Текст книги "Пустая"

Стало светлее – судя по всему, они спорили не меньше часа.

– Это же ребенок. Что он мог успеть забыть такого важного?

К моему изумлению, это говорил не Говардс, а тот рыжий молодчик, что показался мне бездумным.

– Какая разница? – это был Смайлс. – Маленький, большой… Вырастет он пустым. Выглядеть будет пустым. Кроме того, все знают – то, что с ними случается, на них по-разному влияет. Что, если он будет делать странные вещи? Если он вырастет идиотом? Думаешь, Мафальда порадуется?

– Мафальда сама решит. – Рыжий укоризненно покачал головой. – А девчонка? Я на такое не подписывался…

– Смайлс дело говорит. Пустым у нас не место – ни большим, ни мелким. – Голос того, что уже дважды приложил меня по голове, был гулким, как удары кузнечным молотом по листу железа.

У меня раскалывалась голова. Сильно тошнило. Сотрясение мозга? Скорее всего, это уже не имело значения. Нога болела так сильно, как будто целиком, до самого бедра, была объята пламенем.

Я осторожно нащупала ближайший ко мне камень. Может, это будет последним, что я сделаю в жизни, но мысль о том, что я успею огреть Смайлса по голубиной черепушке, все равно грела.

Я крепче сжала камень.

– Папа?

На границе между тьмой и светом, рядом с корзиной, из-за которой разгорелся спор, стоял Сидд. Рыжие волосы стояли дыбом – видимо, улегся в постель для вида, а потом вылез через окошко. За спиной – большой рюкзак, в руке – маленькая тяжелая керосиновая лампа, на поясе – перочинный нож.

– Сидд? – Рыжий мужчина шагнул к мальчику, опустился на одно колено. – Ты что тут забыл? Думаешь, маме одной пропажи мало? Она же там с ума сходит!

– Я пришел искать брата. – Сидд насупился, а потом заметил меня – брови приподнялись домиком, рот открылся в театральной гримасе. – Ой… Это же та пустая, пап, она у нас была… Ты в порядке?

Наверное, сам Отпустивший надоумил его – и, к счастью, Говардс и его люди соображали слишком медленно.

– Я ранена! Я вернула твоего брата! И мне нужно к твоей маме, она меня сама отправила, помнишь?

– Сидд, отправляйся домой. – Вот теперь Говардс заговорил – сделал шаг вперед, нахмурился – взрослый, облеченный властью. Сердце мое упало. – Все не так, как кажется. Мы разберемся сами и придем… Возвращайся домой!

Корзина хныкнула.

– Крисс! – Сидд с мольбой посмотрел на рыжего, потом на меня. – Это мой братик! Мы вернем его маме?..

– Да, вернем, – это говорил рыжеволосый, и на этот раз его лицо не показалось мне глупым. Да, простым – россыпь солнечных брызг на носу, нос картошкой… Но не глупым.

Он притянул Сидда к себе, потрепал его рыжие волосы, посмотрел на Говардса, Смайлса и кузнеца, покачал головой.

– Все, мужики. Хватит. Я забираю своего сына – и твоего, раз уж у тебя самого не хватает духу его взять. Пусть Маффи решает – у нее смелости побольше, чем у всех нас, вместе взятых.

– Зря ты это, Френ. – Смайлс мрачно сощурился. – Очень зря…

– Что же ты предлагаешь, а? Мой сын уже видел и малыша, и девчонку. – Френ понизил голос. – Дальше предложишь оставить в горах его? Потом меня? Отойди с дороги. Прошу по-хорошему…

Худощавый Френ не смог бы одолеть троих взрослых и крепких мужчин, но в его голосе не мне одной послышалось что-то такое, что все они – даже Смайлс – отступили.

Френ поднял корзину, бережно поправил одеяльце одной рукой, кивнул Сидду:

– Возьми его, Сидди. Да не поднимай одеяло… Ветер холодный, он может простудиться.

Затем Френ подошел ко мне.

– Поднимайся. – Он подал мне руку – Смайлс громко выдохнул через стиснутые зубы, как будто при нем кто-то лизнул лягушку.

– Простите… я не смогу идти. У меня нога очень болит… и голова так… – Меня стошнило ему под ноги.

Это было ужасно – запах ужасный и то, как они все смотрели на меня. Я бы заплакала, наверное, но слишком сильно устала. Кажется, устала от всего – в этот момент мне стало плевать, что со мной дальше сделают. Я была уверена, что Френ меня оттолкнет, но он слегка согнул колени, закинул мою руку к себе на плечо, прижал к себе:

– Давай-ка, не раскисай. Я тебе помогу. Сидд, отдай лампу кому-нибудь из мужиков… и пошли.

Говардс потянулся было к корзине, но Сидд помотал головой:

– Братика я сам понесу.

И все покорно пошли вниз: впереди притихший Говардс с лампой, за ним – Смайлс и Гаррт, Сидд с корзиной. Замыкали шествие мы с Френом – шатаясь, как пьяные, из стороны в сторону, мы спускались по тропе, как по винтовой лестнице.

Мы вернулись в город вместе с рассветом. Мафальда ждала нас у куста шиповника: волосы растрепаны, глаза широко раскрыты, губы дрожат. Она бросилась к сыновьям с тихим криком, упала на колени прямо в пыль, обняла, прижала к себе Сидда и корзину. Я увидела, как она отогнула в сторону одеяло и замолчала, до боли прикусила губу, побледнела так сильно, как будто это она сама, а не ее сын, опустела.

Глава 3
Мафальда

Я очнулась в комнате, обшитой светлым деревом. За окном ярко светило солнце, пробивалось через неплотно задернутые голубые занавески. У постели, в которой я лежала, на тумбочке, в зеленой бутылке из-под вина, стоял букет полевых цветов – и от них пахло медом и дождем. Рядом с букетом лежали свернутые кульками бинты, мази в баночках, пучки сухоцветов; дымилась легким паром глиняная кружка с чем-то горячим. Я потянула носом: куриный бульон. Мои руки казались особенно белыми поверх темно-красного стеганого одеяла. Я чувствовала себя слабой и легкой, как туман. Сколько же времени я провела в этой комнате?

Даже повернуть голову оказалось нелегко. Рядом со мной стоял стул. Я осторожно потрогала вышитую подушечку – теплая. Кто-то сидел здесь, рядом со мной, совсем недавно.

– Ты очнулась.

На пороге стояла Мафальда. Раскрасневшаяся – видимо, только что с кухни – с круглым подносом в руках. Значит, я была в ее доме. Но почему?

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Кажется, она была растеряна: не знала, что сказать. Наконец приняла решение – фыркнула, твердым шагом прошествовала через комнату к постели и грохнула об тумбочку подносом.

– Принесла еды – так и подумала, что ты сегодня очнешься. Тут каша на молоке, кофе, сыр, а на тумбочке – бульон. Живо поставит тебя на ноги… Это было не просто, гнев раздери твою рану… Но я все же справилась. Что за дрянь в ней была?

– Не знаю. – Собственный голос звучал непривычно тихо, как будто сквозь толщу воды. – Она сказала, какой-то яд…

Трактирщица кивнула:

– Так и подумала. Славно, что рану прижгли, но выглядело все плохо. Я позвала Эсти – это наша травница, – сказала, что Сидда укусила змея. Она дала зеленой мази из ночных бражников – хорошо вытягивает яды. Все равно пришлось попотеть, но… Раз уж я приняла тебя в своем доме, решила: сделаю, что могу. Болит?

– Я пока не знаю…

– Пошевели пальцами. Ну?

И я вдруг заплакала. Сама не знаю почему – наверное, просто потому, что никогда до этого не лежала в такой мягкой и чистой – домашней – постели и полная женщина, похожая на маму, не приносила мне кашу и бульон. Она поняла меня по-своему и ахнула:

– Раз больно, так не шевели, не шевели! Куда спешить-то? Спешка хороша – комарье бить, а тебе куда спешить… Ну-ну, не плачь. Съешь лучше кашки!

Я расплакалась еще сильнее – было стыдно, но ничего не могла с собой поделать. Мафальда села на край кровати и вдруг обняла меня – прижала к себе и покачала, как качают маленьких детей. Слезы высохли – видимо, от неожиданности.

Прижатая к ее необъятной груди, я затаила дыхание, вдыхая запахи кухни, сушеных трав, конюшни.

– Я знаю, что это ты вытащила его, – сказала Мафальда моей макушке. – Френ мне все рассказал, и Сидд тоже. Так и знала, что на этих, – она сказала непечатное слово, – полагаться нельзя. Спасибо.

– Не за что. – Теперь мой голос звучал еще и придушенно.

– Говардс пытался вякать. Требовал, чтобы тебя выкинули из города. Это его Смайлс науськивал, я-то знаю… Своей башки на плечах у него нет – одна видимость, все в мускулы ушло. Ну, я сказала, куда им идти, можешь мне поверить. Пустая, не пустая – совсем девчонка… Как она тебя отделала – еще и на голове такой синячина…

Итак, Френ не стал выдавать их. Да, он привел меня в город, защитил – хотя я до сих пор не знаю и не узнаю никогда, хватило бы у него на то смелости, не появись так вовремя Сидд. Но ссориться с остальными ему не хотелось… В конце концов, рано или поздно я уйду – а Френ останется с ними.

– Я давно здесь?

Мафальда разомкнула объятия, взбила подушку у меня за спиной, сунула мне в руки теплую миску с кашей.

– Две недели. Ешь кашу.

– Две недели?!

– Ну, пятнадцать дней, если хочешь точно. Ешь!

Каша была еще теплой – и очень вкусной.

– А Руна?

– Кто?.. А, твоя лошадь. С ней все хорошо. Отрабатывает стол и кров – повезла моего соседа в город… Надеюсь, ты не против. Спросить тебя я все равно не могла… Я и плащ твой заштопала – решила, ты против не будешь. Своим фирменным стежком – точно не разойдется. Еще кое-что из одежды починила… Кое-что пришлось сжечь. Ты несколько раз приходила в себя, но несла какую-то околесицу. Ты не помнишь?

– Нет.

Пятнадцать дней. До спасения Крисса она не дала мне даже одну ночь заночевать под своей крышей – потому что боялась осуждения соседей или, может быть, из-за собственных предрассудков… А теперь эта чужая женщина приняла меня в своем доме, лечила, кормила, мыла. Я коснулась своих волос – чистые, мягкие. Такими они не были уже давно. Пальцы наткнулись на ткань на затылке.

– Примочка из солнце-травы. Ты уже в порядке, но синяк сошел не до конца.

– Спасибо…

Мафальда нахмурилась:

– Ни к чему. – Тогда мне показалось, что она чем-то недовольна. Уже позже я поняла, что, должно быть, ее смутило выражение моего лица.

– Это я должна тебя благодарить… за Крисса.

Я осторожно отставила в сторону миску.

– Как он?

Губы трактирщицы страдальчески изогнулись, толстые пальцы судорожно вцепились в оборку на переднике.

– В порядке. – Она вздохнула и зябко поежилась, хотя в комнате было тепло. – Все наладится…

– Он вас узнаёт? – Наверное, жестоко было расспрашивать – ее плечи согнулись, как будто вспомнив о тяжкой ноше.

– Пока нет. Ни меня, ни Сидда… Надеюсь, Прют вернется домой на каникулы. Может, чего посоветует. У нас здесь нет нормального врача, гнев раздери эту дыру, но, может, Прют, она у меня умница…

– Врач здесь не поможет, – пробормотала я, снова взяв в руки миску с кашей. – Но Крисс такой маленький… Он полюбит вас заново. У него все будет хорошо.

– Может, и так. – Мафальда упорно не смотрела мне в лицо – только куда-то мимо. – Вот только… Что, если он вырастет нездоровым? Говорят, такое бывает. Если станет видеть то, чего не следует? Или… станет не таким, каким… мог бы стать?

– Вы все равно этого не узнаете. – Кажется, утешитель из меня был так себе, но я слишком редко говорила с людьми по душам. – Говорят, пустые теряют себя… Но я этого совсем не чувствую. В смысле… я не знаю, какой я была, но я точно есть сейчас. Я грущу, радуюсь… мечтаю. И я бы привязывалась к людям… если бы было к кому.

– Но ты… – Мафальда нервно потерла обтянутое фартуком круглое колено. – Ну… чувствуешь себя нормально? Тебе… не больно?

– Нет. – Я испугалась, что снова заплачу, сама не знаю почему. Столько я не плакала уже давно. – Нет, совсем не больно…

Я не стала рассказывать ей о том, сколько часов я провела, обхватив себя за плечи и качаясь, качаясь, качаясь. О том, как порой просыпаюсь от резкого ощущения потери опоры. Ночью пол подо мной как будто становится морскими волнами. Внутри все пустеет, и ветер начинает гулять в груди, как в комнатах давно покинутого дома. И тогда я чувствую боль – фантомную боль на месте воспоминаний, которые у меня забрали.

– Глаза и кожа очень чувствительны к солнцу – поэтому я стараюсь носить капюшоны или шляпы с полями, одежду с длинными рукавами. У меня и очки были, но их разби… они разбились. Кожа тонкая, легко поставить синяк… Но у многих такая. В остальном я как все. Только очень везучая… Многие, кто проходит то, через что прошли я и Крисс, не выживают. Я слышала, девять из десяти.

– И ты видишь… всякое.

– Да. Если бы не видела, не смогла бы помочь Криссу. Но не все пустые что-то видят. Бывают и другие… побочные эффекты. Ну а то, что белые волосы, что лицо меняется… Некрасиво, да, но…

– Не так уж некрасиво, – сказала вдруг Маффи. – Сначала, когда тебя увидела, подумала: Отпустивший, страшненькая какая. А сейчас… присмотрелась, наверное. И вроде ничего. Смотреть можно. Да ты ешь кашу. С голодухи красоты точно не прибавится, поверь мне.

И я взялась за ложку.

* * * *

Я прожила у Мафальды еще почти целый месяц – нога заживала медленно и плохо. Честно говоря, бывали дни, когда мне хотелось, чтобы нога не зажила вовсе.

Это было все равно что жить в семье, в собственном доме. Сидд ко мне совсем привык – сыпал вопросами о том, каково быть пустой, о том, что мне довелось увидеть в дороге. Кажется, в глубине души он даже завидовал тому, что я, такая юная, странствую одна, со мной то и дело происходят приключения – то, что ему таковыми казалось. Завидовать было нечему – но я радовалась, что в кои-то веки мне есть кому рассказать свои истории – все, кроме самой первой. Про Никто.

В доме было два входа: тот, что вел в трактир, и другой, черный ход, – с высоким трухлявым крыльцом, которое давным-давно пора было отремонтировать. Как я поняла, раньше использовались оба. Теперь, с моим появлением, черный ход притих, как древнее чудище в пещере, затаившееся до поры до времени. Говардс и Смайлс в трактир больше не заглядывали. А вот Френ приходил – каждый раз приносил с собой букет цветов, которые собирал неподалеку. Желтые петушки с кудрявыми лепестками, душистые молочники с длинными белесыми пестиками, алые полюби-меня. Он заворачивал их в большие зеленые листья, и так же, завернутыми, Мафальда ставила их в глиняный горшок на полке под большим зеркалом с заложенными за темную раму пожелтевшими открытками.

– Спасибо, дорогуша, – говорила она, и выражение лица у Френа делалось таким, словно он был котом, которого взяли с улицы в дом.

Наверное, знал бы он, что его решение спасти ребенка и меня обернется такой признательностью Мафальды, с самого начала схватил бы нас в охапку и примчал сюда, не тратя времени на споры.

Чтобы угодить ей, он стал держаться со мной так, словно я – член семьи или по меньшей мере дальняя родственница. Улыбался и кивал мне при встрече и иногда оставался на ужин, несмотря на то что я тоже сидела за столом.

Крисс привязался ко мне сильно и по-настоящему. Может, он чувствовал во мне что-то родственное?

Даже спустя месяц он оставался абсолютно равнодушным к Маффи. Она купала его, кормила, часами пыталась развлекать игрушками, от которых прежде он был без ума. Крисс хмурился, сжимал кулачки. Он напоминал крохотного старичка. Его светло-розовые глаза смотрели сквозь Мафальду. Это приводило ее в отчаяние. Так же равнодушен он был к Френу и Сидду.

Зато, завидев меня, он сразу начинал улыбаться и гулить. Его белое личико переставало выглядеть отстраненным. Я играла с ним – Мафальда дала мне деревянного петушка, кожаный мячик, лаковую повозочку с крохотным ватным коньком, все его любимые игрушки. Наверное, надеялась, что они помогут пробудить в нем утраченные воспоминания.

Думаю, вначале она приютила меня, чтобы уязвить Говардса. Но постепенно – и, наверное, Крисс сыграл в этом не последнюю роль – она стала действительно хорошо относиться ко мне. Я почувствовала разницу – как будто из прохладного подземного ключа выплыла в нагретую солнцем воду. Может, кто-то другой, избалованный любовью, этой разницы и не заметил бы… Но не я.

Вечерами я плавала в этом тепле, в ароматах заваренных трав и ягодного отвара. Мы собирались у очага после закрытия трактира. Маффи домывала посуду. Кипел чайник. Крисс сидел со своим деревянным петушком у камина, бездумно глядя в огонь. Рядом, в кресле, Френ раскуривал трубку, любуясь на Мафальду – на ее раскрасневшееся от работы лицо, прилипшие ко лбу рыжие пряди. Каждый вечер он предлагал ей помощь, и каждый вечер она фыркала и отмахивалась, а он с удовлетворенным видом откидывался в кресле. Кажется, ему тоже нравилось воображать, что он здесь – дома.

Я рассказывала, как встретила в дороге банду артийцев, пересекших границу ради грабежа, как ускользнула от патруля блюстителей, принявших меня в темноте за вражеского лазутчика. Про то, как спасла от браконьеров очень большого волка и как он шел за мной еще несколько дней, по вечерам подходя очень близко к костру, а потом однажды отстал. Про то, как однажды я обнаружила, что в большом доме на холме в Липте засел призрак, который сводил с ума всех потомков именитого рода, живших там… Про то, как я – тогда я была еще неопытна – предложила семье свою помощь, а они выгнали меня из города.

Я не рассказывала ни о Никто, ни о том, как доверялась тем, кому не следовало. Мне не хотелось, чтобы меня жалели.

Глаза Сидда и Френа одинаково сверкали, когда я говорила о чем-то интересном или опасном, и они то и дело просили подробностей.

Однажды, когда их не было рядом, я осмелилась спросить у Мафальды, не хочет ли она выйти за Френа замуж. За него или еще кого-то из ухажеров, постоянно крутившихся рядом с ней в трактире. В ответ Мафальда расхохоталась и хохотала так долго, что мне стало неловко.

– Ну что за ерунда, – сказала она, отсмеявшись. – Ты же видела их в деле. Этих смельчаков… Так о чем разговор? Чтобы я отдала кому-то из них трактир, себя и своих детей в придачу? Да никогда в жизни, гнев их раздери. Для женщины нет ничего важнее ее детей и ее дела – кто считает иначе, хлебнет в жизни горя, попомни мои слова, Лекки.

Она не смогла привыкнуть к «Лекре» («Это и не имя вовсе!») и переименовала меня по-своему.

Спустя неделю после того, как я очнулась, вернулась из города Руна. Сесть в седло я пока все равно не могла, поэтому лошадь продолжила работать на Маффи – развозить заказы вместо Черныша, которому давно пора было уйти на покой.

Когда моя нога стала заживать, Маффи заявила, что мне нужно заняться делом, чтобы быстрее поправиться, и я стала помогать ей в таверне. Мыла тарелки, мешала суп в огромном котле, резала овощи для летнего салата, отжимала домашний сыр.

Днем мне не было места в таверне. Жители городка приходили сюда поесть и обменяться сплетнями.

– Сама понимаешь, слухи начнутся: у нее еду готовит пустышка… Оно, конечно, многие продолжат ходить – больше некуда… Но лишние проблемы нам ни к чему.

«Лишние проблемы». Маффи ничего не говорила о тех проблемах, что уже приобрела, приютив меня, но я прекрасно понимала, что они есть. Кольцо молчаливого – пока – неодобрения наверняка сжималось вокруг Мафальды. Сколько оставалось времени – месяц? Две недели? Неделя?.. До того, как маленький дом с таверной превратится в крепость в осадном положении?

В каком-то смысле Мафальда была воительницей всю свою жизнь. Родившей пятерых – и похоронившей двоих – детей, железной рукой державшей трактир, не вышедшей замуж, несмотря на обычаи, осуждение женщин и осаждавших ее ухажеров. Она рассказывала, что в юности была красавицей. По мне, она ею и оставалась – несмотря на седые пряди в рыжих волосах.

– Его звали Виккор, – рассказывала она мне, бесконечно мучая гибкое белое тесто на сосновой доске. – Он приехал из соседнего города, совсем рядом с границей. Приметил меня – только, думаю, мое хозяйство ему понравилось даже больше. Он был поставщиком рыбы, а мне как раз нужен был подходящий. Хороводили с ним вокруг да около – и настырный был, гнев его побери! Я ему говорю: привезешь хвостовника с меня ростом – подумаю. Привез! Когда мы его выпотрошили, все окрестные коты еще две недели жили в нашем дворе – одурели от рыбного запаха и потрохов и лежали, как будто их самих там потрошили. Ну, он опять ко мне. Я говорю – молодая тогда была – перепляшешь, подумаю. Вся улица собралась глядеть. Как он плясал! Искры у него из-под ног летели. На что я была плясунья, я его не переплясала.

– Неужели он совсем не понравился?

– О, еще как понравился, Лекки, можешь мне поверить. Хорош собой, молод, силен – да и дела у нас сочетались… Он рыбу поставляет, я готовлю… Все, что я ни просила, делал – и отговорок не осталось… За нашей войной уже весь город следил – нельзя было не сдержать слова. Наконец сговорились: заключаем контракт на поставки на несколько сезонов вперед, а потом играем свадьбу. Вит – это наш служитель в храме – ох и рад был. Я ему как кость поперек горла – с тех самых пор, как Прют родилась, а мужики продолжали из-за меня драться. Все пытался сочетать меня законным браком, хоть бы с жабой. В назначенный день у храма все собрались… Жених принес огромный букет крестовника – и где только нарвал?.. Ты неправильно управляешься с тестом. Шире движения, шире… Вот так. Теперь сносно.

– И что было потом?

– Я пришла с Прют, ну и говорю: раз жених меня с дочкой берет, пусть покажет, что сможет стать ей отцом. Сунула ему девицу в руки – она тогда еще в пеленки делала. Она ну реветь! Он ее – успокаивать. И так, и эдак… Козу делал, улюлюкал… Ну и дурацкий у него был вид, у бедолаги. – Мафальда показала, какой именно у него был вид, и я не удержалась – хихикнула.

– И что, так и не успокоил?

– Нет, конечно. Я сунула ей в пеленку острого перца – где ей было успокоиться? – Мафальда хохотала так, что не засмеяться вместе с ней было невозможно. – Пришлось ему убираться ни с чем. А мне что – договор на рыбу уже был подписан.

– Но он же понравился? – спросила я. – Тогда почему?..

– Именно поэтому! – Она наставительно подняла палец в муке. – Понравится кто-то – дашь ему себя поймать. А кто бы тебя ни поймал… ты все одно в ловушке.

Я промолчала, но про себя подумала: хорошо, когда кто-то мечтает тебя поймать.

Да, Мафальда могла превратить трактир в крепость – и эта крепость, видит Отпустивший, устояла бы даже перед самым сильным войском. Рано или поздно это должно было случиться – и она готовила оружие, расставляла по бойницам ведра с горячей смолой и своих стрелков: Френа, Сидда, еще нескольких горожан, которых со временем посвятила в тайну Крисса.

Крепость устоит – потому что Мафальда, которая привыкла добиваться своего, собиралась защищать сына, кем бы он ни стал, несмотря на то что она сама еще не могла знать этого точно. Мне бы очень хотелось быть одним из ее бойцов, встать с ней плечом к плечу за частоколом из презрительных взглядов, острых слов и непоколебимой твердости… Но я прекрасно понимала, что буду открытым флангом. Никого я не могла защитить – потому что сама нуждалась в защите.

Спустя почти два месяца после событий на горе Мафальда сказала – мы с ней как раз нарезали для утренних пирогов целую гору душистых зеленых яблок:

– Ты можешь остаться, Лекки. Если хочешь… оставайся здесь. Работа для тебя найдется. А эти… привыкнут. И к тебе привыкнут, и к Криссу, никуда не денутся.

Комок подкатил к горлу – так сильно мне хотелось остаться.

– Спасибо, Мафальда. Вы… так добры ко мне. Я этого не забуду. Но у вас и так проблем хватает… Я знаю. К тому же мне нужно двигаться дальше. Не могу я остановиться.

Она ни на мгновение не перестала резать – деловито, как дятел, стучал нож, кроша яблоки в ароматную начинку для пирога.

– Ты правда думаешь, что найдешь того, кто это с тобой сделал? Лекки… Надмагия и все, что с ней связано, преследуется законом. Люди, которые могли совершить такое… хорошо прячутся.

– Женщина в красном…

– Никому особенно не мешала. – Горечь в ее голосе не вязалась со спокойным выражением лица. – Мы близко к границе… Патрули и блюстители из центра до нас не доезжают. А местным куда проще было делать вид, что это просто очередная травница, которая делает запрещенные операции. Справедливости ради… – Маффи на миг остановилась, сунула палец в доходящее рядом в кадушке тесто. – Никто и вправду не знал, что именно она делает. Догадывались, что дело нечисто, но связываться никому не хотелось.

– Я видела такое и раньше, в других городах. Обычно, если тех, кого подозревают, не сдают властям сразу… то люди делают вид, что ничего особенного не происходит.

– Ну, ясное дело. Если что-то и выяснится, проще сделать вид, что ни о чем знать не знал. Лекки… Ты говорила о себе. Своих путешествиях… Думаю, ты рассказала не все…

В комнате стало прохладно, несмотря на жар от печи, – я зябко поежилась.

– …И все же достаточно. До сих пор твои поиски ни к чему не привели. У тебя нет даже новых слухов, чтобы понять, куда двигаться дальше. Зачем бродить по дорогам вслепую? Не отворачивайся, послушай меня. Я кое-чего в жизни понимаю. До сих пор тебе везло. Но если продолжишь в том же духе, рано или поздно тебя убьют. Да, убьют – чтобы ограбить или просто потому, что ты – пустая. Заслуженно, незаслуженно… Таких, как ты, не любят. Доказывать что-то миру бесполезно – мир не изменится. Но ты можешь измениться – ради того, чтобы выжить. И, может быть, даже стать счастливой.

– Спасибо, – прошептала я. Я не ожидала, что она будет отговаривать меня, и не была к этому готова. Думала, просто вздохнет с облегчением – просто сделает вид, что ей жаль. – Но я хочу поехать в Уондерсмин. Та женщина упомянула Малли Бликвуд… Я хочу ее найти.

– Ясно. – Нож снова пустился прыгать по доске. – В столице слухов как у кошки блох. Но столица – не наша дыра. Там для любой девчонки опасно… – Мафальда покачала головой. – Власть в городе сейчас полностью в руках Слепого Судьи. Даже храмы его опасаются… правитель дал ему полную свободу действий. А Слепой Судья делает все, чтобы очистить Уондерсмин от надмагов. Может, той, что ты ищешь, уже нет в живых. Пустую там, должно быть, и не тронут… Уверена, что готова рискнуть?

Я ничего не могла ответить – только кивнула. Мне очень хотелось рассказать ей о Никто, о том, что, если остановлюсь в своих поисках, получится, что я подвела его понапрасну, – но рот будто льдом сковало.

– Дело твое. – Мафальда резким движением ножа отправила горку яблок в тесто. – Когда собираешься отправиться?

– Завтра. – Я боялась, что, если задержусь еще, не смогу заставить себя уехать.

– Хорошо. Завтра сосед едет в Гарт-Бул, сможешь доехать туда с ним вместе. Хоть часть пути, да безопаснее…

– Мафальда… Я хочу кое-что рассказать. Это про Говардса, Смайлса и того, третьего… Не подумайте, что я хочу испортить им жизнь или что-то вроде того… Но, думаю, это может быть важно – для Крисса.

Крисс, возившийся рядом с нами на полу, поднял голову и загулил. Мафальда улыбнулась – радовалась, что он откликнулся на свое имя.

Сейчас он играл с клубками шерсти из большой корзины. Осторожно, по одному, доставал их и ровными рядами раскладывал на полу. Затем, некоторое время полюбовавшись на творение своих рук, так же медленно и осторожно, словно клубки могли укусить, по одному укладывал их обратно.

– Раньше они ему нравились, – вздохнула Маффи, поймав мой взгляд. – Катал их по всей комнате, как котенок…

– Они и сейчас ему нравятся.

– Да брось. – Она с досадой дернула головой. – Так что там с Говардсом и его дружками?

И я поведала о том, как мужчины обсуждали, не оставить ли в лесу меня – да и ребенка тоже. На протяжении всего моего рассказа Мафальда, не останавливаясь, мешала тесто с яблоками – изредка меняя направление ложки, как будто вместе с тем меняя и направление мыслей. Она выглядела спокойной и, когда я закончила, кивнула:

– Я так и думала, что случилось что-то вроде этого… Хотя не ожидала, что им хватит подлости бить девчонку. Хорошо, что рассказала. Но не беспокойся… Больше они здесь никому вреда не причинят.

Что-то в ее голосе подсказывало, что развивать тему не стоит.

– Что же до тебя, Лекки… Раз решила ехать – езжай. Под Уондерсмином живет Прют. Учится на врача в университете… Остановишься у нее.

– Мафальда, я…

– Без разговоров. – Прозвучало это зловеще, и я впервые подумала, что в отношениях с матерью бывает не только ласка. – Если узнаю от нее, что ты не приезжала… лучше тебе не попадаться мне на глаза. Понятно?

Не дождавшись ответа, она продолжила:

– Не подумай, что это ради тебя, дорогуша. За Прют тоже присмотр нужен – уже несколько месяцев в столице! В письмах говорит, что все прекрасно, но что еще можно написать родной матери?

– Вы что, хотите, чтобы я за ней шпионила?

– Ни в коем случае! – Маффи закатила глаза. – Просто убедись, что с ней все хорошо, присматривай, пока будешь у нее жить, а если что не так – сразу напиши мне.

– Звучит как…

– Гнев раздери, если мне есть дело до твоих умозаключений, Лекки. – Маффи накрыла тесто деревянной крышкой. – Есть и еще одно дело… Расскажи Прют о том, что случилось. Расскажи о Криссе. Прют задержали по учебе – так она, во всяком случае, утверждает… Домой она приедет нескоро. Я передам с тобой письмо – почтой не хочу. Ты поняла меня?

Я медленно кивнула.

– Ты, я знаю, веришь, что медицина делу не поможет… Но Крисс – ее брат. Если есть способ, она его найдет. Если же ты найдешь способ…

Я коснулась ее руки – это было страшно, потому что я не привыкла касаться кого-то, но Маффи крепко пожала мою ладонь в ответ.

– Я вернусь и расскажу все, что узнаю. Клянусь.

– Не сомневаюсь. Но, Лекки, не лезь туда, куда не следует, – ни ради него, ни ради себя.

Я уткнулась лбом ей в плечо – здорово все же знать, что тебя не оттолкнут. Она чмокнула меня в лоб, как могла бы мать, – лоб перепачкался в муке, и от нас обеих теперь пахло яблоками.

– Возвращайся, если тебе некуда будет идти… Пустых ведь сейчас не трогают… по закону. А что до мужиков… К тому времени, как вернешься, я здесь наведу порядок, будь спокойна.

– Не сомневаюсь. – Я старалась запомнить то, как она сказала: «Возвращайся, если тебе некуда будет идти».

Может, когда я уеду и перестану быть ее проблемой, Маффи только порадуется, что не отговорила меня. И все равно теперь я узнала это чувство: мне есть куда вернуться.

– И еще кое-что. – Маффи сдула с лица прядь волос, подошла к стенному шкафу и достала из выдвижного ящика знакомую папку – кожаную, стянутую светлыми шнурками. Шнурки, правда, теперь изрядно потемнели – видимо, после валяния в грязи.

– Мои бумаги! Я думала, пропали…

– Ну, часть совсем расплылась. Говардс их на улице оставил, а я собрала. И высушила перед огнем, пока ты валялась наверху. Убрала сюда, чтобы Сидд не утянул… и все забывала отдать.

Я провела по папке ладонью – теплая, как будто кто-то долго грел ее в ладонях. Отряхнула муку об штаны, чтобы не перепачкать страницы. Чего-то действительно не хватало – но большая часть была тут…

– Светишься, как собака, у которой хозяйка стала за фигурой следить, – сказала Маффи, подозрительно хмурясь. – Что это?

– Вы не смотрели?