Текст книги "Аферист и карьерист"

Глава IV
Эх, Мишель…

Ильин шёл по пустынной набережной, считая шаги. Он считал их целое утро, боясь остановить спасительный счёт. Не было другого способа избавиться от мыслей, бившихся в его висках маленькими частыми молоточками. Тронуться умом не входило в расчёты географа, привыкшего расходовать свои способности более рационально. За последние месяцы это было первое утро, которое он видел собственными глазами. Находясь в камере, где кроме крыс не было компаньонов, Ильин не знал, когда восходит и садится солнце, одиночество и мимо текущее время мало отличали его сон от бодрствования… Но освобождение пришло нежданно, оно ничем не объяснялось, как и само заключение в тюрьму. Михаил Иванович подписал бумагу о том, что обязуется не покидать пределы столицы до специального уведомления. Некий генерал, не соизволивший представиться, посоветовал ему ни с кем не обсуждать своё задержание и пообещал похлопотать за него во избежание дальнейших неприятностей. Ничего не понимая, Ильин на всё согласился.

Весна не была одинаковой для всех. Михаил Иванович поднял лицо к облакам, размазанным по высокой лазури, и долго смотрел на них, наконец прекратив свой счёт. Потом, поднявшись на небольшой мост, стягивавший корсет Зимней канавки, он прислонился к холодным камням. Когда-то он катался здесь на лодке со Стегловым и его воспитанником, то были чудесные времена, то была его молодость. Он вдруг почувствовал себя немощным и старым, не способным защититься от обстоятельств, которые могли вдруг выхватить его из привычной жизни и швырнуть в тюремный подвал, отняв свободу, любимое дело и едва не саму надежду… Всё таяло. Рыхлый снег оседал под потеплевшими лучами, уже местами стояли грязные лужи, и только лёд на реке был всё таким же слепяще-чистым. Отстранившись от парапета, Ильин закашлялся.

Дома он долго отмывался от казематной грязи, стараясь заодно смыть с себя и неприятные ощущения, хотелось скорей забыть последнее злоключение, вернуться в привычную жизнь. Рвануть бы в Альпы… но в Альпы было нельзя. Поразмыслив, он направился к Стеглову, точнее, к Стегловым – Михаил Иванович ещё не привык к мысли, что его друг оборвал холостяцкую песню, упорно тянувшуюся столько лет.

Пётр Петрович прослезился, обнимая вошедшего друга. Такая встреча!

– Глазам своим не верю… Миша, ты свободен! А мы-то… Леночка, душа моя, вели Глаше накрывать на стол.

Молодая жена Стеглова была и впрямь красавицей – настоящей, без золотого напыления, очаровывавшая естественной красотой и грацией, способной пробудить душу поэта, художника, музыканта. Ильин обвёл взглядом некогда холостяцкое жилище – теперь здесь было непривычно уютно. Никаких покушений на излишества и роскошь, но всюду чувствовалась заботливая женская рука и хороший вкус.

– Да что вы суетитесь, дорогие мои, – смущённо пробормотал он, присаживаясь так, чтобы не мешать домработнице, замелькавшей с приборами в руках.

– Лена любит гостей, да они редко у нас бывают… Хорошо, что ты к нам заглянул!

Стеглова распирало от радостных чувств. Время прошлось сединой по его волосам, но глаза смотрели всё так же молодо, задорно. И толстеть Пётр Петрович не собирался – такого не откормишь ни кашами, ни пирогами. Невыгодный муж щепетильной жене… Посидев за столом для приличия, Елена не задержалась с мужчинами. Она ушла, и с её уходом комната обрела обыденность. Пётр Петрович какое-то время заворожено смотрел на дверь, скрывшую от его глаз любимую женщину. Затем повернулся к Ильину и, подмигнув, спросил:

– Ну что?

Михаил Иванович пожал плечами.

– Ты на свободе – вот что главное.

– Свобода – это когда ничто не держит тебя на привязи.

– Андрей вчера у меня был, спрашивал, что да как, а я и сам не знал ничего. И вот он ты – живой, глаза блестят… руки чешутся уже за что-нибудь взяться. А? – Стеглов хлопнул друга по плечу. – Должно быть, времени хватило настроить планов на двести лет вперёд. Или этак на триста?

Ильин невесело усмехнулся:

– Не руки чешутся, а ноги. Я бы рванул куда подальше на месяц-другой, чтобы стряхнуть где-нибудь с себя всю казематную плесень.

– Надо было рвануть, куда подальше, когда Андрей тебя предупреждал. Ну да ладно, что теперь говорить. Не проверишь – не поверишь.

– Да я ни о чём не жалею.

Пётр Петрович переключился на расспросы о заграничном путешествии Ильина, о его научных трудах, а сам говорил про жену, вспоминал студенческие годы – словом, всячески старался вернуть друга в светлую грань его жизни. Затронув же тему ареста Ильина, он наткнулся на упорное нежелание говорить об этом, зато Михаил Иванович озадачил его неожиданной просьбой устроить встречу с Ольгой.

– Ты спятил, Миша! Да ты подумай, как я могу устроить вам встречу, когда Топорин с неё глаз не спускает. В их дом я не вхож, у нас она не появляется, а у Прохановых Ольга если и бывает без мужа, так Любаша Васильевна там за жандарма безо всякого оклада. Да ещё, наверное, за тобой тайная слежка установлена.

– Нужно мне её увидеть. Помоги.

* * *

В жизнь Топориных влились перемены с весенними ручьями. Как-то Роман Степанович вернулся домой сам не свой и рассказал, что колёса его экипажа едва не переехали неосторожную даму, которой оказалась маркиза де Шале. Спустя день-другой он навестил бедняжку, чтобы удостовериться в её хорошем самочувствии, а ещё через несколько дней она пригласила Романа Степановича и Ольгу на обед. Топорин сначала подозревал, потом сомневался, но наконец решил, что от одного обеда в компании Шале вреда ему не будет. Двигало ли Романом Степановичем чувство вины, или же дала о себе знать симпатия к пострадавшей красавице – сказать было трудно, но приглашение он всё-таки принял.

Обед прошёл в обстановке, располагающей к хорошему аппетиту. Маркиза была не только обворожительной женщиной, но и внимательной хозяйкой, успевающей так отрекомендовать вовремя очередное блюдо, что под конец трапезы Топорин еле встал из-за стола. А маркиз оказался не таким уж и неприятным, как думалось Роману Степановичу всё время. Француз не скупился на безобидные шутки, анекдоты и всякие увлекательные истории. Особенно увлекательной была история о том, как маркиз учился играть в карты и проиграл сумму, которую не мог озвучить при жене. Человек, столько проигрывающий и не отчаивающийся при этом, не мог оставить равнодушным того, кто лелеял мечту поправить своё благосостояние за счёт невезения других. Роман Степанович лишь под конец обеда заметил, что настроение Ольги тоже улучшилось. Вряд ли её развеселили разговоры о картах, но глаза её блестели…

Дружеские жесты со стороны Шале обедом не окончились. Вскоре Топорины были приглашены на бал, дававшийся маркизом по поводу выздоровления жены. Приготовления к балу, где должна была собраться столичная знать, для Ольги свелись к минимуму: нового платья муж не обещал, а потому она взялась обновить одно из любимых – бледно-голубое, из тафты, купленное полгода назад…

В её счастливое состояние не могло втиснуться никакое другое чувство. И только приближаясь уже к особняку де Шале, подъезд к которому был закупорен множеством экипажей, она почувствовала, как радость и самообладание предательски отступают. Кареты с мало что говорившими ей гербами, породистые лошади, наглые лакеи – всё это составило ряд серьёзных препон к дверям, вбирающим в себя гостей, которые успели оказаться там раньше других. Попав, наконец, в гостеприимный дом, Топорины нырнули в волну безудержного блеска. Такой роскоши Ольга не видела никогда. Анфилада парадных залов собрала в себе столько мрамора, хрусталя, золота, картин, статуй и статуэток, что глаза разбегались, не успевая оценить то, что им предлагалось. Коллекции старинного и современного оружия, тончайшего фарфора, редких музыкальных инструментов, персидские ковры – всё это уживалось в арабских, итальянских, египетских и прочих залах, казавшихся огромными пёстрыми бусинами, натянутыми на невидимую нить. По праздничным залам шествовали важные дамы в сопровождении не менее важных кавалеров, летела парами и стайками возбуждённая молодёжь, мелькали выдрессированные лакеи. Парадные ливреи, мундиры и фраки перемешались с шёлком модных пышных платьев, всё более открывавших женские плечи и ножки. Ольга невольно подумала о том, что длина её собственного платья уже устарела, но будь оно современней, пришлось бы Роману Степановичу покупать ей новую обувь, а новая обувь могла оказаться не столь удобной, и как неприятно было бы растереть себе ноги на первом же балу. И плечи настолько оголять она не привыкла, и корсет не хотела туже затягивать, превращая его в орудие длительной пытки. А потому даже порадовалась, что муж посоветовал ей заглянуть в свой гардероб, а не в модный салон…

Шале встретил Топориных с неподражаемым воодушевлением, и, предоставив Романа Степановича вниманию маркизы, заговорился так с его женой, что и сам не заметил, как увел её в другой конец зала. Луизе не оставалось ничего, как принять его игру. Она понимала, что Поль не простил ей холодной встречи после долгой разлуки, и знала, что ему всё ещё хочется побольней её уколоть. Будучи замужем за человеком, тянувшим на себя элитное признание, Луиза появлялась с ним всегда ослепительной спутницей. Она носила свои точёные формы с достоинством, природа которого не вызывала сомнения; роняла слова и улыбки в протянутые ладони и сеяла в головах противоречивые мысли. Но, избегая сентиментальных историй, маркиза целенаправленно поддерживала связи, укреплявшие её положение при дворе независимо от положения мужа, а потому даже в его отсутствие нужным гостям в приёме не отказывала…

В тот день Александр Христофорович Бенкендорф пришёл без приглашения и без предупреждения. Несколько обеспокоенная, маркиза задержалась у себя. Она выправила из прически тонкий завиток тёмных волос, и, заманчиво опустив его на белую шею, улыбнулась своему отражению в огромном зеркале. Не став надевать другое платье, она так и направилась к гостю в домашнем, из пунцового бархата, с глубоким вырезом и запахнутом ровно настолько, насколько могли ужиться приличие и соблазн. Бенкендорф ожидал хозяйку в малой гостиной. Подтянув живот, заправленный в новый мундир, он подался навстречу вошедшей маркизе.

– Доброе утро, дорогой Александр Христофорович, – она протянула ему руку, не сводя с него глаз. – Радость моя от встречи с вами граничит с тревогой, какую, надеюсь, вы уймёте, объяснив этот ранний визит.

– Доброе утро, мадам, – улыбнулся он. – Не настолько уж и ранний. Государь поднимается в семь, а в девять начинает приём. Ваше утро начинается гораздо позже.

Луиза в который раз подумала, что не зря отказалась учить русский язык – в приличном обществе ей вполне хватало французского.

– Сегодня на улице ужасно холодно, – заметил гость, потирая раскрасневшиеся от мороза щёки. – Скорее бы весна!

Поняв, что генерал тянет с разъяснением, она присела и предложила ему сесть напротив. Замёрзшему гостю нельзя не предложить чашечку чая, особенно гостю, от которого она ждала определённых действий. Но генерал, согласившись на чай, вместе с тем дал понять, что заехал по делу. Её тонкие чёрные брови взметнулись вверх, придав лицу выражение не столь удивлённое, сколь высокомерное.

– Мадам, я заехал поинтересоваться, не вернулся ли ваш супруг из поездки – уж три дня, как маркиз должен был бы приехать…

Она отвела взгляд в сторону, припоминая их последний разговор.

– Вы говорили, что мой муж вернётся к концу недели, – солгала она, поняв намёк гостя.

– К концу недели? Я так говорил? – он задумался. – Возможно, я ошибся. А то, увидев нынче вас в прекрасном настроении, я чуть было не подумал, что маркиз уже дома.

Его укол поднял маркизу с места. Бенкендорф тоже встал. Он был одним из немногих, кто знал об отсутствии взаимности в отношениях супругов де Шале… Принесли чай. Луиза усадила гостя, и, ухаживая за ним, снова была мила и невозмутима. Ставя перед генералом чашку из дорогого сервиза, она почувствовала, как его колено невзначай коснулось её ноги, но не посторонилась, а повернула к нему лицо, на котором было написано ожидание. Ей не верилось, что такой человек, как он, мог опасаться ревности и мщения маркиза – о боевой славе генерала ходили легенды, а о его слабости к женскому полу нашёптывались анекдоты. Бенкендорф молча следил за Луизой, потом вежливо похвалил чай. Она подсунула ему блюдце с пирожным, и медленно, словно дразнясь, поправила глубокий вырез платья. Взгляд генерала провалился, куда не следовало, и с трудом выкарабкался, чтобы тут же перескочить на детали интерьера, более способствующие сосредоточению мыслей.

– Угощайтесь, дорогой генерал, – улыбнулась она, и вдруг вспомнила: – А ведь сегодня граф Радневский устраивает приём. Князь Артемьев передал мне приглашение, а на словах добавил… Ах, кушайте пирожные, их пекут по особому рецепту, ставшему модным ещё при дворе Франциска I. Таких нигде больше не попробуете.

Бенкендорф смотрел на неё, всем своим видом требуя пояснения.

– Ещё чаю?

– Благодарю, нет.

– Так о чём мы говорили, мсье? – она ощутила свою власть ещё над одним мужчиной. – Я в последнее время стала так забывчива, что не могу сосредоточиться ни на какой мысли. Одиночество просто невыносимо! По вашей милости я пропускаю балы и обеды.

– Вовсе не по моей, мадам, – скупо улыбнулся он. – Я отнюдь не запрещал вам отвечать на приглашения и покорять сердца, флиртовать или же… прочее, что вам пришлось бы по душе.

– Вот именно заботясь о душе и репутации, я и сижу дома. Кроме вас, Александр Христофорович, я почти никого не вижу. Князь Артемьев изредка навещает меня. Но он так занят теперь, у него столько новых обязанностей…

– Вы весьма осведомлены о делах Георгия Павловича. Впрочем, неудивительно – он ведь друг вашей семьи, – цепкий взгляд Бенкендорфа призывал маркизу говорить, но говорила она не то, что он хотел услышать.

– Георгий Павлович больше склонен к дружбе со мной, чем с моим мужем, – Луиза отставила чашку. – Глядя на вас, генерал, и на князя Артемьева, я начинаю понимать, что военная карьера в России – самая надёжная. Государь, столь любящий военную науку, гораздо охотней приближает к себе офицеров, нежели всяких чиновников и избалованных аристократов.

– Вы беспокоитесь за мужа? Могу уверить вас, мадам, что он нашёл признание при дворе и без эполетов с вензелями императора[6]6
  Вензель императора на эполетах был главным знаком принадлежности к Свите.


[Закрыть].

– Не любите вы князя, Александр Христофорович.

– Я не люблю тех, кто делает военную карьеру при дворе.

Бенкендорф умолчал о том, что сам когда-то был удачно пристроен, и в шестнадцать лет в чине поручика стал флигель-адъютантом Павла I. Правда, потом он положил почти одиннадцать лет боевых сражений к стопам своей военной карьеры, но тем не менее и связями при дворе не брезговал.

– Ах, мой генерал, – Луиза многозначительно улыбнулась. – Позволю себе напомнить о вашем обещании…

– Нет надобности напоминать. Смею заверить вас, что я не забываю своих обещаний.

– Неужели царь так занят? Или же заняты все места вокруг него – всюду и всегда? Я ведь прошу о такой малости.

Бенкендорф ухмыльнулся. Луиза, заметив это, стиснула зубы.

– Я понимаю ваше нетерпение, мадам. И всё же не приходит ли вам на ум, что не всякое действие к месту? После того, что произошло в декабре, приходится прилагать гораздо больше усилий к тому, чтобы найти возможность выполнить чью-либо просьбу. Следственный комитет по делам участников восстания перегружен работой. Царь действительно занят, – она молчала. – Ежели вы сомневаетесь во мне и намерены обратиться за помощью к другому лицу, я не стану противиться вашему выбору. Попробуйте попросить о том же, например, Георгия Павловича. Он имеет большое влияние на царя, удачлив и хваток, а главное – будет рад оказать вам услугу, как друг.

– Не каждому другу можно доверить подобную просьбу, – проговорила Луиза, понимая, что Бенкендорф загоняет её в угол.

Он неожиданно наклонился к ней.

– И правильно, дорогая моя. Я – ваш единственный шанс, – жёстко произнёс он.

– Я верю вам, – выдавила она из себя, глядя на его аксельбант, повисший над пустой чашкой.

– Так что вы хотели сказать мне по поводу дружбы маркиза и князя? – генерал снова удобно сел и даже взялся за пирожное.

– Я хотела сказать лишь то, что никогда не наблюдала таковой. Мой муж раздражает князя, а князь вызывает в нём приступы тоски. Им не о чем даже поговорить.

Луиза придвинула к гостю остальные пирожные, и, не спрашивая, долила ему чаю.

– И всё же помогите им подружиться, мадам. Надеюсь, это в ваших силах.

– Артемьев мало пьёт, не играет в азартные игры…

– Играет. Расчётливо и дерзко, но не за зелёным сукном.

Вскоре Бенкендорф ушёл. Проводив его, Луиза испытала облегчение. В этом человеке она чуяла опасность, в его присутствии в ней натягивались тонкие струны, но он мог быть полезен ей больше, чем кто-либо другой… Не став рыться в своих страхах и сомнениях, в качестве утешения она предалась размышлениям о предстоящей встрече с князем Артемьевым. Если бы Артемьев уступил ей, она отказалась бы от поддержки генерала, князь мог стать превосходным партнёром во всех отношениях… мог бы. Но дружба с ним, о какой маркиза взяла на себя смелость сказать Бенкендорфу, была лишь её пикантной ложью… Такой и застал её вернувшийся муж – в нескромном одеянии, проводившей одного мужчину и замечтавшейся о другом.

Если бы петербургский свет не привык воспринимать Шале как шаловливое дитя, подобное внимание к замужней женщине подняло бы весь ил со дна неистощимых воображений. Но жесты и взгляды его были безобидны, к тому же маркиза не проявляла никаких признаков недовольства, и он продолжал кружить вокруг Ольги… Музыка, огни, цветы. Улыбки дам, завязанные бантиками, смешок, то тут, то там набравший обороты смеха – здесь даже в воздух въелся дух интрижек, и нечто особенное вплеталось в настроение, которое навязывалось каждому, кто не давал ему сознательного отпора… Удивительно, как одним засчитывался каждый промах, а маркизу де Шале всё сходило с рук. Он не уставал всем улыбаться, приветливо кивать, на ходу бросать искусные комплименты, и при этом говорить Ольге всякие колкости про окружавших их людей. Она слушала его не без удовольствия, даже не подозревая, сколько глаз ненавязчиво наблюдает за ними, как, впрочем, не заметила и появления на балу новой пары.

Маркиз ничего не сказал про вошедших, но очень скоро Ольгин взгляд сам устремился к рыжеволосой даме, которая громко смеялась, что-то рассказывая спутнику. Её яркая внешность и раскованные манеры бросалась в глаза даже не слишком внимательным. Новая гостья не обращала внимания на остальных, и смолкала лишь для того, чтобы услышать тихие реплики своего невесёлого кавалера. Мужчина был военным. Тёмные прямые волосы коротко стрижены, смуглое лицо без единого порыва к улыбке. На его статной фигуре великолепно сидел белый однобортный мундир с серебряным шитьём и белой выпушкой, широкие плечи в немом достоинстве несли эполеты с императорскими вензелями, а голова держалась так прямо, что Ольгино воображение невольно примерило к ней корону. Яркая дама опять что-то сказала ему, на этот раз совсем тихо, но, судя по её выражению, сказала нечто ядовито-весёлое, и снова рассмеялась. Мужчина посмотрел по направлению её взгляда, оставаясь всё таким же неулыбчивым, словно попал не на бал, а на похороны. Его дурное настроение никак не увязывалось с атмосферой, царившей в гостеприимном доме Шале, и разительно отличалось от настроения рыжеволосой дамы. Казалось бы, всё в нём должно было оттолкнуть наблюдавшего, но Ольгин взгляд к нему словно приклеился.

– Безобразие, – послышался рядом с Ольгой шёпот дамы, обращавшейся к соседке. – Вскоре князя не примут ни в одном приличном доме, и всё из-за этой вульгарной особы.

– Будет вам, Лизавета Максимовна, – возразила соседка. – Разве вы не понимаете, что к подобному стоит относиться без предубеждений. Сам государь на балу у Воронцовых танцевал с этой женщиной.

– Да что вы говорите? Я про то и не знала… право, как мило. И всё же князю следовало бы пересмотреть свои манеры… и меньше на солнце бывать – нет в нём благородной бледности, а была бы так к лицу!

– Какое солнце, душа моя? У князя то ли бабка, то ли прабабка по отцовской линии родом из Валахии была, – и тише добавила: – Там, небось, и цыганская кровь намешана.

– Вот и я говорю – не те манеры, – подхватила Лизавета Максимовна. – Он не делает никаких усилий, чтобы нравиться порядочным людям.

– Он нравится государю. Разве этого недостаточно? – послышался третий голос, тоже женский, но более молодой.

– Ах, как жаль, что умерла Варвара Александровна – золотая душа была, царствие ей Небесное. Да что в том удивительного? При таком муже и я скончалась бы преждевременно… Двое детей остались без матери!

Ольга посмотрела на маркиза, и он, всё поняв, проводил её в другой зал. Музыка летела с хоров, даря гостям очередную кадриль.

– У мадам Ветлицкой, Лизаветы Максимовны, на выданье три дочери. Вот она и кипит злобой к каждому свободному и обеспеченному мужчине, не стремящемуся ей в зятья, – пояснил Шале. – Вы попали в осиное гнездо, а потому я буду оберегать вас. Неосторожные шаги могут спровоцировать беспощадные укусы. У светских дам, даже самых хорошеньких, не язык, а жало, – добавил он, улыбаясь через её плечо стайке перешёптывающихся прелестниц.

– В последнем я успела убедиться.

– А хотите танцевать?

– Расскажите лучше ещё о своих гостях, у вас это замечательно получается, – предложила Ольга, отворачиваясь от дамы, рассматривавшей её через лорнет так, словно она была вещью, которую надо оценить.

– Тогда смотрите влево, – сказал Шале, не обращая внимания на лорнеты, взгляды, перешёптывания. – Видите двоих мужчин у колонны? Про генерала я вам уже говорил, а рядом стоит граф Пален[7]7
  Граф Пётр Петрович Пален (1778–1864) – сын графа П.А.Палена, одного из убийц Павла I. Сделал блестящую карьеру при Николае I, сыне того самого Павла.


[Закрыть]. Вот уж чья судьба то ли извилиста, то ли изворотлива.

– Пален?

– Да, сын цареубийцы. Блестящий военный и превосходный дипломат, пользующийся благосклонностью сына того самого царя…

К генералу и графу подошёл третий мужчина. Это был князь, только что обсуждаемый дамами.

– А князь? – спросила Ольга.

– Малопривлекательная личность. Его не слишком любят, однако всюду терпят, ибо он всем почему-то нужен. Я единственный человек, который питает к нему самую бескорыстнейшую симпатию.

– ???

– Да, да, – искренне подтвердил Шале. – Мало кто находит удовольствие в общении с этим человеком. Князь имеет привычку ставить людей в ситуации, когда им приходится мобилизовать всю сообразительность, чтобы противостоять его натиску. Кому такое понравится?

– Не хороший – значит, плохой?

Подловив её взгляд, Шале разочаровался.

– О! – поворачивая Ольгу в другую сторону, воскликнул он. – А вот вышла в круг баронесса Фредерикс[8]8
  Баронесса Цецилия Владиславовна Фредерикс (1794–1851) – близкая подружка императрицы Александры Фёдоровны.


[Закрыть]. Милая Цецилия – лучшая подруга её величества, и жена, делающая карьеру своему мужу.

Но Ольга снова смотрела в сторону князя.

– Ничего привлекательного, – напомнил маркиз, и, пристроив её к компании двух дам, растворился в гуще гостей.

Его исчезновение на этот раз стало особенно ощутимым. Рядом со смолкнувшими дамами Ольга почувствовала собственную незначительность так остро, что тут же захотелось исчезнуть. Отходя в сторону, она услышала за спиной утончённый смешок и что-то по поводу её платья. Ольгу бросило в жар.

– Вы без меня не скучали?

Она посмотрела в весёлые глаза вновь появившегося маркиза.

– Зачем я здесь?

– Как, мадам, вы сожалеете? – он удивился с той искренностью, которая не вызывала сомнения. – Не понимаю вас.

– Отлично понимаете, маркиз. Я хочу знать, зачем вы пригласили меня сюда.

– Вас и вашего мужа, – уточнил он.

– Было бы удивительно, если б вам удалось пригласить меня на бал без мужа… храбрый француз.

Шале взял её под локоть и вывел в безлюдную комнату, приговаривая при этом:

– Наше исчезновение всё равно теперь не заметят.

Оказавшись с ним наедине, Ольга поняла, что её настойчивость пошла не тем путём, и сразу же предупредила:

– Мсье, не предпринимайте ничего такого, о чём можно будет сожалеть.

– Вполне своевременное замечание. А я уж было собрался уступить вам.

Она невольно улыбнулась.

– Моё сердце чуть не остановилось, – он приложил руку к груди, и, не дав Ольге сказать ни слова, предложил: – Хотите шампанского? Самый весенний напиток – игристый и радующий, уравнивающий фраки и мундиры.

– Сомневаюсь, что от выпитого мной шампанского ваш дорогой фрак выиграет.

На её иронию Шале не обиделся.

– В минуте вся жизнь, мадам! Иду за шампанским. Обещайте мне, что не сбежите.

– Обещаю, – и еле слышно добавила: – Всё равно некуда.

Шале скрылся за пунцовыми портьерами, а Ольга осмотрелась. Занятая своими мыслями, она не поняла, откуда вдруг в комнате появился мужчина, молча двигавшийся прямо на неё. Это был не Шале, а кто-то пониже ростом, и вряд ли один из гостей, так как на нём была верхняя одежда, никак не подходившая для выезда в свет. Лицо его пряталось в глубокой тени капюшона. Ольга, наверное, закричала бы от подкатившего страха, если бы вошедший не догадался скинуть капюшон.

– Бог мой, это вы, – только и произнесла она, вглядываясь в лицо Ильина.

– Я, – подтвердил он, и, сделав к ней последний шаг, обнял её, как ветерок берёзку, почти не прикасаясь, нежно, трепетно.

Ольга вдруг расплакалась.

– Что же это, Оленька… вы ведь не любительница трогательных сцен, – не ожидая слёз, пробормотал Ильин.

Он так долго готовился к этой встрече, так много думал о предстоящем свидании, собирался выслушать упрёки и выдержать презрение… но слёз не ожидал. Женские слёзы были опасней наводнения – ничто не спасёт, если начнёшь в них тонуть.

– Простите. В самом деле, к чему сантименты? – не отрываясь от его плеча, всхлипнула Ольга. – Вы, несомненно, искали меня по какому-нибудь неотложному делу.

Михаил Иванович погладил её по голове, утешая, как ребёнка. Она отстранилась от него. Глаза ещё красные, ресницы слиплись от непросохших слёз, но взгляд уже ясный и сухой, не собирающийся убегать. Такая знакомая Оленька…

– Вас отпустили?

Он кивнул. Обнять бы её крепко, прижать к себе и никуда не отпускать… Но он уже отпустил… навсегда. И всё равно сюда шёл.

– Как вы здесь оказались? – она беспокойно оглянулась на дверь. – Вы рисковали столкнуться только что с человеком, не заинтересованным в безопасности чьей-либо репутации. С минуты на минуту он вернётся.

– Я никогда не отличался осторожностью.

Она не спрашивала больше ни о чём, а он готов был рассказать о многом.

– Вы должны уйти.

Ильин посмотрел на неё с грустью, причина которой уходила корнями в недомолвки прошлого. Так и останется недосказанным то, что не давало ему покоя эти годы. Вся жизнь в походах и экспедициях, наблюдениях и открытиях. Есть некогда, спать некогда, но мысли всегда находили время коснуться болезненной темы…

Ольга присела на оттоманку, прикрыв наготу волнения довольно зыбким спокойствием. Она понимала, что любое неосторожное слово способно прорвать её защиту – защиту от сомнений и бесполезных сожалений, которые бы уничтожили, разрушили мир, с трудом созданный ею вокруг себя, такой хрупкий и ненадёжный, но всё-таки мир.

– Оленька, – тихо заговорил он, опускаясь перед ней на колени, – простите мне мою нерешительность. Простите малодушие…

Она сдерживалась, чтобы не отвернуться. Резкое слово рвалось с языка. Простить замужество и рождение любимого дитя? Или отвращение и страх, которые душили её в первую брачную ночь? Или разочарование в своём существовании, и серые дни, похожие один на другой? Простить?! Она бы простила… если бы считала его виновным во всём произошедшем.

– Так должно было случиться. Я ни о чём не жалею, – выдавила она из себя, глядя прямо в его глаза. «А даже если бы и жалела, вы никогда не узнали бы об этом!»

– Я отправляюсь в экспедицию, – Ильин взял её руку и нежно поцеловал. – Еду завтра на рассвете… Тайное присутствие недавнего заключённого на балу – это оплеуха собравшемуся здесь обществу. Я хотел бы увидеться с вами при иных обстоятельствах, но когда мне сообщили вчера о моём досрочном отъезде, я уже не выбирал. Всё решилось очень неожиданно…

За портьерами произошло движение, и раздался громкий чих. Ильин поспешно поднялся. Ольга выбежала навстречу маркизу, замешкавшемуся в дверях.

– Ах, эта вечная пыль в портьерах! – придерживая пальцем кончик носа, точно боясь снова чихнуть, пожаловался Шале. – Простите, что задержался, но мадам Ветлицкая не отпускала меня, выясняя, у какого ювелира я покупаю драгоценности для жены.

– Да? И у какого же?

Он удивлённо посмотрел на неё.

– Где мой муж? – тут же спросила она.

– Я только что видел его за игрой.

– А где шампанское?

– Ох, я и забыл! Это из-за мадам Ветлицкой! А вы всё ещё хотите шампанского?

Никакой внимательный взгляд не мог проникнуть за улыбчивый занавес маркиза.

– Думаю, мсье, нам пора вернуться к гостям.

– Составьте компанию Роману Степановичу, и он будет приятно удивлён.

– Я не люблю карты.

– Напрасно. Это теперь стало модным занятием. Заметьте, дамы тоже поддаются азарту и составляют серьёзный противовес господам. Я, к сожалению, не слишком силён в картах, но надеюсь, ваш муж научит меня выигрывать.

– Вам это будет стоить целого состояния.

– Неужели? Роман Степанович так дорого берёт за обучение?

Она усмехнулась.

– Вам нравится мой дом? – поинтересовался Шале, выводя её в гостиную.

– У вас превосходный дом.

– Так отчего бы вам не бывать здесь чаще?

Она промолчала. Шале подвёл её к Топорину и быстро затерялся среди гостей. К счастью, Роман Степанович был увлечён игрой, и ей не пришлось гадать, закрались ли в его голову какие-либо подозрения по поводу её отсутствия.