Текст книги "Лестничная площадка"

Внизу длинным натужным звуком скрипнула дверь – и Грег, он был уже на третьем этаже, бросился к двери, первой попавшейся, крайней справа, изo всех сил затарабанил обоими кулаками. Дверь молчала – а внизу уже слышались шаги, и мужской голос спросил что-то, превратившееся в неясный гул, а другой голос, тоже мужской, ответил, и, может быть, это все-таки…

Замок, наконец, щелкнул, и Грег навалился на дверь раньше, чем она открылась, и, очутившись внутри потерял равновесие и рухнул на колени, сминая в гармошку длинный ворсистый коврик в прихожей. поднявшись на ноги, Грег сначала нагнулся и поправил эту дорожку, аккуратно разгладив ее по углам, – и только потом поднял глаза на хозяина квартиры.

– Я… здравствуйте.

Невысокий старый человек смотрел на него совершенно спокойно и равнодушно, в его глазах, совсем маленьких и далеких за толстыми стеклами очков, не вспыхнуло ни возмущения, ни испуга, ни даже малейшего интереса к ворвавшемуся в его квартиру грязному оборванному бродяге. Грег сглотнул, опустил глаза и еще раз поправил носком ботинка уголок ковровой дорожки. Хозяин должен был спросить: что вы здесь делаете? Или хотя бы: кто вы?

Но он сказал:

– Ванная налево, молодой человек.

…На дне ванны овальной лужицей остался черный осадок, и Грег еще раз прошелся по ней струей холодного душа. Царапины на лице и руках саднило, он отыскал на полке одеколон и, морщась, протер их. Одежда и обувь лежали в углу бесформенной кучей, к которой не хотелось даже прикасаться. Хотелось проникнуться чувством, что эта грязная груда вообще не имеет к нему никакого отношения – в теплом пару уютной ванной это удалось без особых усилий. Грег пожал плечами, накинул махровый полосатый халат, едва доходивший ему до колен, и протер ладонью запотевшее зеркало. Оттуда смотрела исцарапанная, но вполне человеческая, умиротворенная, раскрасневшаяся физиономия, и он даже усмехнулся. Нервное напряжение спало совершенно, весь этот дикий ужас со стрельбой и погоней казался абсолютно нереальным.

Но, тем не менее, сейчас он находился в чужой квартире – поздно ночью, без документов и денег, даже без одежды в приличном состоянии Хозяин, так любезно спровадивший его в ванную, очень даже мог сейчас звонить в полицию или уже открывать им дверь. Что было бы с его стороны вполне логично, так что этот вариант стоило как следует продумать. Грег приоткрыл дверь, впуская из кори-дара прохладный воздух. В настоящую его историю полицейские в жизни не поверят. Надо сочинить чтo-нибудь простенькое, совершенно не содержащее криминала, бессмысленное и вместе с тем правдоподобное – вроде потрясающего экспромта той девушки в автобусе. Она сейчас, кстати, где-то совсем недалеко, она не вызывала лифт, а пешком люди обычно не ходят выше третьего этажа. Может, онa даже в соседней квартире… он мельком взглянул зеркало и рассмеялся в лицо своему озабоченному отражению. Здоровый мужик всерьез обдумывает воможность позвать на помощь хрупкую девушку… Вот уж действительно весело. Он еще раз плеснул на реки чуть ли не пригоршню одеколона и вышел из ванной. С полицией или с кем бы то ни было лучше всего общаться так же, как и она, – экспромтом. В коридоре никого не было. Казалось, что никого нет и во всей квартире – тишина стояла полная, беспокойная, абсолютная. За приоткрытой дверью напротив еле светилась тусклая лампа – когда Грег вошел, эта комната тоже показалась ему пустой Он обвел взглядом бесконечные ряды книг от потолка фспола, потом повернулся – и увидел хозяина. Старый человек сидел в кресле, уронив безжизненно-расслабленные руки на колени, опустив голову и веки. Грег нерешительно остановился посреди комкаты: заговорить с ним?.. А может, он спит? Старик сидел совершенно неподвижно, и Грег даже вздрогнул, услышав неожиданный ровно-бесстрастный голос:

– Вот приблизительно так все и кончается. Садитесь, молодой человек.

Сам он не пошевелился, даже глаза за стеклами очков казались закрытыми. Грег неловко придвинул к столику табурет и сел, чуть не задев локтем неустойчивую стопку книг на краешке клетчатого пледа. Пора было как-то объясняться.

– Меня зовут Грегори, – сбивчиво начал он. – Все это так глупо… Вы, наверное, думаете, что я какой-нибудь грабитель или… Но, честное слово ..

– Ричард Странтон, профессор.

Грег осекся. Этот человек совсем не интересовался целью и причинами, руководившими незнакомцем, который ворвался в его дом. Ему назвали имя – он назвал свое. Все.

– Простите меня, профессор, – все-таки продолжил Грег. – Честное слово, у меня не было другого выхода. Меня хотят убить, я не знаю, кто, не знаю, почему, – то есть, догадываюсь, конечно, но не понимаю. Только не беспокойтесь, я сейчас уйду. – Он привстал, зацепив уголок пледа, и книги рухнули-таки на пол с грохотом, непомерным для этой тихой комнаты. Пробормотав извинения, Грег стремительно опустился на колени – и услышал сверху все такой же бесцветный и ровный голос профессора:

– Можете остаться. Останьтесь. Так будет лучше.

Грег поднял голову из-под круглого столика и впервые встретился с хозяином глазами. Совсем маленькие за толстыми стеклами, полуприкрытые сморщенными веками, усталые и пустые. Грег медленно поднялся на ноги, не отрывая взгляда от этих глаз, и вдруг сказал, даже не успев ничего подумать в этом направлении:

– Профессор, если вам что-то нужно.. что-то не так, я же вижу, я бы хотел вам помочь..

И Ричард Странтон улыбнулся – От меня ушла женщина, – не снимая с лица улыбки, медленно выговорил он – В другое пространственное измерение. Боюсь, вы мне не поможете, молодой человек.

Грег почувствовал, что нелепо, мальчишески краснеет – но профессор не смотрел на него. Профессор заговорил, и лицо его стало чуть-чуть живым, словно фильм, пущенный со стоп-кадра.

– Машина. Это, наверное, будет вам интересно – да отличие от всего остального. Садитесь, молодой человек. Я изобрел, разработал ее в вашем, наверное, возрасте – сколько вам лет? Двадцать четыре, двадцать пять? Нет, я, конечно, был постарше. Машина Исполнения желаний – это чтобы вам было понятно. Она не исполняет никаких желаний, молодой человек. Может быть, поэтому я и не собрал ее тогда. А впрочем, в молодости всегда есть масса других дел. Вот вы – вы, скорее всего, ничего не создаете, и это не мешает вашему самоопределению в мире. Не понимаете, о чем я? Естественно, не понимаете. Я о машине. Я физик, и сейчас я сделаю невозможное: попытаюсь объяснить вам все без единого термина. Я хочу, чтобы вы поняли. Чтобы хоть кто-нибудь понял.

Желание. Допустим, оно у вас есть. Настоящее, сильное, сконцентрированное и направленное на конкретного реально существующего человека. Не пытайтесь вспоминать, такие вещи существуют помимо сознания, иначе они нематериальны и воздействовать на объективную реальность не могут. Но Действительно сильное чувство – какое угодно: любовь, ненависть, страх, – материально всегда И обладает энным запасом энергии, которую преобразует трансформатор, вот этот, маленький, со шкалой. Пульт встроенный, для удобства. Черт возьми, я сделал хорошую машину, компактную, красивую. Жаль только, что она не исполняет желаний.

Она всего лишь совмещает пространства. Тут мне придется трудно без терминологии… Вы знаете, что такое?.. Хотя откуда вам. Слушайте предельно упрощенный вариант. Как школьная задачка: из пункта А в пункт Б… Вы же учились в школе? В пункте А находитесь вы. В Б – объект вашего желания, настоящего, подчеркиваю, материального. Между А и Б могут быть сотни, тысячи километров, вы не знаете, сколько, вы не знаете направления, вам и не нужно этого знать. Потому что независимо от вас энергия вашего желания смещает пространственные измерения, комкает, свертывает расстояния, какими бы они ни были… и вот они совсем рядом, пункт А и пункт Б. На одной лестничной площадке.

Профессор остановился, перевел дыхание, и Грег поспешно кивнул вдогонку его словам. Вроде бы все понятно. Он понял бы и более научное объяснение, в конце концов, он учился не только в школе, – и все равно это полная ерунда. Классический вариант спятившего старого ученого – но сумасшедшего блеска в глазах профессора Странтона не было. Только усталость. Усталость и смертельная тоска.

– Хотите знать, что дальше? – спросил он. – Ничего. Вот эта стрелка двигается вверх по шкале, а потом в эту комнату входит женщина, без которой вы не можете жить. Садится в это кресло, листает книги, пьет чай – хотите чаю, молодой человек? Сейчас я согрею… Женщина вас не любит, и никакая машина ничего не смогла бы с этим поделать. Вы думаете, я не знал об этом заранее? Знал, конечно. Поэтому рейчас я совершенно спокоен. Я никогда не мнил себя создателем машины исполнения желаний.

Грег покосился на небольшой прибор на круглом столике. Не очень-то верилось, что такая штука вообще может как-то работать. Маленькая черная коробка: трансформатор с дрожащей стрелкой совсем несерьезный встроенный пульт, на которомодна лампочка из четырех горела красным огнем, а другая мигала зеленым. Вечный двигатель нового образца. Машина, легким нажатием кнопки соввмещающая пространственные измерения. И старый человек, ученый, всерьез верящий в эту чепуху

– Она перегрузила систему, – вдруг снова заговорил профессор. – Случайно перегрузила А впрочем, если бы она захотела, если бы попросила меня, разве я бы ей не показал? Я и вам покажу, смотрите. Вот этот рубильник отвести до упора и снова в исходное положение, чтобы был щелчок, два раза должно щелкнуть, – и уже будет работать энергия Нашего желания. Но я… я как-то не думал, что и у нее могут быть сильные, материальные, чувства. Он вдруг резко вскинул голову, щурясь, отыскал глаза Грега и в упор спросил:

– Вы когда-нибудь бросали женщину?

Грег поспешно и энергично помотал головой Хотя… пухленькая Китти с соседней улицы плакала и обещала его дождаться – а он-то точно знал, что никогда не вернется в родной городишко. Правда, с ней у него ничего и не было, а вот Клэр, с которой он, кстати, даже не попрощался. Черт возьми, даже Элси, компьютерщица, к ней он больше не придет, это ясно, и физически не сможет что-то объяснить… Интересные вопросы задает этот-сумасшедший профессор. Грег чуть привстал, поглубже задвинул под себя табурет и неопределенно пожал плечами.

– А я – никогда, – медленно выговорил профессор. – И я не могу этого понять. Обыденная, каждодневная вещь, я знаю, – но не укладывается в сознании. Он ее бросил – цинично, подло, беззастенчиво, а она… Я пытался отследить образ мыслей человека, бросившего такую женщину. Если бы вы ее увидели… Хотя не знаю, может, вам это было бы близко. Я – не могу. Она ведь тогда чуть не сошла с ума, понимаете?!! И она… Не подумайте, что я испытываю что-то похожее на ревность, молодой человек. То, что она меня не любит – это нормально, логично, это закон природы, с которым я не собирался бороться. Я сделал так, что мы оказались в одном пространстве – моя машина сделала это, – и ничего больше я не хотел, просто не имел права хотеть. Когда она перегрузила систему… Знаете, у меня ведь не было возможности испытать прибор. Теоретически он должен держать одновременно несколько пространств, аналогично компьютерным окнам, но я не знал, что может случиться на практике. Связи могли оборваться, ее могло выбросить в другое измерение, боже, как я испугался в тот момент! – потерять ее так нелепо, из-за двойного щелчка рубильника… А потом я увидел, что активизировалось еще одно пространственное измерение. Еще одна дверь на лестничной площадке.

– Ее бывшего парня?

В конце концов, было просто невежливо сидеть деревянным идолом и тупо хлопать глазами, даже не цытаясь поддержать разговор. Но, задав этот ненужный вопрос, Грег тут же прикусил изнутри уголки губ – настолько топорно, глупо и пошло это прозвучало.

Профессор Странтон замолчал, и его лицо стало еще более мертвым, чем тогда, когда Грег только вышел из ванной.

– Вам все это неинтересно, молодой человек, – сухо сказал он. – Уже очень поздно, а у вас, судя по всему, был тяжелый день. Следующая по коридору дверь – спальня, впрочем, она там единственная, вы не заблудитесь. Как раз сегодня я поменял постельное белье. Надеюсь, у вас не возникнет неудобств. Сам я, с вашего разрешения, лягу в кабинете. Спокойной ночи.

Он вышел в коридор, и Грег услышал, как в ванной полилась вода, сначала струей, а потом звук стал дробным – наверное, профессор переключил воду нa душ. Коротко лязгнула металлическая защелка.

Квадратный прибор лежал на самом краю столика,зеленая лампочка мигала, красная светилась ровно и тускло. Сильное желание. Материальное чувство, способное запустить эту машинку. Грег положил два пальца на рубильник и чуть-чуть отвел его в сторону. Не до щелчка. Рубильник плавно вернулся на место, и Грег усмехнулся. Нет, он не мог по-настоящему в это поверить. Но сильное, черт возьми, действительно материальное желание у него было. Он пожал плечами и коротким движением кисти щелкнул рубильником: туда-сюда.

Стрелка, как сумасшедшая, запрыгала по шкале, и его глаза заметались вместе со стрелкой, во что бы то ни стало он хотел уловить тот момент, когда она остановится… Но кто-то был у него за спиной – прямо за спиной! – и, зажмурившись, Грег резко обернулся.

Профессор стоял не так уж близко, у входа в комнату, прислонясь к дверному косяку, еще одетый, вода шумела за стенкой. Грег лихорадочно нащупал за спиной и сунул в карман халата прибор со скачущей стрелкой, – как стыдно, нелепо, словно шестилетнего мальчишку застукали на краже варенья…

– И главное – я же видел его, – медленно проговорил профессор, безжизненными глазами глядя мимо Грега. – Высокий, красивый. Все – о нем просто больше нечего сказать. Он… никакой. Тусклый.

ГЛАВА VI

Дверь распахнулась резко, рывком – и значит, он был злой, рассерженный, нервный. Он стоял в проеме, не отпуская дверной ручки, и часто моргал – наверное, только что включил свет. Яркая лампа горела прямо у него над головой, бросая на лицо черные асимметричные тени. Он заговорил негромко, приглушенно, он всегда пытался казаться нерушимо спокойным и уравновешенным. И у него никогда это не получалось, как бы раздельно и отчетливо ни произносил он каждое слово:

– Инга. Ты знаешь, который час?

– Здравствуй, Крис,

И я окатила его взглядом: взъерошенные волосы, сощуренные моргающие глаза, махровый халат, разошедшийся на груди и перехваченный сползшим на бедра поясом, а на ногах плюшевые тапочки не рассчитанные на пятки Криса. Я его люблю.

Губы Криса дернулись, словно он хотел что-то сказать, а в последний момент передумал, – только его мимическое движение, никогда и ни у кого больше я такого не видела. Он машинально пригладил рукой волосы, отпустив дверь, и она начала стремительно и медленно закрываться, закрываться… Стоп. Руки затормозили ее одновременно с двух сторон, моя выставленная вперед нога случайно переступила порог – и тут же я сделала шаг назад. И Крис – тоже. И можно было просто смотреть на него – выпуклый лоб, стиснутый по бокам височными впадинами, длинные, светлые, но сейчас почти черные в затененных провалах глаза, и кончик ресницы, загнувшийся на границе тени, и чуть-чуть дрожащие ноздри, и губы – вот он опять как будто собирался заговорить, а на самом деле нет, и только я это знаю просто смотреть. Мне бы хватило.

Я больно прикусила изнутри губы, потом глубоко-глубоко вдохнула – и сказала совершенно нейтральным, сухим и деловым тоном:

– Крис, мне сегодня негде ночевать. Так что заночую у тебя.

И у него потемнело, в самом прямом смысле посинело лицо. Показалось, что он сейчас захлопнет предо мной дверь. Из глубины квартиры отрывисто чирикнула канарейка – такая светло-коричневая с зеленоватым отливом, я помню, ее Крис всегда любил. Он крепко стиснул губы в жесткую нервную линию и отступил в сторону, шире открывая дверь. Я вошла. В коридоре висела та самая, разошедшаяся книзу китайская циновка с поблекшей птицей, и пахло волокнами этой циновки, одеколоном Криса, канарейкой, поджаристыми тостами, чуть-чуть медом, еще чем-то – в общем, домом. Запахи – сильная вещь. Как будто я никогда и не уходила отсюда.

– Что у тебя стряслось? – отрывисто спросил Крис, по очереди запирая дверные замки – их было не то три, не то четыре, – неисчерпаемая тема для моих когдатошних шуток. Кажется, добавился еще один… а может, и нет. Ничего, совсем ничего не изменилось. И было так тихо, и Крису стоило бы помолчать – тогда я бы создала из этих внешних признаков иллюзию продолжения настоящей жизни. Нашей. С канарейкой, замками, старой циновкой и вечной любовью. Но Крис о чем-то спросил.

– Что?

– Я спрашиваю, что у тебя стряслось, – повторил он уже совсем раздраженно, с усилием сажая голос почти до шепота. И я автоматически ответила:

– Ничего.

Замечательное объяснение прихода среди ночи в квартиру совершенно чужого человека. Да, чужого – если не сочинять иллюзий и посмотреть на все его глазами. Девушка, которую он бросил год назад. Вычеркнул из жизни. С ней можно поздороваться при встрече, можно помнить ее имя, можно по старой памяти помочь ей в трудной ситуации, например, пустить переночевать… Если что-нибудь стряслось. А если ничего…

Я отдала Крису свое пальто. Он машинально набросил его сверху на вешалку, не ища петельки, опять беззвучно шевельнул губами. Рассказать, что я бросила любовника, а перед этим завела любовника, жила с любовником, – рассказать Крису? Допустим. И что – сделать больно, Отомстить? Зачем? Да ему, наверное, и не будет больно, ему же все равно. А в остальном… вот видишь, я даже изменить тебе не сумела как следует, выбрала неизвестно кого, от которого пришлось сбежать поздно ночью и потом проситься на ночлег – и не кому-нибудь, а к тебе. С тем, чтобы ты мог меня благородно пустить – а мог и не пустить Вот примерно так бы это звучало. А если еще вспомнить сумасшедшего профессора… Ну, в эту историю Крис попросту поверит. Потому что кто такая я? А с профессором он живет на одной лестничной площадке.

– Просто так получилось, Крис, – выговорила , – Или ты выставишь меня на лестницу?

Шутки в моем голосе почему-то не прозвучало, а вышло как-то извиняясь и просительно Крис отступил в глубь коридора, и все его лицо упало в тень. Раздражение в голосе не усилилось, но и не исчезло.

– Проходи в маленькую комнату, – сказал он. – И потише, пожалуйста, Инга, нечего всех будить.

– Кого это «всех»?

Но Крис уже отвернулся от меня и неспокойно, нервно перевязал пояс халата. Из большой комнаты снова отозвалась канарейка, ее-то я уже разбудила, но не это ж он имел в виду…

– Не твое дело, – через плечо бросил Крис.

И тут за выходящей в коридор стеклянной дверью щелкнул выключатель и зажегся свет.

– Инга!

«Ин» получилось громко и высоко, чуть ли не фальцетом, а «га» сорвалось на полубеззвучный шепот, и губы Криса приправили, не озвучивая, мое имя какой-то явной нецензурщиной. Чувствуя, как горячая кровь бьет в щеки, я шагнула вперед, прошла мимо – показалось, что сквозь – Криса и распахнула стеклянную дверь.

Женщина была высокая, наверное, только чуть-чуть ниже, чем Крис, и вообще большая, грузная. У нее был халат на пуговицах, и сейчас, стоя ко мне спиной, она лихорадочно застегивала их, наклоняясь к нижним, на уровне колен. На широкой кровати были смяты обе подушки и отброшено к стене скомканное одеяло – на той самой кровати, с которой так четко просматривались трещинки на потолке: семь параллельных и одна наискось. Я непроизвольно подняла голову, будто это было очень важно – остались ли на потолке те трещинки, – а когда опустила взгляд, женщина уже смотрела на меня в упор.

У нее были крупные, нечеткие черты лица, тяжелый подбородок на толстой шее и беспорядочные прямые пряди неопределенно-русых волос. Причесанная и накрашенная, она, может быть, и была красива – сельски, чувственно, грубо. Но сейчас, когда ее голубые и глупые, как плошки, глаза хлопали белесыми ресницами, а в вырезе халата колыхалась прыщавая бесформенная грудь, – это был просто ужас. У Криса не могло быть ничего общего с этой здоровенной вульгарной теткой.

Крис вошел в комнату, отодвинув меня на ходу и чуть не сбив при этом с ног. Он словно еще надеялся спрятать меня в коридоре, закрыть своей спиной и как-то помешать моей встрече с этой женщиной. Встреча уже состоялась – но еще несколько секунд Крис пытался этого не замечать. Он всегда был такой. Когда объективная реальность не совпадала с его желаниями – Крис игнорировал реальность. Хотя бы недолго.

Заспанная женщина в халате, моргая, смотрела на меня. Я оторвалась от ее взгляда и подняла глаза на Криса. На моего, все равно моего Криса. И он сказал:

– Это. Моя. Жена.

Каждое слово – отдельной фразой. Коротенький рассказ о последнем годе его жизни, жизни, которая не стояла на месте, которая продолжалась – Без меня. Химерный, фантастический рассказ. Так не бывает. Крис – и эта женщина. Уродливая, вульгарная. Толстая.

Она неправильно застегнула халат, пропустив одну пуговицу, и его полы скособочились, изгибаясь и морщась на выпуклом животе. И не такая уж она толстая. Она беременная.

– Клауди, познакомься, это Инга, – уже ровным Юлосом говорил Крис. – Моя знакомая по студенческим еще временам. Проездом оказалась в городе, Переночует сегодня у нас. Так вышло, из нашей прежней компании никого тут не осталось…

Он, наверное, все время ей врал. Иначе бы так хорошо не получалось. Впрочем, Крис и мне врал довольно часто. И еще чаще, наверное, чем я знаю. Крис. Я его люблю.

– Ну, так и отправил бы ее в маленькую комнату, – раздраженно бросила эта Клауди – Зачем всех на ноги поднимать?

Словно я не живой чеповек. Словно меня вообще здесь нет. И будто бы она сама не подскочила и не включила свет – Крис ведь, в сущности, хотел сделать именно так, как она сейчас говорит. Дура. Я больно, чуть не до крови прикусила язык. Ненавижу, ненавижу ее. Но так же нельзя, она все-таки беременная женщина, нельзя.

Она заметила перекос халата и прямо при мне, не отворачиваясь, принялась перестегивать пуговицы Мелькнул белесый, какой-то рыхлый живот, действительно больше похожий на живот толстухи, чем беременной. Восьмой, наверное, месяц, не меньше. А встретились они с Крисом. Ну не сразу же это случилось, они должны были познакомиться на несколько месяцев раньше.

Сырая, влажная, промозглая зима, равнодушные глаза совсем чужого, далекого Криса «Зачем нам затягивать"? Сама же видишь, никакого смысла в этом уже нет» И спина в холодном тумане за протертой на запотевшем стекле полосой – и я точно знаю, что уходит он навсегда. И я спокойна-спокойна в конце концов, он ушел не к другой женщине, он просто ушел.

Или уже тогда"?

Трещинки на потолке. В свете ночной лампы их так хорошо видно, особенно ту, косую Я по привычке пересчитываю их и неожиданно – даже для себя – спрашиваю Криса «А если будет ребенок?» Крис молчит довольно долго, несколько раз тяжело, чуть не со стоном, вздыхает, а потом говорит «Поженимся, конечно, куда я денусь"? »

Здоровые, дебелые, крепкие деревенские девки беременеют гораздо легче, чем болезненные тростинки вроде меня. Всего-то. Крис. Куда бы он делся?

– Крис! – вдруг визгливо выкрикнула она, – В каком ты виде? Если уже принимаешь тут женщин, хотя бы оденься!

И она неуклюже, словно разъяренный носорог, заметалась по комнате, выдвигая ящики комода и швыряя на кровать одежду Криса. Психованная, как все беременные. Честное слово, мне стало ее жалко. Честное слово, я действительно хотела ей помочь, я просто не успела подумать, что говорю… Честное слово!

Она выдвигала и с шумом задвигала все новые ящики, она уже достала брюки и рубашку Криса, она нервничала, – и я сказала негромко, успокаивающе:

– Если вы ищете носки, то они на антресолях.

– Что?!!

Показалось, что она сейчас упадет – хотя такую не собьешь с ног словом, слова ведь нематериальны .. Или набросится на меня с кулаками, когтями, зубами, – но она же знала, что Крис сильнее, она боялась, что он за меня вступится. И все-таки сделала первое: закатила глаза и рухнула на смятую постель, медленно и осторожно, как в провинциальной опере. Но Крис, конечно, поверил. Крикнул «Клауди!», бросился к ней и, стоя на коленях, резко повернул ко мне голову. Красиво, слаженно. Словно они полгода вместе репетировали эту сцену. Ненавижу!!!

И в висках грянул концерт, как тогда у профессора, и я уже не видела эту парочку, в которой не было моего Криса, и я крикнула в надвигающуюся со всех сторон темноту:

– Расскажи ей! Как мы с тобой сидели в школе за одной партой, или родились в одном роддоме, или еще какую-нибудь сказочку! А то, не дай бог, догадается, откуда я знаю про носки. И если б только про носки!..

– Молчи.

Крис выговорил это почти неслышно, сквозь зубы. Он смотрел то на нее, то на меня, на его губах шевелились недорожденные слова. Я прислонилась датылком к стене, черные точки в воздухе медленно рассеивались. Глаза Криса метались, длинные и светлые, отчаянные, любимые… Зачем я так с ним поступила? И его жена, глупая беременная женщина, она ведь тоже его любит…

Крис наклонился к ней, что-то прошептал. Потом поднялся на ноги и повернулся ко мне:

– Инга. Выйдем на кухню.

Он направился к двери, и в это время Клауди фванулась, привстала, залопотала что-то нечленораздельное. Крис приостановился и кинул через плечо с неожиданной злостью:

– Я тебе что сказал?! Спи!

Кофейник на плите. Кофе в постель – если хорошо попросить. Интересно, жена Криса когда-нибудь просит его о таких вещах? О чем вообще она «го просит? И о чем они разговаривают по вечерам? Совершенно невозможно представить. Как они, черт возьми, живут вместе?!

Над кофейником поднялась темно-коричневая пена, и Крис рывком снял его с плиты. Разлил кофе по чашкам, придвинул одну мне. Молча. Даже не шевеля губами.

– Крис.

Он вздрогнул, обжегся, закашлялся.

– Извини меня, Крис.

Он сделал несколько маленьких глотков, потом заглянул в чашку, подул в нее и залпом допил кофе до самой гущи. И посмотрел на меня.

– Как ты вообще?

Спрятаться за чашкой кофе. Взять себя в руки. Я – вообще. Я существую и вне Криса, нормально существую.

– Хорошо. Работаю, зарабатываю неплохо. Современная деловая женщина.

– Я тебя видел недавно. На остановке, вместе с Энн.

Конечно, Крис уверен, что жизнь продолжалась только у него. Моя в его представлении заморозилась, замерла на месте. Ничего подобного, Крис.

– Это была не я. Энн я уже год как не видела. И вообще, я теперь живу совсем в другом районе.

Крис приподнял брови.

– Ты переехала? И где ты теперь? Интересный вопрос. Особенно сегодня. Я глубоко-глубоко вдохнула.

– Ты его не знаешь. Мы познакомились весной, он спортсмен, легкоатлет. Не знаю, как тебе описать… Красивый мужчина, брюнет, даже очень красивый…

– Рад за тебя, – спокойно сказал Крис. Совершенно спокойно. Как будто он действительно рад. Как будто ему все равно. Крис.

Он сосредоточенно смотрел в пустую чашку. Ресницы – потускневшими полумесяцами, а под глазами глубокие синеватые провалы. И резкие тени под осунувшимися скулами. Постаревший, усталый, не имеющий ко мне никакого отношения.

Я его люблю.

Я поднесла к губам чашку кофе. Холодный. Холодный кофе пить нельзя, это мертвый напиток. По ту сторону стола дернулись губы Криса. Хотел предложить мне сварить еще кофе – и передумал. А может, и начать все заново… почему бы и нет, все равно же передумал. Крис. Я его… Черт возьми, ну сколько можно?!

– Инга.

Не так уж долго он молчал – но я умудрилась вздрогнуть от неожиданности этого негромкого глухого голоса.

– Ты понимаешь, что тебе сейчас придется уйти? Честное слово, я бы с удовольствием, но Клаудия. Ей теперь ни в коем случае нельзя волноваться.

Я зачем-то запрокинула голову. Потолок. Если его убрать и смотреть сверху, получится прямоугольная тесная коробка. Квадраты: плита, два пенала, стол. Между ними воздух, пропитанный запахом кофе. И две фигурки, сокращенные в перспективе, смешные, нелепые. Вот одна из них встает, открывая квадратик табурета.

– Конечно, Крис. Ей нельзя, я понимаю. Счастливо.

Вторая фигурка тоже встает и с готовностью теснит первую к выходу из прямоугольной коробки в другую, узкую и длинную, где на стене висит циновка с птицей, но сверху ее не видно, зачем, в конце-концов, такие несущественные детали?!.

Промозглый холод пронзил меня разом сквозь одежду, сквозь кожу. Я передернула плечами, отчаянно зажмурилась, широко раскрыла глаза. Лестничная площадка. И дверь, глухая, навсегда закрытая дверь, за которой остался Крис. Крис!!! Я должна была сказать ему, что… Боже мой, да ведь я весь этот год изо дня в день прокручивала бесконечные, пронзительные, необходимые разговоры с Крисом. Я была обязана сказать ему, что… и он бы понял, он бы все понял… Крис.

Запертая дверь на лестничной площадке.

Ринуться вниз по лестнице. Или вверх – не имеет значения. Запретить себе это, хоть что-нибудь себе запретить, я привыкла, это единственный способ проявить и доказать силу. Ничего не случилось. Нет никакого Криса. Никогда его не было. В моем мире не существует химер, есть только реальные осязаемые предметы – сконцентрироваться на них, только на них!..

Вот например, почему полуоткрыта первая справа дверь? Кажется, я была в той квартире, ну разумеется, была. Это же квартира профессора Странтона – помнится, я оскорбилась на него за что-то… Нелепо. Оскорбить может только одно – равнодушие. Стоп, я опять не о том, меня интересует вполне конкретная вещь: почему полуоткрыта эта дверь?

Я вошла боком, чуть пригнувшись, стараясь ни до чего не дотрагиваться – но китайский колокольчик над дверью от одного движения воздуха зазвенел тоненько и печально. В абсолютной тишине. Нет, еще один звук…

Редко, равномерно падающие на пол капли.

Я уверенно пересекла прихожую, быстро отыскала дверь ванной – она была закрыта изнутри – и резко, совершенно без колебаний дернула ее на себя.