Текст книги "Затворница"

Глава 28

1943 год

Мальчик, сын Ивана и Евдокии, родился, как и предполагала Прасковья, на Успение. К этому времени Пелагея уже подружилась со вдовой Ивана. Та оказалась совсем молоденькой, ненамного старше Пелагеи, и им было интересно друг с другом.

Мальчика назвали Филиппом, в честь отца Ивана. Молодая бабушка не могла нарадоваться на малыша и ворковала с ним каждую свободную минутку. Даже глаза её, не просыхавшие с того дня, как принесли похоронку на Ивана, стали снова светиться лаской и любовью, а не болью и ненавистью. Её не смущало даже то, что внук был копией своей темноглазой черноволосой матери и совсем не походил на погибшего отца. Наталье было довольно того, что она могла брать его на руки, вдыхать подзабытый детский запах и прижимать к себе податливое тёплое тельце. Сноха нежничать с малышом не мешала, наоборот, улыбалась благодарно и светло и, передавая малыша с рук на руки, шептала сыну: «Иди, иди к бабушке». И исстрадавшееся сердце Натальи тянулось навстречу этой доброй девочке, неожиданно появившейся в их доме и спасшей её в самое страшное время.

Евдокия, откликавшаяся на Дуню, была родом из-под столицы, из маленького и тихого, но всё же города. И в далёком селе, а уж тем более на хуторе, ей всё было непривычно. В их детдоме жизнь текла иначе, не так, как здесь. Но свекровь её приняла ласково, обрадовалась и ей, и будущему ребёнку и баловала сначала Дуню, а потом и Филиппа, как только было возможно в их непростое время. И Евдокия, которая тяжело переживала гибель Ивана, понемногу отогревалась в этом не знакомом ей материнском тепле, тянулась к доброй свекрови и скоро стала звать её мамой, чему Наталья была только рада.

Тем неожиданнее для всех стало решение Дуни вернуться на фронт.

– Что ты, Дуняша, надумала? Или обидели мы тебя чем? Оставайся у нас. Не пропадём все вместе. И Филиппушку на ноги поставим, – уговаривала Наталья сноху.

Та отводила глаза и обещала:

– Вот прогоним фашистов, и я обязательно вернусь. А пока, мама, вы позаботьтесь о Филиппе.

Так и ушла по первому снегу. Наталья с прибежавшей проводить подругу Пелагеей долго стояли за околицей, глядя, как растворяется в голубой холодной дали маленькая тёмная фигурка.

1945 год

Все жаждали этой вести, но, как часто бывает, она пришла неожиданно. Пелагее её принесла бабушка: ворвалась с давно позабытой, почти молодой стремительностью в их дом и, хватаясь за сердце и тяжело дыша, не сказала, не крикнула, а выдохнула:

– Палашенька! Внучка! Победа! Дожили! Дождались!

Пелагея замерла, чувствуя, как рвётся сердце и слёзы против воли раздирают горло и подступают к глазам. А бабушка теребила её, обнимала, как маленькой, вытирала внучке мокрые щёки и тянула за собой:

– Пойдём! Пойдём! К людям пойдём! Это же наша общая победа! Наших баб и детей победа!

В селе было шумно. Везде хлопали двери, раздавались радостные голоса. И Пелегее вспомнился другой день, очень похожий на этот, тоже солнечный и светлый, только по-летнему жаркий. И вдруг, как будто из того дня, до её слуха донеслась знакомая мелодия. Пелагея оглянулась на бабушку, но та гладила по голове какую-то плачущую знакомую и не смотрела на внучку. И тогда Пелагея быстро пошла на звуки.

Прямо посреди улицы на кривобоком ящике сидел светловолосый парень. Сердце сжалось радостью узнавания. Живой! Ошиблась похоронка! И тут же в голове пронеслись мысли о Наталье, Дуне и маленьком Филиппе. Знают ли? Когда же вернётся Дуня? Пошёл ли Филипка на руки к не знакомому пока отцу?..

Но тут к гармонист оглянулся на чей-то оклик – и Пелагея окаменела. Это был не Иван, а совсем молодой ещё парень, почти мальчишка, сын нового председателя колхоза, недавно приехавший к ним в село вместе с отцом и матерью.

Сил хватило только на то, чтобы медленно повернуться и пойти в сторону хутора. И теперь Пелагея слышала не весёлую мелодию, не радостные возгласы, а тихий плач. Почти в каждом дворе плакали женщины, молодые и старые. И далеко не всегда это были слёзы радости. Слишком у многих эта война отобрала самых родных и любимых. И сейчас они снова оплакивали их. Осиротевшие, они знали, какой ценой досталась эта победа…

Глава 29

Наши дни

Лёвчик ждал чего-то подобного, но всё равно, когда звонивший представился, залепетал растерянно:

– Да?.. Да, это Лев Горин, продюсер Тифа… Что? Говорите громче, плохо слышно!

На самом деле слышно было нормально, но ему нужно было время, чтобы взять себя в руки и убрать из голоса щенячью радость и неофитскую растерянность. А растеряться было от чего. Голос в трубке говорил невероятное: их с Тифом приглашали в Москву, на съёмки известного ток-шоу, идущего в самый что ни на есть прайм-тайм. Про гонорары за участие в передаче ходили легенды. Но Лёвчик и сам был готов приплатить, лишь бы попасть туда, где о них узнает вся страна. Правда, показывать это он не хотел и старательно напускал на себя важность:

– Когда?.. Сейчас, я посмотрю, сможем ли мы…

Он выждал несколько секунд, делая вид, что проверяет, какие у них планы на ближайшее время, и, наконец, солидно ответил:

– Да, нам подходит. Вполне. У Тифа как раз выходной, концерты накануне и на следующий день. Так что успеем приехать и отсняться.

В гримёрку они ввалились одновременно, предварительно в шутку немного потолкавшись в дверях. Ликование раздирало и требовало выхода. Лёвчик нервно смеялся и в который раз громко повторял:

– Съёмки через неделю! Ты можешь себе представить?! Федеральный канал! Прайм-тайм!

Тимофей рухнул в кресло, знаком потребовал налить в бокалы, стоявшие на небольшом изящном столике, вина и напомнил:

– Зря мы, что ли, пашем как проклятые?

Лев фыркнул:

– Ну, не так чтобы уж совсем пашем… – и сунул в руки своему подопечному бокал, наполненный до краёв.

– Тшш… – прижал палец к губам Тиф. – Ты только об этом никому не говори!

Они рассмеялись, чокнулись и, старательно изображая светских львов, стали медленно цедить вино. Лица у обоих были мечтательными.

* * *

Когда Кирилл, приняв душ, вышел из ванной, в квартире было тихо. Отец спал на их с мамой кровати поверх покрывала. Сон его был неспокоен: он что-то бормотал, вздрагивал и хмурился. Кирилл укрывал его пледом, когда почувствовал, как в кармане банного халата завибрировал телефон. Он быстро выскочил из комнаты, плотно закрыв за собой дверь, в три шага оказался на балконе и только там ответил:

– Да…

– Кир, это я. Узнал?

– Да, Саш, конечно. И очень рад.

– До меня слухи дошли, что ты на родину уехал… – в голосе его старого приятеля, которого все почтительно звали Сан Санычем и лишь немногие по имени, было слышно удивление.

– Это правда. – Кирилл не стал вдаваться в подробности. С руководителем крупного телепроекта они приятельствовали, но не слишком близко. Тот тоже не стал лезть с вопросами, а сразу перешёл к сути:

– Слушай, у меня тут в ваших краях дело нарисовалось. Нужно кое-что узнать и, если информация подтвердится, отснять материал. Один хороший человек попросил помочь. Я свои связи уже подключил. Мои гаврики на днях подъедут, выяснят что да как и можно ли на этом передачу состряпать. Только оператора послать не могу, лето, все в отпусках, единственный свободный вчера с аппендицитом в больницу загремел, угораздило его… Я на ваше городское телевидение позвонил, хотел договориться, чтобы местного дали. Но мне сказали, что у них тоже с операторами проблема. А потом я вспомнил про тебя. Понимаю, что ты не телевизионщик, но с твоим опытом… В общем, ты не поможешь моим снять репортаж? Само собой, не за спасибо. Я понимаю, что это сильно не твоё. Но очень надо. Выручай, а?

Кирилл не стал ломаться:

– Хорошо. Что делать нужно?

– Сейчас я твой телефон корреспонденту дам. Он тебе всё и растолкует подробно, в цветах и красках.

– Договорились. Но я тут немного узнал вашу кухню и понял, что многое не для меня. Прости, у меня свои принципы. Если дело пойдёт вразрез с ними, помочь не смогу.

– Да представляю я, что у тебя за принципы, – отмахнулся Сан Саныч. В голосе его слышались улыбка и уважение. – Думаешь, слухи не ходят, что ты отказываешься чернушные фильмы снимать, даже если бабки большие предлагают? Так что не волнуйся. Ни о чём таком я тебя бы не попросил. Там наоборот как раз. Нужно наказать одного мерзавца и помочь хорошему человеку… Лады?

– Если всё так, то лады, – усмехнулся Кирилл, удивившись тому, что его скромную персону, оказывается, обсуждают.

– Вот и спасибо! – обрадовался Сан Саныч и отключился, успев на прощание, судя по отдалившемуся голосу, уже бросив телефон на стол, крикнуть: – Пока, Кир! До встречи!

Кирилл вздохнул, недолго посмотрел на засыпающий город и вошёл в комнату. Интересно, что за история стряслась с хорошим человеком, которому нужно помочь?

Глава 30

Наши дни

Марина проснулась даже раньше, чем обычно. Кровать, на которой она всегда спала у бабушки, приветственно скрипнула. И первым порывом было улыбнуться. Но тут Марина вспомнила, почему она здесь, и улыбаться расхотелось. А ведь раньше она в этом доме всегда просыпалась счастливой. Даже когда уже была взрослой.

Она не испытывала ненависти к Тифу ни у ЗАГСа, ни потом. Растерянность, обиду, желание поскорее забыть – да. Но не ненависть. И только сейчас, когда она поймала себя на том, что не может улыбнуться, в ней шевельнулось что-то похожее на это сильное чувство. Но Марина тут же подавила его. Ненависть – это слишком много для Тифа. Он её не заслуживает. Только забвение. Да. Именно так. Забыть. Вычеркнуть из памяти. Как он вычеркнул Марину из привычной ей жизни.

За окном было солнечное утро. Совсем такое, как в её детстве. Марине всегда казалось, что на хуторе время текло как-то иначе, чем в остальном мире. Здесь даже примет времени почти не было. Ни телевизора, ни радио, а из бытовой техники только стиральная машинка, на которой очень настаивала Марина, и нагреватель воды. Ещё она попросила бабушку освоить телефон. Та не возражала и научилась звонить внучке и отвечать на вызов: она никогда не упрямилась на пустом месте. Просто Пелагея Васильевна была по-настоящему, а не показушно скромна во всём, и аскетичность быта лишь наглядно подтверждала это.

Маленькая Марина считала, что так и должно быть, и не тяготилась простотой и даже, как казалось многим, кто бывал в этом доме, бедностью. А когда подросла, однажды прочла в какой-то книге про тайных монахов, поразилась тому, как похожа жизнь её бабушки на их жизни, и спросила, не монахиня ли в миру бабушка.

– Когда-то я мечтала об этом, – улыбнулась та. – Но не знала, к кому обратиться, чтобы принять постриг.

В её голосе Марине почудилась лёгкая грусть. Но через минуту бабушка снова была весела и хлопотала на кухне, чему-то улыбаясь про себя. С того дня Марина эту тему не поднимала. Но стала лучше понимать бабушку и никогда не навязывала ей свои взгляды и не настаивала, если Пелагея Васильевна отказывалась от чего-нибудь.

Поэтому их старый дом на высоком берегу реки по-прежнему выглядел почти так, каким он был ещё до войны: просторная кухня и две маленькие уютные комнатки, в которых не имелось ничего лишнего. В одной спала сама Пелагея Васильевна, в другой – Марина. Папа с мамой, если оставались ночевать, с удовольствием уходили на сеновал. За эту простоту и способность отказаться от удобств Марина своих родителей очень уважала.

Саму Марину скромность бабушкиного дома и отсутствие большинства удобств и развлечений никогда не пугала. Ей нравилось проводить здесь каникулы, в том числе и обычно хмурые и ненастные осенние. Вместе с бабушкой они хлопотали по дому и огороду, Пелагея Васильевна учила её готовить, вышивать и даже доить козу. А ещё они вместе ходили в лес, гуляли по берегу реки и бабушка, знавшая много разных историй, обязательно рассказывала ей что-нибудь интересное и, как понимала теперь выросшая Марина, одновременно полезное.

Полежав немного, Марина вспомнила, что бабушка никогда не одобряла праздности, и тут же встала и решила заняться делами. В доме было чисто: с похорон прошло совсем мало времени, а они с мамой, когда разошлись те, кто приходил проститься с бабушкой, всё вымыли и убрали. Есть совсем не хотелось. И Марина начала раскладывать свои вещи.

Фотографию бабушки она достала из сумки ещё вчера и поставила в центре круглого стола. Теперь она, как и дома, время от времени поглядывала на неё. От этого казалось, что бабушка где-то рядом. А ещё в доме пахло детством, и неожиданно для себя Марина почувствовала, что боль последних дней отпускает её.

В распахнутые окна было слышно, как шелестят листвой деревья и жужжат пчёлы, летая над цветником. Не хватало только голоса бабушкиной разговорчивой козы Белки. Но ту мама отдала Французу ещё в день похорон. И правильно сделала, конечно…

Не успела Марина подумать о Фёдоре Андреевиче, как послышались звуки известной французской песни, бессовестно перевираемые, но всё же узнаваемые. Губы сами дрогнули, но Марина не улыбнулась, а только подошла к окну и выглянула.

Француз был уже у калитки. Продолжая напевать себе под нос, он, просунув руку между досками, сражался с неудобным шпингалетом.

– Я сейчас, Фёдор Андреич! – крикнула ему в окно Марина и поторопилась на улицу.

– О! – обрадовался тот. – Бонжур! Доброе утро, Маринетт! Не ожидал! Не ожидал!

– Здравствуйте, Фёдор Андреич!

Марине от прихода старика стало тепло и радостно, как в детстве, когда у него обязательно находились для неё конфеты и смешные истории из жизни села. Она обожала слушать его байки и даже долгое время верила в них.

– А я пришёл проверить, всё ли в порядке. Не дело дому без пригляду стоять, – объяснил старик и тут же поинтересовался:

– А машину куда поставила? Я её с тропинки и не заметил.

– Да во двор загнала. Вы, наверное, с реки шли? Оттуда не видно.

Француз кивнул, потом проницательно прищурился:

– Ба! Так ты никак надолго к нам?

– Надолго, а, может, и навсегда.

Француз сразу стал серьёзным, взял Марину за плечи, даже немного покрутил из стороны в сторону, словно рассчитывая что-то увидеть на ней, но в душу лезть не стал и снова преувеличенно бодро протянул нараспев:

– И то правильно, отличные у нас места. Пелагея-то как мечтала, чтобы ты сюда переехала, и верила, что так и будет.

– Мне она никогда об этом не говорила, – удивилась Марина.

Француз пожал плечами:

– Она мудрая была, без нужды ни к кому со своими советами не лезла.

– Да… Это так… – Марина приобняла старика и повлекла к скамейке у окна: – Фёдор Андреич, мне так бабушки не хватает… – жалобно протянула она. – В городе просто сердце разрывалось. А сюда приехала – и отпустило немного.

Француз кивнул, устраиваясь поудобнее и откидываясь на спинку, и важно изрёк:

– В этом доме дух особый. Святые люди здесь жили. И место святым стало. Тебе здесь хорошо будет, покойно. Уж как Пелагеюшка-то после гибели Ивана убивалась, а здесь её боль затихала. Она сама мне рассказывала.

– Да, и мне… Значит, правильно я сделала, что сюда приехала. Только, боюсь, без дела мне трудно будет.

– Чтоб в селе и без дела? Тут только успевай крутиться с зари до зари. Жалко, картошку уже поздно сажать, а то я бы тебя научил новому методу…

Впервые за утро Марина улыбнулась:

– Французскому?

Старик хитро посмотрел на неё и кивнул:

– А как же? Других не признаём! Я его в статье одной вычитал…

– А в статье случайно речь не про особенности выращивания трюфелей шла? – в тон ему поинтересовалась Марина.

– Нон-нон! Не о трюфелях, – без обиды, со смехом отверг предположение Фёдор Андреевич. И Марине от этих его привычных шуток, озорных глаза и знакомого смеха стало ещё чуть легче. Она поднялась и позвала:

– А пойдёмте пить чай, Фёдор Андреич. Я вчера круассаны купила. Думаю, они ещё съедобны…

Когда Француз собрался уходить, Марина отправилась с ним: ей нужно было в магазин. Они вместе прошли по улице до его дома. То и дело навстречу попадались знакомые. Марина поначалу внутренне вся сжималась, опасаясь нездорового внимания и уже жалея, что пошла в магазин. Однако с ней приветливо здоровались, но и только. Никто не шушукался, не следил заинтересованным взглядом. И она успокоилась, попрощалась с Французом у его калитки и дальше пошла одна.

За домом Француза улица повернула, и показалась церковь. Марину туда часто водила гулять бабушка, рассказывая ей про иконы и про историю храма, которую она знала от последнего служившего в нём священника. Марина привычно подняла глаза на красивое здание и увидела, что оно всё в лесах. Сразу опять стало грустно. Бабушка так ждала, когда храм откроют, и не дождалась…

Чтобы не заплакать, Марина быстро и деловито дошла до магазина, купила необходимое и направилась к дому. Уже в лесу ей вспомнился их с бабушкой разговор.

Это было прошлой осенью. Марина, приехав на хутор, долго собирала последние опята и вернулась, когда уже надвигались скорые октябрьские сумерки. Бабушки во дворе и на кухне не оказалось. Но Марина хорошо знала, где её искать, и сразу же пошла к лестнице на чердак. Она была не приставной, а постоянной, с крутыми узкими ступенями, не очень удобной, но всё же вполне надёжной. Пелагея Васильевна ежедневно утром и вечером забиралась по ней и молилась перед единственной оставшейся спасённой иконой.

И отец Марины, и она сама, жалея старушку, несколько раз предлагали спустить образ вниз и повесить в красный угол. Тогда не придётся так себя напрягать ежедневно в таком-то возрасте. Но мягкая Пелагея в этом вопросе была категорична и отказывалась:

– Туда принесли, пусть там и будет. Оттуда только на место, в храм.

Конечно, она была на чердаке, как и думала Марина, и сразу оглянулась на шаги:

– Вот, Маришенька, жду, когда храм начнут восстанавливать, и всё никак не дождусь. Уж, вроде, повсюду открывают, новые строят, а наш всё заколоченный стоит. А ведь я своей бабушке обещала икону эту в храм вернуть и остальные постараться собрать…

Марина сочувственно молчала. Всё это она знала, но никогда не раздражалась, слушая знакомую с детства историю вновь и вновь.

– Пришло время, теперь я тебя хочу просить. Как храм восстановят, ты икону, Затворницу нашу, отнеси туда и батюшке отдай, расскажи ему, как всё было. И попроси молитв о моей бабушке, Прасковье…

– Нет уж, бабуленька, – шутливо попыталась отказаться Марина. – Ты обещала, ты и отнесёшь.

Пелагея Васильевна отложила белое полотенце, которым вытирала с иконы пыль, обернулась и с не свойственной ей строгостью не попросила даже, а потребовала:

– Пообещай мне.

С Марины тут же слетело веселье, и она серьёзно ответила:

– Хорошо, бабуля. Обещаю. Ты только не волнуйся.

– Вот и ладно, – сразу же успокоилась и заговорила привычно ласково бабушка. – А я, пожалуй, скоро начну остальные иконы по людям собирать. Пришла уже пора. Хранить их буду здесь же, на чердаке. Ты знай, чтобы не искать потом…

– Хорошо, бабушка, я поняла и всё сделаю.

В тот день они на этом закончили разговор и спустились вниз. А теперь Марина вспомнила. Что ж, обещала – должна выполнить. Вернувшись домой, она поставила сумку с продуктами на стул и пошла на чердак. Там ничего не изменилось. На старой этажерке, покрытой красивой вязаной салфеткой, стоял лишь один образ. Значит, бабушка так и не успела… Марина подошла к крохотному окошечку и задумалась. Как и где искать остальные иконы?..

Глава 31

1945 год

Евдокия в село не вернулась. Похоронка на неё и письмо её командира пришли уже после победы. Наталья, полюбившая невестку, искренне горевала, плакала, прижимая к себе маленького Филиппа. Тот непонимающе отстранялся, вертелся и пытался вырваться.

– Ну, иди, иди, – отпустила, наконец, внука Наталья и больными глазами посмотрела на Прасковью с Пелагеей, к которым она пришла выплакать ещё одно своё горе.

– Что ж теперь делать, Натальюшка, – с состраданием сказала Прасковья. – Такая уж нам доля выпала.

– Да, доля… – эхом откликнулась Наталья и надолго замолчала, глядя, как внук уже довольно быстро бегает по чистому просторному двору.

Прасковья посидела рядышком, потом вздохнула и мягко спросила:

– Крестить-то Филю не надумала?

– Не буду я его крестить, – сухо ответила Наталья и сразу засобиралась домой, хотя до этого никуда не торопилась. – Пора нам, Прасковья. Засиделись мы у вас. Пойдём, внучок.

Они вышли за калитку, Прасковья перекрестила их спины и посмотрела на окаменевшую от изумления Пелагею.

– Да, Палашенька, и такое бывает… Ты не суди её. Она сейчас обижена на весь мир…

– И на Господа?.. – еле слышно ахнула Пелагея.

– На Него в первую очередь, – горько вздохнула Прасковья. – Мы, люди, легко и быстро на Него обижаемся. Вот и Наталья тоже. А того, глупая, в своём горе не понимает, что Господь ей в утешение внука подарил… Ну, ничего, Бог даст – поймёт рано или поздно… Поймёт…

Наши дни

К Марине Лера поехала в тот же день: нужно же было съесть купленные эклеры. Та неожиданно показалась ей гораздо более спокойной, чем в городе. И не нарочитым спокойствием, а настоящим, естественным и благотворным. Только задумчива была. Лера исподволь присматривалась к Марине, но ни о чём не расспрашивала. Однако во время прогулки по берегу реки подруга сама рассказала о просьбе бабушки.

– Ничего себе! – удивилась Лера. Раньше она историю икон слышала, конечно, но не так подробно. – И что ты собираешься делать?

– Я нашла в бабушкиных вещах тетрадь со списком икон. Многие фамилии мне знакомы. Сейчас присмотрюсь немного к людям, может, пройдусь по домам, объясню ситуацию…

– Боюсь, не все захотят отдавать, – скептически усмехнулась Лера. – Ты хоть представляешь, сколько старинные иконы сейчас стоят?

Марина неопределённо пожала плечами.

– А я представляю. Есть у меня источник информации… Поверь мне, что немало. Не все, конечно. Но я так поняла, что в нашем случае иконы очень старые и, возможно, письма настоящих мастеров. Ты ведь говоришь, что храм строил какой-то знаменитый архитектор. Тогда уж наверняка и всё остальное тоже было на высоте…

– Возможно, – согласилась Марина. – Но я всё же надеюсь на честность временных хозяев икон.

– А что нам остаётся? Будем верить и панику раньше времени поднимать не станем, – подвела итог Лера и улыбнулась.

Марина улыбнулась в ответ, и сердце Леры наполнилось ликованием: оттаивает, совершенно точно оттаивает! Оживление подруги давало надежду. Очень кстати Пелагея Васильевна озадачила внучку. Займётся делом и ещё более воспрянет. А там, глядишь, всё забудется, и Марина вернётся в город.

С этими мыслями Лера в воскресенье вечером возвращалась домой. Они с Мариной устроили себе замечательные выходные: купались в речке, набрали грибов и вместе возились в огороде. Даже жаль было уезжать. Только бы и дальше всё шло так же хорошо… Что ж, самое время закрепить результат…

Лера въехала в город и покатила не к своему дому, а в ту сторону, где жил человек, который, как ей казалось, мог благотворно повлиять на состояние Марины. И ничего, что та пока и думать о личной жизни не хочет. Это только потому, что нет с ней рядом нужного человека. Сама Лера, хотя и не имела никакого отношения к медицине, была сторонницей хирургических, а не терапевтических методов. Она была убеждена, что разбитое сердце можно вылечить только новой любовью, и поэтому сидеть на месте и ждать у моря погоды не собиралась.

Игоря дома не оказалось. Но Лера так легко никогда не сдавалась. С отчимом они по-настоящему дружили, и она знала о нём так много, что представляла, где его можно найти. Немного подумав, она направилась в центр, припарковала машину и стала переходить от одного антикварного магазина к другому. И не ошиблась. Вскоре она наткнулась на Игоря, который с какими-то бумагами в руках вышел из очередной лавки с претенциозной вывеской «Антик-салон».

Лера решила не говорить, что специально искала Игоря, и довольно натурально изобразила радость от случайной встречи:

– Ой, папуля, привет!

Игорь оторвался от своих бумаг, в которых на ходу что-то помечал карандашом, и заулыбался:

– Привет, дочуня!

Он наклонился, поцеловал её в щёку, а Лера тут же схватила его за руку и потащила в сторону небольшого сквера.

– Слушай, как хорошо, что я тебя встретила! Как раз собиралась тебе звонить, но так даже лучше… Папуль, я к тебе опять с просьбой. Маришка моя чахнет там в своей глуши. – Лера изо всех сил старалась не соврать, но и всей правды не сказать. Для достижения цели ей нужно было нарисовать образ страдалицы, которой необходима поддержка. Однако и совсем уж сочинять не хотелось. Не те у них с отчимом были отношения, чтобы она омрачала их враньём. Ещё ладно бы врать пришлось кому чужому. Тоже неприятно, но всё же не так. А Игоря она и правда очень любила и уважала. Поэтому и вертелась как уж на сковородке.

– Я собираюсь на днях к ней ехать. Ты мне компанию не составишь? Она обрадуется…

– Очень сомневаюсь, что она обрадуется обществу человека, которого наверняка не помнит.

– Ну, конечно, она тебя помнит! И вообще, Маришка человек умный, начитанный, любит искусство. Не то что я. Вы бы нашли о чём поговорить.

– Что-то я в тебе раньше не замечал склонности к самокритике, плавно переходящей в самоуничижение, – усмехнулся Игорь. – Говори толком: что тебе нужно, дочь моя.

Лера не выдержала, прыснула и признала поражение:

– Ну, ничего от тебя не скрыть. Мне нужно, чтобы ты помог мне отвлечь Марину от страданий. – Каким образом отчим должен был отвлечь её подругу от страданий, она уточнять на всякий случай не стала.

Но Игорь и так, похоже, догадался и покачал головой:

– Лерунь, думаю, ты с этим справишься гораздо лучше, чем основательно потрёпанный жизнью зануда.

Лера гневно сверкнула глазами:

– Ну, никак тебя не проймёшь! Что ж такое-то?! А я ведь и предлог хороший нашла уже! У Маришки есть старинная икона…

– Дочунь, – вздохнул Игорь, – для тебя я готов если не на всё, то уж точно на многое. Но сейчас я правда очень занят. Давно уже обещал помочь в одном важном деле и поэтому должен уехать из города. Прости и не обижайся на своего старого отца.

– Вредина! – фыркнула Лера и снова засмеялась. С Игорем ей всегда было легко и весело. Не то что с мамой.

– Э-э-э! Дщерь! Полегче! – возмутился отчим. – Старость нужно уважать!

Лера достала из сумочки зеркальце, помахала им перед лицом Игоря и с нежностью сказала:

– В зеркало посмотри, старикан мой любимый! И вокруг оглядись, посмотри, сколько девушек тебе глазки строят!

Игорь покачал головой, но послушно огляделся по сторонам, с таким видом, что стало понятно: он делает это только для того, чтобы Лера отстала.

Но его дочь отстать не пожелала и победно то ли спросила, то ли констатировала:

– Убедился?!

Игорь, который никакого особенного внимания к себе не заметил, неопределённо пожал плечами.

– Ладно, – великодушно протянула Лера, решившая пока не настаивать, – не буду больше к тебе приставать. Сама буду Маришку развлекать. Но ты не пропадай, звони, пиши, только деньги не вздумай присылать. Хватит! Я уже большая девочка, сама себя прокормлю.

Игорь не выдержал и фыркнул:

– Всё-таки мне сказочно повезло с дочерью! Ничего-то ей от меня не нужно…

– Почему же? – не согласилась Лера. – Нужно. Но я могу и подождать. Недолго. Вот разберёшься со своими делами, и будь любезен поступить в моё распоряжение.

– Договорились, – кивнул Игорь, которому стало немного стыдно. И правда, что упёрся? Дочь просит всего лишь съездить к её подруге. Неужели ему сложно порадовать ребёнка?..

При этой мысли Игорь посмотрел на дочь и подавил смех. На кого на кого, а уж на ребёнка она если и была похожа, то только живостью и бьющей через край энергией. Да и то, это скорее зависит не от возраста, а от характера. Лера всегда была такой и до сих пор ни капельки не изменилась. А вот её любимая подружка когда-то удивляла Игоря серьёзным взглядом и глубокими рассуждениями…

– Ну, ладно! Я побежала! – повисла на нём Лера и расцеловала в обе щёки. – Мне завтра рано на работу…

– Беги, беги, – обнял её в ответ Игорь и с удовольствием посмотрел вслед и правда почти бегом помчавшейся к пешеходному переходу дочери. Какое всё-таки счастье, что она у него есть. А ведь всё могло быть совсем по-другому.