Текст книги "Позор русской нации"

Старший механик появился на главной палубе внезапно. Он всегда неожиданно возникал в пространстве. Об этой способности инженера Игнатьева все члены экипажа танкера «Элен» знали, но каждый раз, бывая свидетелями магического результата телепортации, искренне удивлялись.

Уперевшись ногой в швартовный кнехт, старший механик смотрел на город Сарнию. Со стороны могло показаться, что инженер Игнатьев наслаждался скучнейшим индустриальным пейзажем Канады. В действительности, желваки его скакали, а кулак правой руки в кармане рабочего комбинезона был сжат. В кулаке, не выдерживая гигантского давления, почти хрустела вырванная с «мясом» пуговица от куртки третьего механика… Инженеру хотелось курить.

Здесь, на озере Гурон, а точнее, на вытекающей из озера реке Сент-Клэр, с нефтеперерабатывающих заводов Сарнии судно должно было взять на борт двадцать пять тысяч тонн груза.

После погрузки, «Элен» по системе шлюзов и каналов, аккуратно проходит два из пяти Великих озер – Эри и Онтарио, следует извилинами реки святого Лаврентия, а потом, одолев в общей сложности тысячу двести миль и спустившись на сто метров к уровню моря, выходит наконец в обширный залив святого Лаврентия, отделенный от Атлантического океана массивными островами Ньюфаундленд и Кейп-Бретон. Туда, на острова, в многочисленные города, городишки и поселки танкер доставляет топливо для электростанций, местной авиации и автотранспорта.

Иногда судну приходится идти еще дальше и севернее, в Гудзонов залив, и тогда путешествие становится арктическим и затягивается на два месяца.

Но сегодня никакой погрузки уже не будет. Начнется беготня и ремонт.

Собственно, беготня уже началась, когда во время швартовки в порту Сарнии, третий механик перекрыл охлаждение дизель-генераторов и, не моргнув глазом, спалил их, лишив таким образом танкер судовой электростанции в самый драматичный и ответственный момент.

Столкновение обесточенного летучего голландца с поэтическим названием «Элен» и уже стоящего под погрузкой танкера с еще более поэтическим именем «Маргарита» быстро приближалось. К столетней годовщине самого мощного за историю последней цивилизации неядерного взрыва в 1917 году в Галифаксе мог бы салютом прогреметь чуть меньший в Сарнии. Мог бы, но не прогремел. Опытному морскому волку Игнатьеву понадобились считанные секунды, чтобы сообразить в чем дело и перекинуть питание судна на резервный генератор. «Элен» подчинилась управлению с мостика и была пришвартована к терминалу.

«Да, с таким экипажем далеко мы не уедем! Запороть сразу два дизель-генератора! Какая там, к черту, Арктика?! До Монреаля бы доползти без приключений…» – думал инженер, постепенно приходя в себя.

Будущего ремонта генераторов инженер Игнатьев не боится. Он просто не выносит профессионально непригодных специалистов. На судне с взрывоопасным грузом они – небезвредные пассажиры. А ремонта – нет, ремонта он не боится…

В сорок пять лет Игнатьев еще силен, как бык, вынослив, как верблюд и уже умен и мудр, как всякий русский инженер, практикующий на полях своей специальности достаточно долго. Двигатели и установки, которые по изначальному замыслу изобретателей должны работать, у инженера Игнатьева – действительно работают, и кажется, что даже и они чувствуют твердую руку и непреклонную волю этого человека.

Непрост наш инженер, очень непрост! Это фанатик своего дела. К тому же он еще импульсивен и легко возбудим. Его агрессивная требовательность к подчиненным уже не раз становилась скандальной темой обсуждения на внутренних собраниях руководства компании.

Десять человек машинной команды перестают безмятежно спать по ночам, узнав, что на смену покидающему судно старшему механику едет инженер Игнатьев.

Бывало, слыша, как рассвирепевший начальник критикует их действия, некоторые слабые духом члены команды не стеснялись плакать. Жесткая и прямая манера русского стармеха называть все своими именами шокирует канадский экипаж и порождает страх. Подчиненным кажется, что их вот-вот начнут бить! Возможность рукоприкладства, однако, со стороны инженера весьма низкая. Побоев в машинном отделении еще не было.

Тихо поощряемые всеми компаниями кляузы, жалобы и доносы, в великом множестве написанные на старшего механика Игнатьева, не смогли нанести ни малейшего вреда репутации русского. Все эти прошения и челобитные просто принимались к сведению. Ежели какое дело с претензией и затягивалось, а негодующий сотрудник, воспитанный канадским сообществом и ожидающий мягкого и нежного обращения вне зависимости от личных заслуг или их отсутствия, упрямо стремился к справедливости, то справедливость эта являлась в лице технического директора компании. Мистер Свэйн вдруг соглашался, что старший механик «Элен», инженер Игнатьев, в своем недовольстве подчиненным был прав. Свэйн давал ход совсем другим бумагам. И вот уже невезучий кляузник неожиданно находил себя на необъятных просторах рынка труда и занятости. Маленький непригодный винтик большой и сложной машины, он еще потом долго и недоуменно оглядывался по сторонам, ища поддержки у профсоюза и разных юристов. Все тщетно. Послужной список его навсегда оставался подточен ржавчинкой сего эпизода.

Был, правда, случай, когда компания оплатила лечение надорванной психики одного из механиков Игнатьева. Но даже и этот досадный инцидент не пошатнул авторитет русского стармеха.

“We should be nice and polite to everyone!” – чуть ли не хором напоминают Игнатьеву на встрече в управляющей компании, куда почти каждый раз его вызывают для серьезного разговора перед тем, как отправить на судно.

«Никогда! – подозрительно тихо и с улыбкой произносит инженер. – Быть приятным и вежливым к безграмотным обезьянам, которых вы неизвестно с каких веток снимаете и присылаете мне на пароход, я не буду! А вы… вы можете им хоть зад целовать!».

При этих словах собравшиеся за столом нервно и возмущенно переглядываются, а затем сразу устремляют взоры на генерального директора. Как реагировать на такой выпад? Сравнение людей с обезьянами – это сочный расистский плевок в сторону всеобщего равенства. На зад, который они все могут целовать, уже никто не обратил внимание.

Главный закатывает глаза к потолку, шумно вдыхает порцию воздуха, так же шумно выдыхает, но ничего не говорит, поэтому остальные не решаются высказать собственное мнение.

«Не нравится мой стиль, – продолжает старший механик уже значительно громче, – увольняйте! Найдете замену, сообщите… А сейчас мне надо ехать работать. И учтите, если вместо той декорации, которую вы называли „второй механик“, на „Элен“ окажется очередной „пассажир“, я сам уйду!» – добавляет инженер и, чтобы показать свое негодование и откровенный протест, дерзко хлопнув дверью, оставляет собрание.

Что происходит потом за дверьми комнаты для митингов неизвестно. Однако, несмотря на грубое общение с руководством, через некоторое время Игнатьеву присылают опытного второго механика, и вот уж седьмой год инженер продолжает работать там, где работал. Избавляться от него не торопятся.

Есть легкое объяснение такому поведению компании. Деньги!

Инженера периодически бросают на самые безнадежные суда, с которых, не в силах физически и психологически справиться с лавиной ремонтных и восстановительных работ, по собственной воле бегут, хитроумно изобретая для этого «уважительные» причины, заурядные старшие механики.

Игнатьев же, отработав срок, выжав себя и свой экипаж, как лимон, сберегает владельцам сотни тысяч, а зачастую и несколько миллионов долларов. Дело в том, что инженер Игнатьев может организовать работу экипажа так, чтобы завершить ремонт в самый короткий срок. Огромный кусок мертвого, неподвижного железа он превращает в полезное судно и заставляет все без исключения системы и двигатели танкера работать, как часы. То, что у обычных старших механиков получается за два месяца, инженер Игнатьев зачастую умудряется выполнить за один.

Судовладельцы хорошо считают. Простой такого танкера, как «Элен» стоит им сорок тысяч долларов в сутки упущенной прибыли. Умножив это на тридцать сэкономленных дней, они получают сумму в один миллион двести тысяч долларов. Именно эти расчеты принимаются во внимание, когда встает вопрос о том, как реагировать на жалобы сотрудников…

***

Теперь на «Элен» появилась очередная декорация – третий механик. Списывать его сразу или дать еще один шанс проявиться – об этом старший механик думал, кроша пуговицу на мелкие кусочки.

***

Если знакомые или друзья упоминают его в бытовом разговоре, то так и называют – «инженер Игнатьев». От этого любое, даже самое ничтожное высказывание, содержащее, однако, в себе солидное слово «инженер», приобретает значительность. Например, «Инженер Игнатьев упал с лестницы» или "Инженер Игнатьев порвал свое легендарное кашемировое пальто». Это может восприниматься как несчастный случай или неприятность, произошедшая с неким инженером. В действительности же это либо пьяная выходка, либо результат оной.

Дело в том, что инженер Игнатьев – алкоголик.

Оказывается, случаются такие диковинные парадоксы. Ответственный высококлассный и труднозаменимый специалист может без устали пить горькую.

Недуг этот в провинцию Онтарио Игнатьев привез с Дальнего Востока, со своей российской родины. Когда-нибудь отдельным рассказом я поведаю, каким был путь инженера из России в Канаду. Эта непростая и витиеватая история еще ждет своего часа. Теперь же лишь скажу, что девяностые и нулевые годы отошли в прошлое и наш герой оказался в стране раскидистых кленов. Последние десять лет инженер живет и куролесит в окрестностях мегаполиса Торонто…

Как известно, существует большое разнообразие типов, групп и подгрупп наших, отечественных алкоголиков.

Например, «добрый алкаш» – это неплохие компанейские ребята. Душевные такие люди. Всегда готовы прийти на помощь, если в состоянии.

«Злобный алкоголик» – гнусная категория. Эти становятся непредсказуемо опасными, психически неуравновешенными типами с непреодолимым желанием повредить себя и окружающих. Я знала одного такого – он постоянно был злой и в гипсе. Последняя встреча мне запомнилась особенно. Мужчина выглядел ужасающе: черный лоб c огромной гематомой, отеки вокруг глаз, костыли и что-то рыхлое и рваное вместо правого уха. Было видно, что этот человек побывал рядом со смертью.

Спрашиваю: «Петр, что с тобой произошло? Автокатастрофа?».

Глядя на меня исподлобья через узенькие щелки заплывших глаз, с недоброй ухмылкой, он ответил: «В бассейн прыгнул неудачно». Далее он продолжил полубранью, из чего я поняла, что в бассейне не оказалось воды. Просто ее там не было. Изначально… Он, Петр, когда летел, увидел это уже в самом конце, но не успел затормозить. По пути он еще умудрился зацепиться ухом за спасательный багор. Багор висел на щите неподалеку… Из продолжающегося нецензурного изложения следовало, что никто из собутыльников не предупредил Петра об отсутствии воды. Собратья по алкоголизму опасались помешать ему развлекаться. Вероятно, у них были основания к такому бездействию.

Еще один вид, «Тайный алкоголик» – это интересная, мыслящая группа пьяниц, часто со склонностью к философским раздумьям и мечтательности. Мне эта группа особенно симпатична еще и потому, что к ней принадлежал мой отец. Долгие годы такие люди успешно скрывают свою болезнь. Высокий уровень интеллектуального развития не позволяет им открыто демонстрировать свой недуг. Они способны так художественно закамуфлироваться, что когда правда о пристрастии все-таки вылезает наружу, окружающие отказываются верить в то, что внезапный забег нагишом по улицам с топором в руке – это не просто расстройство на нервной почве, а обыкновенный алкогольный психоз…

Инженер Игнатьев принадлежит к довольно редкой группе. Он алкоголик-сибарит.

Ему повезло. Два рабочих месяца, сменяющиеся двумя месяцами безделья, позволяют иметь такое увлекательное хобби, как беспробудное пьянство в свободное от службы время. Возвращаясь с работы домой, инженер трансформируется в апатичного и ленивого барина, купающегося в роскоши. И напротив, как только он ступает на борт танкера, то превращается в труженика, с элементом помешательства на этой почве.

Этический дуализм добра и зла. Изъян и достоинство. Свет и тьма.

Инженер постоянно раздваивается между невиданным усердием и отягощенной тяжелым пороком праздностью.

Что-то аристократическое мерещится мне, когда я думаю об алкоголиках-сибаритах.

Запой для Игнатьева – это не только ответственное мероприятие, но также увлекательный и захватывающий вид деятельности. Словом, это то, о чем можно будет бесконечно и сладко вспоминать потом, находясь на угрюмом железном танкере.

Игнатьев никогда не начинает запой дома. Ни в коем случае! Это почти святое действо должно произойти на людях, желательно – в дорогом баре. Изредка, как исключение, его засасывает в алкогольную воронку по пути с работы, прямо в аэропорту, но опять-таки – в баре.

Как правило, подготавливаясь к очередной пьянке, инженер Игнатьев одевается с шиком и освежается изысканным одеколоном (все-таки есть в нем что-то от аристократа!).

Он желает быть великолепным!

Вдобавок требуется произвести незабываемое впечатление на всех, с кем доведется столкнуться! Это является непременной амбициозной составляющей его хобби. Он выбрал имидж щеголеватого барина с размахом и отказываться от него – не собирается! Это его стиль.

И действительно, в нашей повседневной тусклой жизни не так уж часто приходится встречаться с яркими и нестандартными алкоголиками. Инженер Игнатьев хочет внести в унылую бесцветную обыденность эйфорию праздника, изысканное сияние и триумф красоты!

Потом позже, те, на кого он произвел незабываемое впечатление, находят его в роскошном итальянском костюме из тончайшей шерсти с бриллиантовым напылением, легендарном кашемировом пальто и фетровой шляпе Борсалино, валяющимся под столом какого-нибудь бара или иного притона. Но это потом… А сначала – сияние, праздник и красота!

Возвращение инженера Игнатьева домой после торжественного открытия запоя характеризуется большим разнообразием форм.

Чаще всего таксисты почтительно доставляют его к дверям дома. На подсознании они испытывают некий трепет перед роскошно-разнузданным парнем в залихватски заломленной шляпе. Полы его длинного кашемирового пальто небрежно распахнуты, дорогое итальянское сукно слепит глаза, рубашка из длинноволокнистого египетского хлопка струится по мускулистому торсу. Он напоминает им крутого американского гангстера.

Изредка за неотразимым алкоголиком приходится ехать в участок, куда его забирают строгие, но все-таки справедливые канадские полицейские.

Наш инженер – нормальный тертый парень, уравновешенный поначалу секциями борьбы и бокса, затем – службой в 76-ой гвардейской воздушно-десантной дивизии, а далее – российскими криминальными разборками конца девяностых.

Вернувшись из армии и без труда поступив в институт рыбного хозяйства на судомеханическое отделение, Игнатьев продолжал заниматься спортом, принося славу родному учебному заведению. Ну а слава, она расползается слухами и мифами. Студенту предложили выступать за местную криминальную группировку, он и выступал… Словом, его не так легко испугать!

Но в провинции Онтарио об этом не все знают и так случается, что на инженера нападают плохие ребята. Их искушает ласковое выражение лица, блуждающая улыбка и более всего – какой-то, не взирая на возраст, нежный, девственный румянец на щеках бывшего десантника. Местные бандиты видят в нем ослабевшую от пьянства жертву, с которой без труда можно снять итальянский костюм, легендарное кашемировое пальто и шляпу Борсалино.

Однако не догадываются грубые, нехорошие ребята, сколько долгожданной радости доставляют они инженеру Игнатьеву, когда вдруг случается ему отбиваться, а затем, используя попавшуюся под руку мебель, быстро переходить в нападение. И чем больше хулиганов скапливается вокруг инженера, тем сильнее разрушения в барах и притонах. Если бы google map мог проникнуть сквозь крыши домов, то, глядя на заведение, мы бы увидели сверху подобие картины взрыва с эпицентром в том месте, где еще недавно мирно сидел наш инженер-десантник.

Все это не нравится хозяевам заведений, и они вызывают стражей порядка, а заодно – скорую медицинскую помощь…

Касательно форм возвращения домой, необходимо добавить, что инженер Игнатьев не раз был замечен в движении по-пластунски. Он полз к своему дому самостоятельно, без всякой посторонней помощи. Как правило, это происходило в летнее время года. Если приглядеться, то на зеленом газоне можно было найти полный след маршрута.

Однажды его вернул жестоко истатуированный неизвестный – на нем буквально не было живого места! Он оказался обыкновенным индейцем племени ирокезов. Положив теплого и все еще обворожительного и душистого инженера на порог, ирокез позвонил в дверь и, дождавшись звука шагов в доме, бесшумно исчез. Это был дружелюбный ирокез.

Неважно кто и как доставляет пьяного домой. Неизменно одно: вид инженера Игнатьева остается восхитительным!

Инженер женат. На этой почве у него бывают нервные срывы. Получив психологическую травму, мужчина лечит израненную душу на южных курортах.

Не сойдясь с женой во мнении, он шикарно одевается, заглядывает на несколько минут в бар произвести впечатление, а затем внезапно едет в аэропорт и первым же рейсом без всяких колебаний улетает на Кубу, в Доминикану или Коста-Рику. Там, в поисках моря или океана, инженер слоняется от бара к бару и наконец через неделю или две, зачастую даже не найдя никаких признаков воды, разочарованный, но душевно отдохнувший, возвращается в лоно семьи.

Его еще любят, поэтому пока прощают и принимают.

Мне совсем не симпатичны пьянство и регулярный саботаж семейных отношений, поэтому при первом же личном разговоре, дождавшись относительно трезвого состояния, я укоряю инженера Игнатьева:

– Как ты можешь так бездушно поступать со своей семьей? Это свинство – уезжать без всяких объяснений и предупреждений! Удивляюсь, как жена тебя еще терпит!

– Ты не понимаешь, Ахматова! Я хороший! – отпирается инженер.

– Как ты можешь быть хорошим, если две недели ты пропадал в Доминикане, а твоя жена в это время изнемогала на работе и сходила с ума от неизвестности? Где твоя совесть?!

– Нет, Ахматова! Я хороший! – снова повторяет он, силясь подобрать себе эпитет.

– Позволь мне не согласиться с этим утверждением. – возражаю я.

– Я хороший! – видимо, инженера заклинило на слове «хороший». – Я даже в тюрьме сидел! – со всей душой выкрикивает он, находя этот факт самым весомым доказательством.

– Ах…, ну это меняет дело, – пытаясь не смеяться, отвечаю я, – туда – плохих-то не берут…

– Я сидел за справедливость! Я защищал честь женщины и своей Родины! – произнося последнее слово, мне показалось, он поднял глаза к потолку.

– Одновременно? – спрашиваю я, и зачем-то тоже смотрю на потолок.

– Сначала – женщины, потом уже – Родины. – отвечает инженер.

– И как же это произошло?

– Да так… Мне было плохо, и я пошел в бар.

Я давно заметила, что все рассказы инженера Игнатьева начинаются со слов «мне было плохо, и я пошел в бар» …

– А там какие-то малолетки сначала вылили на меня пиво. – продолжал инженер. – Облили мне весь рукав на костюме итальянском! Но я ничего им не сделал за это. А тот, кто вылил на меня свое пиво, он даже назвал меня дерьмом в котелке! Он – чмо необразованное… Не может отличить котелок от шляпы Борсалино! И я в ответ его даже не бил! – то ли с гордостью, то ли с обидой проговорил инженер. – Уже позже они стали приставать к какой-то девке, а она не хотела с ними иметь дело. Мне пришлось вмешаться и сказать им, чтобы они отошли от нее. Тут они на меня и напали. – теперь голос его приобрел веселую бодрость.

– Я не понимаю… а при чем здесь Родина?

– Как это при чем?! Это сначала я за девку заступился! А потом уже бился только за Родину! Я должен был отстоять честь России – в этом баре все знают, что я – русский. Это мой любимый бар. Там даже моя фотография висит! С Майклом Джексоном! Я им сам отдал ее. Я – в шляпе, которую, помнишь, мне Майкл подарил? … – начал он отвлекаться от темы.

– И чем все это закончилось? – пропуская уже слышанную историю про американского короля поп-музыки и любимую шляпу, спрашиваю я.

– Тюрьмой. – вздыхает бывший десантник. – Одному я сломал челюсть. Другому – ребро. Третьему – палец.

– На руке? – спрашиваю я, вспоминая как зимой в Питере на Васильевском острове одной моей приятельнице глыба льда рухнула с крыши дома прямо на голову, а люди, пытавшиеся спастись от угрозы, разбегались во внезапной панике кто куда. Несчастная упала, потеряв сознание. Кто-то в хаосе наступил ей на руку, и в дополнение к сотрясению мозга, у приятельницы еще был сломан мизинец…

– Да, на левой, – он снова вздыхает и нехотя добавляет, – и на правой.

– Господи, почему на двух-то? Он что, уже лежал без сознания, когда ты одновременно на обе руки наступил? – недоумеваю я.

– Да не лежал он, а стоял! Я его даже не бил! – снова повторяет инженер Игнатьев. – Он мне fuck сразу двумя руками показал. Я на автомате это сделал – удобно было. С этого все и началось. Зато потом он уже не мешался – убежал жаловаться.

– А у тебя что было? – спрашиваю я, имея в виду телесные повреждения.

– Да что… настроение вроде получше стало. Отлегло как-то после бара. Я все-таки там душой отдыхаю!

– Я спрашиваю, тебя-то как повредили во время защиты Родины?

Инженер Игнатьев пожимает плечами и возмущенно добавляет:

– А меня за это – в тюрьму! На два месяца! И если бы не та девка-свидетель, мне бы вообще больше года дали. А все – из-за мудака, которому я челюсть сломал. Папа у него, видишь-ли, депутат сраный. Постарался…

– Да, это несправедливо. – поддакиваю я, хотя что-то подсказывает мне, что в том баре все могло обойтись и без драки, ну или хотя бы без таких увечий.

– Ты пойми, Ахматова, я же до последнего держусь и пытаюсь решить конфликт мирным путем! Мне же нельзя их бить! У меня автоматические рефлексы!

– Какого же черта ты мужику пальцы ломал? Неужели такая уж большая необходимость была? – спрашиваю я.

– Так, я-то как думал? Сверну пальцы одному, остальные и рассосутся кто куда. А вместо этого они почему-то начали меня колошматить. Я какое-то время держался, просил их остановиться и не драться, но они не захотели… Потом… – инженер слегка задумался, – отмахнулся рукой неудачно два раза, они и попереломались. Хрупкие, как статуэтки – досадливо закончил он.

Я смотрю на инженера Игнатьева и вижу перед собой живую мускулистую машину с румянцем. Трудно представить, что кому-нибудь взбредет в голову начать его «колошматить». Правда, инженер смотрит ласково и вообще похож на пушистого медвежонка.

Когда-то в Эквадоре, в большом портовом городе Гуаякиль, я убедилась воочию, что ласковость эта весьма обманчива. При остродраматических обстоятельствах я познакомилась с инженером Игнатьевым. История эта требует отдельной главы, и я вынуждена повториться и пообещать, что когда-нибудь поведаю и об этом.

Общий знакомый однажды ударился об инженера Игнатьева и повредил себе плечо. Бежал куда-то в спешке, а на пути из-за поворота пушистый инженер-десантник вышел. Ну тот в него и воткнулся, все равно, что в стену. Инженеру – ничего, а у бежавшего – плечо вывихнуто. Пришлось в травматологию обращаться.

Не дай бог когда-нибудь удариться об инженера Игнатьева!

***

Но вернемся к началу повествования, когда мы оставили нашего героя в раздумьях о том, наказывать ли нерадивого третьего механика за аварию, навсегда выгоняя с парохода, или ждать, как проявится этот человек еще раз.

Не приняв никакого решения под горячую руку, инженер Игнатьев погрузился в организацию работ по ремонту дизель-генераторов. А через три дня, будучи кристально трезвым, каким он бывает только на службе, во время очередной телепортации из одной точки судового пространства в другую, Игнатьев поскользнулся на мокрой металлической палубе и неудачно упал, сломав одну из многочисленных косточек в стопе. «Не вовремя!» – сразу подумалось Игнатьеву, как будто переломы конечностей бывают кстати…

«Мой шестой гипс.» – отметил инженер, выходя из кабинета хирурга.

У него имелась привычка нумеровать однотипные события и происшествия из личной жизни.

Потеряв подвижность и маневренность, он вынужден был вернуться с работы домой задолго до окончания срока. Разумеется, он начал пить, но пить как-то неизящно, а, следовательно, без азарта.

В бар ему дорога закрыта. И не потому, что он не может до него добраться, а просто из эстетических соображений. Игнатьев никогда не посмеет оказаться в любимом заведении на костылях. Это разрушило бы образ великолепного барина в роскошных одеяниях.

Наконец, через неделю пребывания в лоне семьи, жена отобрала у него кошелек с кредитными картами и деньгами, оскорбив гордую и жизнелюбивую натуру инженера до глубины души. От этого ему стало невыразимо грустно. Печально размышляя о вариантах мщения, инженер вызвал такси, заехал в банк со своим паспортом, который супруга легкомысленно оставила в открытом доступе, снял щедрое количество тысяч долларов с личного счета и улетел в Мексику.

Вечное мексиканское лето встретило инженера ураганом и наводнением. Пришлось сидеть в гостинице целых два дня. Впрочем, это совсем не огорчило бывшего десантника. В гостинице был бар, а значит и жизнь!

Выйдя к вечеру второго дня на несколько минут из отеля глотнуть экзотического воздуха, инженер шагал под еще не стихшим ветром и дождем, наступая загипсованной ногой прямо в лужи. Ему было отвратительно видеть себя в гипсе, и он не старался беречь его. Вернувшись в номер, Игнатьев с удовлетворением отметил, что гипс стал разваливаться на куски и несмотря на то, что нога еще сильно болела, он освободился от этих кусков и внутренних фиксаторов движения. Сделав это, он взял только один костыль, спустился на лифте вниз и прямиком направился в бар.

Глядя на свою синюю и распухшую ногу, инженер стал заглушать боль водкой, употребляя ее по-русски, не разбавляя ничем. Напитавшись живительной для него влагой, бывший десантник кое-как добрался до своего номера и забылся до утра.

Соотечественники из России, коих теперь достаточно много на каждом курорте в любой точке земли, косо посматривали на хромого мужчину с одним костылем. Вот уже третий день он напивался в стельку. Его не видели трезвым. Даже утром, на завтраке гражданин выглядел так, как будто внезапно наступил долгожданный латиноамериканский вечер. От Игнатьева исходил стойкий запах алкоголя и притягивающего шиком парфюма, а мимика и движения его были слишком уж свободными и расхлябанными.

– Ну и люди сюда понаехали! – слышит инженер, накладывая себе в тарелку разноцветный салат в гостиничном ресторане.

– Вы хоть на ребенка-то не дышите! Что ж вы русских-то позорите? – прямо обращаясь к нашему герою, возмущается пышная и смелая россиянка с мальчиком лет восьми. – Из-за таких, как вы, русских уже за людей не считают! Одна пьянь!

Инженер поспешно отворачивается и, мысленно дав женщине имя «жирная курица», уходит к своему столику, на котором уже громоздятся тарелки с ветчиной, сырокопченой свининой и двумя жареными куропатками. Графин с водой, чашка крепкого кофе и стакан апельсинового сока довершали утренний натюрморт. Инженеру страстно хотелось пить.

Буквально залив в себя почти полулитровый стакан воды, мужчина стал завтракать. Он ел не торопясь, но и не медленно. Было видно, что насыщение является для него простой необходимостью, а не средством получения гастрономического удовольствия. И хотя наличие двух жареных куропаток могло бы сказать об обратном, однако, инженер наш был уверен, что ест обыкновенных цыплят.

После столь плотного завтрака, оставившего в желудке чувство необходимой и основательной сытости, Игнатьев неторопливо побрел к выходу из ресторана. Переступив границу между кондиционированным помещением и свободой, он окунулся в плотную горячую влажность. Дышать стало труднее, и тяжелая знойная масса придавила его к земле.

Ураган переместился севернее, оставив раскиданные тут и там куски пальмовых ветвей и всевозможный растительный мусор.

Затопленные места находились в нескольких кварталах от отеля, так что любопытный инженер спокойно гулял по территории, отмечая следы разрушений, которых, впрочем, было не так много: все Карибское побережье в этом районе было застроено прочными железобетонными конструкциями, создающими чувство защищенности и безопасности.

Любуясь раскаченным штормом морем, не подпускавшим к себе никого, и удивляясь тому, что жара могла так быстро после урагана овладеть Канкуном – а инженер Игнатьев был именно там – он расположился было у бассейна, но потом, не выдержав и пяти минут в кресле, все-таки нырнул в теплую искусственно созданную лазурь.

Находясь в воде, наш герой отметил, что боль в ноге сразу утихла. Казалось, выйдя из бассейна, можно будет смело, без опаски, ступать ею по вымощенной плиткой дорожке, ведущей к открытому бару, куда он, наплававшись вдоволь, и отправился, все же сильно прихрамывая.

Знакомый бармен Франко, увидев приближающегося инженера, уже наливал водку в небольшой стаканчик, который его любимый клиент выбрал еще два дня назад. Вместо традиционных солений, которые предпочел бы Игнатьев дома, здесь, в Мексике, ему подали консервированные оливки различной зрелости и маринованные каперсы.

– Ешь каперсы, инженер. Это полезно, чтобы нога не болела. – говорил Франко, придвигая тарелку к Игнатьеву. – Хочешь, креветок тебе поджарю на гриле? У меня все готово.

Десантник мотал головой, показывая, что не хочет. Он только что опрокинул свой стаканчик водки и тянулся к тарелке с закуской. Безразлично жуя каперсы, которые ему совсем не нравились, и перемалывая зубами мелкие семена, мужчина стал заедать их вкус оливками.

Бармен и инженер вяло болтали о том, о сем. После второго стаканчика водки в голове Игнатьева все прояснилось, на душе стало спокойнее, а боль в ноге снова утихла.

Утром после завтрака трудно найти достойную компанию для выпивки, поэтому инженер сидел у барной стойки один. Экскурсия начнется только через час…

Еще позавчера, в мимолетной трезвости проходя мимо рекламного щита с туристическими открытками и проспектами, он снова увидел знакомые ему сеноты – полумистические провалы земли, заполненные пресной водой. Насмотревшись ярких фотографий этих карстовых колодцев и мечтая о бодрящем холоде воды, он оплатил экскурсию и представил, как будет нырять в притягивающую взгляд синь.