Текст книги "Пустая"

– Вот еще! Я в чужие бумаги не смотрю. Не приучена, знаешь ли. – Вид у нее был оскорбленный, и я поежилась. Сложно общаться с людьми, когда совсем этого не умеешь, – никогда не знаешь, где ошибешься.

– Извините…

– Ну ладно, первые несколько страниц просмотрела. Не думала, что ты религиозна. И эти списки… Прют понравится.

– Я не… Это про другое.

«Давно пора было сжечь эту ерунду, да-да-да».

– А что до списков… У пустых со здоровьем бывает неважно. Если мне удается узнать что-то новое про травы – записываю. Чтобы… жить дольше. Если вдруг когда-нибудь… Но вы не переживайте, – поспешно добавила я. – Я же говорила, что везучая. Даже от яда вы меня вылечили. И Крисс тоже везучий – ведь у него есть вы. Мы оба будем в порядке, с травами или без.

Мы помолчали – только гулил Крисс, шипела сковородка на огне и доносилось издалека храмовое пение, а потом Мафальда коснулась моего плеча:

– Ни один человек не знает, суждено ли ему дожить до старости. И никто, даже правитель, не может купить здоровье ни за какие деньги. – Мафальда охнула. – Заболтались. Пирогам давно пора в очаг! Живее, Лекки, живее.

И мы принялись за работу.

Глава 4
Зеленые огни

Я отправилась в путь на следующий день, рано утром. В горах снова разливался туман – как молоко из кувшина. Воздух был очень прозрачным, и мир казался четче, резче обычного – словно контуры всех предметов прочертили остро отточенным карандашом.

Занавески на некоторых окнах подрагивали – скорее всего, некоторые жители города проснулись пораньше специально, чтобы поглазеть на меня и Маффи.

Я пыталась убедить ее оставить Руну себе – в благодарность за помощь, но она только отмахнулась. Я говорила, что в каком-то смысле с Руной мне даже опаснее – хорошая лошадь привлекает внимание, но Мафальда на это не купилась.

Снаряжала меня в путь весь вечер – отдала старые сумки на ремнях и набила их таким количеством сушеных яблок и грибов, сухарей, вяленого мяса и рыбы – видимо, из поставок бедолаги Виккора, – что хватило бы на несколько недель. Фляги наполнила питьевой водой. Почти всю мою одежду, оказывается, она сожгла в печи – остался только черный плащ с большим капюшоном, скрывающим лицо.

– А что ты хочешь? – пробурчала она. – Иногда проще выбросить, чем починить.

Так что уезжала я одетая Мафальдой. Темно-серые узкие штаны и такая же кофта, а поверх еще широкая шерстяная юбка до колен – все принадлежало когда-то Прют. Судя по всему, она была гораздо выше меня. От юбки я пыталась отказаться, но Мафальда была непреклонна:

– Нечего, нечего. Пустая или нет, а ты – девушка. И не надо об этом забывать. К тому же в ней теплее.

Юбку я решила снять сразу, как окажусь от Маффи подальше. Не хотелось расстраивать ее, объясняя, что в дороге лучше не акцентировать внимание на том, что ты – девушка.

Кроме того, Мафальда отдала мне собственные старые, но крепкие сапоги, а еще – пару смен белья, длинный полосатый шарф – в желтую, красную и белую полоску, похожий на лесную змею, и шапку – ярко-желтую, не подходящую для тракта, но и об этом я ей говорить не стала.

Она не взяла с собой Сидда и Крисса провожать меня до ворот. Френ тоже не пришел, но Мафальда передала от него пакет мятного чая, коробку патронов – и наилучшие пожелания.

– Не захотел, чтобы на него таращились, – фыркнула она, демонстративно обнимая меня перед тем, как распрощаться. – Ну и Отпустивший с ним.

– Спасибо, – прошептала я ей на ухо, обняв ее в ответ крепко-крепко, и она похлопала меня по спине:

– Удачи тебе. Помоги Криссу… и себе, если сможешь. Напиши сразу, как доберешься. Передай письмо и пакет Прют, не забудь… И – если что-то пойдет не так – возвращайся. Я тебя понимаю, Лекки, поверь. Счастье не важнее гордости… А вот жизнь – важнее. Пожалуйста, не забывай об этом.

Я знаю, что она смотрела мне вслед, когда я уезжала, – но, как бы ни было трудно, я не стала оборачиваться.

* * * *

Несколько часов мы с соседом Мафальды ехали вместе, но у указателя на Гарт-Бул его черный мерин повернул налево, а мы с Руной – направо.

Припасов теперь должно было хватить до самой столицы, а лишний раз пересекаться с людьми не хотелось. Долгие недели в доме Мафальды расслабили меня, заставили на время забыть о том, что любой человек может оказаться опасен. Пообщайся с хорошими людьми немного, и быстро размечтаешься, что и остальные такие же. Я это понимала – и потому решила держаться вдвое осторожнее обычного.

Я сверилась с картой сразу после указателя. Двигаться по главному тракту не хотелось. Одинокая путница на лошади, да еще и с сумками припасов, – лакомый кусочек для большой дороги, которая привыкла пережевывать и выплевывать недостаточно осторожных. Поэтому я решила двигаться по Лиловой дороге – предстояло сделать небольшой крюк, огибая невысокую горную гряду, но дальше двигаться параллельно главному тракту.

Большую часть пути ехать предстояло вдоль леса, а в лесу всегда можно спрятаться и устроиться на ночлег. Именно так я и решила поступить перед тем, как идти на Лиловую дорогу, – уже начинало темнеть. Если все пройдет гладко, то через пару-тройку дней пути я должна была снова вернуться на главный тракт у городка под названием Минта. От Минты можно было двигаться по тракту – дальше от границы, чаще бывают патрули, а значит, и ехать безопаснее.

Итак, два дня – ну, самое большее три – по Лиловой дороге, затем с неделю по главному тракту, и я наконец окажусь в столице!

Но с самого начала все пошло не так, как я ожидала.

В первую же ночь на тракте я проснулась от тихого пения. Открыв глаза, я не сразу поняла, что происходит. Надо мной мерцали звезды, вокруг гудел лес, колыхались под ночным ветром светлые цветы. Пахло странно – к запахам гор и ночи примешивался другой, пряный, сложный – похожий на него я ощущала в доме на пике Кошки.

Пение не смолкало – высокое, прозрачное, нечеловеческое, без слов… Я не сразу поняла, что поет мир вокруг. Пели звезды – жемчужные, холодные, пели прозрачные ночные цветы, и камни под слоем прошлогодней хвои, и стланик, и сама земля.

Запах, струившийся вокруг, был запахом надмагии – это она поднималась отовсюду, пела, сияла, взывала ко мне. Я хотела достать из кармана синее стеклышко, но пальцы не слушались. Я была как будто в сонном оцепенении и не могла пошевелиться.

Надмагия звала меня – значило ли это, что в прошлом я имела к ней отношение? Может быть, была надмагой? Эта мысль поразила меня, и мне захотелось плакать, но слез не было. Может быть, колдовство гор не отпускало меня? Или это был только сон?

Мысли путались, и вскоре я уснула глубоким крепким сном, а наутро так и не смогла понять, снилось мне это или нет.

* * * *

Лиловая дорога – названная так, видимо, из-за моря люпинов, растущих вдоль обочины, – выглядела забытой. Обочины заросли высоким колючим кустарником и травой мне по пояс. Слева – горы, не такие высокие, как пик Кошки, но достаточно высокие, чтобы сорвавшийся сверху камень мог убить зазевавшегося путника. Справа – лес, хвойный, темный. Стволы деревьев увивал плющ с какими-то серыми, будто присыпанными пылью листьями, похожий на паутину. Сама дорога, покрытая колдобинами, ямами и рытвинами, с крупными булыжниками, была как минное поле для всадника. Ехать предстояло медленно, чтобы не подвергать Руну опасности. Кажется, она тоже это поняла, потому что громко вздохнула и встряхнула гривой, стоило нам ступить на Лиловую дорогу сразу за проржавевшим указателем. С указателя в сторону гряды спорхнула ворона. Руна тонко заржала и повернула голову, посмотрела на меня укоризненно.

– Сейчас. – Пальцы были скользкими от пота. – Сейчас. – Синее стеклышко, которое я забрала с собой, как живое, рвалось из пальцев, когда я подносила его к глазам.

Ничего. Только слабое розоватое мерцание среди деревьев. Следы призраков?

– Когда-то здесь была битва, – объяснила я Руне. – Погибли люди… Много людей. Здесь, у границы, было много сражений… Война, понимаешь?..

Но Руна не желала ничего понимать – плясала под седлом и прядала ушами, как будто отгоняла невидимых мух.

– Извини, – прошептала я, и мой собственный голос показался слишком громким. – Но по главному тракту будет еще хуже… Наверное.

Лошадь недоверчиво всхрапнула, но двинулась вперед. Чтобы отвлечься, я продолжала говорить с ней:

– Не бойся. Никакой засады здесь нет и быть не может… Тут, кроме нас, никто и не ездит. Если разбойники и сидели тут в засаде, они давно умерли от голода или скуки.

Кажется, Руну успокоили звуки моего голоса, потому что она пошла пободрее. А вот мне было неспокойно. Воздух был каким-то разреженным, как перед грозой, вот только, судя по небу, дождем и не пахло.

Несколько часов мы двигались вперед без происшествий, и постепенно я немного расслабилась, хотя тревога осталась где-то под кожей, как память о недавней боли.

Я старалась не поддаваться тревоге – вместо этого вспоминала Мафальду, Крисса, Сидда, гадала, какой окажется Прют – примет ли меня? Мне не хотелось навязываться незнакомке, поэтому отчасти я даже надеялась, что она сразу выставит меня вон.

Начинало темнеть, и стоило подумать о ночлеге.

Руна продолжала неохотно идти вперед, но как раз тогда, когда я размышляла о незнакомой студентке, вдруг заартачилась.

– Тише, тише…

Фигуры возникли одновременно перед нами и позади нас, еще несколько двигались сбоку, и все новые и новые появлялись из леса.

Дрожащими пальцами я нащупала револьвер. Приземистый мужчина со шрамом поперек лица отделился от остальных. Выглядел он так, что, если бы в театре искали актера на роль главаря бандитской шайки, его бы взяли тут же, без прослушивания. Одет он был в камзол армии артийцев, запачканный подозрительными бурыми пятнами. Его люди приблизились, вышли из тени леса, и стало видно, что и они тоже одеты в артийские камзолы. Но на артийцев они совсем не были похожи – светлая кожа, русые или светлые волосы, как у большинства местных деревенских.

– Ну-ка, что тут у тебя, парнишка? Никак, оружие?.. Давай-ка, не глупи, без резких движений… – Он откашлялся, как будто вспомнив о чем-то, и заговорил новым голосом, замогильным, зловещим: – Ни один треклятый бирентиец не ступит на эту обагренную артийской кровью землю…

Его спутники, окружившие нас с Руной, оказались главарю под стать. Перепачканные мукой или белой пылью и чем-то бурым – видимо, это должно было выглядеть как кровь, в военном рванье… Мне не нужно было синее стекло, чтобы понять сразу: призраками здесь и не пахнет. Это были люди, притворявшиеся призраками, – что куда опаснее. И все же я быстро посмотрела в стеклышко, зажатое в потной ладони, – окружившие меня действительно были людьми.

Где-то за ними, впрочем, маячил-таки один артиец, отрешенный, полупрозрачный, – единственный настоящий призрак, видимо, прибившийся к знакомым камзолам. Сомневаюсь, что лжеартийцы знали о его присутствии.

– Давай, парень, поживее. – Главарь сделал еще шаг к Руне. – Не заставляй нас повторять… Брось револьвер.

Их было больше – если начать стрелять, добром для меня дело точно не кончится. Но бросать револьвер я не стала – вместо этого медленно вложила его обратно в кобуру, демонстративно громко щелкнула кнопкой.

– Я просто мимо проезжал. – Я постаралась, чтобы голос звучал ниже. – И не хочу неприятностей…

Слишком поздно сообразила, что лучше было притвориться напуганной, поверившей в их ложь.

– Сдается мне, – сказал главарь, – парень нас не боится… Сними-ка капюшон, малец. Что стесняешься, как девица?

Они засмеялись.

Ладони вспотели сильнее обычного – синее стеклышко выскользнуло из пальцев, с глухим стуком упало на землю, в мягкие объятия палых листьев.

– Ну, хватит уже. – Главарь мертвой хваткой вцепился в уздечку Руны. Не вырваться. – Последний раз повторяю: снимай…

Зловещий, нечеловеческий вой со стороны леса заставил его осечься. Его люди зароптали и отступили к лесу – на пару шагов, как тараканы, завидев луч света в щелке приоткрытой двери.

– Что это, ребята? А?..

Больше голос главаря не звучал замогильно. Вой повторился – высокий, переливистый, не похожий ни на волчий, ни на человеческий. И кроме воя появились зеленые огни. Зародившись в глубине леса, в самом сердце переплетения темных ветвей, они приближались – неумолимо, ровно.

– Берд, я такого раньше не слышал, – теперь говорил кто-то из-за плеча главаря, так и оставшийся для меня невидимым, неразличимым в толпе одинаковых рваных камзолов. – Что это такое? Гнев…

Вой снова повторился – гораздо громче, страшнее, чем в прошлый раз, теперь он был просто оглушительным. К вою присоединился новый звук – треск ломаемых веток. Что-то огромное, чудовищное ломилось к нам навстречу сквозь лес.

Медведь? Горный барс? Волк? Никто из них не мог издавать такого жуткого воя. И зеленый свет…

Руна всхрапнула, тонко заржала, и главарь отдернул руку от уздечки.

– Ну его к Гневному, ребята, – нервно сказал он, явно пытаясь сохранить достоинство перед своими людьми. – Игра не стоит свеч… Валим, валим! Бросьте этого дурачка, все равно ничего у него нет…

Вой был совсем рядом, и самообладание ему изменило.

Миг – и его людей как ветром сдуло. Остался, наверное, только призрак – равнодушный, отрешенный, уже не боявшийся в этом мире ничего и никого.

Я выхватила револьвер из кобуры, скользнула по боку Руны вниз. Я шарила в листве, ища синее стекло, когда вой поднялся на немыслимую высоту, а луч зеленого света ослепил меня. Руна не выдержала – тонко заржала и кинулась прочь, не разбирая дороги. Я еле успела стряхнуть с левого запястья петлю уздечки – или она поволокла бы меня по кочкам и камням.

Мои пальцы как раз сжались на стеклышке, когда треск веток стал очень громким и он ступил на дорогу из-под защиты деревьев.

В руках он держал большой фонарь с зеленым стеклом. Высокий – выше меня на голову, не меньше, и очень тощий. Молодой – с виду лет двадцать или меньше. Огненно-рыжеволосый – прежде я не видела настолько рыжих людей. Его голова была словно объята пламенем кудрей, а лицо так густо забрызгано веснушками, что трудно было разобрать черты. Глаза зеленели, как плющ, – их цвет был различим даже в сгущающихся сумерках. На шее, прямо под подбородком, кривой шрам. Одет незнакомец был хуже меня – в куртку и сапоги не по размеру, штаны, испачканные травой и землей, свитер, оборванный по краю. За плечами – огромный, туго набитый мешок.

И, несмотря на это, я вдруг ощутила укол зависти. Незнакомец был таким ярким, солнечным, полным жизни. Может, и я была такой, пока у меня это не отняли.

Некоторое время мы с ним молча смотрели друг на друга, а потом он широко улыбнулся. Такой улыбки я тоже прежде ни у кого не видела – как у мальчишки, замышляющего шалость.

– Можешь снять капюшон. Я тебя уже видел.

– Вот как? – Я не убирала руку с револьвера – на всякий случай.

– Ага. – Новый знакомый, наоборот, демонстративно заложил руки за спину, как богатый бездельник на набережной. – Следил за тобой большую часть дороги… Извини за лошадку. Подумал, что выручить даму в беде важнее. Забавные ребята, правда? Пытаться сыграть на чужих суевериях – и при этом быть настолько суеверными идиотами.

– Спасибо. – Новый знакомый вел себя мирно, и, поколебавшись, я сняла капюшон. Рыжий присвистнул:

– Ого-го! Извини. Я видел, что ты пустая, конечно… Но вблизи всегда интереснее. Можно потрогать твои волосы?

– Что? Нет!

– Извини. – Он с удрученным видом покачал головой. – Вечно я начинаю знакомство не с того конца. Меня зовут Сорока. Приятно познакомиться, сестренка. – Он неожиданно изящно поклонился. – А как можно называть тебя?

– Ле… Алисса.

– Алисса – прекрасный выбор, – Сорока щелкнул фонариком, и зеленый луч погас. – Алисса, очень славно стоять здесь вот так с тобой, но как насчет того, чтобы убраться с дороги? Те ребята ведь и вернуться могут. У меня найдутся чистая вода, стол и кров для одинокой путницы вроде тебя. – Он встряхнул своим необъятным мешком. – Что скажешь?

– Руна… Моя лошадь…

– Пешком ее все равно не догнать, сожалею. Все твои вещи с ней, да?

Я кивнула. В первый момент я так испугалась за нее, что совсем об этом забыла.

– Нда, ситуация так себе. Ну, утро вечера мудренее. Идем? Может, она нас сама найдет. А если нет – утром ее точно проще будет отыскать, чем сейчас. Темнеет.

Он был прав – темнота сгущалась стремительно, как обычно бывает в горах. Мои спички – как и многое другое – остались в сумках, притороченных к седлу на Руне. При себе – в небольшом рюкзаке за плечами – были только деньги, записи, пара носков и еще кое-какие мелочи. Явно недостаточно для ночевки в горах. Но и идти с незнакомцем – пусть даже спасшим меня – не слишком хотелось.

Сорока заметил мои колебания.

– Я тебя пальцем не трону, слово благородного разбойника.

– Прости, но я не привыкла доверяться на дороге… Спасибо, что помог, но я лучше пойду дальше одна.

– Ого-го! Смело! – Он рассмеялся – и с виду вовсе не был опечален моим отказом. – Это очень разумно – не доверять первому встречному. Но дело в том, что я помог тебе не просто так. Мне есть что предложить – или, если хочешь, о чем попросить. Услуга за услугу, м? А если не захочешь помочь – утром распрощаемся.

Я переложила синее стеклышко из одной ладони в другую – оно стало совсем скользким от пота.

– Ну, давай, Алисса! Было бы очень нелепо рискнуть, чтобы спасти тебя, а утром найти твой замерзший труп. Погода портится – чувствуешь запах снега?

– Сейчас лето.

– Ага. А это горы.

Поколебавшись, я кивнула. Идти всю ночь я точно не смогла бы. Кроме того, Руна привыкла проводить ночи у моего костра. Что, если она увидит костер Сороки и догадается прийти к нему?

– Верное решение. – Он с облегчением кивнул и качнул своей лампой. – Идем.

Следуя за ним, я думала о Мафальде, Сидде, Френе. В каком-то смысле это они виноваты в том, что я следую за незнакомцем. Костер, страхи, Руна – только отговорки. Правда в том, что теперь мне хотелось доверять людям.

Мы углубились в лес. Путь нам преградило поваленное бурей дерево. Сорока подал мне руку – очень теплую и твердую – и помог перелезть через него. Потом мы перешли через ручей – неглубокий, но быстрый и, судя по виду, очень холодный – от одного взгляда на воду и поднимавшийся над ней жемчужный пар заломило зубы.

– Вот и чистая вода, – сказал Сорока. – Я же говорил.

Все это время он освещал наш путь своим зеленым фонарем.

– Почему зеленый? – спросила я, чтобы не молчать.

– Ну, во-первых, это красиво. – Сорока отвел в сторону ветку, пропуская меня вперед. – Во-вторых, полезно. Видела, как побежали эти ребята? Зеленый свет, манок-ревун… Действует безотказно, в ста случаях из ста.

– Правда?

– Ну, не совсем, пару раз меня поколотили… Но в остальном – сто из ста! Предлагаю остановиться здесь.

Место для лагеря он выбрал отличное. Я помогла ему установить извлеченную из рюкзака палатку с намалеванной сбоку зеленой птицей и сложить шалашик будущего костра.

– Что ж, добро пожаловать в лагерь вольной птицы! – Сорока ухмыльнулся и громко, заливисто свистнул.

– Они нас не услышат? – опасливо спросила я, но он только закатил глаза:

– Слышишь ветер в горах? Ничего они не услышат. Да и вообще, наверняка порыскают по дороге и уберутся… А может, уже убрались. Присаживайся, сестренка. – Широким жестом он указал на лежащее рядом с шалашиком бревно так, как будто приглашал меня устроиться в позолоченном кресле.

– Спасибо. – Я села на бревно, пониже натянув кофту, чтобы было не так холодно.

– Момент! Я разожгу костер. – На мгновение его худая спина закрыла от меня шалашик, а потом я увидела яркое рыжее пламя. Некоторое время он не поворачивался ко мне, как будто засмотрелся на огонь или, как актер за кулисами, готовился к роли, а потом повернулся – с прежней широкой улыбкой наготове.

– Садись поближе. Если холодно, могу постелить коврик из палатки.

– Да нет, спасибо. Я в порядке.

– Будешь чай? Ты – моя гостья, так что для тебя – самое лучшее.

Прежде, чем я успела ответить, он вытащил из рюкзака жестянку с чаем, котелок, мешочек сушеных яблок и лесных орехов, сухари в коричневой бумаге и очень старый с виду копченый окорок.

– Окорок – мой ровесник, я полагаю, – сказал Сорока, критически рассматривая припасы, – так что с ним как со мной: если разогреть, будет лучше прочих. Не надо помогать. – Заметив, что я привстаю, он нахмурился. – Я все сделаю, а ты грейся… И, если готова, развлеки меня своей историей.

– Своей… историей?

– Ну да. – Достав из-за пояса нож, он принялся ловко обстругивать подобранную тут же длинную палочку, собираясь, видимо, соорудить треногу для котелка. – Что ты помнишь о себе? Выглядишь уверенной, у тебя при себе есть деньги. Значит, ты их заработала – или умудрилась найти друзей. Для этого требуется время.

– Откуда ты… С чего ты взял, что у меня есть деньги?

– Иначе ты бы не держалась так крепко за лямку сумки, когда те мужики на тебя вышли. Кстати, на будущее – не делай так, это тебя с головой выдает. Вор тут же поймет, где искать самое ценное.

– Много знаешь о ворах?

– Не жалуюсь. – Он снова улыбнулся той, первой улыбкой – улыбкой мальчишки, замышляющего недоброе. – Но обо мне можно поговорить и потом. Это не так интересно, ведь о себе я все знаю. Ты – поправь меня, если я ошибаюсь – не можешь сказать то же самое.

– Если тебя интересует то, что было до, – я сделала акцент на последнем слове, – ты и сам знаешь, что тут мне порадовать тебя нечем. Я ничего не помню до того момента, как пришла в себя на берегу моря. Была ночь. Рядом лес. И птица. Чайка, если тебе это интересно…

– Между морем и лесом, значит. – Он поднял с земли треногу и крепко вкопал над костром. – Далековато от цивилизации, м, сестренка?

– Меня зовут Алисса. – Сама не знаю, отчего я так завелась.

В том, как Сорока говорил со мной, не было ни жалости, ни попытки уязвить, ни страха, ни предубеждения. Он говорил со мной так, как будто я была обычной девушкой… И хотя именно этого мне всегда хотелось, почему-то я почувствовала себя уязвленной.

– Но ведь Алисса – не твое настоящее имя. Так велика ли важность?

– Сорока – тоже не настоящее.

– Справедливо. – Он поворошил палкой горящие ветки. – Свое имя я себе выбрал, как и тебе хорошо бы выбрать свое.

– В смысле, хорошо бы? Я выбрала…

– Нет. Ты сомневаешься. – Сорока принялся с заметным усилием пилить окорок. – Иначе не запнулась бы, когда я тебя спросил. Ты мечешься… Алисса. Это напрасно. Имя – просто слово. Не имя определяет человека. Думаешь, мне не безразлично, под каким именем прославиться – Сороки или Веспирелиона Югендберского? Безразлично. Главное – доказать, что я чего-то стою. Угощайся – можешь взять белую кружку.

Некоторое время мы молчали, прихлебывая чай и слушая, как гудит в горах ветер.

– Извини, – наконец сказала я. – День был тяжелый… Ты мне помог. Спасибо. Если хочешь, я могу рассказать о себе… что-нибудь, раз тебе интересно.

– Да не напрягайся, сестренка. – Он стукнул своей кружкой по моей, достал из-за пазухи бутылочку из темного стекла. – Пей свой чай – я подолью кое-что покрепче, чтобы согреться, – бери сухари. И рассказывай – то, что хочешь.

И почему-то – может быть, дело было в чем-то крепком, подлитом мне в кружку, а может, в том, что во мраке у костра все казалось таким нереальным, а может, потому, что я очень устала об этом молчать, с Сорокой все равно собиралась с утра распрощаться, – ему я рассказала почти все. Рассказала о том, как пришла в себя и встретила Никто, как не послушалась его и стала странствовать одна в поисках кого-то, кто мог бы помочь мне вернуть себя.

– Ого-го. – Зеленые глаза Сороки уважительно сверкали, но в его голосе мне почудилась насмешка. – А ты непростая, да? Извини… Но неужели у тебя нет других целей или желаний… Ну, кроме того, чтобы узнать, кто да почему это с тобой сделал, и стать прежней, если, – он сделал паузу, – это возможно.

Я пожала плечами и взяла сухарь:

– Чего еще я могу хотеть?

Сорока хмыкнул:

– М… Ну, если хочешь знать мое мнение… – Он сделал театральную паузу, но я молчала. – Я все равно скажу. Помнишь, я говорил, что не имя определяет человека? Это так. Слова – бессмысленный фантик. То, кто ты такой, твоя суть – нравится это тебе или нет – тебя определяет. Так не лучше ли найти мечту по себе, а не тратить всю жизнь на то, чего достичь невозможно, а?

Я пожала плечами:

– Звучит грустно.

– Реально смотреть на вещи всегда грустно, но это дает большие преимущества. – Сорока подмигнул и отпил из кружки.

– Видимо, теперь ты расскажешь о преимуществах своего образа жизни? Ведь я о тебе все еще ничего не знаю.

– Разве мои преимущества не бросаются в глаза? – Сорока с гордым видом обвел рукой свой лагерь. – Погляди на мою летнюю резиденцию. Хороша?

– Ну, не так плохо. – Я не понимала, шутит он или нет, поэтому отвечала осторожно. – И чем же ты занимаешься, что смог позволить себе такую? И почему выбрал себе это имя – ведь у тебя есть настоящее?

Сорока расхохотался, запрокинув голову.

– Задаешь умные вопросы, сестренка. Я ведь говорил, что у меня к тебе дельце, не так ли? – Он протянул мне темную бутылочку, но я покачала головой – от того, что он уже добавил в кружку, по желудку растекалось приятное тепло.

– Как хочешь. Так вот, начну с конца. Я выбрал имя, потому что – хоть я и не пустой – мир отвернулся от меня… Так же, как от тебя. К чему носить имя, которое мне дал отец, если ему до меня не было дела? Мать, конечно, хотела убедить меня в обратном – мол, он писал очень милые письма с фронта… Как бы то ни было, он не женился на ней перед тем, как уехать туда, – а оттуда уже не вернулся. Мать погибла во время войны. Может, стоило называться по фамилии – так меня называли в приюте?.. Нет, не думаю. Хороших воспоминаний о том времени у меня не много. И вообще, если не возражаешь, я об этом говорить не буду.

– Все было настолько плохо?

Сорока на миг задумался.

– Представь длинный коридор зеркал – и все заляпаны пылью и грязью. Вот как это было. Настоящая жизнь началась после – мне дали работу и место, где жить, – каморку неподалеку от Черной Ленты.

– Черная Лента?

– Самый паршивый район Уондерсмина… если хочешь знать мое мнение. Ты не была в столице?

Не дождавшись моего ответа, Сорока взял одну из остро заточенных палочек и принялся чертить на земле в отсветах костра.

– Вот это – самый отменный район города, Портовый Котел. В этот самый Котел, сестренка, стекаются все, кто прибывает в город, и по морю, и по суше. Портовый район – много слухов, много людей, много возможностей. С другой стороны, на севере от тракта – вот он, тракт – Уондерсмин опоясывается Черной Лентой. Видишь, как вытянут в длину?

– Да. А кто тут живет? – Теперь я подумала, что Отпустивший послал мне Сороку. Уондерсмин он знал по-настоящему хорошо, и я слушала жадно – город оживал под его пальцами, очертания районов плясали в свете костра, как будто там сновали толпы людей.

– В основном фабричные рабочие, мелкие ремесленники и торговцы. Так, а вот тут, в середине, – Сердце, центральный район. Он действительно похож на сердце: между левой и правой половиной протекает река – Жог. Там – особняки богатеев, дворец правителя, театры, музеи… Сбоку от Сердца – Летучая Гавань, для воздушных судов. Район Огней: молитвенные места, храмы, дома храмовых служителей – все тут. Кроме этих пяти есть еще семь районов – о них могу рассказать завтра, если хочешь… когда станет посветлее. Если у тебя найдется бумага, могу даже карту нарисовать.

– Найдется. – Я пожалела, что не услышу продолжения. – Но ты говорил о себе.

– Ах да! – Он картинно хлопнул себя по лбу, и рыжие волосы засеребрились от пыли. – Разумеется… Мне определили место в Черной Ленте – на рыбной фабрике. Ты, конечно, не была на рыбной фабрике. Была бы – запомнила бы даже после того, что с тобой стало. Извини – не лучшая моя шутка. Да, фабрика… Как бы это сказать… Главное – запах! Ты пропитываешься им с ног до головы: даже если потом раза три намылишься, рыбьи потроха с себя не смоешь. Ребята, из которых в приюте уже выбили все надежды на лучшую жизнь, привыкли. – Небрежным движением ноги Сорока стер Черную Ленту. – Но не я.

– Тебе разрешили уйти?

– Ну, технически я должен был отработать там еще несколько лет – чтобы отплатить правителю за любезно предоставленные приютские стол и кров. Но я решил внести в план некоторые изменения.

– Ты нашел другую работу?

Сорока широко улыбнулся:

– Можно и так сказать, сестренка. Постоянной работой я бы это не назвал – знаешь, то тут, то там. В Портовом Котле что-то всегда найдется. Например, есть там одни ребята – называют себя Вольными Птицами. Иногда дают мне кое-какие поручения.

Ветер усилился, от гор тянуло прохладой, и я подумала о Руне: как она там? Догадается вернуться или будет нестись вперед, пока ее не поймает вместе с моими вещами какой-нибудь счастливчик? Было бы неплохо. Лучше так, чем попасться дикому зверю. Хорошо быть лошадью – тогда твоя жизнь хоть чего-то стоит.

– Кто они?

Впервые за все время Сорока ответил не сразу, запнулся.

– Ну, среди них есть разные ребята. Но они все, как ты или я, – отверженные.

– Отверженные? – Я медленно повторила новое слово.

– Ну да. Те, кто этому миру не нужен. Приютские, сироты, те, кто сбежал из дома, или те, кого выгнали. У них даже был свой пустой – такой, как ты. Но он постоянно болел, пару лет назад умер… С тех пор я таких, как ты, не видел.

– Я думала, в городе таких, как я, много. – Сердце мое упало. Надежда быстро выйти на след пошатнулась.

– Может быть, – рассеянно заметил Сорока, – но неудивительно, что они осторожничают. Сама знаешь, что говорят власти… «Мы не против них, но пусть честным людям на глаза не показываются». Вольные Птицы тоже живут по слову правителя. Честных людей избегают.

– Значит, они что же… преступники?

Сорока звонко расхохотался, и я почувствовала, что щекам становится горячо.

– Можно и так сказать. На самом деле они разные дела делают… Разгадывают секреты. Собирают слухи. Подсматривают, вынюхивают, делают тайное явным, шпионят. Иногда крадут – если это что-то важное, не всякую ерунду…

– Кажется, ты ими восхищаешься, – осторожно сказала я, и Сорока вновь широко улыбнулся:

– Пожалуй. Я и другие дела делаю – но, если когда-то удастся прибиться к Птицам всерьез, буду рад. Не предел мечтаний, но высокая ступенька на пути наверх.

– Они работают на кого-то… наверху?

– На того, кто заплатит. – Сорока аккуратно стирал районы Уондерсмина один за другим. – Вольных Птиц ценят, потому что у них – в отличие от всяких портовых крыс – есть кодекс. Принимают не всех – нужно доказать, что подходишь.

– И ты доказал?

– Я в процессе. Дело небыстрое.