Текст книги "Препараторы. Зов ястреба"

– Пожалуй. У меня большая практика. Спасибо, что заштопала кофту.

– Пожалуйста. – Миссе помедлила. – И тебе спасибо. Можно… Я посижу здесь ещё немного?

– Можно.

И они посидели ещё немного, слушая, как звенят и скрипят где-то под ними ледяные рельсы – и воет ветер Стужи за стеной.

Сорта. Поезд

Восьмой месяц 723 г. от начала Стужи

Миссе ушла, и я расстелила на полке плоский серый матрас, простыню, одеяло и шерстяное покрывало. Лежать так было тепло и уютно, но сон не шёл. Движение поезда – то ритмичное и плавное, то дергающее, когда он будто спотыкался или резко останавливался, чтобы обогнуть препятствие – было слишком непривычным. Несколько раз, уже почти погрузившись в сон, я выныривала из него, как будто провалившись ногой мимо ступеньки.

В конце концов, я встала, накинула ещё одну кофту и вышла из своего отсека в общее пространство. Оно неярко освещалось зеленоватым валовым светом, и я осторожно коснулась пульсирующего бока вагона – переплетения металла, дерева и мышц, мёртвого и живого, поставленного человеку на службу.

– Не спится?

Эрик Стром подошёл ко мне так тихо, что я вздрогнула.

– Немного.

– Волнуешься? – Он, судя всему, и не ложился – под распахнутым плащом был всё тот же тёмный камзол с шитьём, в котором он встретил нас на станции. На руках – перчатки, несмотря на то, что в вагоне тепло.

– Нет. Просто я раньше не ездила на поездах.

– Понимаю, это непривычно. – Он помолчал, и я уже готовилась ответить на его дежурное «доброй ночи», когда он вдруг сказал:

– Хочешь посмотреть на Стужу? – и, не дождавшись моего ответа, поманил меня к переборке, отделявшей один вагон от другого.

Я последовала за ним – всё это казалось таким логичным и простым, что я даже заподозрила, что всё же уснула и вижу сон.

– Сюда.

Мы оказались в пространстве между вагонами – стенки здесь были более гибкими, а воздух стал прохладнее – я запахнула кофту, радуясь, что догадалась её надеть.

Всё-таки не сон.

– Готова?

Я кивнула, и он осторожно коснулся мускулистой стены поезда, нажал на костяной выступ – и бурая поверхность забугрилась, раздвигаясь, приоткрываясь, как губы. Между ними оказалась плёнка – тонкая, прозрачная, как пузырь на поверхности мыльной воды.

– Это безопасно?

– Для нас с тобой – да. Как и для других препараторов. На самом деле, почти для всех безопасно. Уровень воздействия сквозь окно ничтожный… Но всё-таки показывать это людям не положено.

– Значит, мы – не люди?

Он усмехнулся:

– А препараты – живые или нет? Привыкай к вопросам без правильных ответов, Хальсон.

Это было частью его работы – запомнить наши имена, но мне всё равно было приятно услышать от него своё.

– Смотри. – Он сделал шаг в сторону, пропуская меня к «окну», и я впервые увидела Стужу.

Мне пришлось встать на цыпочки, и это было не слишком удобно – Эрик Стром открыл окно на уровне собственного лица – но уже через мгновение я забыла об этом.

Я думала, что знаю Стужу лучше многих других – ведь я прожила всю свою жизнь недалеко от неё. Я знала, что Стужа жестока, опасна и коварна, что от неё в сторону Ильмора идёт вечная невидимая волна холода и смерти, только и ждущая, что люди дадут слабину. Перед сном в детстве я слушала страшные истории о том, как Стужа находила брешь в системе препаратов из-за чьей-то чудовищной ошибки – или в результате аномалии, которой втайне боялся, должно быть, любой житель Кьертании.

Да, я впитала с материнским молоком знание о том, какой ужасной может быть Стужа – но никогда раньше я не задумывалась над тем, что она была ещё и красива.

Все оттенки белого, синего, чёрного соединились в ней – поезд стремительно прокладывал ледяные рельсы через бескрайние снега. Снежные равнины и холмы, горы снега, причудливые обрывы, похожие на высокие волны, застывшие в полёте, леса из витых и острых ледяных пиков, переплетений дуг и крючьев, сотканных из инея, похожих на огромные древние кости.

Снег Стужи не был похож на обычный снег, большую часть года без устали заметавший Ильмор до самых крыш. Этот снег мерцал, как битое стекло, и даже ночь в Стуже казалась напоённой светом. Свет наполнял ямы и впадины, покрывал склоны гор, и этот же свет, казалось, дарил жизнь далёким созвездиям, расчертившим чёрное низкое небо. Ни одно из этих созвездий не показалось мне знакомым.

– Смотри туда.

Я почти забыла о ястребе, о том, что смотрю на Стужу через тонкую плёнку в стене поезда – и забыла бы обо всём на свете, если бы Стром меня не окликнул.

– Скорей!

Там, на гребне пологого ледяного холма, двигались лёгкие тёмные фигуры – стремительные, гордо несущие увенчанные рогами маленькие головы. Длинные, похожие на женские волосы, хвосты стлались за ними. Миг – и поезд оставил их позади.

– Это были эвеньи?

– Да. Небольшое стадо. – Я покосилась на Эрика Строма и заметила, что его зрачки слегка расширились, а дыхание участилось. Он походил на хищного зверя, сделавшего охотничью стойку, завидев добычу, и я почувствовала смутное волнение, как будто собственное будущее на миг открылось мне.

– А их души? Вы их видели?

– Это не так работает. Чтобы видеть души снитиров, ястребам нужно находиться на уровне Души. Так что сейчас мы с тобой видим одно и то же.

– Уровень Души… Он отличается от этого? – Я знала ответ, но мне хотелось поговорить с ним подольше.

Эрик Стром кивнул – сам он смотрел за окно жадно и неотрывно, хотя, должно быть, видел оба уровня Стужи сотни раз.

– Отличается так же сильно, как Стужа – от того, что за её пределами. Впрочем, ты, может, и сама в этом убедишься.

– Вряд ли. Я прошла только три арки.

Видимо, досада в моём голосе оказалась слишком заметной, потому что Стром наконец посмотрел на меня.

– Да, но ты была близка к четвёртой. Если будешь показывать хорошие результаты в Гнезде, сможешь подать заявку на пересмотр результатов Шествия.

Раньше я ничего не слышала об этом.

– И часто бывает пересмотр?

– Очень редко.

Искра надежды – но любой, кто хоть раз страдал, знает, что это лучше, чем ничего.

Стром снова провёл рукой в перчатке по стене – и «окно» медленно сомкнулось, скрывая белое сияние Стужи от наших глаз.

– Ты так хотела бы быть ястребом?

– Я с детства ими восхищалась. Кроме того, если уж быть препаратором… – Я остановилась. Следовало быть осторожной. Стром – не один из Ильмора, и нельзя было давать ему заподозрить, что для меня собственное усвоение не стало сюрпризом.

– …то только ястребом, так? – Он мягко улыбнулся, но эта улыбка не слишком соответствовала неприкрытой иронии в голосе. – В службе ястреба не так много романтики, как может показаться по школьным учебникам или романам с картинками.

– Да. Но большинство в совете Десяти – ястребы, и, если посмотреть на статистику показателей по кругам… – Я снова запнулась, а Стром посмотрел на меня внимательнее.

– Верно. Показатели каждого в круге считаются по разным формулам – и быть ястребом не только почётно, но и выгодно… Особенно для тех, кто выживет.

– Многие охотники служат без ястребов?

Если Стром и заметил мою резкую попытку перевести тему, вида он не подал.

– Это неизбежно. Ястребов на всех не хватает, и от охотника без ястреба тоже может быть польза.

«Как и от ястреба без охотника?»

Этот вопрос я не решилась задать, и Эрик Стром погладил бок поезда, словно живое существо – «окно» в нём окончательно затянулось.

– Полагаю, Стужа недостаточно усыпила тебя?

Я осторожно улыбнулась:

– Думаю, теперь я вообще не усну.

– А я предупреждал их, что наставник из меня так себе – и всё равно каждый год меня пытаются заманить в Гнездо. – Заметив мой недоумённый взгляд, он пояснил: – Так называют общежитие будущих ястребов и охотников. Тех, кто прошёл три или четыре арки на Шествии.

Это значило, что в Химмельборге мы с Унельмом будем жить порознь. Облегчение – но и некоторое разочарование. Если кому-то из нас действительно понадобится помощь другого, это может оказаться труднее, чем мы оба думали.

– А где живут остальные?

– Их общежитие называют Коробкой. Недалеко от Гнезда, в соседнем районе.

Кажется, наш разговор был окончен, но мне не хотелось возвращаться в свой отсек, чтобы снова мучиться бессонницей.

– В Гнезде есть библиотека? А в тавлы там играют?

– Конечно. И очень хорошая – ещё недалеко от нашего Гнезда есть городская, имени Адоркера Химмельна. Если чего-то нет в нашей – обычно все идут туда.

– Вы учились в том же Гнезде, куда едем мы с Миссе?

– Да. Я был к нему прикреплён.

Задумавшись над этой странной формулировкой, я не сразу заметила, что и Эрик Стром погрузился в свои мысли.

– Ты упомянула тавлы. Любишь играть? Если да, не хочешь партию? Мне тоже не спится.

Я кивнула так торопливо, что шея заболела.

– Да! То есть, хочу. У меня есть поля, принести?

– Ни к чему. У меня свои. Иди в общий отсек, я догоню.

В общем отсеке было пусто. Все спали – наверное, все, кроме механикера, ведущего поезд, и нас со Стромом.

Теперь чувство нереальности происходящего снова заполнило вагон – Эрик Стром принёс поля для тавлов и набор костяных фигур, куда более дорогих и красивых, чем мои. Каждый ястреб был сделан в виде маленькой хищной птицы, а охотники топорщились искусно вырезанными копьями, острыми с виду – не удержавшись, я потрогала одно кончиком пальца.

– Красивые. Мы будем играть по полным правилам, или?..

– Если ты умеешь – по полным. Судя по твоему оскорблённому виду, умеешь.

Он быстро и аккуратно расставил фигуры по полям, снял, наконец, перчатки. Я заметила, что его ногти куда темнее, чем положено, а по левой кисти струятся вниз, от разъёма, чёрные тонкие полосы, похожие на тёмные реки под кожей – вживлённый препарат или следы от эликсиров?

Мы бросили кости. Мне выпало ходить первой, и я задумалась – не хотелось делать ученических, типичных ходов. Раз уж повезло играть в тавлы с одним из Десяти, мне хотелось его впечатлить, и я двинула вперёд своего ястреба, открывая игровой слой Души. Охотника, парного ястребу, я подвинула на то же расстояние в противоположном направлении – на поле Мира.

Стром улыбнулся:

– Вот как. – И взялся за одного из охотников. Простой ход – но после моего, самоуверенного, он открывал ему десятки возможностей.

Возможно, он подумал, что я вообще играть не умею. Над следующим ходом я думала дольше – и, снова передвинув ястреба, подставила собственного охотника под удар Строма. Нехитрая ловушка – конечно, он увидел её сразу же.

– Вижу, ты не откладываешь то, что можно сделать сразу, так?

Мы оба погрузились в молчание. Это было приятное, плотное молчание – то, за что я больше всего любила тавлы. Двое над полями думают над общей задачей – но победить может только один.

Прошёл час или около того – когда играешь, время всегда идёт немного по-другому. Эрик Стром оказался сильным игроком – в Ильморе мне не приходилось играть с кем-то настолько сильным, исключая, разве что, госпожу Торре. Поначалу, поняв, что играть я умею, Стром делал обманчиво простые ходы – а когда я расслабилась, ударил сразу по трём фронтам, вынудив меня занервничать и начать совершать ошибки одну за другой. Потеряв второго динна, я заставила себя успокоиться – мне уже понятно было, что эту партию я проиграю, но ещё оставались способы сделать это достойно.

Хоть это мне удалось – к концу партии я обезглавила армию на поле Души Строма. Это уже не могло спасти меня, но, по крайней мере, самолюбие моё было уязвлено меньше, чем могло бы.

– Неплохо, – сказал Стром, собирая фигуры. – Ещё разок?

Я кивнула. Теперь, лучше зная его манеру игры, я рассчитывала победить.

Но меня ждал сюрприз. Эрик Стром вёл следующую партию так, словно со мной играл теперь совсем другой человек. В первый раз после обманки он играл напористо, агрессивно, без особых сожалений жертвуя фигурами. Теперь он играл осторожно, мягко, и наши армии кружили друг вокруг друга на полях, пока я не начала уставать. И вот тогда-то он ударил – я пропустила две опасные ловушки, которые, не измотай он меня так, заметила бы наверняка.

– Спасибо за игру, – сказал Стром, забирая моего владетеля с доски. Он улыбался.

– Давайте ещё.

– Ну нет. Тебе пора спать. Завтра трудный день – продолжить играть будет безответственно с моей стороны.

– Я спать совсем не хочу…

– Ничего не поделаешь. Считай, что это приказ, Хальсон. Привыкай – скоро ты будешь на службе, а там не всегда получается делать, что хочешь. – На этот раз он говорил без улыбки, и спорить не следовало. Я забылась – тавлы всегда были для меня пространством, стирающим границы – но забываться в компании ястреба из Десяти не следовало.

Я поднялась из-за стола и почувствовала, что затекли ноги. Валовые светильники горели ровно. Невозможно было понять, сколько времени мы провели за игрой.

– Ты хорошо играешь, Хальсон, – сказал он мне в спину, собирая фигуры. – В Химмельборге тебе это пригодится.

– Спасибо. Там многие любят тавлы?

– Нет. Но там многие любят играть. Доброй ночи, Хальсон.

Я думала, устраиваясь на койке в своём отсеке, вначале над его словами, потом – над второй партией. Был ли у меня шанс победить? Стром не согласился на третью партию потому, что устал, потому, что хотел дать поспать мне, или потому, что ещё одной новой стратегии у него в запасе не было?

Поверить в первые два варианта казалось куда проще.

Я была слишком взбудоражена, чтобы уснуть сразу – под веками появлялись, сменяя друг друга, лёгкие и быстрые эвеньи, белое сияние Стужи, острые ледяные деревья, костяные фигурки на полях, тёмный узор на руке Строма – и я сама не заметила, как задремала. А потом – казалось, через мгновенье – поезд остановился, и я открыла глаза.

Миссе. Химмельборг

Восьмой месяц, 723 г. от начала Стужи

Миссе проснулась от стука и подумала спросонок, что проспала, и мама будит её, почему-то не заходя в комнату.

А потом вспомнила, где находится, и открыла глаза.

– Прибываем в Химмельборг через полчаса.

Она услышала звук шагов, удаляющийся от её отсека по проходу. Заметалась – успеет ли она умыться и привести в порядок растрепавшиеся волосы?

После возвращения от Сорты в свой отсек она снова поплакала, пока, наконец, не уснула, и сон её был прерывист и неглубок. Но почему-то она чувствовала себя так, как будто не смогла бы уснуть опять, даже если бы ей разрешили. Мысль о прибытии в столицу, о которой она столько слышала, но которую никогда не видела своими глазами, будоражила.

Миссе вышла в проход и сощурилась – в глаза ударил яркий свет из-под поднятых створок. Сорта и Унельм уже были здесь – оба стояли, прижавшись к окошкам, и смотрели, как постепенно поезд поглощается Химмельборгом.

Миссе тихонько встала рядом с ними, забыв о растрёпанных косичках и неумытом заплаканном лице.

От увиденного за окном закружилась голова и она поняла, что Сорта и Ульм не поздоровались с ней совсем не потому, что она успела сделать что-то не так, а потому, что просто не заметили её. Она и сама, засмотревшись на Химмельборг, забыла обо всём на свете.

Высокие дома – в три, в четыре, даже в пять этажей – сияли разноцветными стёклами окон, тускло блестели чугунными решётками балконов и оградок. Изогнутое литьё фонарей – вечером они, должно быть, засияют валовым светом, и в городе будет светло, как днём. Брусчатые мостовые. Гнутые мостики, перекинутые через реку, – поезд проехал её слишком быстро, но Миссе успела сосчитать их. Три гнутых мостика – один за другим, и у основания каждого – статуи, изображающие хищных зверей, готовых к прыжку.

Храмы Души, светлые, прозрачные, с сияющими серебристой черепицей крышами и высокими башенками, и храмы Мира – массивные, приземистые, укрытые крышами цвета золота и бронзы, слепящими глаза. Миссе даже разглядела огромный гонг, похожий на солнце, под крышей одного из них. Звука такого гонга хватило бы, наверно, чтобы созвать всех жителей Ильмора, от одного конца до другого.

Круглая площадь – там раскинулись разноцветные палатки, и торговцы ходили, разнося что-то на подносах, и люди сидели прямо на улице за столиками, и в корзинках рядом с ними что-то цвело.

Миссе вдруг подумала, что ритм и звук, с которым шёл поезд, изменились – теперь не было ни скрипа, ни звона, ни рывков, когда лапы ревок выбрасывались навстречу новым ледяным опорам. Здесь, в городе, были, значит, проложены настоящие постоянные рельсы, и поезд катился по ним бесшумно и быстро, на настоящих колёсах, поджатых до того к днищу, и пол теперь почти не качался под ногами.

А ещё здесь были фонтаны – струи взлетали высоко, до уровня вторых этажей, и серебрились в солнечных лучах, как будто в них плескались не видные глазу крошечные рыбки.

И зелень, зелень повсюду! Листья на деревьях, растущих на одинаковом расстоянии друг от друга, плавно колыхались от ветерка, и похожи были на лёгкую пену. Некоторые цвели ядовито-розовыми и белыми цветами, и Миссе представила, как вот-вот почувствует их аромат, и задрожала.

Цветы росли в корзиночках, подвешенных к балконам, вроде тех, на площади, и на обочинах дорог. По дорогам катились коляски, запряжённые оленями, крупными, лоснящимися – не то, что ильморские, – и колёсные автомеханики, сделанные из металла и препаратов.

– Смотрите! – Ульм, который теперь не хмурился, ткнул пальцем куда-то влево и вверх, и, проследив за ним, Миссе увидела белый след в небе, похожий на падающую звезду. Но звезду нельзя увидеть днём.

– Что это?

– Паритель летит, – сказал Ульм, и Миссе заметила, что глаза его жадно блестят – как будто в воображении это он проносился в том парителе высоко-высоко над землёй, летя из Кьертании к далёким чужим континентам и странам.

Миссе ни за что не решилась бы забраться туда и очутиться так высоко, какие бы чудеса ей за это ни обещали.

Саму её куда больше архитектурных и механических чудес поразило то, как были одеты здешние люди. Ни длинных шуб, ни шапок или больших рукавиц и высоких тёплых сапог.

Женщины здесь ходили с открытыми руками – Миссе сама видела двух оживлённо болтающих подруг, с виду её ровесниц, одетых в приталенные платья с длинными юбками не толще нательной рубашки, розовое и жёлтое, с мелкой вышивкой по всему подолу – жалко, что Миссе не могла её рассмотреть – и лёгкими полупрозрачными накидками с капюшонами. Накидки были невесомые, как будто из воды, и капюшоны лежали у девушек на плечах.

Прически у них были совсем не такие, как носили в Ильморе, – очень высокие, причудливые. На такие не наденешь ни шапку, ни платка, не испортив сложность конструкции. Разве что этот капюшон, как будто сделанный из паутины, не мог испортить их – да и то надевать стоило бы осторожней.

Мужчины носили пиджаки и рубашки; на ком-то Миссе увидела куртки из кожи и шейные платки. Но куртки эти были расстёгнуты, а некоторые даже несли в руках.

– Там тепло, – сказал Унельм. – Вы видите? Цветы, их одежда. Там очень тепло! – От избытка чувств он подбросил на ладони карточную колоду – одну из тех, что вечно таскал с собой. Карты разлетелись веером – но он ловко поймал их.

Сорта, единственная из них, не проронила пока ни слова, но Миссе услышала, что она учащённо дышит и слегка постукивает по раме окна.

– Готовы? – Эрик Стром подошёл к ним бесшумно, как кот, и Миссе вздрогнула от неожиданности.

Вразнобой они неловко поздоровались с ним, и он кивнул в ответ.

– Вас заберут от станции. Помогут разобраться…

– Вы с нами не пойдёте? – спросила Сорта быстро и тут же нахмурилась – видимо, раздосадованная тем, что выдала таки своё волнение.

Стром покачал головой.

– Нет. Мне нужно отчитаться о поездке и сделать кое-какие другие дела. Но через пару дней я навещу вас в общежитии. Я часто там бываю. Может быть, я даже буду вас учить – но пока не уверен. – Судя по выражению его лица, Стром вряд ли горел желанием учить кого бы то ни было.

– Общежитии, – повторила Сорта. – В какой части города оно находится?

– Недалеко от центра. В первые несколько дней, пока прибывают остальные рекруты, у вас будет время освоиться. Я бы на вашем месте зашёл в здешние храмы, музеи, Главную библиотеку… Потом вы наверняка не сможете погулять вдоволь, так что лучше ловить момент. – Голос у Эрика Строма стал какой-то напряжённый, и Миссе даже подумала, не увидел ли он кого-то неприятного за окном поезда – но он туда и не смотрел. Конечно, ястреба, давно живущего в этом удивительном городе, все его чудеса должны были оставить равнодушным – хотя Миссе всё равно не удержалась бы от искушения поглазеть из окна, даже вернись они обратно в Ильмор. При мысли об этом горячо стало глазам, и она сморгнула слёзы.

Не плакать. В столице – нельзя.

Стром по-прежнему не смотрел в окно – и лицо его выглядело бледнее, чем обычно. Если бы Миссе могла поверить в то, что есть кто-то, кому это удивительное место не нравится, это был бы Стром.

Её же Химмельборг приводил в такой восторг, что даже неизбежное будущее стало казаться ей менее страшным.

– До встречи. Мы скоро увидимся снова. – Эрик Стром внимательно посмотрел на неё, а потом на Сорту – по Ульму куда более небрежно скользнул взглядом. – И удачи вам.

Когда поезд мягко остановился у станции, Дант, видимо, только продравший глаза, поманил их за собой, и повёл, оглушённых, растерянных, через такую плотную толпу, какой в Ильморе не бывало даже на городских празднествах.

Миссе ухватилась за край Сортиной шубы, чтобы не потерять их с Ульмом в толпе, и мощное людское течение мотало её из стороны в сторону, как рыбёшку-прилипалу, привязавшуюся к рыбе покрупней.

Течение вынесло их из дверей закрытой станции, построенной из кости, дерева и синего стекла, и горячий воздух упруго рванул им навстречу, заставив Миссе громко ахнуть от радости. Сладкий запах цветов, выпечки и чего-то ещё, незнакомого, – так, кажется, могло бы пахнуть яркое синее небо у них над головой. И тепло! На ходу Миссе стащила с себя шубу, с трудом уместила её под мышкой, сунув в рукав шерстяную шапочку. Но и без шубы и шапки ей очень быстро стало жарко – под шерстяной кофтой и нательной рубашкой она почти сразу вспотела, и первая эйфория сменилась растерянностью. В одной руке – сумка, в другой – ком шубы; люди на площади перед станцией толкали её со всех сторон, и Сорта тоже сняла шубу – не за что стало держаться.

Миссе видела черноволосую голову Сорты, выделявшуюся на фоне других, и торопилась изо всех сил, чтобы не отставать. Но в какой-то момент её в очередной раз пихнул чей-то острый локоть, а в следующий миг Миссе поняла, что больше не видит ни Сорты, ни Данта с Ульмом.

При мысли о том, что она отстала от остальных и потерялась в толпе, Миссе прошиб холодный пот. Что ей делать, у кого просить помощи? Можно попробовать вернуться на станцию, но из поезда все наверняка уже ушли. Она была так растеряна вчера, что никого не запомнила в лицо, кроме Строма, и вряд ли сумеет узнать своих попутчиков, даже если на них наткнётся.

Миссе отчаянно вертела головой, и шуба медленно сползала из её рук на землю.

Цветы, торговец горячими булками, быстрая разноцветная толпа, кто-то смеётся, кто-то очень громко говорит, острые крыши вокруг площади, алые и белые двери, вывески и витрины из жёлтого стекла… У неё закружилась голова, и она уже собиралась забыть совет Строма и всё-таки расплакаться, когда чья-то рука сильно ухватила её повыше локтя.

– Ты чего встала? Нам нужно идти дальше. – Это был Ульм, и он, видимо, окончательно повеселевший, подмигнул ей:

– Лучше дай мне свою сумку… Или шубу. И не подумай: я не грабитель. Просто вид у тебя уж очень измотанный.

Она протянула ему шубу.

– Спасибо… – Он только отмахнулся, насвистывая.

Теперь идти стало легче, кроме того, они миновали шумную площадь и свернули на небольшую улицу. Людей здесь было меньше, но город всё равно гудел, как переполненный улей, не утихая. Пот так и струился у Миссе по спине и шее, нижняя рубашка липла к телу. До сих пор Миссе Луми никогда не думала, что однажды будет страдать от того, что ей слишком тепло – а вот, меньше часа в столице, и она уже столкнулась с такой диковиной.

В Ильморе каждая минута тепла – блаженная передышка на вес золота, а здесь легко одетые люди объедаются этим теплом, плавают в нём, как в бадье с горячей водой в бане, и сами не понимают своего счастья.

– Здесь всегда так тепло? – спросила она Данта, поравнявшись с ним.

– Неа. Скоро станет прохладнее – механикеры начнут переход к осени через пару недель. А потом и зима… Но зима здесь совсем не такая, как дома. – Дант хохотнул. – Сама увидишь. Это и не зима вовсе… Хотя, кто родился в столице, считают, что жуть как холодно.

– А раньше что, было ещё теплей, чем сейчас?

– О! – Дант закатил глаза. – Гораздо. Вот прошлым летом была жарища – по мне, так даже чересчур.

– Ты сказал «механикеры начнут переход», – повторил Ульм, – это как? Препараты ведь греют сами собой… Или нет?

– В мелких городах типа Ильмора – да, их заряжают и меняют каждый год под Шествие, вы и сами видели… Но дальше на их работу могут влиять разные случайности, и погода плавает туда-сюда. Ну и препаратов мало, и они довольно простые. В городах побольше есть свои препараторы, которые, если надо, исправляют дело… Контролируют сезоны и погоду, в общем. Так что если хотите знать, когда прихватить зонт – следите за газетами, мой вам совет.

Миссе вспомнила, как много лет назад, когда она была совсем малышкой, группа препараторов приезжала в Ильмор из ближайшего крупного города, потому что с препаратами на южных окраинах что-то пошло сильно не так, и всё начало замерзать – а граница со Стужей угрожающе колебаться. Тогда удалось всё исправить вовремя, но взрослые ещё долго толковали после работы о том, какое это безобразие, что Ильмору – из-за того, что он мал, из-за того, что почти ничего, кроме овощей, не производит – не выделено постоянных препараторов, которые сумеют, случись что, предотвратить катастрофу. Миссе от всех этих разговоров мучили кошмары, и маме пришлось долго успокаивать её, убеждая, что система, поддерживающая Ильмор, слишком хорошо отлажена, да и проверяется каждый год, чтобы переживать из-за этого всерьёз.

– …Здесь, в Химмельборге, контроль погоды осуществляют такие сложные системы, что отлаживать их механикерам приходится почти постоянно – зато они рассчитывают погоду в городе до мелочей. Ну да тебе это скоро лучше меня объяснят. – Дант ткнул пальцем вперёд. – Мы, кстати, почти пришли туда, где ты будешь жить.

– Мы разве не вместе будем? – быстро спросил Ульм, но Дант покачал головой.

– Неа. Те, кто прошёл меньше трёх Арок, живут и учатся отдельно. Твоё общежитие на улице Гемини. Дом пятый, но мы тебя проводим, не потеряешься. Я Строму обещал передать тебя им с рук на руки. После обучения решают, с мёртвой плотью препаратору работать или с живой. Но про тебя-то уже всё ясно, так что можешь особо не волноваться. Тебе повезло, если хочешь знать мое мнение. У кропарей самая грязная работа. – Дант поёжился. – Я бы лучше каждый день гулял по Стуже, чем кроил чужие тела…

– А мы? – быстро спросила Сорта, видимо, заметив, что Миссе начинает бледнеть. – Где мы будем жить?

Дант довольно ухмыльнулся, как будто их будущее жилище было его личной заслугой.

– А… Мы чуть дальше. Ближе к сердцу города. На улице Кропарей. Мы всё время про это шутим. Улица кропарей, а общежитие – ястребов и охотников… Его называют Гнездом.

Сердце Миссе упало. Теперь следовало окончательно признать: надежды нет, но она всё же не удержалась и, дрожа, спросила:

– А что, если прошёл больше двух Арок, уже точно готовят в Стужу? Точно-точно?

– Ну, почти всегда, – Дант, кажется, не услышал терзаний в её голосе. – Разве что совсем бездарем окажешься. Но Арки редко ошибаются. К тому же кропари многое могут в тебе поправить. А охотники и ястребы реже других встречаются – так что за каждого из нас борются… Стараются обучить. – Дант говорил гордо, задрав нос.

– Успокойся, – вдруг сказала ей Сорта негромко, замедляя шаг, чтобы оказаться с ней рядом. – Хватит.

Миссе послушалась. Они молча дошли до общежития Ульма, большого трёхэтажного здания из серого кирпича – длинного, с ровными рядами одинаковых окон со светлого-голубыми стёклами, похожего на коробку, окружённую садом. По железной изгороди густо вились тёмно-зелёные ползучие растения. На створках – ладонь и звезда, символ механикеров, и символ кропарей – ладонь и широко распахнутое око. Выше, над воротами, – объединенные звезда, ладонь и звезда, символ единства препараторов.

В воздухе разливалось негромкое мерное жужжание. Пчёлы вились над рыжими лохматыми цветочными головками в каменных чашах по обе стороны от главного входа.

– Это главный корпус, – сообщил Дант Ульму. – Здесь живут новенькие и те, кто их учит. Его называют Коробкой – оригинально, да? За ним – ещё два здания. То, что побольше, – столовая, прачечная, библиотека… Сам разберёшься, в общем, тебе ещё всё покажут. В здании поменьше живут те, у кого временно нет жилья в городе. У нас такое тоже есть. После окончания учёбы все стараются что-то в городе снять… О, а это за тобой!

От главного входа к ним навстречу шла очень высокая женщина в серой форме кропарей. У неё была совершенно прямая спина и белые волосы, струящиеся гладкой волной. Никогда прежде Миссе не видела такой безупречной седины – и это при том, что лицо было совсем нестарым – женщине, казалось, лет сорок. Ярко-красные накрашенные губы на фоне бледной кожи выглядели так, будто были вырезаны из бумаги.

– Добро пожаловать, – сказала она им и коротко улыбнулась. – Кто из вас?..

Глаза её при этом остались неподвижными и бесстрастными. Миссе мысленно порадовалась, что не ей придётся в одиночку уйти вслед за этой страшной женщиной.

Ульм сделал шаг вперёд, отвесил поклон.

– Разрешите представиться, госпожа. Я…

– Очень хорошо. – Женщина цепко обшарила его взглядом и, сделав какие-то выводы, кивнула. – Следуй за мной. А вам, девушки, удачи… И до встречи.

– Не очень-то мне хотелось бы с ней снова встретиться, – тихонько пробормотала Миссе, когда дом, за дверями которого скрылись Ульм и пугающая женщина, остался далеко позади.

– От госпожи Сэл у многих мурашки по коже, – доверительно шепнул Дант, ставший после того, как они распрощались с Ульмом, ещё более развязным. – Она главная у кропарей – и одна из Десяти.

– Кто ещё входит в Десять? – спросила Сорта. Она ни разу не обернулась – казалось, прощание с другом детства совсем её не тронуло.

– Стром, например. Его учитель – господин Барт. Господин Орт – он там главный. Госпожа Анна, госпожа Ивгрид, господин Редрик… Они все – от наших, ястребы и охотники. У механикеров, кропарей – свои представители. Госпожа Сэл – одна из них. Некоторые из них служат в Десяти, но в Стужу уже не ходят – как господин Барт. Они там все уже по несколько сроков отработали…