлагаете? Амплуа порученца?

– Ой, – Рашид сморщился, как будто бы укусил лимон. – Слово-то какое мерзкое ты подобрал, Мишка! Порученец…

Блинов оставался серьезным и глядел Сергееву в глаза твердым взглядом. Только красные пятна да пот на розовой, как пятка младенца, лысине выдавали то, что выпил господин депутат дозу, смертельную, как говорят, для морского пехотинца среднего веса. К шуткам Блинов расположен не был. Ну разве что к мрачным…

– А как это назвать? – осведомился Сергеев. – Младший помощник? Старший референт? Как? Знаете, ребята, у меня есть впечатление, что не будь того разговора в госпитале…

– Погоди, – перебил его Блинчик. – Разговор все равно был бы. Можешь мне не верить, но обязательно бы был. Сразу объясняю почему. Знаешь, я уже много лет в бизнесе и много лет в политике, и есть вещи, которые я за эти годы заучил, как «Отче наш». Например, избитую истину, что верить никому нельзя! Банально? Несомненно! До тошноты! Но истина неоспоримая. Я себе не верю иногда, Умка. Но дела не делаются в одиночку, и есть люди близкого круга. Они, конечно, тоже предают…

– Ужасный мир, – прокряхтел Рашид, наливая себе «боржоми». – Вы, христиане, странные люди. Вот в Коране сказано – кинуть неверного не западло! И все сразу становится на свои места!

– Я, между прочим, тоже неверный, Раш! – Рахметуллоев с усмешкой развел руками, а Блинов продолжил: – И в Коране этого нет. Для меня Рашид – близкий круг. Мы связаны прошлым, общими деньгами, общей ответственностью…

«И общей кровью», – продолжил его речь про себя Сергеев.

Он готов был дать голову на отсечение, что это действительно так. В таком бизнесе просто не бывает иначе. На Украине даже продажа детского питания не обходилась без кровавых разборок, что уж говорить о торговле оружием? Близкий круг… Он вспомнил черные, злые, но все равно холодные, как ледяная крошка, глаза Хасана. Нукер. Подходящий человек для такой клички. Интересно, в чей ближний круг он входит?

– Даже женщины у нас иногда общие, – рассмеялся Рахметуллоев. – Кхе-кхе-кхе!

Он запил покашливание пузырящейся водой из мигом запотевшего бокала и довольно фыркнул, как вынырнувший из реки гиппопотам – только что брызги во все стороны не полетели.

– Помнишь, я сказал тебе, что теперь я твой должник? – спросил Блинчик серьезно, не обращая внимания на Раша. – Помнишь, я сказал тебе – проси, что хочешь? Я не выдумывал. Ты спас меня дважды, Сергеев. У нас общее прошлое. Если бы у меня был брат, я не уверен, что он бы сделал для меня больше. Я хочу, чтобы мы работали вместе. Я думаю, что могу тебе доверять.

Сергеев молчал, глядя в глаза Блинову.

– Я не тороплю тебя, – сказал Блинов. – И не хочу рассказывать тебе подробности – меньше знаешь, крепче спишь! Я не собираюсь рыться в твоем прошлом – ведь это бесполезно, да?

Михаил пожал плечами. Сказать действительно было нечего.

– Если ты примешь наше предложение, послезавтра ты вылетишь в Лондон. У тебя будет полный карт-бланш: важен не процесс – только результат, а он будет чисто «бизнесовый» – подписанный контракт, отправленный груз, пришедшие на счет деньги. Тебе даже не придется вести переговоры, не придется касаться пером бумаги. Там для этого есть наши люди – с другим гражданством и другой титульной национальностью. Вернешься ты в Киев уже богатым человеком.

– Не думай, Сергеев, – сказал Рашид, скаля мелкие белые зубки, – это не будет прогулкой. В таких делах переговоры ведутся не за столом. Даром деньги нигде не платятся.

– Я тебя не тороплю, – Блинов привстал, разливая по рюмкам водку. – Подумай. Если нет – забыли. И все. Я все равно тебе благодарен, Умка. Давайте по семь грамм, ребята! За дружбу!

Больше к делам в беседе они не возвращались.

Глава 5

Вечер едва не кончился цыганами, выездом на воду на яхте Блинова, для управления которой, на счастье, был нужен капитан, и сауной с приглашенными проститутками.

Раш сломался первым – сказались тяжелый перелет и чуть меньший, в сравнении с Блинчиком, вес. Он уснул в кресле, запрокинув голову и распахнув в храпе рот, от чего все три подбородка разгладились и стал виден золотой мост. Сергеев чувствовал, что медленно проваливается в тяжелейшее опьянение, от которого уже не спасет ни горячий борщ, ни жирное баранье жаркое.

Выпивать с Блиновым было тяжелым занятием, в пору спецкурс организовывать, только курсантов жалко. Комсомольская закалка сказывалась, что ли, но Владимир Анатольевич, дойдя до полной потери связи с реальностью, завис в этом состоянии, как между небом и землей, – очередные «семь грамм» уже ни на что не влияли.

Чем все кончилось – Сергеев помнил смутно.

Он ехал на заднем диване своей «тойоты», за рулем сидел незнакомый водитель, а рядом с ним почему-то Васильевич. Он то и дело поглядывал через плечо на растекшегося по сиденью Сергеева.

Неодобрительный взгляд соседки, выгуливающей у подъезда флегматичную чау-чау. Гулкая лестница, по которой почти нес его начальник охраны. Плотникова, помогающая ему дойти до кровати.

Утро добрым действительно не бывает! Голова не болела, она просто отсутствовала. Даже хорошая, дорогая водка – совершенно безжалостный противник.

Солнце, просочившееся через занавески, светило неестественно ярким, режущим глаза светом. Пересохший язык с трудом помещался во рту. Желудок бурлил.

Сергеев открыл один глаз, определил, что он лежит в собственной спальне, без брюк и носков, но в рубашке, и, выпив залпом бутылку «эвиана», заботливо оставленную Викой на прикроватной тумбочке, выключился еще часа на два.

Солнце, наверное, уже стояло высоко. В квартире было нежарко – работал кондиционер, но на лбу все равно выступила противная липкая испарина. Ощущение болезненной беспомощности было настолько сильным, что Сергееву захотелось спрятать голову под подушку. Но надо было вставать. На часах, стоявших в гостиной, которые виднелись (если, конечно, навести «резкость») через приоткрытую дверь спальни, было уже четверть одиннадцатого.

Встать оказалось трудней, чем решиться это сделать. Мозг плавал в какой-то маслянистой жидкости, плескавшейся внутри черепной коробки. Спальня колыхалась перед глазами. Михаил добрел до кухни, нашел в холодильнике томатный сок, яйца и начал лечиться.

Кровь убитых помидоров, два яйца, перец, соль – все перемешать и выпить залпом. При этом главное, чтобы не стошнило. Иначе придется повторять. Смесь прокатилась по пищеводу, шлепнулась в измученный желудок, вызывая спазмы, которые Сергеев мужественно подавил.

Это же какой могучий организм надо иметь, чтобы пару раз в неделю пить так, как получилось вчера! Рядом с пьющим Блиновым Арнольд Шварценеггер с его виски и сигарой просто ребенок и должен курить в гостиной, пока взрослые общаются.

Михаил закрыл за собой дверцу душевой кабинки и включил холодную воду. Спросонья и с перепоя она действительно казалась ему прохладной, хотя такой уже месяц как не была. Он застонал от удовольствия, подставив лицо и лоб под плотные, как щетина сапожной щетки, струи, бьющие из душа.

Во сколько вчера закончился этот кошмар? Вроде бы и не очень поздно. До полуночи, это точно. Но… Сколько времени было на часах, он вспомнить не мог, от чего расстроился еще сильнее. Срочно подобрать медикаменты. Сорбенты, по крайней мере. Еще пара дней в таком темпе, и собственная печень будет мирно лежать у него на коленях.

Он переключил воду на горячую и обдал себя почти что кипятком. Потом опять холодная. После пятого раза к коже начала возвращаться чувствительность – по груди и плечам побежали красные пятна.

Две таблетки шипучего аспирина, две капсулы ношпы и стакан апельсинового сока. Целая джезва кофе – средство экстренной реанимации.

Сергеев вернулся в ванную и побрился, уже не рискуя перерезать себе горло безопасной бритвой.

Заставить себя съесть завтрак было свыше его сил.

Сосед по дому, вышедший из квартиры этажом ниже, поправил узел дорогого галстука, поздоровался и сочувствующе покачал головой. Сергеев вызывающе двинул бровью и надел темные очки.

Уже на паркинге сосед все же не удержался и сказал вполголоса:

– Я бы на вашем месте сегодня за руль не садился.

– Спасибо, – отозвался Михаил покорно. – Я, наверное, так и сделаю.

«Тойота» стояла на своем обычном месте. Двери были закрыты. Значит, Васильевич расспросил сторожа, куда ставить машину. И, скорее всего, ему же оставил ключи.

Ключи действительно оказались у сторожа.

А пакет с бумагами и видеокассетой на заднем сиденье, как и обещал Антивирус.

Али-Бабе на вид было лет тридцать пять, а то и меньше. Сейчас, когда черты лица его заострились от потери крови и болевого шока, это стало особенно заметно. Но Михаил знал, что это не так – Али-Баба был немногим младше его.

Сергеев никогда специально не интересовался его возрастом – повода не было и интереса особого тоже. Но по всему выходило, что не мог знакомец Сергеева быть настолько молод – выглядел здорово оттого, что генетика хороша, и только. Его образ жизни называть здоровым не стал бы даже безнадежный оптимист.

Когда Костя Истомин их познакомил, подбородок Али-Бабы украшала бородка а-ля Усама бен Ладен и белая чалма так и просилась к нему на голову, хотя одет Али-Баба был вполне по-светски и вел себя соответственно.

Было в нем что-то от богатого студента престижной медресе и смотрелся он в «Камелоте», как бы это сказать помягче, чужеродно. Наверно, так же выглядел бы православный священник, по ошибке попавший в стрип-бар.

Когда они ехали на встречу, сидя на заднем диване служебной «ауди» Истомина, Костя кратко ввел Сергеева в курс дела.

– На самом деле он этнический албанец, хотя тщательно это скрывает. Получил образование в Саудовской Аравии. Работал, если так можно сказать, в Афгане. Попортил много крови нашим друзьям-америкосам. Мои источники считают, что он имел отношение ко всем крупным терактам в Кабуле и Пешаваре за последние пять лет. Взрывник. По слухам, может слепить бомбу из спичек и туалетной бумаги. По гражданской специальности – журналист. Прирожденный коммерсант. Наладил поставки оружия талибам в обмен на наркотики. Наркотики транспортировал морем, завозил через Мексику в Штаты, а на вырученные деньги покупал оружие у нас и китайцев. Был очень богат. Около года назад его судно, груженное переносными зенитными комплексами и ракетами «воздух-воздух», по наводке англичан взяли в Стамбуле.

– Это точно? – переспросил Сергеев.

Истомин пожал плечами.

– Англичане сами его грузили. А туркам информацию про груз почему-то слили израильтяне. Цепочка прослеживается, не находишь? Но и это еще не все… Почти одновременно с этим набитый под завязку наркотой транспортник, который Али-Баба арендовал, ребята из DEA посадили с помощью двух истребителей на южной границе Техаса. Никаких доказательств его непосредственного участия, естественно, не нашлось. Он, вообще, человек-невидимка. А груз конфисковали. Два удара подряд выдержит не всякий. Он выдержал, хоть пощипали его изрядно. Так что, если раньше он был сказочно богат, то теперь просто богат. Несколько раз интересовался Ничьей Землей. Мне вопросы задавал.

– Вы общаетесь непосредственно? – поинтересовался Сергеев.

Истомин посмотрел на Михаила со скрытой иронией и кивнул.

Ничего удивительного в том, что один из руководителей нынешней Конторы общается с международным террористом, не было. Работа Константина Олеговича не давала ему возможности быть брезгливым. Друзей он еще условно мог выбирать, но только для души, а на душу времени практически не оставалось. Общался же Истомин все больше по службе с людьми разными: от не очень приятных до крайне малоприятных.

Откровенно говоря, Сергеев не пришел бы в ужас и узнав, что Истомин не говорит ему всей правды. Например, того, что Али-Баба на самом деле закончил Университет имени Патриса Лумумбы, взрастивший немало революционных лидеров с бандитскими замашками. И прошел обучение в том же лагере в Крымской степи, где когда-то постигал азы своей будущей работы сам Сергеев. Хотя… Этнический албанец…

При режиме Энвера Ходжи в Албании умели растить суперменов и без советского участия. Впрочем, кто берется утверждать, что он действительно албанец? Уж не Истомин, точно. И не сам Сергеев. Египтянин, ливанец, марокканец… Кто угодно! Сергеев столько раз сам таскал на лице разные маски и копировал акценты, что вполне мог сбиться со счета. Кто угодно может оказаться кем угодно – золотое правило, о котором нельзя забывать.

– Естественно, – Истомин говорил устало, словно сотый раз объяснял прописные истины непонятливому ребенку. – Он достался мне по наследству. Сам понимаешь, что он столько лет работает на нас…

Истомин опять страдальчески поднял брови, словно пробуя мысль, которую собрался произнести, на вкус.

– …а может быть, и не только на нас, что передать его кому-нибудь из молодежи… Сам небось помнишь тех двух ротмистров, которые встречали тебя в первый твой приезд. Ну тогда, у бабушки…

– Да уж, – согласился Сергеев, вглядываясь в мелькавшие за окном «ауди» огни Садового кольца. – Смена у тебя знатная подрастает. Можно сказать, передашь Россию в надежные руки.

– Ну ты не особо драматизируй, – возразил Константин Олегович, слегка обидевшись. – Не все так плохо.

– Куда уж хуже, – сказал Сергеев, понизив тон, – Костя, ты хоть себя не обманывай. Контора не хиреет. Она уже захирела. Вас, стариков, кормят и поят от пуза – это да! Дорогие компьютеры, техника, машины, вот…

Он повел рукой, показывая на окружающую их по-немецки сдержанную роскошь.

– Так ты, Костя, и не забывай, кем был ваш государь император в прежней своей жизни. Он к твоей профессии крепкий респект имеет. Но активных операций Россия через вашу Контору уже давно не ведет…

Истомин рассмеялся.

– Удивил. Честно скажу, Умка, даже рассмешил! Ну когда это Россия не вела активных операций через нашу Контору?

– Ты недослушал!

– Фигню говоришь! – сказал Истомин уже резче. – Полная херня! Дослушать – дослушаю… Но…

– Костя, – мягко сказал Сергеев, – мы же друг друга много лет знаем. Любви между нами нет, но уважение и честность относительная есть. Зачем нам врать? Мы же с тобой друг другу люди крайне полезные, и оба знаем: отодвинули Контору. Давно отодвинули. Растягали ребят по углам, как собаки косточки. Теперь служат – кто где… Ты бы мне хрен Али-Бабу сегодня сдавал, если бы еще вел свои игры. Такая корова нужна самому. Но ведь сдаешь? Сдаешь, как пионеры макулатуру, на вес для премии…

Константин Олегович молчал, глядя перед собой.

– Сдаешь, потому что делать тебе с таким сокровищем нечего. Сколько может спать агент? Нас учили, что бесконечно долго. Сомневаюсь. Хотя… Может быть, когда-то так и было. Но мир так стремительно меняется. Вчерашние друзья становятся сегодняшними врагами. Враги – друзьями. А Али-Баба как вел, так и ведет свою собственную игру, и ты прекрасно об этом знаешь. Но он твой агент. Твой козырной туз, который ты никому не можешь передать. И жалко, и страшно, Костя. И совсем не хочется остаться лежать под жалкими остатками былого величия, правда, Истомин?

– Не хочется.

– Ты считал, сколько ребят из твоей группы осталось в живых?

– А ты, Умка? Считал?

– Значит, оба считали, – ухмыльнулся Сергеев. – Из моих – тридцать процентов. Каждый третий. В 2005-м нас было в два раза больше. А у тебя?

– Я чуть старше, – сказал Истомин. – У меня в живых осталось четверо из двадцати.

– Нас давно можно не принимать в расчет. У Александра Александровича есть свои люди. Зачем ему доверять чужим? У него своя Контора, свои советники, свой круг. А прокормить тех из нас, кто все-таки выжил, стоит недорого. Россия – страна богатая.

Они замолчали.

Время катилось к полуночи. Новый Арбат был, как обычно, полон народа. Роскошные машины замерли у обочин, ожидая своих хозяев, нырнувших в казино, ночные клубы и ресторации. Свет тысячеваттных фонарей и цветных реклам превращал ночь в день.

Лимузин Истомина плыл в редеющем потоке автомобилей по направлению к Тверской. Сергеев опять почувствовал острый приступ мизантропии. Выбирая между сытостью и демократией – Россия выбрала сытость. Раньше бы Сергеев пренебрежительно фыркнул, а теперь имел возможность поразмыслить о правильности выбора.

В «Камелоте» было еще тихо. Настоящее веселье начнется чуть позже, часа в три, когда в ресторан подъедет подкрепиться уставшая от плясок и игрищ публика. В кабинках туалетов будут блевать с перепоя, заниматься сексом и выяснять семейные отношения. Официанты, одетые в костюмы средневековой прислуги, забегают по залу, как тараканы по кухне, разнося изысканные блюда, шампанское и коньяки по тысяче долларов за бутылку.

На столешницах в умывальных комнатах появятся разводы кокаиновой пыли – и это несмотря на то, что государь издал указ, карающий смертью за употребление, хранение и продажу наркотиков. Но даже государевым опричникам из жандармерии понятно, что применить его в Люберцах – это одно, а в центре Москвы – совсем другое. Поэтому к утру повиснет в воздухе явственный запах травки, а состоящие на довольстве во втором управлении секьюрити будут делать вид, что их это не касается.

Стилизованный под Темные века «Камелот» уже пережил пик своей популярности и готовился к забвению через полгода-год. Но кухня была по-прежнему хороша, к тому же тут подавали лучшую в Москве баранину в гранатовом соусе, перед которой склонный к чревоугодию Истомин просто не мог устоять.

Али-Баба сидел в одной из кабинок на невысоком подиуме, в конце зала. Грамотно сидел, как отметил Сергеев: неподалеку от входа в кухню, в мало освещенной зоне, лицом к дверям.

– Вот он, – сказал Истомин тихо, двигаясь через зал. – Ждет. Не удивляйся. Он весьма светский человек, когда общается со светскими людьми. Прихлебывает вино, ест свинину. В конце концов, он, по слухам, убил столько неверных, что после смерти будет пить с Аллахом чай в любом случае.

Гроза неверных оказался хрупким и моложавым человеком, с козлиной бородкой и в дорогущем на вид летнем костюме.

«Если он албанец, то я якут, – подумал Сергеев, пожимая протянутую руку. – Араб. Средиземноморский араб. Забавно. Зачем Истомину врать? Это же так бросается в глаза!»

Али-Баба был смуглокож, тонок в кости, с живыми, похожими на черных, лоснящихся жуков, глазами и гладкими, зачесанными назад волосами, в которых посверкивали паутинки седины. И профиль у него был вполне семитский. Он не производил впечатления опасного человека, а значит, учитывая характеристику, которую ему дал Истомин, был по-настоящему опасен.

«Так вот он, Константин Олегович, твой страховой полис, – подумал Сергеев, устраиваясь за столом поудобнее, – твой кошелек, твой основной капитал. На Карлоса Санчеса мало похож, разве что цветом волос. Все-то ты понял, господин Истомин, гораздо раньше, чем я рассмотрел со своего болота. И теперь не Контора меня знакомит с агентом, а лично ты. И не Контора будет иметь от этого выгоду, а лично ты. И не Али-Баба – твой агент, а, как мне ни печально это признавать, ты – его».

Али-Баба выглядел гостем на чужом празднике. Сергеев не сомневался, что при желании араб может слиться с пейзажем и сделаться, как хамелеон, совершенно незаметным – что здесь, что в толпе футбольных фанатов, что в главном зале Московской синагоги. Но сейчас необходимости в этом не было. И за столиком в мрачновато оформленном зале «Камелота» сидел типичный «ботаник», забредший сюда, в клевое тусовочное место, по ошибке.

– Ну, – сказал Истомин, – давайте приступать. Со своей стороны, при переговорах я могу ручаться за обоих. За обе стороны, то есть…

– Если вы позволите, – выговорил Али-Баба по-русски, старательно, но с жутким акцентом, – я буду говорить на английском.

– Как угодно, на ваше усмотрение, – откликнулся Сергеев, автоматически переходя на язык бывшего стратегического противника. – It’s up to you!*

– Вот и хорошо, – обрадовался Али-Баба и заговорил бегло и грамотно на превосходном British. – В принципе, у меня вопросов несколько. Первое. Господин Истомин сказал мне, что вы хорошо знаете территорию Ничьей Земли.

– Наверное, да, – откликнулся Михаил. – Хотя говорить так было бы неразумно с моей стороны. Самонадеянно, я бы сказал. Никто не знает территорию Зоны достаточно хорошо. Я не исключение. Возможно, что знаю ее чуть лучше, чем другие.

Истомин хмыкнул и щелкнул зажигалкой, прикуривая.

– Костя сказал мне, что вы живете там с самого начала? – спросил Али-Баба.

– Да. Почти.

– Вы ввозите через границу медикаменты, оборудование?

– Да.

– Чем платите?

– Деньгами. – Сергеев пожал плечами. – А чем еще можно платить?

– Если я спрошу вас, откуда деньги?

– Я вам отвечу – в Зоне их много. Надо только знать, где они лежат, и уметь взять.

Али-Баба кивнул.

– Вы переправляете товар контрабандой?

– Нет! Официально ввожу! Вы, вообще, представляете, о чем говорите? Ничья Земля – это тысячи километров границ, колючей проволоки, контрольно-следовых полос, десятки тысяч датчиков движения и температуры, автоматические пулеметы, пограничники, регулярные войска, миротворцы, бандитские формирования. И с каждым годом граница охраняется все лучше, возить грузы все труднее и труднее.

– Но вы же везете? Значит, есть окно?

– Постоянных окон нет, – вмешался Истомин. Из них троих он говорил по-английски хуже всех, явно «растеряв» язык во время сидения за начальственным столом. – Конечно, для Сергеева граница, что решето, но если кто сунется не зная броду, по чьим-то старым следам – костей не соберет.

Постоянные окна были. Но разубеждать коллегу, разыгрывающего перед гостем роль хозяина Сергеева, Михаил не стал. Нету, значит, нету…

– Сколько надо медикаментов? Например, на год?

– Я не знаю. Много. Смотря как считать, конечно, но очень много.

– Как бы вы отнеслись к тому, что я предложу вам сделку?

– Какую?

– Поменять кое-что на несколько транспортных самолетов с лекарствами и оборудованием? На то, что вы легко можете вынести из Ничьей Земли? Ведь несколько транспортников с препаратами легко закроют проблемы на пару лет?

– Там нельзя закрыть проблемы, – сказал Сергеев. – Там можно частично закрыть некоторые проблемы на короткое время. И то – если крупно повезет. Что вам надо вынести? Деньги? Документы? Атомных бомб там нет, это я вам точно говорю!

Али-Баба усмехнулся и смешно потряс бен-ладеновской бородкой.

– Зачем нам атомная бомба? Что вы?! Мы люди абсолютно мирные, разве самую малость злимся, когда нас обижают. Нет, нет… Не бомбу. Я вам потом объясню. Совершенно другое. Это другое спокойно лежит в центре Киева.

– Ах, в центре Киева? Ну, уважаемый Али-Баба, это тоже не «Сезам, откройся!», уж будьте уверены! Вы знаете, что такое Киев сейчас? – спросил Михаил, внимательно рассматривая точеное лицо араба, сохраняющее нейтральное выражение. – Вам Костя хоть что-то рассказал? Для общего представления, так сказать…

– Да. Я знаю, – сказал араб. – Мне рассказывали. Я даже видел фильм… То есть любительскую съемку. Впечатляет.

Видимо, Сергеева перекосило. Больно уж приятно было услышать слово «впечатляет» в таком контексте.