Текст книги "Одиночество в сети. Возвращение к началу"

Когда он закончил начальную школу и пошел в гимназию, его изоляция стала еще сильнее. Сначала они объясняли это изменением окружения, новой средой, возросшими требованиями. С растущей тревогой наблюдала она за сыном. Он часто был задумчивым, грустным, погруженным в себя. Возвращался из школы, закрывался в своей комнате, делал уроки, сидел за компьютером или читал книги. Наверное, именно тогда он максимально отдалился от отца, который точно так же, как когда-то восторгался им в детстве, сейчас прямо заявлял о своем разочаровании.

По настоянию Урсулы она все-таки сходила с Якубом к психологу. Парень вел себя грубо, чувствовал себя оскорбленным, на вопросы отвечал резко. В какой-то момент попросился выйти в туалет и больше не возвращался. Психолог сказала ей на прощание, что заметила у Якуба симптомы синдрома Аспергера, но, чтобы удостовериться в этом диагнозе, ей нужно общение с ним и более точный анализ. Тогда она не знала, что это за синдром такой, кроме того, Якуб так долго не возвращался, что она покинула кабинет, не дожидаясь дальнейших объяснений. В течение последующих дней она прочесала весь интернет в поисках информации на тему синдрома Аспергера и пришла к выводу, что такие симптомы на каком-то этапе жизни есть у каждого мыслящего человека, а особенно у молодого, ранимого подростка. Она пообещала Якубу, что никогда больше не поведет его ни к какому психологу. В тот вечер они очень долго разговаривали, и видимо, тогда ее любимый сын стал ее другом.

Этот период стабильной, полной безграничного доверия дружбы длился около трех лет, но чем больше она приближалась к Якубу, тем больше Иоахим от него отдалялся. Отец любил его, любил очень, это не вызывало сомнений. Но договориться с ним не смог, а вернее – даже не пытался. Видимо, предполагал, что взаимопонимание детей и родителей, как и супругов, – встроенная опция. А как иначе? Мы любим друг друга, и это больше, чем просто соглашение! Это единение душ! Почти как церковное причастие.

Иоахим ошибался. Его предположение было ложным и очень опасным, особенно в отношениях с ребенком. Прямой путь к жизни в иллюзии. Любовь, особенно родительская, не обязательно дает гарантию взаимопонимания. Кроме того, в каждой любви много эгоизма. Во-первых, с ней связана неукротимая жадность, во-вторых, ослепление приводит к созданию нереального, идеализированного образа объекта чувств, а в-третьих, полученной взамен любовью мы постоянно подпитываем свой эгоизм. Мы переоцениваем себя.

Якуб вырос мужчиной, но не таким, как его отец. И в любом случае не таким, каким считал себя Иоахим: инициативным, наделенным лидерскими качествами, умеющим оповестить всех о своих даже самых маленьких успехах, душой компании, убежденным в своей неотразимости мачо. Якуб, его единственный сын, который должен был быть продолжением Иоахима, вовсе не стал им. Больше того, именно эти качества, которыми гордился отец, Якуб считал недостатками, а в подростковом возрасте даже демонстративно заявлял об этом. Наверное, поэтому Иоахим чувствовал себя все более и более разочарованным.

Уже в подростковом возрасте Якуб заметил отцовскую потребность быть объектом восхищения. Сам же он, скромный и крайне сдержанный, представлял собой полную противоположность: никогда не хвастался своими успехами, с малых лет руководствовался правилом «будь умнее других, но не выставляй этого напоказ». И сам не искал восхищения и редко восхищался другими, особенно отцом. Иоахим воспринимал это как капризы слишком много о себе думающего сопляка, который не знает элементарной вещи: в жизни нужно уметь продвигать себя и постоянно этим заниматься, иначе ничего не достигнешь. Отец не сумел смириться с отсутствием сыновнего восхищения, не смог принять сына таким, каким тот был. Уж не говоря о том, что не мог гордиться таким сыном. Хотя имел массу поводов для гордости.

Нет большей страсти, чем желание убедить других в правильности своих взглядов. А когда этот другой – собственный сын, то желание перерастает в одержимость. И чем больше Иоахим предавался, подчинялся этой страсти, тем больше терял контакт с Якубом.

Наверное, именно поэтому мать стала единственной родной душой для сына. Ей он стал потихоньку открываться. Она уважала его границы, никогда не вмешивалась в частную жизнь, не требовала признаний. Она слушала его и, когда могла, давала советы. Но только, если сам просил.

Однажды – ему было тогда шестнадцать лет – она спросила его, как дела в новой школе. Дело было в конце сентября, Якуб только что перешел в единственный в городе лицей, где преподавали люди с научными степенями и который на протяжении многих лет занимал высокие места в общенациональном рейтинге. Она очень гордилась, потому что школа сама его пригласила. Они хотели, чтобы у них учился победитель олимпиад по физике и математике.

Именно тогда она услышала нечто совершенно неожиданное. Вместо разговоров о новой школе Якуб стал делиться впечатлениями о какой-то Марлене. Он никогда ни о ком не говорил с такой страстью и нежностью, с таким восхищением и в таких выражениях, она впервые услышала в его голосе нотки умиления. Она слушала его рассказ о неизвестной девушке, и ей становилось не по себе. Ее молчаливый, поглощенный своими алгоритмами и сумасшедшим блогом об искусственном интеллекте мальчик внезапно перенесся в другой мир, превратившись в оратора, произносящего оду женщине.

Ее сын влюбился! Это было для нее так же очевидно, как и неожиданно. Прежде Якуб делил людей на умных и глупых. Без половых различий. Пол не имел для него никакого значения. Какое-то время ее это даже беспокоило. Он редко приглашал гостей домой, но если и приглашал, то это были только мальчики. Никогда их порог не переступала девушка. Матери это казалось неестественным. Тем более что она не могла себе представить, чтобы такой красивый парень, как Якуб, не нравился девочкам. У нее в возрасте шестнадцати лет уже было несколько влюбленностей, много кратковременных увлечений и два «трагических» расставания.

А тут вдруг такая радостная новость: Марлена! Девочка из параллельного класса. Со вздернутым носиком. Победила на каком-то поэтическом конкурсе, занимается конным спортом, отлично играет в шахматы, в школу приезжает на мотоцикле, у нее самые длинные ноги, которые Якуб когда-либо видел, хочет изучать архитектуру, учит японский и очаровательно улыбается. Марлена то, Марлен се. С того вечера она постоянно появлялась в их жизненном пространстве. Несмотря на неуемное любопытство, она никогда сама ни о чем не спрашивала, терпеливо ждала его рассказов. И всегда получала их в награду за ожидание. Иногда трогательные, иногда неожиданно интимные. Так же, как тогда, когда, встав у нее за спиной на кухне, он крепко обнял ее и прошептал:

– Мы были вместе на прогулке. Я поцеловал ее. Я закрыл глаза, и у меня закружилась голова. Я думал, что упаду в обморок. У тебя такое было когда-нибудь, мам?

Она вспомнила тот момент, когда он задал ей этот вопрос. В точности вспомнила, во всех деталях. Сначала она удивилась, потом она почувствовала укол под ключицей и внезапную горячую волну. Медленно отодвинула чашку с чаем, положила руки на стол и, пытаясь унять дрожь в голосе, сказала:

– Даже не знаю, как ответить, сынок. Иногда мне кажется, что было, а иногда, что это был только сон.

Она стала слушательницей прекрасного представления о первой подростковой любви. Немногим матерям выпадает такое. Она слушала Якуба, и ее поражали некоторые его формулировки, эпитеты, ассоциации, сравнения, метафоры. Как будто она их где-то уже слышала.

Якуб «периода Марлены» очень изменился. Из его комнаты начали доноситься звуки музыки, на столе рядом с компьютером теперь лежали томики поэзии, на исчерканной уравнениями черной стене у кровати появилась пастельная акварель, изображающая лошадь в галопе, на книжной полке возник флакон одеколона. Он стал позже возвращаться из школы, а по вечерам и по выходным исчезал из дома.

С Марленой она познакомилась только в середине декабря, совершенно случайно. В тот день она попросила Якуба помочь с рождественскими покупками. Они с сыном стояли в ужасно длинной очереди в кассу, когда внезапно через нетерпеливую толпу протиснулась стройная короткостриженая брюнетка в зеленом пуховике и узорчатом шерстяном шарфе. Она приподнялась на цыпочки, поцеловала Якуба в щеку, а затем быстро сняла тонкие кожаные перчатки, присела в забавном книксене, протянула руку и мило улыбнулась:

– Здравствуйте, меня зовут Марлена. Якуб постоянно говорил мне о своей маме. Рада наконец-то познакомиться с вами.

Действительно, миленькая, курносенькая. Это первое, что она увидела. Марлена улыбалась, прищурив глаза, которые на фоне пуховика казались еще более зелеными. Короткие, несимметрично стриженные черные волосы открывали левое ухо, с которого свисала серьга то ли с аквамарином, то ли с крашеным стеклом. Она вспомнила вдруг, что когда-то давно сама пережила период увлечения зеленью. Зеленела ради мужчины. Потому что это был его любимый цвет. Кстати, как и у Якуба.

Она посмотрела девушке в глаза, крепко пожала руку, произнесла какую-то банальную формулу вежливости и замолчала. Она совершенно иначе представляла их первую встречу. Спустя мгновение, подгоняемая криками людей из очереди, она начала суетливо доставать покупки из тележки и выкладывать их на ленту. Марлена решила помочь и потянулась за пакетом с картошкой. Их руки случайно соприкоснулись. И тогда произошло нечто неожиданное: Марлена сильно сжала ее запястье, поднесла руку ко рту, мягко прижалась к ней губами, а потом прошептала:

– Спасибо Вам за Якуба.

Потом они, нагруженные сумками, зашли в кафе. Разговорились, и все время она не сводила глаз с Марлены. С пуховиком на коленях, в темно-зеленой шифоновой блузке, та сидела, обнимая Якуба, положив голову ему на плечо. В магазине она казалась девочкой, здесь, в кафе, смотрелась как молодая женщина. Якуб время от времени нежно целовал ее волосы. Она не могла себе представить, чтобы в свои шестнадцать лет она позволила бы себе прижаться в присутствии матери к какому-нибудь мужчине, кроме отца или деда. Как же все изменилось.

Именно тогда, в том кафе, она накликала на молодую пару, пусть даже совершенно бессознательно, все несчастья. Она спросила Марлену, не посетит ли та их в первый день Рождества. Обычно они проводили этот день с семьей старшей сестры Иоахима. Она любила всех троих – теплую, милую, любящую пару и их сына Кристиана, на три года старше Якуба. Его единственного кузена. Кристиан был полной противоположностью Якуба. Высокий, спортивный, романтичный, в большом черном свитере и с поэтически взъерошенными волосами, как у Шопена. Слишком серьезный для своего возраста. Якуб восхищался Кристианом. На самом деле, только с ним и дружил.

Марлена появилась поздно вечером. Улыбчивая, радостная, разговорчивая, юморная. Скромная и внимательная к собеседникам. Она очаровала всех. Это она придумала, чтобы всем вместе петь колядки. Никогда ничего подобного они раньше не делали. Иоахим принес из подвала свою старую гитару, память студенческих времен. Кристиан сел по-турецки под елкой, начал играть и петь. Сразу стало душевно и трогательно. Она сидела на подоконнике и в какой-то момент заметила, что Марлена неотрывно смотрит на Кристиана.

Несколько месяцев спустя, в марте, Якуб улетел в Кливленд. Лицей, в котором он учился, сотрудничал с одной из местных школ. Она помнит свой ужас, когда за ужином он, уже не в силах сдержать возбуждение, рассказал им о приглашении. Она давно не видела его в таком приподнятом настроении. И дело было вовсе не в том, что именно ему, единственному из школы, предложили поехать. Якуб воспринимал это, прежде всего, как шикарный шанс. В основном из-за языка. Он тогда был одержим английским. Больше, чем математикой или физикой. В глубине души она была против этой поездки, хотя ничем не выдала своего отношения. Она не могла себе представить столь долгой разлуки. Это был не какой-то двухнедельный лагерь. Это было на полгода, на целых долгих шесть месяцев!

Иоахим воспринял это сообщение с типичным для себя безразличием. Если не считать ехидного (Якуб снова был в конфликте с отцом) комментария: «Кливленд? Никогда не слышал. Наверняка какая-то дыра». Якуб всегда нормально переносил подначки отца: то ли делал вид, что не слышит, то ли демонстративно игнорировал их, то ли просто успел привыкнуть. Но тогда в нем как будто что-то лопнуло, и он разрыдался. Когда сын выбежал из квартиры, она, в приливе ярости вскочила со стула, подошла к Иоахиму, вылила ему на голову тарелку супа и вышла, хлопнув дверью.

После этого случая в доме целый месяц было тихо. Иоахим молчал за завтраком, молчал, когда возвращался с работы, они молча ложились спать и молча вставали. Он не отвечал даже на ее «доброе утро». Невысказанные слова висели в воздухе. Он вел войну с помощью молчания и эмоций, потому что хотел наказать ее. И ему это удалось. Он идеально выбрал момент: после отъезда Якуба она была ужасного одинока.

Это было трудное, печальное для нее время. Она не могла справиться с тоской. Не хватало жизненного опыта. Короткие летние отъезды сына не могли сравниться с этой разлукой. Когда Якуб уезжал на каникулы, она знала, что, если боль будет слишком сильной, она может на день оторваться от работы и через несколько часов пути увидеть его. Теперь это было нереально. Ей не хватало всего. И это уже через неделю. Ей не хватало разговоров за завтраком, поцелуев после возвращения из школы, даже споров о занятой ванной, когда он, сидя в ней, читал книгу. Порядок в его комнате поначалу ее удивлял, потом раздражал, а несколько недель спустя уже пугал. Иногда она заходила туда по вечерам, вытаскивала книгу с полки, садилась на кровать и читала. Она заметила, что более или менее нормальные книги стоят ниже, то есть ближе. Книги с верхних полок она обычно откладывала после пары прочитанных страниц – в них было больше рисунков, диаграмм, схем, уравнений и графиков, чем человеческого текста.

Никогда раньше не присматривалась она к книгам Якуба. Самое большее – в спешке смахивала с них пыль. Между тем выяснилось, что ее шестнадцатилетний сын читает Воннегута, Маркеса, Булгакова, Эко. А ведь еще недавно плакал, читая «Мальчиков с Площади Оружия». И эту книгу нашла она на нижней полке. А, начав читать ее, сама залилась слезами. Хотя, скорее, из-за тоски по Якубу, чем из-за судьбы Немечека. Так, вся в слезах, она гасила лампу и засыпала в его постели… Но в одну из ночей произошло нечто неожиданное и очень важное. Ее разбудил шорох. На фоне света из окна она смогла различить сгорбленную фигуру, сидящую за письменным столом Якуба. Иоахим! Он не заметил ее и испугался, когда она его позвала. Он подошел к ней и присел на край кровати, взял ее руку и долго целовал. Заснули вместе, обнявшись.

Сейчас ее тоска по Якубу была другой, чем та, которую она испытала несколько лет назад, и которая оказалась самой мучительной в ее жизни. Она вдруг вспомнила о ней. Впрочем, слово «вспомнила» не совсем тут подходит: эта тоска была с ней практически постоянно, никогда ее не отпускала. Ее успокаивало только существование магической Сети, которая была для нее всегда через прописную «С». Эта Сеть была другой, труднодоступной, делающей первые шаги, незамысловатой, какой-то сермяжной. Для поколения ее сына, возможно, даже простецкой. Не такой, как сегодняшняя, ставшая для нее не совсем понятной. Якуб установил ей Скайп, открыл профиль на Фейсбуке (только для них двоих, он не хотел, чтобы она наблюдала за его общением), научил ее пользоваться им, и очень просил, чтобы она «не злоупотребляла». Но она, конечно, злоупотребляла, причем сверх всякой меры. Хотя он никогда не жаловался, она знала, что держит его в плотном кольце своей заботы.

Марлена лишь ненадолго разделила с ней ее тоску: девочку приглашали, но она с трудом находила время – за эти полгода они виделись раза два-три. Когда, наконец, настал долгожданный октябрь и Якубу надо было возвращаться, она предложила Марлене – это была идея Иоахима – отправиться втроем в аэропорт. Марлена восприняла это без энтузиазма и отговорилась какими-то суперважными делами в школе.

Якуб ужасно разволновался, увидев отца в аэропорту. Молча пожал его руку, а потом обнял его. Впервые за много лет она увидела слезы в глазах мужа. Да и сама тоже расплакалась.

Их сын вернулся из этого путешествия другим, возмужавшим, повзрослевшим. За полгода очень вырос, но сильно похудел. Его лицо осунулось. У него были длинные до плеч волосы, голос явно изменился: стал низким, с легкой хрипотцой, совсем не детский и даже уже не юношеский. Вдруг показалось, что ей знаком этот тембр.

На обратном пути из Варшавы Якуб ни разу не спросил о Марлене, ни разу ей не позвонил. Помнит, что в какой-то момент сама хотела ей позвонить и сообщить, что Якуб благополучно долетел и что они возвращаются. Ей казалось, что Марлена должна с нетерпением ждать этого сообщения. Хорошо, что она не сделала этого.

В приподнятом настроении Якуб рассказывал о проектах, в которых принимал участие в Кливленде, о двух экскурсиях – в Чикаго и в Нью-Йорк – а также о своем разочаровании Америкой. По его мнению, там царило невежество, застой и крайняя бедность, о которой он раньше понятия не имел. Его раздражал американский снобизм и дешевый патриотизм. Он говорил, что там кичатся все, а не только те, кто имеют на это право. Даже самые настоящие отбросы, которые считают, что Париж (или Пэрис, как они говорят) – это всего лишь имя девчонки с обложки глянцевых журналов, дочери владельцев сети отелей. В какой-то момент рассмеялся и, похлопывая Иоахима по спине, сказал:

– Я рад, что вы родили меня в Европе.

Чем ближе они были к дому, тем молчаливее становился Якуб. Когда они прибыли на место, он поспешно унес чемодан наверх и на два часа заперся в комнате. Она не стала мешать ему. Иоахима это поведение удивило, но она понимала, что человеку иногда надо побыть одному. Этим он был в нее. Возвращаясь домой из длительных поездок, она радовалась не только встрече с людьми, которых она оставила, но также возвращению в знакомые места, где она чувствовала себя в безопасности. Якуб часто говорил, что скучает по своим местам. Однажды вечером он растрогал ее до слез, написав: «Я скучаю даже по полученному от тебя в подарок горшку с цветком, который я всегда забывал поливать».

Она приготовила его любимые блюда. Все тщательно спланировала. Был его любимый рассольник, отбивная с квашеной капустой и горка дымящейся молодой картошечки. Когда обед был готов, она постучалась в его комнату. Ждали вместе с Иоахимом за торжественно накрытым столом. Он появился только через несколько минут, изменившийся в лице, сильно побледневший. Встал у стола. Весь дрожал. Она видела, что он хочет что-то сказать, но не может. Постоял так секунду, потом резко рванулся и выбежал из квартиры.

К полуночи ожидание стало невыносимым. Она как зверь в клетке металась по всей квартире. Время от времени спускалась на лифте, шла к остановке и сидела там в ожидании очередного ночного автобуса, после чего возвращалась в надежде, что он уже дома, что вернулся каким-то другим путем. Она была уверена, что его отсутствие как-то связано с Марленой, но не знала, где та живет. Она не могла позвонить приятелям Якуба, потому что он никогда бы ей этого не простил. На рассвете ее разбудил стук в дверь, и она вскочила со стула на кухне. Якуб тихо вошел в квартиру. Обнял ее крепко. Ничего не сказал. Плакал. Только когда на следующий день она пришла пожелать ему спокойной ночи, он сам рассказал, что произошло.

Марлена бросила его. Когда Якуб был далеко, она, ничего ему не говоря, сошлась с Кристианом. А тот, вроде как друг и, к тому же, его кузен, тоже держал все в тайне. Он не стал обвинять Кристиана в том, что тот отобрал у него Марлену. Нельзя забрать женщину, если она сама этого не хочет. Вот так и сказал. Ее семнадцатилетний сын! Ее он не винил. Винил Кристиана в трусости, лжи и лицемерии. Но больше всего винил себя. За то, что уехал.

Это был один из самых грустных месяцев в ее жизни. Якуб страдал, как побитая и брошенная собака. И она вместе с ним, тоже переживала все это, все его страдания, каждый день. Кроме того, он отвергал любую помощь. Хотел пройти через это сам. Кроме той ночи, когда он рассказал ей все, никогда больше не возвращался к теме Марлены. Когда она пыталась о ней спрашивать, он сразу же замыкался, замолкал, запирался в своей комнате или уходил из дома.

Иоахим не смог справиться с тем, что происходило – по крайней мере, так ей казалось в начале. Его сын терпел адские муки, а он вел себя так, будто ничего существенного не произошло. Если он разговаривал с Якубом, то только о школе. Однако она быстро заметила, что это не был обычный обмен формальными фразами типа «как дела – нормально…». Иоахим внимательно слушал сына, не перебивая его, советовал, позволял убедить себя, если был не прав. Это были долгие, серьезные и полные взаимного уважения разговоры отца с сыном. Вскоре она заметила, что Якуб дольше и чаще разговаривает с отцом, чем с ней.

Однажды вечером за ужином Иоахим совершенно неожиданно попросил Якуба составить ему компанию во время пробежек. Сказал, что вдвоем будет веселей и что таким образом он поможет отцу бросить курить. Ее это удивило. Иоахим в принципе был неспортивный, а курить бросал сотни раз, преимущественно в рамках новогодних планов, и уже примерно третьего января выкуривал первую в новом году сигарету. Якуб без колебаний согласился. Иоахим купил им тренировочные костюмы, ужасно дорогие кроссовки, какие-то волшебные часы, которые не только считали шаги, скорость и сожженные калории, но также измеряли пульс, ну и в довершение всего, он на самом деле бросил курить! Однажды утром они поехали в лес вместе и начали бегать. Иоахим специально возвращался с работы пораньше, они облачались в спортивные костюмы и отправлялись на пробежку. Продлилось это счастье недели две. Потом постепенно запал отца начал сходить на нет. А вот Якуб упорно продолжал бегать. В соседнем районе он обнаружил парк, каждый вечер надевал наушники и бегал в этом парке. Могло лить как из ведра, мог ударить сибирский мороз, но он не бросал пробежки. Она подозревала, что он хотел таким образом убежать от своей тоски, и, в конце концов, ему это удалось. Он стал все чаще улыбаться, расстался с черным цветом в одежде, начал выходить из дома, перестал слушать мрачную депрессивную музыку.

И вот когда казалось, что все потихоньку движется к лучшему, настал тот роковой январский день.

Она возвращалась вечером с почты и, не устояв перед ароматом свежевыпеченного хлеба, зашла в пекарню. На выходе чуть не столкнулась с Марленой. Замерла, посмотрела девушке в глаза, коротким кивком головы ответила на ее «здравствуйте» и поспешила домой. Марлена догнала ее, когда та открывала дверь в подъезд. Хотела что-то сказать. Пыталась что-то объяснить. Очень просила дать ей эту возможность. В глазах девочки были слезы.

Что было делать? Она взглянула на часы, и после секундного колебания пригласила Марлену наверх. Она знала, что Якуба нет дома. Была пятница, а по пятницам в это время он ходил на семинар по английскому, а оттуда ехал прямиком на пробежку.

В лифте они молчали, стараясь не глядеть друг на друга. Когда вошли в квартиру, девушка неуверенно встала на пороге и осмотрелась вокруг. На ее лице проступили неуверенность и беспокойство. Тогда она тихо сказала гостье: «Спокойно, Якуба нет дома», и предложила чай. Марлена села за стол, понурив голову, молчала. Она только успела разлить чай по чашкам, как раздался звук открывающейся двери. Через некоторое время они услышали голос Якуба, который с порога закричал:

– Это я, мам. Я забыл свой спортивный костюм! Надеюсь, ты не бросила его в стиральную машину. Я же просил, чтобы ты…

Он не договорил. Она увидела гримасу боли на его лице, сжатый рот, гнев в прищуренных глазах. Когда она дрожащими руками ставила чашку, раздался глухой грохот. Сумка соскользнула у него с плеча и упала на пол. Он яростно пнул ее. Из незастегнутой сумки вылетела бутылка с водой и покатилась к холодильнику.

Когда он исчез в прихожей, она резко вскочила со стула. Выбежала за ним на лестничную клетку и услышала топот ног на лестнице. Окликнула, а потом бросилась вслед за ним. Обошла весь район. Люди с подозрением оглядывались на нее. Кто-то спросил, нужна ли ей помощь, и только тогда она заметила, что выскочила на улицу в блузке. Совершенно не чувствовала холода.

Вернулась в квартиру, взяла ключи, села в машину и поехала в парк, в котором бегал Якуб. В темноте, она шла от аллейки к аллейке. В парке его не было. Она вернулась домой через три часа, дрожа от холода, с синими от мороза пальцами. Двери были нараспашку, в квартире никого.

В тот вечер она видела Марлену в последний раз. Через несколько недель от матери Кристиана она случайно узнала, что «эта развратница» переехала с родителями в Гданьск, а Кристиан поехал учиться в Лондон и, слава богу, «расстался с этой дрянью». Из этого сумбурного сообщения она поняла, что ни мать Кристиана, ни его отец никогда с девушкой не разговаривали. Оказалось, что никто не слышал версии самой Марлены. Однако, признанная «развратницей», она была обречена на осуждение.

Вот почему она все еще думала, что девушка не сделала ничего плохого, и хотела по крайней мере узнать ее версию событий. Возможно, она совершила ошибку, но не морального порядка, а какую-то, что называется, техническую.

Когда Иоахим узнал об этом, он закатил ей дикий скандал и орал, что она не должна была ни в коем случае приглашать девушку домой, что если уж ей так захотелось, то пошла бы с ней и села на скамейку, как сделала бы каждая здравомыслящая мать. А она тогда подумала, что если бы она была здравомыслящая, то никогда бы не родила сына от этого мужчины. Но потом признала его правоту. Действительно, скамейка, наверное, была бы в этой ситуации лучше. Конечно, если опустить тот факт, что в тот день стоял трескучий мороз, а скамеек из-под снега почти не было видно.

Как ни странно, только Якуб выслушал ее до конца со спокойствием и пониманием, хотя прошло немало времени, прежде чем они смогли поговорить об этом. А в конце сказал:

– Мама, прошу тебя только об одном. Давай больше никогда не будем заводить разговоры о моих девочках, симпатиях или приятельницах.

Так оно и случилось. Больше четырех лет она обходила эти темы как можно дальше. А тут вдруг такая новость.

Надя…