Текст книги "Боги как люди. Книга 2. Победитель остается один"

9. 861 год эпохи Каменных драккаров

Посмотреть в глаза Доминике и Альберто я нашел в себе силы лишь полгода спустя. Сразу после смерти Персефоны Верховный исчез. Я был в отчаянии. Пытался связаться с ним через наши обычные каналы. Оставлял послания и просьбы о встрече в тайниках у Столпов всех четырех миров, но мои письма оставались без ответа – их даже никто не забирал.

Я вновь ударился в пьянство (и мой заплечный мешок теперь был набит бурдюками с брагой), но стало еще хуже. Скитался по мирам, накачивался крепкими напитками и отключался там, где застала меня последняя порция хмеля. В пьяном бреду я всегда видел ее. Но не ту, к которой привык в последние годы, а предыдущие ипостаси. Как раз за разом следил, изучал и помогал убивать. Эти видения заставляли меня самого мечтать о смерти.

Прошло чуть больше шести лун со смерти Персефоны, и я понял, что вздрагиваю, увидев беременную женщину. Пришла шальная мысль, что могу все повторить. Найти ее, подождать, когда подрастет. И все будет как прежде. Я сам себе был отвратителен. Но мысли смешивались в моей пьяной голове, не давая мыслить здраво. Было ли мне до сих пор так важно, уничтожит она миры или нет? Любил ли я чудовище внутри нее или ее саму? Говорит ли во мне любовь или сущность пустила корни так глубоко в меня, что собой я больше не являюсь?

Мне хотелось закончить все это. Прекратить мучения, разорвать связь с сущностью, пока сохранялись хоть какие-то остатки разума в моей голове. Но для начала нужно было увидеть приемных родителей Персефоны. Оставлять их в неведении о судьбе дочери казалось кощунством.

Доминика поняла все без слов, распахнув дверь и увидев меня в одиночестве. Радушие на ее загорелом лице сменилось болезненной гримасой, уголки губ поползли вниз, а рот раскрылся в надсадном глухом вскрике. Она упала на руки Альберто, я еле успел подхватить Доминику, чтобы помочь хромому старику донести ее до кровати. Женщина плакала и металась, словно в бреду, приговаривая: «Девочка моя, как же так, моя малышка…» Я размышлял, что стоит за таким сильным и чудовищным горем: порочная привязанность к сущности или истинная любовь к человеческой стороне Персефоны. Смотреть на боль Доминики было невыносимо. Альберто кивнул мне: мол, подожди в кухне, я выйду, как только успокою ее.

Но я не остался в доме, а побрел вниз, к берегу, где до сих пор стояла наша с Персефоной лодка. За все эти годы она ничуть не износилась и была покрыта свежим слоем палубного масла. Я понял, что Альберто берег лодку для нас, и в груди закололо.

Решение созрело быстро. Я осознал, что уже намеревался это сделать, собираясь навестить родителей Персефоны. И принялся готовиться к отплытию.

– Сынок, – раздался скрипучий голос Альберто у меня за спиной, и я вздрогнул. – Ты никак куда-то собрался?

– Решил выйти в море, – прошептал я, пряча глаза.

Альберто даже не выказал удивления, впервые услышав мой голос. Я заподозрил, что они с Доминикой знали гораздо больше, чем я считал.

– Прости мою старуху. – Альберто, ковыляя, приблизился и, хотя был почти на полторы головы ниже, крепко обхватил за плечи и развернул к себе, заставив посмотреть в старое морщинистое лицо. Глаза его блестели от слез. – Мы не виним тебя, что бы ни случилось. И ты себя не вини. Каждый, кто имел глаза, видел: ты любил нашу Персефону всем сердцем.

Ох, если бы он знал! Если бы видел, что случилось, то не утешал бы меня так!

– Альберто! – простонал я. – Я убил ее… убил.

– Не говори так, – сердито одернул меня Альберто.

И я рассказал ему все. Все подробности, с самого начала до конца. О своем детстве, миссии по избавлению миров, разных ипостасях Персефоны, об убийствах, о своей любви и даже о страшных мыслях найти ее новое воплощение…

Он слушал спокойно, не перебивая, иногда лишь постукивая согнутыми пальцами по голому костлявому колену больной ноги. Когда я закончил, солнце почти полностью погрузилось за горизонт, а на побережье спустились сумерки.

– Ты не удивлен? – спросил я в конце севшим от долгого рассказа голосом.

– Что ж… что ж… – пробормотал Альберто. – Мы с моей старухой знали, что за всей этой историей что-то кроется… Мы видели тебя неизменным столько лет… Знали, что Персефона не простой ребенок, слышали, как ты говоришь с ней, хотя при нас молчишь словно рыба… но про миры… Про миры ты меня удивил.

– Я убил ее, – мне хотелось прокричать эти слова, но я сказал тихо. Его удивили миры, а не то, что я отнял жизнь его дочери.

– Мы… трое, – прокряхтел он, пытаясь усесться поудобнее, и было видно, что нога доставляет боль, – мы несли непростую ношу, но тебе пришлось сложнее всего… Не суди себя строго…

От его понимающего взгляда с легким прищуром и в особенности от добрых слов мне стало совсем невыносимо.

– Я не могу… Не могу жить без нее, – еле слышно выдавил я, признаваясь ему и самому себе. – Не могу и не хочу.

– И что же задумал? Утопиться? – недоуменно спросил Альберто. – Ты ведь знаешь, что не сможешь получить покой таким образом. Так и будешь скитаться вечность призраком… Убить себя, да своими руками… Тяжкий грех.

– Никто не знает, правдива ли эта легенда, – упрямо сказал я.

– Все легенды в чем-то да правдивы, – перебил меня Альберто. – Давай расскажу тебе одну… Поди, эти знания помогут тебе придумать… Как обрести покой.

Ходят у нас тут слухи среди рыбаков, что есть остров в море, от которого надобно держаться в стороне. Вроде как живут там девы с рыбьим хвостом. Поют так сладко, что не слушать мочи нет. Но стоит ступить человеческой ноге на их остров, живым оттуда уже не выбраться. Наши рыбаки кличут этих дев сиренами да болтают, что сирены эти прячутся в пене морской, поют и завлекают моряков на верную гибель. Но вот что я тебе скажу, сынок… Выходил я тут на лодке вашей… старухе только моей ни слова: затосковала душа по морю… кхм-кхм, да… и вытащил я вдали от берега юнца. Болтался он на осколке лодчонки, замерзший, напуганный до смерти. К несчастью, не довез я его до берега, помер малец. То ли со страху, то ли слишком долго был в море. Но в бреду шептал он странные вещи. Что сирены эти не рыбы вовсе, а птицы. Да птицы не простые, а умеют женщинами обращаться. Девоптицы, значит… И зазывать они никого не зазывают, но остров свой защищают яростно. Убивают всех охочих до диковинок, стоит лишь сунуться на их землю. Понял? Такая вот история…

Я даже забыл ответить что-то связное Альберто. Зачем он мне всё это рассказал? На кой мне поучительная история, что слухи искажают истину, а людские языки перевирают всё, что слышат людские уши? Будто я и раньше этого не знал… раздражение поднялось во мне яростной волной, но точно так же быстро схлынуло.

– То есть… – просипел я.

– Сынок, – Альберто со стоном поднялся на ноги. – Мне бы мечталось, чтобы ты остался со мной и моей старухой да скрасил наши последние дни. Но знаешь что?

– Что? – глупо переспросил я, не спеша подняться следом.

– Если бы мне не терпелось к богам… я бы крепко подумал про этих охочих до убийства дев, – глухо сказал он и похлопал меня по плечу.

– Спасибо, – ответил ему я, вскидывая голову, чтобы видеть лицо Альберто.

– За такое не благодарят, – сердито одернул меня он, но после сокрушенно покачал головой и положил старческую сухую ладонь на мою голову. – Но поразмысли хорошенько. Мы будем верить в лучшее и ждать тебя в доме.

И он ушел, заваливаясь набок. Я знал, что пути назад нет, не хотел жить с таким грузом на душе, и Альберто знал, иначе ни за что не рассказал бы историю про поющих дев, которые убивают нерадивых моряков и искателей диковинок. На минуту мне стало стыдно, что я бросаю свою миссию, двух одиноких стариков и иду по такому малодушному пути. Но тут же образ умирающей раз за разом Персефоны предстал перед мной, и я ухватился за фляжку на поясе. Разве это жизнь? Я не смогу никому помочь. Моя душа разрушена до основания и еще глубже.

С всеобъемлющим облегчением я шагнул в лодку. Вышел в море почти ночью, но так даже лучше. Ориентироваться по звездам куда проще, а небо встречало меня бархатной густой чернотой, на которой сияли россыпью яркие кристаллы. Мне подумалось, что они напоминают те, которыми плакала умирающая сущность. Слезы Персефоны укажут мне путь к освобождению.

Когда рассвело, я ступил на песок острова, почти сошедший с ума от воспоминаний и абсолютно пьяный. В пути я выдул все фляжки, которыми запасся. Удивительно, что смог добраться на верный остров. По крайней мере, я надеялся, что прибыл туда, куда мне нужно.

Я повалился на песок, в горле пересохло. Солнце вставало все выше, день обещал быть жарким. Перевернувшись на спину, я подумал было закричать, призвать поющих дев, но сил почти не осталось. Они найдут меня сами. Я очень на это надеялся.

Вдруг надо мной нависла тень. Я с неохотой разлепил веки, желая посмотреть, что же это за диво такое – девоптицы. Но на меня смотрела обычная девочка. Правда, наряд ее состоял из ткани, украшенной перьями и бусинами, а в чертах лица и правда было что-то нечеловеческое. Она по-птичьи склонила голову набок и позвала тонким голоском:

– Мама, иди погляди! Тут еще один охотник за диковинками пожаловал.

Ухмылялась она совсем не по-девичьи, а хищно. А потом, вскинув голову, издала гортанный птичий крик. Мои глаза обессиленно закрылись вновь, а голова упала обратно на песок. Я прибыл именно туда, куда мне было нужно. Скоро наконец все закончится.

Часть вторая
Берсерк

1. 849 год от Великого Раскола

Вокруг царил покой. Крупные хлопья снега падали наземь. Мир превратился в сияние белого. Даже приглушенный дневной свет, отражаясь от кипенных сугробов и заиндевелых ветвей, сверкал ярче обычного.

Рыжеволосый мужчина в накидке появился ниоткуда, прямо посреди снежного полотна. Разорвал пространство и возник прямиком на нетронутом белом одеяле зимы. Это выглядело удивительно. Словно он стоял на месте так долго, что все следы к нему замело, но следов не было вовсе.

На горизонте показалась белая волчица. Она сливалась с царством чистоты, но рыжеволосый все равно заметил ее. На то он и был богом. Волчица приближалась неспешно, пофыркивая, казалось, пренебрежительно. Из ее пасти рвались белые клубы пара, дыхания бога было не разглядеть. Быть может, он не дышал вовсе.

Наконец, приблизившись, волчица перекувыркнулась через пень, что нелепым обрубком торчал на поляне, и обратилась в девушку. Роста в ней было немного, волосы отливали черным, будто вороново крыло, а раскосые глаза смотрели настороженно.

– Здравствуй, Улла, – сдался рыжеволосый, когда молчание затянулось.

– И тебе здравствуй, Велес, – процедила волчица.

– Как поживает стая? – поинтересовался бог учтиво.

– Уж никак ты светскую беседу затеял, – рассмеялась Улла, и смех ее походил на лай.

– Почему не побеседовать двум давним друзьям, – заметил бог.

– Потому что мы не друзья, – рявкнула волчица. – Зачем пожаловал? Я предпочитаю решать вопросы через Калена…

– Удивительно, – безразлично пробормотал Велес, и с лица его пропала притворная вежливость. – Выбрал свою судьбу твой муж сам, заточил его Кален, а клыки ты точишь на меня.

– Тебе я служу, – цокнула Улла. – Как и договаривались. А что поклоны не бью, то не обессудь. Характер не тот.

Внезапно бог кивнул, словно соглашаясь, и опустился прямо в снег. Девушка, чуть помедлив, села напротив, скрестив щиколотки согнутых ног и уперев локти в острые колени. На ней была накидка из шкуры, а больше ничего. Смуглые обнаженные руки и ноги словно не страшились холода. Впрочем, бог в своей тонкой, слишком изысканной для зимы одежде тоже не мерз. Они немного поерзали, будто на перине восседали, а не на голой холодной земле, и пронзили друг друга похожими упрямыми взглядами.

– Я сижу тихо, – в этот раз волчица сдалась первой. – Как и сказал Кален. Новых особей не обращаю. Мы затаились, как ты и хотел.

– Время ожидания вышло, – кивнул Велес. – У меня есть для тебя задание.

– И после ты отпустишь его? – впервые в голосе волчицы послышались страстные нотки, выдержка изменила ей.

– Нет, – честно ответил бог. – Еще не время.

– А когда будет время? – взвыла Улла, теряя контроль. – Сколько еще сотен лет моей службы тебе надо? Сколько еще мне ждать?!

– Милая девочка, – хмыкнул Велес. – Что ты знаешь об ожидании?

Он помолчал немного, вцепившись в застежку своего плаща, сверкание которой немного меркло по сравнению с белизной вокруг, и грозно заявил:

– Ты хотя бы можешь быть уверена, что увидишь его. В свое время.

Они молчали некоторое время, а снег падал вокруг бесшумно и величественно.

– Так что за задание? – нетерпеливо процедила Улла.

– Отправишься со своей стаей в другой мир, – буднично ответил бог. – Мне нужны там ваши уши, глаза, а когда придет время – клыки и когти.

– Стая слишком большая, – возразила Улла. – Переход в другой мир вызовет много вопросов. Посвящать каждого волчонка в тайны мирозданий не дело.

– Ты умна, – согласился Велес. – Хороший вожак печется о стае. Ягишна создала тебе амулет: сможешь накладывать забвение и печать молчания. Забвение – для тех, кому не следует помнить о родном мире, из которого пришли. А молчание – тем, кого будешь отправлять на задания.

– Я наложу забвение на всех, – заспорила Улла. – Пусть думают, что новый мир им родной. Так будет проще. А лазутчиков воспитаю сама, из самых надежных.

– Тут тебе виднее, – согласился бог и поймал снежинку на ладонь. Приблизив руку к лицу, принялся рассматривать совершенное творение мира Яви. – Отправитесь в Мидгард, – промолвил Велес.

– Слава богам! – воскликнула Улла и рассмеялась искренне. – Боялась, что из вредности запихнешь меня туда, где куча песка.

– Я не настолько мелочен, дорогая, – безразлично парировал бог. – И Новое Царство я выбрал для себя. Они так идеально разрушены после Великого Раскола и так сильно откатились назад из-за катастрофы с вышедшей из берегов рекой, что мой брат не смог устоять и построил там новый рабовладельческий строй. Вернул эту частичку мироздания к истокам, которые он всегда любил. Я спрячусь там, где, как он уверен, мне не по душе. Обведу его вокруг пальца. Не могу отказать себе в этом удовольствии.

– Я думала, ты будешь здесь, – буркнула Улла. – Ведь Явь – твой любимый мир.

– Здесь останутся Ягишна и Владан, – внезапно с охотой поделился Велес. – Потому что я хочу сохранить Явь в целости.

– Я со стаей отправлюсь в Мидгард, чтобы помогать твоему отцу, Ягишна и Владан будут здесь, ты устроишься в Новом Царстве, – перечислила Улла, а затем помялась, но упрямо продолжила: – А Калена с Марой отправишь в Империю?

Велес вздрогнул, будто его пронзила боль.

– В… Империи… – он замолчал и снова потеребил застежку. – Там я разберусь. Мара и Кален, как всегда, будут то здесь, то там. Чтобы держать связь, они необходимы. Не всегда можно положиться на отца, все же он бо́льшую часть времени – под зорким взглядом моего брата.

– Какую большую сеть ты соткал, – вздохнула Улла. – Сколько жизней разрушил. И ради чего всё?

Велес прожег волчицу взглядом, и та, не выдержав, поежилась.

– А ради чего ты служишь мне, – спросил бог, – хотя разорвала бы, будь твоя воля?

– Из-за минутной слабости моего мужа столетья назад, – горько прошептала Улла.

– У всех нас бывали минуты слабости, – хмыкнул Велес. – Длиною в столетия. Собирай стаю, я пришлю Калена с амулетом, когда все будет готово.

Бог собрался было щелкнуть пальцами, чтобы просто раствориться в воздухе, но замер на секунду, и лицо его исказила судорога.

– Ты же знаешь… Знаешь, что мне жаль твою дочь… – тихо промолвил он, смотря вдаль, чтобы не встречаться глазами с Уллой. – И твоего сына. Если бы я знал, как устроен принцип обращения, ни за что бы не допустил…

– Прошло две сотни лет, – прорычала Улла. – Все пустое… Эта рана зажила.

– Мне ли не знать, – Велес ввинтил в нее тяжелый взгляд зеленых глаз, – эти раны не заживают никогда.

И, щелкнув пальцами, он исчез, оставив ошеломленную волчицу среди заснеженного леса. Она со злостью утерла щеки, по которым впервые за долгие годы струились слезы, вскочила и уже в прыжке через пень перекинулась обратно в волка. Зверем было проще и надежнее контролировать стаю и забывать о боли, что гложет каждый новый день так же сильно, как в первый.

2. 866 год эпохи Каменных драккаров

– Хельга! – воскликнула старшая вышивальщица. – Как всегда, вышло прекрасно! Просто прекрасно!

Я торжествующе улыбнулась и оглядела соперниц. Они корпели над шитьем, низко склонив головы, и лишь бросали короткие злые взгляды исподлобья. Я снова взяла над ними верх. Конечно, соревнование было негласным. Но в мире все, за что бы ты ни взялся, было соревнованием. И даже милосердная Фригг одобряла склонность своих дочерей быть лучшими из лучших! У меня не было никакого желания становиться красильщицей, что непременно светит двум из этих девиц. Справедливости ради, все мы хорошо знали друг друга, ведь росли вместе. Но в таких вопросах личная приязнь не в счет. Я намеревалась стать старшей вышивальщицей когда-нибудь. Нынешней уже тридцать три сезона, та еще старуха. Скоро ей предстоит отправиться на покой, а потом и вовсе в последнее плавание к радужному мосту.

И пока что нет сомнений, что среди моих ровесниц нет достойной соперницы. Я была уверена в том, чтó приготовили для меня боги. Мое будущее стелилось перед внутренним взором, вилось, словно красная нить нашей фирменной семейной пряжи. Как на ладони я видела последние два сезона девичества, а после удачное замужество. Я ни за что не уйду на другой драккар. Фригг не дала отцу и матери мальчиков, а все мои сестры умерли во младенчестве, слабые и не способные вырасти в нашем суровом мире. Поэтому хоть и замужем, но возглавить семейное дело придется мне. Надеюсь, отец ясно понимает, какого мужа мне выбрать.

Мои чувства и эмоции не имели здесь ни малейшего значения. Да и не нравился мне ни один парень нашего драккара, а на пришлых визитеров я не смотрела. Зачем зря душу бередить. Я была бы рада поладить с будущим мужем, но, если он окажется человеком дурным или слабым, мать с отцом помогут мне стать вдовой. А там уже никто мне не указ. Ради семейного дела я была готова на все.

Конечно, ко мне будут свататься самые завидные женихи. И дело тут не в красоте или богатстве. Каждый ярл на драккаре мечтал заполучить тайный рецепт нашей краски. Хотя тут они просчитались. Ни за что чужак не узнает тайну моей семьи, сколько бы лет ни делил со мной ложе. Ни общие дети, ни горячая любовь не заставят меня открыть секрет.

Нет смысла надеяться, что мне повезет, как родителям. Брак между кузенами правящих семей не слишком одобрялся. Нужно было разбавлять кровь. Но отец в свое время пошел наперекор традициям. И что теперь? У него так и не было наследника, а все дети гибли. Кроме меня. Конечно, старейшины убедили родителей, что всему виной близкородственная связь. Как будто жениться двоюродным брату с сестрой не было обычным делом. «Но-но-но, – услышала я в голове скрипучий голос старейшины, моего прапрадеда. Казалось, из него вот-вот песок посыплется, таким древним он был. – Только если ты не наследница великого ярла».

За думами я закончила со второй вышивкой и хотела было приняться за третью, но поняла, что пальцы затекли и спина ноет от долгого пребывания в согнутой позе. Свет был плохим, и глаза болели. Я заметила, что из высоких окошек главной залы вышивальной почти не пробивается свет. Значит, Бальдр закатил свою колесницу за горизонт и наступает ночь. Самое время заняться тайным поручением отца.

Я одернула себя. Бальдра нельзя более упоминать даже в мыслях! Несколько лет назад, когда я была слишком мала, с собрания сезона отец принес весть. Он уже тогда представлял наш клан. Я помню совсем молодую маму – она испуганно вскочила и выронила пряжу, едва увидев, каким бледным вернулся отец. Если бы я думала, что Ивар Длиннобородый умеет испытывать страх, то решила бы, что именно его и вижу на лице отца.

– Фригг поведала, что мы едва избежали Второй битвы богов, – сказал отец, тяжело опускаясь на скамью.

– Что это значит, мой ярл? – Мать присела и принялась расстегивать ремни отцовых сапог.

– Тора предали, – процедил отец, а мать на мгновение замерла. – Один из молодых богов! Какой позор!

Все знали, что наш народ получает сведения самым первым. Фригг была супругой Тора и, как бы склочно они ни жили, всегда оставалась первым доверенным лицом бога грома. Поэтому любая информация с собраний сезона была достоверной. Мать молча продолжала раздевать отца, лишь зыркнула на меня, без слов приказывая греть воду. Я знала, что дальше она будет разминать его плечи, а когда горячая купель будет готова, мне следует отправиться на прогулку.

Позже, перед сном, мама рассказала мне, что бог солнца – Бальдр – замыслил предать Тора и отобрать его верховенство. Но сильные Молодые боги смогли предотвратить новый раскол мира. Теперь бога солнца упоминать не следует, но само светило можно. Поэтому даже думать о колеснице Бальдра было опасным. Сейчас все говорили «солнце закатилось за горизонт». Словно никакого божества-светила и не было вовсе. Если богов забывают так быстро, что же говорить о простых людях. Помнит ли кто-то о нас после того, как мы отправляемся в плавание к радужному мосту?

Отогнав неприятные мысли, я кашлянула, привлекая внимание старшей вышивальщицы.

– Да, Хельга? – чопорно спросила Эрна Исключительная. Второе имя она заработала своим талантом. У меня же второго имени пока не было вовсе. Не заслужила.

– Я закончила работу, а потому хотела бы отправиться домой, – церемонно произнесла я. Пусть видит, что, несмотря на юный возраст, я уже не ребенок.

– Ты прекрасно потрудилась сегодня, – похвалила старшая вышивальщица. – Можешь быть свободна. Передай мое почтение отцу и горячий привет матери.

– Непременно, госпожа. – Я поклонилась и степенно покинула зал под взглядами подруг, что сверлили мне спину.

Лишь оказавшись за дверью, я побежала по неровной дороге, заткнув юбку за пояс. Конечно, на людях я ходила в платье, но под него всегда надевала практичные штаны. Так было сподручнее перебираться по сходням, а после карабкаться по каменистым холмам. Я собиралась заняться сбором тайного ингредиента, необходимого для краски.

Кто бы мог подумать, что величие нашего клана держится на таком невзрачном растении, как марена красильная. Отец показал мне его в мой двенадцатый сезон. Между основными драккарами располагались небольшие кнорры, на одном из них мой отец и посадил побеги, которые принесли ему величие. На втором по счету кнорре от драккара Фригг никто не жил. Это был запущенный каменистый островок, и лишь перебравшись через высокую гряду, можно было найти поляну, на которой мы и выращивали марену.

Растение выглядело невзрачным. Просто зеленые стебли с кучей листьев. А желтые цветы будто бы маскировали главную особенность растения. Ни за что не догадаешься, что именно этот куст дает тканям насыщенный цвет крови или же бурый цвет древесной коры, а иногда – если провозиться достаточно долго – даже розовый цвет закатов.

Весь секрет в том, что красящий элемент содержится в корнях этих кустов. Поэтому даже если кто-то найдет их, ни за что не поймет, что перед ним золотая жила. Именно по этой причине поляна никак не охранялась и даже была не огорожена.

– Представь, – объяснял мне отец, когда привел сюда впервые, – если ты случайно наткнешься на эти заросли, что первым придет тебе в голову?

– Что это какой-то бесполезный сорняк, – ответила я и запоздало добавила: – Мой ярл.

– То-то же! – Отец с довольным видом поднял палец вверх. – А если бы здесь были ограждение и охрана, то случайно забредший сюда человек сразу же смекнул бы, что к чему.

Я удивилась тогда прозорливости отца. Но сейчас и сама поднаторела в разного рода ухищрениях.

На поляну я приходила всегда в сумерках, без пламенника. За несколько сезонов я научилась пробираться на место цветения марены с закрытыми глазами. Мои ступни знали каждый камушек, каждую выбоину, каждую скрипучую доску сходней. Мне одинаково просто удавалось преодолевать путь налегке и с нагруженной корнем марены тяжелой заплечной сумой.

Побеги я закапывала в отдалении от поляны, стараясь придать нашим драгоценным кустарникам первозданный природный вид, будто бы в этом бурьяне не ступала нога человека. Правила были простыми. Вырывать каждый третий куст, а не рядами подряд, чтобы на первый взгляд невозможно было понять, что здесь недавно собирали урожай. Обрезать корни сразу же и складывать в мешок, а побеги закапывать подальше. Эта схема работала долгие годы.

Насколько я знала, марена росла только на этой поляне, больше я никогда о ней не слышала ни от одного красильщика, пряхи или вышивальщицы. Отец сказал мне, что получил ее в подарок от своего отца, чей брат был Путешественником. Мне было интересно, где именно растет марена в природе. Может быть, на драккаре Фрейи? Я слышала, там есть много растений и даже песок, а не только безжизненные скалы, куцые побеги и рукотворные теплицы с цветами, необходимыми для создания красителей, как на нашем. Но когда я принялась донимать отца, он посоветовал держать любопытство при себе и не заводить эту тему лишний раз. Больше я не спрашивала.

Отец говорил, что скоро придут новые времена, когда одежду сможет красить любой бедняк, но времена эти так и не приходили. Я подслушала разговор между родителями, который совершенно точно не предназначался для моих ушей. Это было как раз через сезон после того, как я увидела поляну.

– Предательство Бальдра дало нам немного времени, – шептал отец. – Все же есть страшные события, которые идут на пользу обычным людям.

– Тебя уж точно нельзя назвать обычным человеком, мой ярл, – тихо засмеялась мать.

– Брось, Ида, – хмыкнул отец. – Мы же не на людях.

– Ивар, – мама произнесла имя отца с нежностью, которой я никогда прежде не слышала, заставив меня поморщиться. – Время покажет, как нам стоит поступать.

– Брат отца написал мне, что новые вещички у народов появятся еще нескоро, – я услышала, как отец потянулся: раздался хруст позвонков. – Так что побудем еще богачами.

Мама засмеялась в ответ, а после раздались звуки, от которых меня затошнило. Я относилась к их нежностям с опаской. И к счастью, никогда не видела своими глазами. Это даже слышалось ничтожно, боюсь представить, как выглядело. Фу!

Больше я отца про марену не расспрашивала, зная лишь, что однажды величию нашей семьи придет конец. И имя этому концу – изобилие. Марену сможет выращивать каждый, о ней узнают. А потому главной задачей жизни для меня было не допустить этого на своем веку.