Текст книги "Препараторы. Зов ястреба"

Наверное, родственники неплохо подготовили его, и внешне он всегда оставался спокойным, почти скучающим. Своими знаниями, впрочем, он делился неохотно – то ли боялся конкуренции в поиске лучшего наставника, то ли просто стеснялся. Последняя версия мне тогда, конечно, в голову не приходила.

Менять стол было не принято, но наша компания получилась слишком разношёрстной, чтобы подружиться, и когда за другими столами гудел ровный шум беседы, за нашим ситуацию частенько спасал только Кьерки, который без малейшего стеснения мог бесконечно разговаривать на любые темы, опираясь исключительно на наши редкие «угу» и «наверно».

Несмотря на советы Кьерки, мне казалось неразумным сближаться с кем-то. Пока оставалось совершенно неизвестным, что ждёт каждого из нас в самом ближайшем будущем. Кроме того, сил на дружбу сейчас мне бы точно не хватило.

Тренировки давались мне тяжело. В Ильморе я привыкла к физическому труду, но там всё было по-другому. С работы домой, от курятника к рубке дров, пока Седки гулял невесть где… Всё время приходилось делать то одно, то другое. Тренировки здесь часто были нацелены на выносливость, выполнение одной и той же монотонной нагрузки. Обычно их бывало три – краткая утренняя, большая посреди дня, и снова короткая – вечером. Первое время мышцы болели так, что с кровати я не вставала – скатывалась.

По вечерам засыпала, едва опустив голову на подушку, – и это оказалось по-своему облегчением, потому что сил думать о доме не оставалось.

Здесь было не до воспоминаний – дневники Гасси, отданные мне его бабушкой, ждали своего часа в сумке под кроватью, и до сих пор у меня ни разу не нашлось времени посидеть над ними. Я боялась, что не вспомню придуманный им язык.

Пожалуй, в какой-то степени Химмельборг оказался исцелением. Здесь я впервые смогла подумать: «Всё это было так давно».

Одной из особенностей жизни в Гнезде было то, что, стоило тебе привыкнуть к чему-то, как тут же начиналось что-то новое, что-то, что не давало времени ни расслабиться, ни всерьёз задуматься о том, что будет, когда обучение закончится.

От тренировки к лекции, от лекции к тренировке – нас даже танцам учили, хотя дали всего несколько уроков. Сейчас я понимаю: для того, чтобы разбавить обстановку, снизить напряжение. Понятно было, что большинству рекрутов танцы никогда не пригодятся. Моей парой был Маркус, и руки у него всегда дрожали, а взгляд гулял туда-сюда по комнате – лишь бы не смотреть мне в глаза. И я догадалась, что Маркус стеснителен, а не высокомерен.

Тогда же начались первые тренировки по усвоению. Очень буднично – но первую я помню, будто она была вчера.

Мы пошли в тренировочный зал перед завтраком, и нас попросили ничего не есть за несколько часов перед сном, так что есть хотелось ужасно – живот сводило. Миссе что-то встревоженно спрашивала то у Кьерки, который сопровождал нас, то у меня, то ещё у кого-то – толком не помню, потому что могла думать только про еду и про то, что надо перестать о ней думать. Я была сонной и думала, что это будет очередная тренировка.

Но когда мы зашли в зал, там не было никаких снарядов, ничего – лишь маленькие столы вроде школьных парт, за которыми можно было сидеть только в одиночку, расставленные на большом расстоянии друг от друга.

А ещё там была светловолосая женщина, встретившая Ульма у их общежития, – госпожа Сэл. Никто не спросил, что она делает в Гнезде, – уже все, кроме Миссе, привыкли, что во время обучения лишних вопросов задавать не принято. Их лучше приберечь для клуба.

Мы расселись за столы, расставленные так, чтобы нельзя было увидеть, что делается за соседними, не оборачиваясь. Впрочем, это меня не слишком занимало: я смотрела на то, что лежало передо мной.

Белая таблетка на блюдце. Стакан воды. Тюбик без этикетки. Шприц. Прозрачная бутылочка. Вата.

«Началось», – вот что я тогда подумала. Почему-то мне не было страшно – но в голове внезапно прояснилось. Вот он, момент, когда действительно важно проявить себя.

Если не я, то другой.

– Я не хочу, – прошептала Миссе дрожащим голосом.

Кто-то – не она – всхлипнул у меня за спиной.

Если не я, то другой.

Не бояться. Не бояться ничего – это не имело смысла.

– Сегодня ваша первая практика усвоения, – сказала госпожа Сэл мягко и спокойно, но без грамма тепла в голосе. – Я здесь, чтобы убедиться в том, что всё пройдет хорошо. Беспокоиться не о чем. При любой нештатной ситуации я сразу вмешаюсь. На следующих тренировках вас будут сопровождать дежурные кропари. Время от времени я буду присоединяться к практикам, чтобы убедиться…

«К особым практикам – особенно значимым, опасным. Так что когда в следующий раз увидишь Сэл – будь начеку».

Не буду врать: было страшно. Я не могла повлиять на то, что случится, вот что пугало больше всего. Усвоение – это доверие к собственному телу. Ничего другого не остаётся.

Кьерки впустил в зал нескольких помощников Сэл – судя по всему, на год или два старше нас самих. Вид у них был серьёзный и сосредоточенный, и я подумала: наверняка и для них это первая такая работа.

– Пожалуйста, выпейте таблетку. Запить нужно стаканом воды, так что ни глотка не оставляйте, – скомандовала Сэл, не обращая внимания на шепотки и всхлипывания, становившиеся всё громче.

Я положила таблетку на язык – она оказалась очень солёной – и выпила воду из стакана. С водой, судя по всему, тоже было что-то не так. Привкус у неё был странноватый, железистый, и я попыталась сосредоточиться на этом.

Соль и железо. Железо и соль. Вместе они напоминали о крови.

В висках застучало, и голова немного закружилась – я сжала край стола изо всех сил, чтобы никто этого не заметил.

– Очень хорошо. Теперь, когда все справились с первым этапом…

Она говорила с нажимом. За моей спиной кто-то увещевал кого-го негромко, и недавних всхлипываний больше не было слышно.

– …Переходим ко второму. Возьмите тюбик со стола. Выдавите немного мази на пальцы и нанесите её на места за ушами. Вот так. – Госпожа Сэл повернулась боком и убрала с висков свои прекрасные белые волосы, чтобы показать, как именно. – Вам нужно немного, примерно с горошину на каждую сторону. Может немного пощипать. Этого не нужно бояться. Такая реакция – в пределах нормы, и через пару минут всё пройдёт.

Я вовсе не была уверена в том, что то, что начало происходить со мной после нанесения мази, было в пределах нормы. Кожу жгло, как будто я решила украсить волосы за ушами горящими углями. Мне даже показалось, что я чувствую запах гари. В висках стучало сильнее – как будто под черепом поселилось что-то маленькое и живое, и теперь, когда его поджаривали на медленном огне, оно прибавило сил в попытках выбраться.

Куда проще мне было бы, объясняй она, что именно мы делаем и зачем, – но, видимо, рекрутам такие мелочи объяснять было не положено.

Кто-то плакал. Кто-то, судя по звукам, вскочил из-за столика, запаниковав, и помощники госпожи Сэл успокаивали его и усаживали обратно. Миссе, как ни странно, молчала.

– Второй этап завершён. Теперь щипать слишком сильно не должно…

Она опять повторила это слово – «щипать», и близко не описывающее то, что происходило сейчас со мной, и я вдруг ощутила с холодной ясностью, что ненавижу её – просто и сильно, как будто она мой старый и личный враг.

– …Теперь переходим к третьему. На сегодня это последний – после него вам нужно будет просто спокойно посидеть здесь ещё пятнадцать минут. Итак, закатайте рукав – лучше выбрать нерабочую руку. Откройте прозрачную бутылочку. Смочите ватку. Вот так. Когда помощник подойдёт к вам, протрите у сгиба локтя. Здесь. После этого сделайте глубокий вдох. Больно вам не будет.

Плевать я хотела на её обещания. Судя по ощущениям, кожа на моей голове продолжала обугливаться, и я отстранённо удивлялась тому, что до сих пор не издала ни звука. Люди вокруг стонали, хныкали, плакали. Кто-то вскрикнул.

Я протёрла кожу ваткой, когда на мой стол упала тень помощницы. Она была, наверное, на голову ниже меня, и руки у неё подрагивали, когда она взяла шприц. Но на этот раз госпожа кропарь не солгала – у моей помощницы была лёгкая рука, и я почти ничего не почувствовала.

Более того, после укола мне стало лучше. В висках больше не стучало, и боль от мази начала затухать. По жилам от руки во все стороны как будто растекался лёд. Меня сильно зазнобило, но это было куда приятнее, чем ощущение огня на коже. Когда я коснулась своего лба, с удивлением обнаружила, что пот катится с меня градом – я не помнила, чтобы хоть когда-то в жизни потела сильнее, чем тогда.

В глазах всё немного плыло, и я сильно и быстро моргала, потому что всё время казалось, что в глаз что-то попало – песчинка или ресница. Я наконец не выдержала, обернулась. Маркус за соседним столом так тёр глаза, что они у него уже совсем раскраснелись, так что, видимо, он испытывал что-то похожее.

Чуть дальше Дигну успокаивал помощник. Она сидела почему-то не на стуле, а на полу, и закрывала лицо руками, и плечи с головой у неё так тряслись, что даже зубы стучали.

Миссе мне видно не было.

Судя по часам на стене, прошло пятнадцать минут, но если бы я не могла смотреть на них, должно быть, подумала бы, что прошло гораздо больше. Время течёт гораздо медленнее, когда чувствуешь боль или когда тебе плохо, и нельзя отвлечься на что-то. Я заставляла себя думать о самых мелких оттенках ощущений, которые мне приходилось переживать, – и это помогло, потому что так рассудку было за что зацепиться.

Боль как от ожога. Давление – как будто за глазными яблоками. Зуд, пробегающий между лопаток. Головная боль. Боль в желудке – может быть, от голода. Озноб. Головная боль…

А потом всё вдруг закончилось. Разом – как будто схлынула вода, выплеснутая из бадейки.

Наслаждение – миг, когда отступает боль. До того раза я об этом не задумывалась.

Судя по всему, не у всех это проходило так гладко. Кто-то продолжал хныкать или стонать, покачиваться на стуле или тяжело дышать, глядя в одну точку.

– Это нормально, – говорила госпожа Сэл, прохаживаясь между рядами, заглядывая в глаза некоторым из нас, беря за подбородки, как будто мы были оленями на ярмарке. – У разных людей усвоение работает по-разному. Сейчас наша задача – понять, как оно работает у каждого из вас. Это наша общая задача. Прислушивайтесь к себе. Ваше тело – ваш друг. Ваш главный друг.

Это имело смысл. Я больше не чувствовала к ней ненависти – как будто и она тоже была одним из побочных эффектов эликсира, который нам ввели.

– Можете встать. Не спешите – геройствовать не нужно. Убедитесь, что голова не кружится…

Судя по звуку, кто-то упал, как куль. Это разрядило обстановку – с разных сторон послышались робкие, пока неуверенные смешки.

– Не так страшно, как я думал, – заметил кто-то – а потом Дигна упала и забилась в судорогах.

У неё по щеке скатилась, от панически закатившегося глаза к вздрагивающим по-звериному губам, одинокая слеза. Дигна дышала тяжело, задыхалась и всхлипывала, пока кропари суетились вокруг неё.

А потом перестала дышать.

Эрик Стром. Письмо

Конец одиннадцатого месяца 723 г. от начала Стужи

«…Кто они, препараторы, которые обещают Химмельнам служить всем жителям Кьертании одинаково? Я спрашиваю вас, кто?

Может быть, боги? Воплощённые слуги Мира и Души? Или, может быть, вслед за Безумным Мардом, они считают себя отмеченными богами?

Я, мать, отвечу вам: нет.

Препараторы – такие же люди, как мы с вами. Препараторы – это рабочие с фабрик и динны, торговцы и садовники, служанки и оленники, оленеводы и счетоводы. Любой может стать препаратором, любой может оказаться препаратором, но перестаёт ли он от этого быть тем, кем был когда-то?

Они могут что угодно вещать на заседаниях, но я, мать, говорю вам: нет!

Они прежде всего – люди, такие же, как мы с вами. И они хотят того же, чего хотят все люди! Безопасности. Спокойной и безбедной жизни.

Ни для кого не секрет, что самую лучшую работу всегда получают рекруты из богатых семей. Об этом не принято говорить – но все знают, что это правда.

Нам трудно осуждать родителей, идущих на всё ради спасения ребёнка. Я сама мать! Кому, как не мне, понимать это.

Но если бы дело было только в этом! Недавно в столицу прибыли новые рекруты. Уже скоро наступит время их распределения на службу. Тогда присмотритесь: кто будут те наставники, взявшие ваших детей под своё крылышко? О ком на самом деле они думают, выбирая себе в ученики или напарники? О них или о себе? Если вашему ребёнку не повезло с усвоением – никому не будет до него никакого дела. Сколько ещё вы намерены с этим мириться?

Начинающих, толком не обученных препараторов, ставят в пары с такими же необученными – бросают на произвол судьбы, без защиты, без поддержки старших.

Одумайтесь. Ведь у каждого из вас тоже есть или была мать!..»

(Отрывок из анонимного письма, напечатанного на 12-й странице «Голоса Химмельборга»).

Они с Бартом встретились в кабаке недалеко от центра – Эрику очень хотелось выпить, но старик взял чай, и – смешно, глупо – Эрику не хотелось брать выпивку при нём.

– Ты хотел встретиться.

– Да. – Барт был напряжён. Седые брови подёргивались, и линия спины казалась слабее обычного. Почему?

– Что-то случилось?

– Хотел спросить, как у тебя с девушкой.

Барт не стал называть имя Омилии – людей в зале почти не было, не то время – но никогда нельзя знать наверняка.

– Прекрасно.

– Я слышал, она давно не звала тебя встретиться.

– Позовёт. – Он действительно был в этом уверен. – Не беспокойся.

– Хорошо, в этом вопросе мне в любом случае остаётся только тебе довериться, – Барт хмыкнул, отвёл взгляд. – Есть новость. Это решение Десяти, но ради этого договорились не созывать собрание. Передать тебе…

– Это не может быть решением Десяти, – резко отозвался Эрик, – потому что я тоже в Десяти, и я не помню, чтобы принимал в последнее время какие-то решения.

– Эрик, – Барт покачал головой, – ты в праве злиться. Орт повёл себя, как скот – не в первый и не в последний раз. Лично к тебе это отношения не имеет.

– Допустим. Что за решение?

– Ты должен выбрать нового охотника из рекрутов этого года. И чем быстрее, тем лучше.

Эрик Стром ожидал чего-то подобного, поэтому не изменился в лице – хотя перед Бартом-то не обязательно было прятать эмоции.

Или нет? Мог ли он верить Барту? В последнее время он начал сомневаться и в этом. С тех пор, как погибла Рагна, он ни в чём уже не был уверен.

– Я понимаю, что ты не в восторге, но решение принято. Мне это нравится не больше, чем тебе. Но волнений по поводу гибели рекрутов на первом году стало слишком много. У этих ребят есть родители, и объяснить им, что помочь не всегда возможно – или, тем более, что ошибки, недочёты случаются в том числе по нашей вине… Не вызвав их гнева… Невозможно. Химмельн недоволен. В «Голосе» опубликовали анонимное письмо…

– Я читал. Кто вообще пропустил его в печать?

– «Голос» любит скандалы. И в погоне за ними теряет осторожность. Хуже всего, что они позволили себе выпад в сторону «отпрысков богатых семей». Вероятно, кто-то будет наказан или даже уже наказан – что с того? Нас зацепило, и теперь нужно предпринять ответный шаг.

– Только почему-то делать его должен я один.

Барт пожал плечами, но в его глазах Эрику почудилось злорадство.

– Ты – лишь одна из искупительных жертв, Эрик, это правда. Ведь в этом есть и что-то хорошее, разве нет? Тебе в любом случае нужен был охотник – вот и получишь его, наконец. Тебе не навязывают никого конкретного. Присмотрись к ним. Времени немного, но оно ещё есть.

– Как я уже говорил, Эд уже вот-вот закончит реабилитацию, и тогда…

– Если бы ты взял Эда, это привлекло бы к тебе – к нам – внимание. Об этом в статье и говорят: опытные берут опытных, и в результате… Теперь это невозможно, Эрик. Десять…

Эрик почувствовал, как вдруг кольнуло глаз орма, когда-то соединявший его с Рагной. Это происходило время от времени – вот так, ни с того, ни с сего. Фантомные боли – в такие моменты его окутывало теплом парадоксальное ощущение, что она всё ещё жива, рядом, готова прикрыть его спину.

«Кто-то копает под тебя, Стром».

– Кто-то копает под меня, – согласился он вслух, и Барт нахмурился:

– Что, прости?

– Кто-то копает под меня, – повторил Эрик и в этот же миг почувствовал: так оно и есть.

– Это звучит не слишком убедительно, – осторожно отозвался Барт. – Сам подумай, кому и зачем действовать настолько… М-м-м… Тонким образом? Заставить тебя принять новичка в напарники – чтобы что?

– Подставить меня, очевидно. – Эрик расправил плечи. – Если новичок погибнет – моей репутации придёт конец. Особенно после того, что случилось с Рагной. Если я буду слишком сильно занят заботой о новичке – мои показатели упадут, потому что мне придётся быть не ястребом, а нянькой.

Барт покачал головой:

– Я бы до такого не додумался. Прости, но это слишком похоже на паранойю.

– Если я смог придумать такой план за минуту, кто-то другой тоже мог бы.

– Когда ты в последний раз нормально спал, Эрик? Ты перестал есть дома.

– Следишь за мной?

– Беспокоюсь. – Барт говорил мягко. – Всё, чего ты хочешь достичь, важно для всех нас. Но никому не будет пользы, если ты загубишь себя.

– Это угроза?

Барт выглядел действительно расстроенным, и Эрику стало стыдно.

– Прости. Я неудачно пошутил.

– Я беспокоюсь, – повторил Барт, и голос его звучал надтреснуто. Старчески. – Ты знаешь, своих детей у меня быть не могло. Я уже в середине первого срока знал об этом – кропари сказали.

– Так скоро?

– Так скоро. – Барт слабо улыбнулся. – Редкий случай: другие системы почти не пострадали. По сравнению со многими другими я и сейчас как огурчик. Но он, знаешь ли, принял удар на себя. И, спасибо ему большое, ещё долго работал, как надо, но ребёнка, даже после реабилитации, у меня быть не могло. Поэтому… То, что случилось с твоими родителями, было ужасно. И мне – как и всем – было тебя жаль. Но в глубине души – надеюсь, ты не возненавидишь меня за эти слова – я был рад. Я обманул судьбу – получил почти сына. А если бы ты позволил мне – просто сына. Но ты был уже слишком взрослым, когда всё это случилось. Ты бы никогда не забыл их – и я знал, что рано или поздно они придут за тобой.

«Эрик».

«Эрик».

– О чём ты говоришь? – он с трудом сбросил с себя тяжёлые, липкие воспоминания о дне, когда погибла Рагна.

– Я всегда знал, что желание узнать, почему они погибли, окажется сильнее привязанности ко мне, – сказал Барт. – Или доверия ко мне.

Эрик опустил голову, потер лоб, уголок глаза.

– Прости меня. Пожалуйста. Я доверяю тебе.

Не совсем правда – но в тот момент он верил в это.

– Не о чем толковать… – Барт грел ладони об чашку с чаем – от двери ощутимо тянуло сквозняком. Ненастоящий, игрушечный холод – но телу этого не объяснишь. – Ты ничем мне не обязан. Я с боем отбирал тебя у других желающих, среди которых, может, были более достойные опекуны. Прошу об одном: не рань меня недоверием.

«И всё же нельзя забывать, что есть грань, отделяющая Барта-опекуна от Барта-одного из Десяти».

– И ешь, и спи. Чтобы мне не пришлось беспокоиться сильнее необходимого.

Эрик улыбнулся – кривовато, но сойдёт:

– Конечно, старый друг. Но… Как быть с этим решением Десяти? Как мы обойдём это?

– Никак. Прости, Эрик, но это никак не получится обойти. Я пытался спорить, Анна поддержала меня, но ничего не вышло. Даже если ты попытаешься опротестовать это, только потеряешь время. За это время перспективных новичков могут увести у тебя из-под носа.

– Да уж… – пробормотал Стром. Неведомый автор статейки, кем бы он ни был, всё предусмотрел. Если он и вправду существовал. Если Эрик не сходил с ума – не принимал случайность за чей-то злой умысел. Он знал за собой эту слабость. Мысли о том, что за любым событием стоит чья-то зловещая тень, казались ему почти утешительными. В конце концов, это значило, что беды преследуют людей не из-за случайности. Признание власти случайности над людьми унижало – не меньше, чем преклонение перед Миром и Душой.

Эрик Стром не раз слышал, как люди, умирая в Стуже, призывают на помощь Мир и Душу. Но ни разу никто не откликнулся на зов.

Да, представление о мире как об огромной паутине – нет, сплетении и пересечении множества паутин, в углу каждой из которых сидел, наблюдая, примеряясь и планируя, умный, хитрый паук, нравилось ему куда больше. Любой, не видевший полной картины, становился мухой. Третьего не дано. И он, Эрик, станет одним из пауков не потому, что по-настоящему хочет этого – а потому, что быть мухой гораздо хуже. Во дворце, в совете Десяти, на балах и приёмах хватало пауков. Омилия и подобные Омилии считали, что паучий ум и место в центре паутины достались им по праву рождения – но они ошибались. Ещё как ошибались.

Самых сильных пауков могли породить только опасность, скорбь, боль, утрата.

Только Стужа.

– Эрик?

Он почти забыл, что Барт по-прежнему сидит рядом с ним над своим остывшим чаем. Возможно, ему и в самом деле стоило хорошенько выспаться.

– Извини. Я понял тебя, Барт. И подумаю над тем, что ты сказал. Схожу в Гнездо…

– Ты можешь учить их. Кьерки и остальные будут счастливы, если ты предложишь. Проведи несколько тренировок, посмотри на них в деле. Ты убедил себя в том, что любой рекрут станет тебе обузой. Но ты и сам был когда-то рекрутом – и тогда ты был моложе, чем любой из них. Совсем мальчик. Если даже кто-то и вправду пытается навредить тебе… Заметь, я говорю «если», потому что не думаю, что ты прав… Сделай так, чтобы их попытка обернулась тебе на пользу. Твои показатели падают, потому что ты один. Ты сам знаешь: так не может продолжаться. Рано или поздно это используют против тебя. Найди сильного новичка – и слепи из него того, кто тебе нужен. Сам я уже давно не хожу в Стужу… Сам знаешь. Но если бы начинал сначала – так бы и поступил. Проще сонастроиться с тем, кто никогда не знал никого другого.

«О да, конечно. Вероятно, именно поэтому паршивая статья небезосновательно обвиняет опытных препараторов в том, что никто и никогда так не делает».

Но спорить с Бартом было бессмысленно – независимо от того, что они оба думали на самом деле.

Выступить против Десяти? Соблазнительно, но крайне несвоевременно. Рано или поздно придётся – но до тех пор…

– Кажется, ты прав. Я подумаю – и через несколько недель приму решение.

На лице Барта отразилось облегчение, и он бросил на стойку пару монет – никогда не позволял Эрику платить за себя, и Стром привык не настаивать.

– Выше голову, мальчик. Серебро Стужи может обернуться золотом, не так ли? Никогда не знаешь, как.

Когда тот наконец ушёл, Эрик подозвал подавальщицу и попросил принести снисса со специями. Приятное питье – даже в игрушечный холод.

Он опрокинул пару напёрстков, чувствуя, как по телу разливается тепло. Не стоило привыкать к этому – но сейчас он просто не мог удержаться.

Он думал о рекрутах – прежде всего о тех, кого привёз в Химмельборг.

Эрик Стром не верил в судьбу или богов – но в знаки верил. Знаки тоже были частью общей паутины, сплетённой из множества чьих-то ещё. Знаки были её дрожью. И умный мог прочитать их, чтобы обернуть намёк себе на благо.

Миссе Луми. Иде Хальсон.

Жаль, что обе они были девушками. Он предпочёл бы мужчину – меньше сравнений с Рагной, меньше неизбежно возникающего напряжения – но единственный привезённый им мужчина не годился. Что ж, так тому и быть.

Они с Рагной нашли идеальный баланс. Во многом потому, что были почти ровесниками, когда начали служить вместе. Друзья. Любовники. Союзники. Этого не повторить, а значит на этот раз всё будет иначе. Новая охотница не будет равной ему. Чтобы они оба выживали – раз за разом – и демонстрировали неизменно высокие показатели – новая напарница должна слушать его беспрекословно. Воспринимать как учителя, которому нужно повиноваться мгновенно, не раздумывая. Чьи решения в Стуже – даже после, как иногда делала Рагна – не обсуждаются.

До неё был ещё Раввен. Раввен был отличным охотником, и когда он принял решение уйти в отставку, и они здорово напились, он сказал ещё: «Теперь ищи кого-то, кого будешь учить. Я дал тебе всё, что мог. Будь добр, используй это с умом».

Раввен был старше – и знал родителей Строма. Наверное, если бы не это, он бы вряд ли рискнул взять в напарники новичка. В Стуже, как и положено, он следовал за Эриком – но вне её научил его многому.

Барт был прав – когда-то он и сам был рекрутом. Раввен не испугался работать с ним – и не прогадал. У них была отличная команда, и они и дальше охотились бы вместе, если бы Раввен не решил завязать.

«Я слышу, как Стужа зовёт меня, парень», – сообщил он доверительно, когда, празднуя отходную, они прикончили бутылку, третью на двоих. «Плевать я хотел на титул – я его не приму, что бы там эти козлы про меня ни говорили. Думаешь, я поэтому ухожу сейчас? Ха. Плевать я хотел… Но хороший препаратор знает, когда нужно остановиться. Знает, что будет, если не. Остановиться вовремя… – его язык заплетался. – Этому я тебя не учил. Это ты должен понять сам, младший Стром».

Они мало виделись после того, как Раввен закончил службу. Как будто существовала негласная договорённость, державшая их в отдалении друг от друга.

Да и о чём бы они могли говорить друг с другом теперь?

От общих знакомых Эрик узнал, что Раввен очень много пьёт и редко выходит из дома. Вряд ли ему хотелось бы, чтобы старые друзья видели его таким. Эрику бы на его месте точно не хотелось.

Он выпил ещё немного, взял орех из корзинки в центре стола, рассеянно покрутил в руках.

Миссе Луми.

Она прошла все четыре Арки. На обучении, судя по откликам тех, кто работал в Гнезде, показывала примерно то же, что на Шествии, – идеальные результаты усвоения помимо собственной воли. Слабые – во всём остальном.

Тем не менее, физическая сила – не главное для охотника. Большинство снитиров одинаково легко убивают взрослого сильного мужчину и хрупкую девушку. Ловкость, быстрота, скорость реакции – всё это могло иметь большее значение.

Хороший охотник должен быть оружием в руке ястреба. Миссе будет слушаться любого, кто даст ей надежду на выживание, – из страха.

Но страх – плохой советчик в Стуже.

По уровню усвоения Луми открыт путь ястреба – но чтобы быть ястребом, нужно уметь принимать решения за двоих, быть смелым и решительным, не сомневаться в себе. Если он не возьмёт Луми, возможно, ей придётся. Слишком редкая удача – рекрут, прошедший четыре Арки. Таких часто направляли в ястребы, надеясь, что повезёт, даже видя, что рекрут совершенно не тянет эту роль силой духа.

Стром потёр уголок глаза. Глаз снова покалывало. Он так не болел, пока Рагна была жива. Он приходил к кропарям, просил удалить радужку орма, но ему отказали.

«Потом у тебя появится новый напарник – и снова всё сначала? Это серьёзная операция, Эрик, сам знаешь. Зачем лишний раз мучиться?»

Он мучился сейчас – когда просыпался ночью от боли. Словно глаз орма жил теперь собственной жизнью, ища Рагну – и не находя.

В письме было немало правды – вот что ужаснее всего. Правды, с которой он мечтал бороться. Но не теперь, когда дело доходило до его собственных рисков.

– Лицемер, – пробормотал он и поймал на себе косой взгляд подавальщицы, вытиравшей у стойки стаканы.

Возможно, он мог бы спасти Миссе Луми – девочку, очевидно, совершенно не приспособленную к тому, что ей предстояло. Защищать её, учить.

Он знал, что это напрасные мечты. Тому, чего ей действительно не хватало, научить невозможно.

Стужа не прощает слабых. Она не учит, не заботится, не даёт второго шанса.

И Миссе придётся пойти туда, и вопрос лишь в том, кто именно будет в ответе за её гибель, кому она будет потом сниться по ночам, чью глазницу будет тянуть и дёргать внезапной болью…

Кажется, снисс действовал на него сильнее, чем он ожидал.

Нужно было отбросить эмоции – мыслить здраво. Сейчас ему нужны были хорошие показатели и безупречная репутация – он должен был собраться и использовать ловушку, расставленную на него неведомым врагом – или врагами – в свою пользу.

Никак иначе.

В его силах помочь когда-нибудь и другим Миссе – если сейчас он будет действовать с умом.

Иде Хальсон.

У неё было прозвище, которое он не запомнил, и необычная внешность – волосы и глаза чёрные, как у иностранки. Её мать и отец обладали вполне типичной кьертанской внешностью – он специально обратил на это внимание. Интересно, с кем могла гульнуть в этом захолустье её матушка так, что никто не был в курсе. На окраинах умеют хранить секреты не хуже, чем в столице. Наверное, даже лучше.

Она неплохо играла в тавлы – и впервые взглянула на Стужу не со страхом, а с восхищением… Не худшее начало.

Куча братьев и сестёр – он помнил гомонящую толпу у поезда. Это плохо – отвлекающий фактор. Но и хорошо – если вовремя напоминать, что её служба может помочь и им тоже.

Она была сдержанной и задавала неглупые вопросы – досадно, что с её характером она не прошла четырёх Арок. Высокое усвоение досталось малышке Миссе с её слезливостью и нерешительностью. Что ж, жизнь несправедлива – это не новость.

«Проклятая газета. Проклятая статья. И проклятый совет Десяти».

Мог ли кто-то из них стоять за всем этим?

– Извините…

Он поднял взгляд и увидел над собой подавальщицу, опасливо державшуюся на расстоянии вытянутой руки.

– Вы будете ещё что-то брать? Моя сменщица вот-вот придёт.

Интересно, она не хотела подходить ближе, потому что боялась, что он напился, или потому, что, как многие малограмотные люди, боялась ненароком прикоснуться к препаратору?

– Ничего не надо. – Он положил на стол пару монет. – Спасибо.

За порогом кабака он снова был собранным, спокойным, решительным. Если за ним следят – рано или поздно он это обнаружит. До тех пор – никому не даст повода думать, что письмо в газету и то, что случилось потом, лишили его самообладания.

Барт был прав: он давно толком не появлялся дома, забегал только переодеться или взять что-то из вещей. Случайные женщины, гостевые дома – что угодно, лишь бы не оставаться тут одному надолго, но с этим пора было кончать.

Уже много лет, с тех пор, как покинул Гнездо, Стром жил на улице Ильсона, в доме на углу. Ему здесь нравилось. Двухэтажное здание с двумя отдельными выходами в разные квартиры – в одной жила одинокая пожилая хозяйка из обедневших динн, исправно принимавшая плату и не донимавшая его вопросами или разговорами. В другой жил он сам.

Кухня и маленькая гостиная на первом этаже. Стром не помнил, когда в последний раз использовал что то, что другое. Раньше они с Рагной постоянно просиживали тут вечера, обсуждая планы новых охот или любовные похождения друг друга. Иногда она оставалась на ночь – ей одной он разрешал спать здесь, с ним, и не только из вежливости. Просто с ней всегда было спокойно, и её сонные руки и ноги не мешали ему посреди ночи, и утреннее дыхание не раздражало, как и вечернее долгое ворочание – вечно ей неудобно было лежать то из-за одного препарата, то из-за другого, и в конце концов засыпала она в причудливой изломанной позе – сам он никогда не сумел бы уснуть в такой.