Текст книги "Приемная мама. Как я себе это представляла и как все оказалось на самом деле"

Глава 7
Приют

Я растила Сашку, мы ссорились, мирились, постепенно привыкали друг к другу, а меж тем меня не отпускала мысль о маленьком мальчике. Изначально-то я планировала взять мальчика трех – пяти лет, в пару к моей Ясе. Сашка вовсе не заняла его место в моем сердце – для нее в сердце прорубилась своя комнатка. А комнатка маленького мальчика оставалась незанятой. И в какой-то момент – наступила осень, старшие дети пошли в школу, жизнь немного устаканилась – я решила: ну все, пора. Документы были давно готовы: опека с самого начала дала мне заключение о возможности взять в семью двоих детей.

Я привычно просмотрела сотни роликов и анкет. Симпатичных мальчиков было превеликое множество: страна большая, в каждом городе по детдому, хорошо еще если не дюжина. Выбрать ребенка было решительно невозможно. Я позвонила узнать про некоторых – ну, узнала. Кемерово, Иркутск, Челябинск, Красноярск – везде чудесные дети, куда же лететь? Я зависла.

Тогда же в привычном мне усыновительском комьюнити в фейсбуке появился благожелательный отзыв о мальчике из детдома нашего города, и я подумала: о, не надо никуда лететь, его и возьму. Но с этим мальчиком как-то не сложилось. Вроде как сначала он был в санатории, и поэтому с ним нельзя было познакомиться. Потом мне отказывались дать направление на его посещение: районная опека послала меня за направлением в городской банк данных, куда надо было записываться за месяц. Я посоветовалась с юристами, все дружно сказали, что это незаконно. Но, пока я суетилась, время шло, и в следующий раз опека сообщила, что мальчика уже навещают другие потенциальные опекуны. А потом на него вроде как уже было подписано согласие. Характерно, что и через полгода тот мальчик оставался в базе – не знаю, в чем там было дело[18]18
  Этот мальчик до сих пор находится в детском доме.


[Закрыть].

Позже я поняла: если не настаивать, не сложится ни с одним ребенком. Окажется, что все дети куда-то подевались: один лечится без права посещений, второго прямо завтра забирают родственники, а третий сам никуда не хочет, потому что слишком любит свой детский дом. Но тогда я решила, что действую как-то неправильно. Надо перестать суетиться, и наш мальчик сам нас найдет.

Буквально через пару дней знакомая рассказала о четырехлетнем ребенке, которому ищут родителей. Ни в каких базах его не было, он находился в приюте, и опека (мир не без добрых людей!) хотела устроить его в семью, минуя детдом. Я решила, что это судьба; сразу же позвонила в ту опеку и договорилась подъехать. Начальница опеки характеризовала мальчика как «хорошего, но запущенного»; по ее словам, в приюте с ним занимались самые разные специалисты. Я не видела даже фотографии ребенка и не знала о нем ничего, кроме возраста и имени – Леша. Город был другой, но не слишком далекий, – я собиралась выехать туда утром и вернуться домой вечером, посмотреть на Лешу и сразу же решить, возьму ли я его. Но в целом я была настроена взять. Нравится, не нравится, мой, не мой… как только ты забираешь ребенка, он уже и твой, и нет никаких вопросов[19]19
  На самом деле вопросов тут всегда много, приемный ребенок не чистый лист, и зачем упрощать.


[Закрыть].

Опека дала мне телефон психолога приюта, чтобы мы обсудили наиболее подходящее для посещения ребенка время. Дама-психолог показалась мне мутной. Она как-то истерично, с драматичными паузами, поведала мне, что Леша – практически Маугли, он жил с собакой, питался корешками, мало что умеет, почти не говорит, эмоционально глух, ментально туп и его отсталость едва ли удастся когда-либо компенсировать. Я слушала ее с некоторым недоумением, она будто сочиняла на ходу драматичный киносценарий. В одну из затянувшихся пауз я вставила, что тоже люблю собак и сама развивалась с явным отставанием, даже и теперь не вполне догнала норму. Даме-психологу не понравился мой настрой. Она выразила сомнения в том, что я понимаю, насколько серьезны проблемы ребенка, и спросила, зачем он мне вообще нужен. Если я ищу обычного здорового мальчика, то это совсем не тот случай. По сути дама-психолог немедленно начала отговаривать меня брать мальчика Лешу. Хотя звонила я только для того, чтобы договориться о встрече. Дама-психолог пугала, я не сдавалась.

– Ну ладно, – недовольно сказала дама-психолог. – Но тогда приезжайте в приют с самого утра, прямо с поезда. А уже потом пойдете в опеку. У меня другие планы, около одиннадцати мне надо будет уйти.

– Но без опеки у меня не будет направления, – сказала я.

– Ничего, я вас и без направления приму. Но это, конечно, между нами, опеке об этом ни слова.

Получалось, что я вступаю в тайный сговор с дамой, которая абсолютно не вызывала у меня доверия. Но из прошлого своего опыта я усвоила, что приятные люди и открытые расклады в таких местах почти не водятся, и уже смирилась.

Я спросила у дамы, нельзя ли привезти всем детям в группе по игрушке.

– Везите что хотите, – устало сказала она. – У нас детей сейчас четверо, завтра, кажется, еще одного доставят… Рассчитывайте на пятерых.

Мы с дочками пошли в детский магазин, долго рассматривали игрушки. И в итоге купили связку ярких гелиевых шаров. Ведь дети обожают шары.

Это было очень глупо. Ну и намучилась я потом с этими шарами в поезде! Шары всюду лезли, всем мешали, улетали под потолок. Выяснилось, что они занимают катастрофически много места. Никогда я столько не извинялась. И тащила я их совершенно зря: дама-психолог засунула всю связку в какую-то кладовку, и не факт, что приютские дети их вообще увидели.

При встрече психолог произвела на меня еще менее приятное впечатление, чем по телефону. Она оказалась пожилой дамой, одетой во все черное и имевшей безнадежно депрессивный вид. Черты ее лица застыли в выражении уныния и скорби. Мне захотелось спросить, что у нее случилось, и выразить какие-нибудь соболезнования. Но при этом она была еще и сердитой.

В общем, дама-психолог показалась мне довольно безумной. Не сомневаюсь, что я – радостная, взволнованная, растрепанная, с этими дурацкими разноцветными шарами – и подавно показалась ей довольно безумной.

В приюте, расположенном в старом доме в самом центре города, стоял тяжелый запах – может, это мне так не повезло и обычно там все чудесно, а именно в тот день прорвало канализацию. Но я будто попала в далекое прошлое: хмурое утро, старый город, сиротский приют, вонь, сердитая дама в черном.

Говорила она так:

– Ну кто у нас живет? Это отбросы общества, вы же понимаете. Дети алкоголиков, наркоманов, проституток. Городская нищета. Какие тут могут быть гены? Чего ждать от этих детей? Алеша – ну мне даже страшно предсказывать его будущее. Психоневрологический интернат? Ребенок вообще не включается, никак. Не ребенок, а овощ – не в физическом смысле, а в ментальном. Каким-то словам и каким-то фразам мы его тут научили, но понимает ли он, что говорит, – да ничего он, похоже, не понимает, повторяет как попугай. Какие там четыре года – по развитию ему даже не три и не два… И грудной ребенок различает интонации, чувствует настроение, а этот… Ну я вам не советую, понимаете. По-человечески не советую. Вон вы какая цветущая, и у вас ведь есть свои дети, благополучные нормальные дети – ну и растите их, мамочка! Этот ребенок вашу семью разрушит. Вы просто не представляете, с чем столкнетесь[20]20
  Спустя пять лет не могу не признать, что речь дамы-психолога была куда более здравой, чем мне тогда казалось.


[Закрыть].

– У меня уже есть приемный ребенок, – вставила я.

– Так и подавно. Зачем вам еще? Одного уже взяли, намучились, и хватит, хватит…

– А можно посмотреть на Лешу? – спросила я.

– Посмотреть… Но мы же должны подумать и о ребенке. Он вообразит, что вы за ним пришли, а как мы его будем успокаивать, чем мы его утешим? Вы думаете о ребенке? Или вы думаете только о своих удовольствиях? Хочется потетешкать, на руках подержать вот такого звереныша, да? Вам интересно, что за Маугли такой, а у ребенка будет травма.

– Ну погодите, – недоуменно сказала я, – я же приехала именно на ребенка посмотреть. Я не хочу никого травмировать, но я ведь здесь только за этим.

– А где ваше направление?

– Вы же сказали, что вам удобнее принять меня с самого утра, а направление я и потом могу поднести?

– Да покажем мы вам ребенка, не волнуйтесь, – вздохнула дама-психолог. – Не об этом речь. Речь о том, где ребенку лучше. Особенно такому сложному. Вот у нас в приюте на пять детей одиннадцать специалистов. А что у вас дома? Вы одна – и пятеро детей? Вы и суп варите, и пол метете, и детей развлекаете? Сами посудите, где ребенку лучше? Как именно вы собираетесь с ним заниматься? По какой системе? Вы дефектолог, у вас есть психологическое образование?

Как ни удивительно, психологическое образование у меня есть, но от него и впрямь никогда не было прока.

– Я считаю, что ребенку в любом случае лучше в семье, – ответила я. – А можно все же на него посмотреть?

– Чтобы я вам его привела и посадила на колени? Нет, увольте, – холодно сказала дама. – Подписывайте на ребенка согласие, забирайте – и тогда уж рассматривайте. Нам тут лишние слезы не нужны.

– Ну подождите, – ответила я, – если я подпишу согласие на ребенка не глядя, вы же сами скажете, что у нас не налажен контакт и отдать мне его никак нельзя.

– Безусловно, – подтвердила дама-психолог.

Наш разговор зашел в тупик.

К тому моменту я уже несколько раз отругала себя за то, что схватилась за предложение прийти пораньше, вместо того чтобы действовать легально, через опеку.

– Но мы можем посетить музыкальное занятие детей, – внезапно сказала дама. – Посмотреть на них вместе. К нам часто заходят всякие комиссии, поэтому дети не обратят на нас внимания.

И мы пошли посещать музыкальное занятие детей.

Поднялись в зальчик, сели на лавочку. Четверо мальчиков и одна девочка прыгали под музыку под присмотром аж четырех воспитателей (одна играла на пианино, другая показывала, как надо прыгать, а еще две прыгали за компанию, подбадривая детишек). Прыгали все невпопад, музыка звучала сама по себе. Психолог показала мне Лешу глазами, он прыгал особенно бестолково, налетая на других. Мальчик как мальчик – глаза-пуговки, темноволосый, курносый, смешной. Внимание на меня он все же обратил – и все остальные обратили, заулыбались. Выглядели дети обычно, и зальчик выглядел обычно – если бы не жуткий запах, все, как в любом детсаду. Мы посидели минут пять и ушли.

– Решайте! – сказала дама-психолог. – Я свое мнение вам озвучила. Этому ребенку место в специализированном учреждении. Но если вам не хватает проблем – пожалуйста, забирайте.

– Ну постойте, – ответила я, – хотелось бы все же познакомиться с Лешей поближе.

– Подписывайте согласие – и знакомьтесь, – непреклонно сказала дама. – А опеке о нашей встрече – ни слова. Вы обещали.

Тем временем на мой выключенный телефон звонила и звонила потерявшая меня опека. Которой я не должна была говорить ни слова, будучи при этом совершенно выбитой из колеи.

Я распрощалась с мрачной дамой, отправилась в опеку, получила направление на посещение ребенка. Все было как-то сложно: одна опека, по месту нахождения приюта, направление выдавала, другая, по месту регистрации ребенка, направление одобряла, еще какая-то управа ставила штампик, а потом направление надо было отнести не в то здание приюта, где я была, а в его центральный офис в другом районе города. Я бы никогда никуда не успела и ничего бы не нашла сама, но догадалась взять такси, и оно послушно возило меня по заданным адресам.

Центральный офис приюта, к счастью, оказался гораздо менее мрачным местом. И даже совсем не вонючим. Мне дали ознакомиться с личным делом ребенка, а тамошний соцработник рассказала мне все, что знает. Соцработник была настроена благожелательно – и к Леше, и ко мне.

Лешина история была довольно странной. Моя приемная дочка Саша попала в детдом, потому что у нее никого не было, – только мама, и та умерла. У Леши имелись мама, папа, бабушки, тети с дядями. И все от него почему-то отказались. Эти многочисленные родственники были вполне здоровы, молоды, у них были просторные квартиры в центре города, они не сидели в тюрьме, где-то работали и даже не пили.

– Мама к нам приходила, писала заявление, – сказала соцработник. – И она такая, знаете… Красивая молодая женщина. Ну, просто красивая молодая женщина, хорошо одетая, без всяких признаков злоупотребления алкоголем или какими-то веществами. С грамотной речью, негрубая, воспитанная. Вы бы ее встретили на улице – она бы вам понравилась. И она нас совсем сбила с толку. Обычно у нас другой контингент. А тут мы долго не могли понять, что не так. Пришла к нам, пожаловалась на трудные жизненные обстоятельства, попросила пристроить ребенка. На полгода. Мы не сомневались, что она его заберет. А вот как вышло.

Мама и папа Леши расстались, еще когда мама была беременна. Она хотела оставить ребенка в роддоме. Но ребенка забрал отец. Точнее, его мама, Лешина бабушка. Как-то бабушка его растила, жили в основном на даче (видимо, там и питались упомянутыми дамой-психологом корешками), ближе к зиме возвращались в город. А когда Леше было почти три года, в опеку позвонили соседи: мол, ребеночек какой-то запущенный, грязный, гуляет в полуголом виде, держась за хвост собаки, смотрит голодными глазами. Опека пошла смотреть на ребеночка. Ребеночек скорее ползал, чем ходил, спал с собакой, ел с собакой. Речи у Леши не было. Но при этом он был довольно ухоженным и ласковым, сразу залез на ручки девушки из опеки, весело прыгал, улыбался. И в квартире было чисто, спокойно. Игрушек мало, одежды мало, но что-то все же есть. Бабушка сказала, что с Лешей ей трудно: родители от воспитания устранились, а с мальчиком что-то не то, она и сама это видит. Но как уж есть.

Бабушка показалась девушке из опеки вполне адекватной. Девушка попросила бабушку сводить Лешу хотя бы к терапевту (он ни разу не был в поликлинике), который оценит его состояние, и пообещала, что опека со своей стороны поможет с устройством мальчика в специализированный садик.

Через какое-то время Леша заболел – ничего особенного, вирус, отит. Но бабушка вызвала скорую помощь, отправила Лешу в больницу. Сама в больницу не поехала, внука не навещала. Забрать домой после выписки отказалась – с формулировкой «ребенок отсталый, им должны заниматься специалисты». Опека отправила Лешу в санаторий и занялась поисками мамы.

Мама нашлась – и всем понравилась. Красивая, молодая, хорошо одетая, без признаков злоупотребления, негрубая, с грамотной речью. Мама сказала, что прямо сейчас взять Лешу не готова, ей надо подготовиться самой и подготовить друга, с которым она живет, но потом – конечно же, всенепременно, она же мать! (В тот момент опека еще не знала, что двух предыдущих своих мальчиков мама тоже оставила в роддоме; дальнейшая их судьба мне неизвестна.)

Так Леша перекочевал из санатория в приют. И там им – как иначе? – занялись специалисты. Периодически трехлетнего мальчика отправляли то в больницу, то на отдых, то еще куда-нибудь, исключительно с благими целями. И всякий раз без сопровождения. Везде же есть хорошие специалисты, они справятся с любым сложным случаем. Несколько месяцев Лешу, как бандероль, передавали из рук в руки. Как я понимаю, от общей растерянности и с перепуга он довольно быстро выключился. И больше особо не включался. В таком выключенном состоянии я его и увидела.

Через полгода мама честно Лешу забрала. Перед этим она его несколько раз посетила. По рассказам воспитателей, происходило это так: приходит, дает Леше шоколадку. Смотрит, как он эту шоколадку ест. Улыбается. Обнимает. Уходит. При этом мамой мама себя не называла, только по имени. Так, по имени, Леша ее и запомнил. Света.

Забрав Лешу, Света явно пыталась быть ему хорошей мамой. Потому что о жизни с ней у Леши остались самые светлые воспоминания. Катались на лошадке, играли в машинки. Ничего плохого, вот совсем. Но длилось это недолго – вскоре Света использовала уже испытанный бабушкой прием. Ребенок заболевает, вызывается скорая, описываются неоднозначные симптомы, ребенок отправляется в инфекционное отделение больницы. Родителей туда по старинке не пускают. Для кого-то это драма, а для кого-то – желанный выход. Пока Леша был в больнице, Света переехала и поменяла номер телефона. И опека уже не смогла ее найти. Сходили еще раз к бабушке. И к другой бабушке. Попробовали поговорить с Лешиным отцом – даже дверь не открыл, послал матом. Дяди с тетями отказались разговаривать – без мата, но в категоричной форме. Из больницы Леша попал все в тот же санаторий. А из санатория все в тот же приют. Который снова принялся отправлять мальчика то на лечение, то на отдых. Кто бы не стал овощем в таких обстоятельствах?

Дама-психолог сказала:

– Он даже людей не выделяет, не узнает. И это в четыре года! Ни к кому не привязан, никому не рад.

А к кому он должен был привязаться-то, если люди все время менялись?

Опека отчаялась призвать Лешиных родичей к ответу и подала в суд на лишение родительских прав. Процедура лишения прав заняла еще несколько месяцев. Отец в суд не явился, но мама, ко всеобщему удивлению, пришла. Но ни с чем не спорила, просто плакала. Она снова была беременна. Красивая молодая женщина.

– Мне жаль, что так получилось, – сказала она.

И было видно, что ей действительно жаль. И всем присутствующим: судье, сотрудникам приюта, сотрудникам опеки – тоже было очень жаль. Но вот так получилось. В целом Леша провел в больницах, санаториях, приюте больше полутора лет только потому, что опека до последнего надеялась вернуть его в родную семью.

После этого опека сразу же стала искать Леше приемных родителей. В приюте могут жить только семейные дети, а те, у которых нет родителей, должны быть устроены в детдом. Здорово, если есть возможность на этом этапе передать ребенка в семью. Но не всегда удается быстро такую семью найти.

– Неужели у вас не было своих кандидатов? – спросила я начальницу опеки при встрече. – Ведь такой хороший мальчик. Симпатичный, спокойный. Маленький. И совершенно здоровый, если не считать задержки развития.

– Мы в глаза не видели ни одного кандидата, – ответила она. – Никто тут не хочет ни мальчиков, ни девочек, ни маленьких, ни больших… Вот вы хотите – мы и счастливы.

А говорят – за малышами очереди[21]21
  Существенные задержки психического развития и тяжелый анамнез, как в Лешином случае, пугают потенциальных опекунов куда больше, чем проблемы с физическим здоровьем. Какая уж тут очередь.


[Закрыть].

Как только я стала действовать официально, вооружившись направлением, поддержкой опеки и соцработника приюта, чернуха отступила. Начальство приюта предупредило дошкольный филиал о моем визите. Я отправилась туда снова. Дети гуляли, воспитатели были мне уже знакомы, никто не мешал мне сесть на скамейку и спокойно поразглядывать малышей. Леша сам подошел ко мне, протянул какой-то прутик. Мы даже немного поболтали – если это можно назвать разговором, потому что в ответ на все мои вопросы он только повторял свое имя. И еще он все время улыбался. Воспитатели тоже со мной поговорили – они были добрыми, простодушными, хотели лучшего для всех своих воспитанников и надеялись, что в семье у Леши все наладится.

– Он так давно ждет маму! – сказала одна. – К другим ведь приходят, других забирают, а его нет. А он все смотрит, смотрит на ворота. И так его жаль.

– Мальчик-то хороший, не вредный и очень даже смышленый. Это у нас он плохо развивается и чахнет, трудно ему без мамки. А у вас он расцветет, – сказала другая. – Даже не сомневайтесь.

Это был такой разительный контраст с мнением дамы-психолога.

Я вернулась в опеку, написала согласие и уехала домой. Всего за один день в меня загрузилась целая жизнь, еще и разнообразно прокомментированная.

Через неделю все документы были готовы, и я стала официальным Лешиным опекуном.

Конечно же, дама-психолог от лица приюта заявила, что я не установила контакт с ребенком и должна навестить его не менее пяти раз, перед тем как забрать. Иначе психике ребенка будет нанесен серьезный урон. Да и вообще опека ведет себя крайне безответственно, раздавая детей кому попало: лично у нее, специалиста с огромным стажем, моя кандидатура вызывает большие сомнения.

Инспектор опеки в ответ заметила, что ребенка уже пора переводить в детдом, и этот перевод нанесет его психике еще более серьезный урон. А препятствование в деле устройства ребенка в семью со стороны приюта иначе как злобными кознями не назовешь. У вас что, есть другие кандидаты? А главное, чего добиваемся, ребята? Вы же потеряете этого ребенка что так, что эдак. В приюте он в любом случае не останется.

После этого дама-психолог куда-то делась.

Приют собрал небольшой круглый стол, чтобы обсудить все вопросы, связанные с передачей Леши в нашу семью, – за него сели медработник, соцработник, другая, чуть менее мрачная психолог, дефектолог, педагог и прочие причастные к делу дамы. Главный совет, который они мне дали:

– Как только вернетесь домой, сразу же покажите ребенка специалистам!

А то его за последние пару лет никому не показывали.

От слова «специалист» я с тех пор вздрагиваю.

Когда я приехала за Лешей в приют, оказалось, что он меня прекрасно помнит.

Дети снова гуляли, он разглядел меня издалека, побежал мне навстречу и с налета спросил:

– А ты что, мой мама?

– Ну, если ты хочешь, я буду твоей мамой, – сказала я.

Остальные дети, услышав про маму, окружили меня и стали вопить:

– Мама! Мама!

Хотя к ним вроде приходили. Их даже забирали домой. Но, видно, не так уж часто.

– Этот мама мой! – сердито заявил Леша.

Схватил меня за руку и потащил к воротам. Как бы я навещала его не менее пяти раз – и не представляю.

Провожать нас вышла психолог, участвовавшая в круглом столе. Я сказала ей:

– Ваша коллега говорила, что ребенок никого не узнает и не выделяет. А ведь он меня узнал и уже готов со мной уйти.

– Еще бы, – холодно ответила психолог. – То, что ребенок готов идти куда угодно с кем угодно, – это ведь тоже признак умственной отсталости.

На том и расстались.