Текст книги "Аферист и карьерист"

Глава II
За спиной общественного мнения

В кабинете князя Артемьева собралось несколько человек. Маркиз де Шале, оседлав стул, возил чернильницу по крышке массивного полированного стола, обычно предназначавшегося для работы. Настроение маркиза было почти хорошим, и он то и дело откалывал колкие реплики от своих неистощимых запасов острот. Граф Радневский сидел по соседству в кресле, закинув ногу за ногу, и шлифовал ногти пилочкой, с которой редко расставался. Он любил шутки только понятные ему и касающиеся других, поэтому репликам, подчёркивающим слабости их общих знакомых, улыбался очень даже искренне. Его крупная голова в светлых кудрях сидела на пьедестале мощных плеч и подрагивала от смеха, судя по звукам, вырывающегося из больших глубин. Видимая часть шеи у Фёдора Александровича отсутствовала, но это не мешало ему вовремя поворачивать голову на каждую новость. Князь, расположившись у окна, просматривал последнюю прессу. Он был самым мрачным из присутствующих, но, зная его скверный характер, никто из гостей тому не удивлялся, и расходиться никто не хотел. Артемьев уже не раз, словно ненароком, взглянул на настенные часы, на его смуглом лице с резкими чертами не раз отразилось нетерпение, и всё же каждый из них знал, что, будь у князя другие планы, он давно бы нашёл способ выставить всех за дверь. Бенкендорф относился к подобным манерам так, как требовали обстоятельства, ему было вполне уютно на диване, и он почти отдыхал, периодически корректируя текущий полилог… Чисто мужская компания. Господам было о чём поговорить.

– Такая серьёзная с виду дама, что никогда бы не подумал… – Шале хихикнул. – Воистину женщины устроены куда сложней, чем возможно понять. Женская душа – тема до сих пор неизученная.

– А-а, куда там! – Радневский неудачно махнул рукой, и пилочка выскочила на ковер. Поразмыслив, он сдвинул своё крупное тело на край кресла. Только качественная мебель могла промолчать, когда граф решил наклониться, не отрываясь от сиденья – пилочка лежала всё-таки на расстоянии, советовавшем встать и сделать шаг.

Шале оставил чернильницу в покое, покрасневшее графское лицо приковало к себе его взгляд.

– В её возрасте… пора бы… побеспокоиться и о душе, – тяжело проговорил граф, продолжая осторожно тянуться за пилочкой.

– В любом возрасте полагалось бы беспокоиться о душе, – хитро улыбнулся маркиз.

Бенкендорф вытянул ноги в начищенных до блеска сапогах, и тоже наблюдал, как пальцы Радневского подбирались к заветной цели.

– А вы как считаете, князь? – спросил генерал на всякий случай, хотя наперёд знал, что князь ускользнёт от прямого ответа.

– Мне не нравится слово «беспокоиться», – казалось, хозяин дома напряг все мышцы лица, чтобы не зевнуть во весь рот.

– А каким бы словом вы заменили его?

– Я бы вообще не затрагивал тему, в которой отсутствуют факты, – тёмные глаза князя увели от зрителей неприязненный взгляд.

– Это уж точно, – усмехнулся Радневский, наконец поднявший пилочку и вернувшийся в исходное положение.

Маркиз посмотрел на собственные ногти и остался доволен. Потом провёл рукой по волосам, взялся за галстук и потянулся взглядом к ближайшему зеркалу. Но зеркал здесь было маловато… Шале с удивлением заметил, что после ремонта в кабинете князя вообще осталось всего одно зеркало, и висело оно в таком месте, что маркиз не обнаруживал в нём своего отражения. Впрочем, там не отражался никто – лишь часть интерьера, да и то не самая лучшая… И Шале снисходительно подумал о том, что природа не всех одарила изысканным вкусом.

– А что, маркиз, удачной ли была ваша поездка в Лион? – вспомнил граф, далёкий от утончённых мотивов.

– Скажу, что новости, которые я привёз из Лиона, касаются не меня одного, – Шале поднялся со стула и прошёлся по комнате, благо просторное помещение позволяло избежать перешагивания чужих ног.

Маркиз не без удовольствия заметил, как насторожился Бенкендорф, и потому тянул с пояснением, сколько получалось. Совсем недавно он готов был удушить голубоглазого генерала, зачастившего к маркизе в его отсутствие, но сегодня решил обойтись мелкой местью. В конце концов, великодушие дано избранным, да и мало ли какие важные дела могли пригонять Александра Христофоровича к жене маркиза де Шале… К примеру, генерал мог навещать Луизу, беспокоясь о её супруге, задержавшемся в опасной поездке, или привезти какие-нибудь новости из дворца, руководствуясь банальной вежливостью. Мысли иного рода, конечно, лезли куда настойчивей, но маркиз почти заставил себя остановиться на последних, вполне удобных для каждой из сторон.

– Маркиз, вы нас интригуете. Что за новости? – граф Радневский и в самом деле ждал новостей.

– А такие новости, что в этом году шёлк, скорее всего, будет дорожать, – выложил Шале, снова глянув в сторону Бенкендорфа.

Генерал едва заметно улыбнулся и промолчал. Маркиз переместился к окну и замер над князем – отсюда хорошо было видно то самое зеркало, только теперь в нём отражались Радневский и Бенкендорф. Лучше всех их мог видеть со своего места сам хозяин, и, наверное, видел, когда отвлекался от газет. Шале ещё переместился, и снова не нашёл себя в зеркале, зато стал виден край стола, на котором осталась одинокая чернильница.

– Кроме шёлковых, есть и другие ткани, – граф зевнул, ничего не замечая. Из троих гостей его одного пригнала сюда скука.

– И чем же вы прикажете заменить муар, атлас, бархат, тафту? – быстро и почти весело спросил Шале. – Боюсь, с исчезновением шёлка исчезнут и дамы на балах… Так ли я размышляю, князь?

– Разумеется, – кивнул Артемьев, не слушая его и не отрываясь от газет.

– Георгий Павлович вряд ли будет вам советчиком в столь тонком деле, дорогой маркиз, – мягко сказал генерал. – Князю некогда о себе подумать, не то что о шёлке. Тот, кто служит государю и России, себе не принадлежит.

Во всём поведении Артемьева не было ничего такого, что могло бы подтвердить его интерес к происходящему вокруг, но Бенкендорф знал, что тот следит за разговором, как и за каждым из гостей. Знал, что газеты оправдывали расположение у окна: больше света, легче читать. Вряд ли кто другой догадывался о том, что такое расположение позволяло хорошо видеть лица всех присутствующих, а самому оставаться практически силуэтом на фоне светлого прямоугольника. Если бы генерал ещё обратил внимание на зеркало, повешенное определённым образом… Но для этого ему надо было бы тоже прогуляться по комнате, как это сделал маркиз.

Артемьев убрал одну газету и взял другую. Шале заглянул в прессу через княжеское плечо, и, не увидев там ничего интересного для себя, отошёл в сторону.

– Так ведь и я забочусь о России, – искренне сообщил он, облокачиваясь о секретер и принимая картинную позу. Он, наконец, встретился со своим отражением в зеркале.

– Каким же образом вы заботитесь?

– Я занижу цены на шёлк, и благодаря мне платьев не убудет, а милым дамам не придётся портить кровь своим мужьям, – сказал маркиз, разглядывая себя в зеркале и приходя к выводу, что выглядит, как всегда, великолепно.

Редкий мужчина следил столь тщательно за модой, как он. Новые веяния в моде предполагали появление нового идеала, и Шале очень даже нравился этот идеал, позволявший… нет, требовавший быть не похожим на других при всей видимой схожести. Светские костюмы стали мало отличаться от несветских, но сколько же возможностей выделиться открывалось тому, кто имел на моду острый нюх и тугой кошелёк… и не носил этих клятых мундиров. Маркиз покосился на Бенкендорфа и Артемьева и снова вернул взгляд к своему отражению – самые дорогие ткани, отличный покрой… и элегантность во всём, не исключая запонок.

– Так-то, – подытожил он и щёлкнул пальцами.

– О маркиз! – неприязнь в голосе князя то ли плохо скрывалась, то ли ненароком демонстрировалась. – Ваши заслуги перед обществом будут непременно оценены. Вопрос лишь, во сколько.

– Прибыль, разумеется, никогда не помешает, но интересы России – прежде всего, – Шале устремил к потолку указательный палец, элегантно сверкнув бриллиантом в золотой запонке.

– Да, господа, интересы России прежде всего, но, – Радневский погладил свой живот, – видите, к чему приводит кабинетная жизнь.

– Ничего, граф, когда-нибудь вы женитесь…

Радневскому не пришлось отвечать. Бенкендорф в качестве примера привёл свой жизненный опыт и закончил лаконичное повествование тем, что похвалил нынешний выбор Фёдора Александровича.

– И в самом деле! – подхватил маркиз. – Мари… м-м… Проханова, должен признаться, просто прелестна. Кровь с молоком, и никаких притязаний.

Радневский промолчал, не будучи склонным говорить о своей личной жизни с тех пор, как Элен отказала ему и вышла замуж за другого. Он ухаживал теперь за её сестрой, породив тем самым нелепые слухи. Артемьев тоже молчал. Присутствующие знали, что покорил сердце строптивой красавицы бывший гувернёр и опекун князя.

– Я женился в тридцать семь, – добавил Бенкендорф. – И не жалею о том.

– А-а, генерал, – лукаво сощурился Шале, – наслышаны мы не только о боевой вашей славе.

– Да и вам грех жаловаться, – ответил тот, понимая, куда клонит маркиз.

– Не скромничайте, Александр Христофорович! – оживился Радневский. – Непревзойдённая Анжелика уехала на родину с разбитым сердцем. Говорили, она искала вас, так как вы пообещали жениться на ней.

Бенкендорф загадочно улыбнулся.

– Анжелика? – переспросил Шале. – Случаем, не та ли это актриса, которая была любовницей Бонапарта?

Генерал сделал вид, что не расслышал его.

– Слава Богу, – вздохнул маркиз, – что наша вера не предусматривает многожёнства. В противном случае, живя в России, где столько красивых женщин, я непременно женился бы до тех пор, пока не был бы разорён.

– Либо, напротив, невероятно разбогатели бы, получая приданое каждой невесты.

– О, какой женщине надолго хватит приданого, когда мода быстро меняется? – удивился Шале, и удивился искренне.

– У вас, маркиз, никто в подобном вопросе не выиграет спор, – уколол его князь.

Радневский не упустил случая поинтересоваться, не надумал ли Георгий Павлович и сам опять жениться? В конце концов, если обсуждать личную жизнь, так уж без исключений. Но Артемьев пошелестел газетой и равнодушно проговорил:

– «Женишься ты или не женишься – всё равно раскаешься»[4]4
  Первым это заметил Сократ (древнегреческий философ, ок. 469 г. до н. э. – 399 г. до н. э.).


[Закрыть].

– Я бы на вашем месте всё-таки женился. Гораздо спокойнее жить, когда воспитанием детей занимается жена.

– Жёны склонны воспитывать не только детей.

– Сомневаюсь, князь, что вас кто-либо решится воспитать, – съязвил Шале, отходя от стола и присаживаясь на диван.

Бенкендорф едва заметно покачал головой: если бы маркиз помнил, зачем пришёл сюда… Но самонадеянный французишко то злил его самого, то пытался куснуть князя, а в основном умудрялся делать и то и другое одновременно.

– Теперь надо заниматься воспитанием не жён и мужей…

– А, к примеру, географов, – отчётливо произнес Артемьев, и в кабинете стало очень тихо. Князь отложил газеты.

Бенкендорф почувствовал на себе его пронзительный взгляд, и в который раз испытал желание ответить резкостью. Но не смог. Разум мгновенно взял верх над спровоцированными эмоциями.

– О-о, господа, давайте не будем затрагивать тоскливые темы, – протянул Шале. – В такой чудесный день хочется говорить о чём-нибудь лёгком, приятном… например, о моей книге. Писательский талант в наше время – редкость. Я и Пушкин…

– Кто курирует дело Ильина? – прямо спросил князь, игнорируя болтовню маркиза.

– Дело столь запутанное, что, по всей вероятности, пройдёт не одни руки, – уклончиво ответил Бенкендорф, и тут же поинтересовался: – Вам, Георгий Павлович, угодно в том находить свои интересы?

– Я имею все основания полагать, что мои интересы полностью совпадают с интересами государя.

– Что за птица этот Ильин? – Радневский тоже присоединился к тоскливой теме. – Не так давно меня просила за него одна особа. Я не выяснял, каковы причины, побудившие её на то, и сказал, что ничего не знаю. Она была весьма настойчива. Так настойчива, что взяла с меня слово разузнать его судьбу.

– Я как погляжу, – на лице генерала появилась странная улыбка, – Ильина и в самом деле привезли в столицу тайно.

Шале потёр нос. Он не мог сказать ничего утешительного Бенкендорфу, поэтому обратился к графу:

– Хороша собой?

– Простите? – не понял Радневский.

– Особа та хороша собой?

– Не в моём вкусе.

– Верно, его любовница.

– Уверен, вы ошибаетесь, маркиз, – возразил Артемьев. – Ильина не было в России несколько лет. Какая женщина после столь долгой разлуки станет ходатайствовать за бывшего любовника?

– Я бы не удивился, – Бенкендорф будто задумался, – когда бы за Ильина просил таким образом господин Стеглов. Если я смею доверять моей памяти, они были некогда в тесной дружбе.

Граф покраснел, но промолчал. Намёк генерала задел чувства, которые он тщательно прятал.

– Стеглов не стал бы перекладывать ответственность на женские плечи, а тем более ставить свою жену в неловкое положение, – холодно сказал князь, тоже задетый догадкой Бенкендорфа.

Радневский отвёл взгляд. Шале один оставался в состоянии полной гармонии с самим собой и с окружающим миром. Он играл лорнетом, который практически никогда не использовал по назначению, и мило поблёскивал пуговицами своего нового сюртука. Бенкендорфу пришлось спасать ситуацию.

– Родственник Ильина имел непосредственное участие в декабрьском мятеже, – объяснил он. – Агентами было перехвачено его письмо к Ильину – письмо крамольного содержания. Разумеется, не отреагировать на подобное мы не имели права.

Выслушав генерала, Радневский поднялся.

– Господа, мне пора. Прошу извинить меня, – сдержанно произнёс он.

– Как жаль, – вздохнул маркиз. – Приезжайте завтра ко мне. Вист и хорошее вино, надеюсь, поднимут вам настроение.

– Благодарю…

Князь последовал за уходящим гостем. Граф обернулся к нему, как только они оказались одни.

– Я вам признателен, Георгий Павлович, и буду рад в свою очередь оказать услугу.

– Вы мне ни в коей мере не должны.

– Я в самом деле спешу, – попытался оправдаться гость, и, замявшись, добавил: —Даю вам слово, что не Элен просила за Ильина.

– Я знаю.

– Вы догадались, о ком я говорил?

– Нет, но я уверен, что Стеглов не прислал бы к вам свою жену.

Радневский перешёл на шёпот:

– Не стоит вам, князь, осложнять отношения с генералом. Он памятлив, и кто знает, чем обернётся завтра то, что сегодня выглядит как дружеский спор.

– Никто не знает, кем завтра проснётся.

– А вам интересно услышать, кто обращался ко мне по поводу Ильина?

– И кто же?

– Я разочарую вас, назвав её. Это кузина сестёр Прохановых – Ольга Ильинична, жена Романа Топорина.

– И отчего я должен разочароваться?

Радневскому показалось, что Артемьев потерял последний интерес к разговору. Князь старался быть вежливым, но на его смуглом лице с резкими чертами появилось то выражение, какое определяет степень нетерпения.

– Должен заметить, – граф всё же не смог не продолжить, – мало кто понимает выбор Романа Степановича.

– О чём вы?

– О его жене.

– Да будет вам, Фёдор Александрович, – протянул князь. – Неужто мы с вами станем обсуждать такую безделицу? Я и Топорина-то в глаза не видел.

– Вполне приличный господин. Кстати, великолепно играет в вист… и не только.

Радневский не стал вдаваться в подробности, из которых бы выяснилось, кто кому сколько проигрывает и кто кому сколько должен. Князь попрощался с ним, и уже собрался вернуться в кабинет, как граф вспомнил, что ещё не договорил.

– А знаете, она до замужества, когда ещё в Москве жила…

Артемьев наблюдал, как лакей помогает графу просунуть руки в тесные рукава шубы. Каждый раз, надевая её, Радневский проделывал гимнастические упражнения для плечевого пояса, но покупать шубу попросторней не хотел. В этой он казался себе более стройным и привлекательным.

– …а после к ним всё турок ходил, – говорил граф, не останавливаясь. – Так этот турок чуть не украл её. Хорошо, слуги заметили вовремя, что кто-то в дом пробрался. Разве стал бы мужчина красть женщину, ежели б она ему надежд не подавала?

– Ай-яй-яй, и куда смотрел Роман Степанович! – раздался сокрушённый возглас незаметно подошедшего маркиза.

Радневский поспешно попрощался, и, наконец, ушёл. Артемьев и Шале переглянулись, но воздержались от реплик, почувствовав за спиной присутствие генерала.

– Мне, пожалуй, тоже пора, – сказал Бенкендорф.

– А я еще чуть задержусь, с позволения князя, – вздохнул Шале и зевнул, прикрывая рот кончиками пальцев.

Генерал незаметно кивнул ему и обратился к Артемьеву:

– Искренне рад, Георгий Павлович, что вы нашли друга в лице маркиза. Маркиз – милейший человек. Только не садитесь играть с ним в карты: он проиграет вам всё состояние, и его очаровательная супруга ему этого не простит.

Когда Шале и Артемьев остались без присмотра Александра Христофоровича, они вернулись в кабинет. Маркиз сразу повалился на диван, и, закинув ноги на валик, принялся изучать лепнину на потолке. Было очевидно, что с уходом двух гостей он почувствовал себя гораздо приятней, и, не сводя взгляда с золочёных веточек над головой, стал насвистывать какую-то незатейливую мелодию и при этом щёлкать пальцами в такт.

– Да уж, – присаживаясь в кресло напротив него, усмехнулся князь. – С чего это Бенкендорф решил приложить устную печать к договору нашей дружбы?

– О, Георгий Павлович! – Шале перестал свистеть, но взгляд его всё ещё оставался приклеенным к золочёным веточкам. – Генерал только хотел, чтобы вы были хоть чуточку доверчивы к моей персоне, и, к примеру, захаживали ко мне в гости, делились со мной планами, пили в моей компании много вина, увлекались моей женой и имели возможность проговориться о чём-либо тайном. Или у вас нет тайн, господин Артемьев?

Брови князя поднялись вверх.

– Да что вы говорите, маркиз! Помилуйте, о какой дружбе может идти речь, когда все привыкли видеть нашу взаимную неприязнь?

– Ах, неприязнь всегда можно заменить любовью. Я компанейский человек, меня нельзя не любить. Отчего же вы должны быть исключением? – маркиз повернул лицо, сияющее самодовольством. – Зато вы сможете всегда приходить в мой дом. Друзья не должны лишать себя удовольствия ходить друг к другу в гости…

Артемьев смотрел на маркиза, кивая ему в подтверждение, и вдруг резко схватил его за руку и потянул на себя. Шале свалился.

– Жоржи! Чёрт побери, ты в своём уме?! – возмутился он, быстро вставая. – У меня чуть сердце не выскочило!

Князя прорвало громким смехом.

– Дикарь, – уже обиженно фыркнул маркиз. – Когда-нибудь я вызову тебя на дуэль!

– Ты слишком дорожишь своей холёной шкурой, чтобы решиться на такое безумство, как дуэль. Ты не за тем остался, Пашка, и не за тем, чтобы уверять меня в своей дружбе.

Шале вздохнул, продолжая стоять. Весь лоск и напыщенность слетели с него, как пудра. Перед князем оказался раздосадованный плут, колебавшийся в намерениях, известных ему одному, и ничуть не усомнившийся в своих способностях дуэлянта.

– Ну? – подстегнул его Артемьев.

– Во-первых, Жоржи, должен тебя честно предупредить, что, вопреки пожеланиям Бенкендорфа, я категорически против всяких покушений на честь моей жены с чьей-либо стороны, а более всего – с твоей…

– А во-вторых?

– А во-вторых, – Шале присел на диван, не сводя с князя внимательных глаз. – Во-вторых, оставь затею с делом Ильина. Ничего с Мишелем не будет такого, о чём можно сокрушаться – у генерала на него вполне безобидные планы.

– Какие могут быть планы на жизнь и свободу дворянина?

– Брось, Жоржи! Его жизнь в безопасности, как никогда.

– До тех пор, пока в том есть интерес Бенкендорфа? – голос князя стал жёстким, взгляд всверливался в лицо юлившего гостя. Любой другой на месте маркиза почувствовал бы себя в лучшем случае неуютно… любой другой, но не маркиз.

– Ну зачем тебе Ильин? Он всего лишь приятель твоего бывшего гувернёра… – Шале запнулся, поняв свою оплошность. – Жоржи, я беспокоюсь о тебе. Бенкендорфу не понравится твоя заинтересованность в судьбе государственного преступника.

– Если бы он был государственным преступником, я бы первым отдал приказ арестовать его – ты знаешь моё отношение к заговорщикам.

– Ни за кого нельзя ручаться. Времена меняются. И, между прочим, заговорщики не всегда не правы. Когда в государстве происходит такого плана заварушка, умные люди всегда найдут для себя выгоду. Ты сам подумай, Жоржи.

Артемьев пренебрежительно скривился.

– Не говори мне этого, Павел. Кучка разленившихся дворян, задолжавших казне, готова была ради своих интересов привести к власти насильника и дебошира.

– Высоко пойдёшь, князь. С такой искренней убеждённостью не надо и притворяться.

В тёмных глазах Артемьева застыло нечто, принудившее маркиза срочно поменять тактику. Ссориться с Георгием он не собирался, и совсем не по предписанию Бенкендорфа.

– Ах, Жоржи! Ты защищаешь Ильина, движимый чувством благодарности к Стеглову – тут я тебя понимаю. Но если Бенкендорф подаст рапорт о деле Ильина, то, учитывая сложившуюся обстановку в России, думаю, Мишелю не удастся увидеть волю в ближайшие лет десять… если дело всё-таки попадёт в руки царя.

– Иными словами, Бенкендорф тебе велел убедить меня в молчании.

Шале растянул улыбку и тут же спрятал её.

– У Бенкендорфа есть свои симпатии к Ильину, – уже серьёзно сказал он. – Но если царь усомнится в преданности генерала, то последний отстоит свою правоту, предъявив суду доказательства, которые быстро найдутся. Ты понимаешь, кто выиграет? Пока вы с генералом будете драться, географа сгноят в казематах. Бенкендорф через два часа будет у царя с докладом, если я не сообщу ему утешительные новости по поводу твоего благоразумного решения. Между прочим, у Ильина был шанс сбежать, когда я вёз его в Петербург. Я даже не удержался и в последнюю ночь намекнул ему об опасности, но он был глух. Теперь всё в руках Бенкендорфа и твоей голове. В минуте вся жизнь. Думай, Жоржи, думай.

– Я всегда думаю.

– Вот и чудесно! – обрадовался Шале, словно не замечая его настроения. – Не будем же ссориться на радость нашим врагам. Признаюсь, тебе удалось меня удивить – появления Батутина в последней гостинице я никак не ожидал.

– А каков твой интерес во всём этом? – вдруг спросил князь.

– Никакого, – разводя руками, признался Шале. – Совершенно никакого. Никто другой не довёз бы Ильина с таким комфортом, как я.

Саркастическая улыбка Артемьева вряд ли могла вдохновить на новую ложь, но маркиза трудно было остановить.

– Жоржи, клянусь, дело не в политических убеждениях. Скоро он будет на свободе.

– Раз дело не в политике, тогда в чём?

– Этого я пока не могу сообщить при всём моём доверии к тебе, – Шале громко вздохнул. – Ты сомневаешься? Но если бы я не доверял тебе, разве заставил бы меня кто-либо приехать в этот город?

– В данном случае речь идёт не о твоём доверии, а о моём.

Какой-то миг они молча смотрели друг на друга – два полюса, которые не могли ни удалиться, ни приблизиться.

– Нет, Жорж, так не пойдёт! – обиделся маркиз, насколько умел обижаться. – Теперь я должен при каждой нашей встрече изображать раскаяние за то, что выжил и преуспел.

– Выжило прежде всего твоё желание преуспевать.

– Почему бы и нет? Вполне естественное желание. Вот только одна заноза…

Артемьев отвлёкся, прислушавшись к звукам за дверью кабинета. Детский визг сменился смехом и быстро растворился в большом доме.

– Ах, и так всегда! – горестно воскликнул маркиз. – Стоит мне заговорить о моих проблемах, как все тут же делают вид, будто у них своих проблем гораздо больше.

– У тебя ещё новость?

– Право же, мой свет, ты догадлив.

– Топорин? – Артемьев повернулся к нему.

– Увы. Пашкин земляк, а копает вокруг маркиза де Шале. Понимаешь, о чём я? – маркиз, сощурив глаза, напряжённо смотрел на князя.

– Ты становишься подозрительным, как наш генерал, – в тоне Артемьева слышалось пренебрежение – не к Пашке, а к его нелепым страхам. – У Топорина влечение к чужим биографиям в основном по долгу службы. Вряд ли ты его мог заинтересовать.

– Жоржи, надо думать наперёд, а не после. Топорин ведь родом откуда-то из-под Харькова. А если у него хорошая память на лица?

– Сомневаюсь, что до такой степени… маркиз. Мог бы и поскромней себе имя найти.

– Тебя же не обременяет твой княжеский титул.

– Не сравнивай.

Шале нахмурился.

– Даже если Топорин ничего не докажет, – пробормотал он, – отношение столичного света к маркизу де Шале может отклониться не в лучшую сторону. Был ли смысл тогда заручаться здесь дружбой влиятельных скряг, идиотов и зануд?

– Ого! А что же сюда принесло тебя – щедрого, умного и весёлого?

– Не в Харьков же я должен был вернуться! – ничуть не смущаясь, выкрутился Шале. – Не дуйся, Жоржи, что не посвящаю тебя в некоторые моменты моей биографии. В них нет ничего такого, что хотелось бы вспоминать, – и словно в подтверждение этих слов в маркизе ухмыльнулся озлобленный беспризорник, готовый пойти на всё ради своей навязчивой мечты.

Его родитель, барич, наделавший кучу детей по всей Слобожанщине, скорее всего вообще не догадывался о существовании Пашки. Мать, подбросившая сына на порог французского булочника, давно спилась. Булочник часто поколачивал подкидыша, воровавшего у него то бублик, то пончик, ругался и грозился воришку прибить. Может, и прибил бы, если бы однажды Пашка не сбежал… Улицы, чужие усадьбы, ярмарки с непереводящимися ротозеями. Знания французского языка и некоторых секретов теста не могли прокормить мальчишку в отличие от проворных рук. А потом очередная драка. Если бы Пашка мог предположить, что разбил нос юному князю, если бы тот заявил о своём привилегированном положении, когда их забирали в полицейский участок – не сплелись бы так крепко судьбы двух мальчишек. Дрались они, как обычные подростки, бежали от полицейских, как положено тем, кто нахулиганил и боится наказания. Разбирались, кто крайний, уже потом. Потом и выяснилось, кто есть кто…

Санкт-Петербург и маркиз де Шале были знакомы недолго, но этого хватило, чтобы один из них решил, что знакомство стоит продолжить. Ни тоскливый климат, ни норовистая река, дважды покушавшаяся на жизнь столицы, не остановили солнцелюбивого «француза» в желании капитально здесь обосноваться. Его не заставили передумать даже русские привычки, о которых он так много рассуждал. Умея по необходимости быть обаятельным и остроумным, лёгкий в общении и подходчивый в дружбе, он быстро сблизился с высшим светом столицы, рассчитывая не столько на рекомендации князя, сколько на его молчание. Наводнения, туманы, сырость – всё это померкло в блеске заманчивых планов… Непредсказуемый французский аристократ Поль де Моро маркиз де Шале! Шаловливое дитя, обласканное светскими дамами, очаровательный картёжник, купивший своими проигрышами добрую половину весьма полезных ему приятелей. Недавно он переехал в новый особняк, стоивший очень дорого, но не дороже, чем желание иметь всё лучшее и принимать гостей с завидной роскошью. Когда б ещё и жена оценила все его старания, он был бы окончательно счастливым человеком… но жена маркиза де Шале – это история со своими шипами, которые пока что ему никак не удавалось обломать.

Артемьев подошёл к шкафу и достал оттуда старенький кошелёк, расшитый бисером.

– Помнишь? – и бросил его в руки маркиза.

Шале, покрутив кошелёк, заглянул вовнутрь.

– Жоржи, несмотря на драку я вернул тебе его тогда в целости и сохранности.

– Вернул пустым.

– Не ожидал, что ты такой мелочный и будешь напоминать мне об этом всю жизнь.

В глазах князя мелькнула насмешка. Шале, заметив это, снова улыбнулся.

– И не знал, Жоржи, что ты такой сентиментальный – хранить столько лет старую вещицу, – он умилённо поднял брови и сунул кошелёк в свой карман.

– Мою вещицу, – уточнил Артемьев, протянув к нему руку ладонью вверх.

– Ах да! – Шале отдал кошелёк.

– Его вышивала моя мать, и хранил не я, а Стеглов… пока не женился.

Маркиз понимающе закивал и снова вернулся к беспокоившей его теме.

– Остерегайся улыбок Бенкендорфа, а не лая Топорина, – предупредил Артемьев.

– К генералу у меня особый подход, а вот к этому бумажному червю… – плечи маркиза поднялись вверх и там застыли на несколько мгновений, он задумался. Князь успел пройтись к окну и выглянуть во двор. – Неужели этот тип ведёт безукоризненный образ жизни? Жоржи, что у нас есть против него? – Шале тоже поднялся и подошёл к окну.

– У нас?

– А откуда Радневский знает Топорина?

– Они состязаются за зелёным сукном.

– А не ослышался ли я, когда граф говорил про его жену?

– Сплетни про её девичество?

– Нет, о её участии в судьбе Ильина.

– Подслушивание не делает тебе чести.

– О, какая честь пострадает от нескольких невзначай услышанных слов, когда ей грозят куда более серьёзные неприятности! – отмахнулся Шале. Его настроение вернулось в привычный диапазон, и спасительные идеи стали атаковать его мозг. – Была бы чудесная сенсация про связь четы Топориных с государственным преступником… А что? В конце концов, можно пустить газетную утку, не затрагивая Ильина.

В этот момент в дверь кабинета постучали. На отклик князя на пороге появилась тучная женщина в белом накрахмаленном чепце, из-под которого выбились седые пряди волос. В её руках пищал крошечный котёнок.

– Вот, ваша милость, глядите! – отдышка мешала женщине высказаться в полной мере.

– Не сейчас, Агриппина. Обратись к мадемуазель Жаклин.

– Говорю же вам, ваша светлость, она ничего знать не желает.

– Кто?

– Софья Георгиевна.

– Я поговорю с ней.

Артемьев отошёл от окна. Нянька, поняв, что получит сейчас не на пряники, вынесла свои недовольные массы за пределы кабинета.

– Что, Софи шалит?

Князь неопределённо кивнул.

– Купи ей обезьяну.

– Обезьяну?

– Я советую, полагаясь на опыт одной парижанки, которая отчаялась научить свою воспитанницу хорошим манерам, пока не купили шимпанзе и не сказали ребенку, что он будет ответственен за манеры обезьяны.

– И помогло?

– Обезьяне – нет, ребенку – да, – Шале, заложив руки за голову, потянулся. – Эх, Жоржи, где была наша с тобой обезьяна!

И рассмеялся.