Текст книги "За гвоздями в Европу"

ЗА ГВОЗДЯМИ В ЕВРОПУ
Роман-хождение. Архивная версия 2012 года (с единичными извлечениями из версии романа, называемой «Чочочо»).

***

ПИСАНО ЛИШЬ ДЛЯ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА – ПОРФИРИЯ СЕРГЕЕВИЧА БИМА—НЕТОТОВА, ИМЕЮЩЕГО ИНТЕРЕС ПРОСЛАВИТЬСЯ В ВЕКАХ И ВНЁСШЕГО ОСНОВНОЙ ПИВНОЙ ВКЛАД В СОДЕРЖАНИЕ ВСЕЙ ЭТОЙ АНТИЛИТЕРАТУРНОЙ ПИСАНИНЫ.

***

ПОСВЯЩЕНИЯ:

Всем хулиганкам, всем дояркам по имени Клава, всем представителям исчезающего среднего слоя; всем мечтающим, но ни разу не побывавшим за границей посвящается. Ей богу, нечего там делать!

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ:

А также прошу наше великодушное и уважаемое правительство вынести по благодарности, и выдать по медали г—дам С.П.Ф—ву и А.И.К—ву, проявившим мудрость и снисходительность при некотором, совершенно незначительном литературном искажении фактов в данном сочинении.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ

Деткам до осьмнадцати:

Мальчик, немедленно закрой книжечку и положи туда, откуда только что взял!

Настоящим Дояркам, в том числе всем ненавистным Клавам:

Не парьтесь! Просто читайте!

Мужчинам:

Мы знаем то, что знают все настоящие мужики, но, давайте договоримся: этого мы никогда не расскажем женщинам. И, да простит нас всех Господь!

Часть 1. ЧЕМОДАННОЕ ОБОСТРЕНИЕ

Счётчик включён. Кислород в норме.

Помогите, помогите! SOS!

Меня не слышат.

Мадемуазель Неибисзади, Бантик и таможня

2010 год.

Издателю не повезло: раньше он такого рода псевдописателей не пускал даже на порог.

В данном случае его просто подставили. Обещали: будет недлинно. Хрена, батя, – принесли «Войну и мир», вставленную между страниц «Rough Guides»88
  «Rough Guides» – известный, практичный и авторитетный, достоверный и актуальный справочник о дешевых путешествиях. Серия начала издаваться с 1982г. в машинописном варианте.


[Закрыть] – не меньше.

Главных героев – по пальцам перечесть, попутных – десятки, левых – сотни. В глазах замутило от пьющей массовки и ссущей на каждом перекрёстке толпы.

Обещали: почистят ненорматив. Промашка опять: после двадцати возвращений к вопросу и тыщи якобы правок, так называемый «роман» во второй версии ещё гуще зарос чертополохом, или, мягко говоря, пустопорожней болтовнёй с антилитературной лексикой.

А, если говорить по—уличному, то он почти насквозь, за редкими островками безопасности, усыпан низкомолекулярным, бытовым матом и прозаическим свинством. Будто вторглось всё это на землю Европы вместе с заблудшими, издревле немытыми азиатскими всадниками, мотающимися на понурых, покрытых степной пылью лошадёнках. Отстали они от основной Орды по причине беспробудного пьянства.

Старик Рабле99
  Какой—то древний сатирик—пересмешник.


[Закрыть] удавился бы собственным жабо1010
  Воротник для мужчин и женщин для сословий от графского до королевского, из присборенной ткани, похожий на торт из выдавленных сливок. Изготавливается из тонкого суфлированного полотна, шелка, позже сатина. Способ изготовления: из полосы указанной ткани делается волна, которая потом изгибается и фиксируется вокруг шеи. Фиксация производится на тыльной стороне при помощи пуговичек и булавок. Для одевания жабо, как завершающего атрибута одежды достаточно обычного штата одевальщиц.


[Закрыть], если бы ему удалось прочесть это произведение, в котором так буднично, таким наплевательским мимоходом втоптали в грязь целый жанр, взлелеянный и отточенный гениальными сатириками, подъюбочными шалопутами, серунами, живописными убийцами1111
  Иже с ними современный «Парфюмер».


[Закрыть], плутами и извращенцами средневековья.

В третьей редакции к русским сорнякам и свежему навозу добавился иностранный канабис1212
  В России – придорожная травка, используемая как легкий и доступный наркотик. За проклятым рубежом для успеха принято иметь плантации…


[Закрыть], порнуха, сексуальные фантазии любвеобильных мачо1313
  Настоящие мужчины, загорелые и не обязательно потные любовники, занимающиеся соблазнением южноамериканок и гостей Южной Америки без применения мачете. Наличие развитых грудных мышц и обтягивающих шорт в цветочках обязательны.


[Закрыть] – кабыгероев, фонтанирующих перезрелым семенем. Проявился вовсю дешёвый и неполноценный, если говорить о чистоте жанра, хоррор1414
  Литературные пугалки. Жанр, когда нужно держать читателя в постоянном страхе.


[Закрыть]. Обнаружились слабо аргументированные политические демарши, в которых любовь к человечеству пересекается с исторической неприязнью к отдельным народам, уж не говоря о великих чинах мира сего.

Затеялось общение с усопшими из потустороннего, жуткого, хоть и весьма любопытного, мира.

Засиял, обласканный писателем, прочий бытовой мусор, характеризующий стиль всякой низкопробной современной литературы.

Уважаемый господин Еевин – упомянём его мимоходом – тёмный император всех модных литератур, словесный эквилибр и ловкий факир—испытатель читательского долготерпения, с такой позицией издателя непременно бы согласился.

В четвёртой редакции с неба свалилась не обеспеченная дотошными алиби, прерывистая и по—сказочному правдоподобная детективная линия.

***

В пятой редакции на границе с Польшей из багажника Рено Колеос вылезло на свет божий полусонное крокодилье туловище в непромокаемом пальто с нарисованными в районе брюха кубиками… И о трёх непресмыкающихся головах. Одна – от незапамятного малорусского писателя – почти что классического ведьмака, с угольно-сальными волосами до плеч, другая – от слегка постаревшего киноактёра-красавчика.

С первым всё понятно: Гоголь! Второй, это статистический герой, продукт Страны Грёз, он на десяток лет прописался в каждом телевизоре.

Он побеждал в звёздных, модных рейтингах, одинаково любимых как городскими тётеньками и их дочурками, так и районными доярками.

Кажется, то был Бред Пит, может, Шон Пен.

Сам Кирьян Егорович Туземский не силён в кинематографии, и, тем паче, не помнит фамилий. К чему ему эти запоминалки? Если приспичит для спора с кем—либо, то он может позвонить лучшей своей подружке Даше Футуриной, прославившейся энциклопедическими познаниями в истории кино. У неё прекрасная память на всё блестящее.

Пуще всего Даша отметилась в «Живых Украшениях Интерьера»1515
  Автор тут явно с рекланой целью намекает на свою предыдущую по хронологии книгу. (Прим. ред.)


[Закрыть]. А здесь она пребывает мимолётом.

Имя актёра прекрасно известно незамужним девушкам. Об этом можно легко догадаться, заходя на экскурсии в их спальни и глядя на вырезки из журнала «Звёздный путь», окроплённые девичьими слезами. Журналы покупаются на последние, выданные мамкой семейные деньги. Все эти божественные образа в розовых поцелуях. Сам Иисус Христос позавидовал бы такой искренней популярности. А ещё более удивился бы он экстатической готовности русских мадемуазелей к совокуплению с бумажкой – оживи её хоть на секунду.

Пришпилены Питы и Пены также к иконостасному изголовью тех деревенских и пригородных девчонок, что прибывают в города, те, что шумят и веселят жителей по ночам. Живут они кто где, но только не в пятизвёздочных отелях. Там они бывают, конечно, но изредка и не каждая: чисто для снятия пробы со сладенького иностранного хрена, – и то после того, как освоятся и вдоволь наедятся отечественного уличного порно.

Объявленная цель их прибытия в Большие Города – повышение любой квалификации, – лишь бы предложил кто. А фактически: для улучшения финансовой перспективы средствами заму$€ства.

Последний вариант привлекателен содержанием в термине «заму$€ство» долларов, евро, их рублёвых эквивалентов, и потому очевидно предпочтительней.

Ища счастья на бытовых качелях, часть девочек пытается надёргать ростков интеллекта в университетских оранжереях. Авось, когда—нибудь, да пригодится. Будущему мужу. Детям. Себе после развода.

Исконно городские девчонки с богатыми мамочками и папочками дешёвыми вырезками брезгуют. Они покупают толстые журналы, набитые истинным гламуром, или, разобравшись в реалиях жизни, предпочитают брать реальных пацанов.

Жаль, в литературе не слышно интонаций!

«**» …Писатель, поставив две звезды на этом самом месте и, набив трубку дешёвым табаком, попытался было поставить звезду третью. А потом собирался ни к чему не обязывающую главу свинтить и перейти к следующей.

Но тут послышались негодующие крики читателей. Пришлось тормознуть, вникнуть. И что же он услышал и увидел?

1.

Гражданин Нектор Озабоченный сидел на кончике его пера и по—бухгалтерски волновался за расход чужих чернил. А особенно за соответствие их расхода реально правдивому выхлопу. Рентабельность проверяемого писателя, по его мнению, находилась в отрицательном проценте.

2.

– Всех бы этих писателишек определить в налоговую инспекцию! – несправедливо и ровно наоборот считал один, совершенно незнакомый, зато чрезвычайно важный пенсионер республиканского значения, сколачивающий капитал для своих пышных похорон на карточке VISA GOLD.

3.

– Вот бы учредить приз от Президента за внимательность, за экономию, и, особенно, за участие в искоренении писательского терроризма! – думал другой. Этот усат, горбат, нечистоплотен, – и он был крайним справа.

4.

Контролирующий слева, – злобствующий, сутяжный философ В. Бесчиннов, – или С. Бесчестнов? – ровно так же, как и наш графоман, – пищущий человек. Но, не зарабатывающий ни грамма на теме любви среди слонов. «При таких выгодных условиях конкурса, а не поучаствовать ли в дальнейшей ловле писателя на слове? Силён ещё, и, ах, как полезен для россиян жанр сексотства! – думает он.

5.

– А если повезёт, то и на глубокоуважаемую мозоль наступить! – решает завистница и конкурентша на писательской ниве.

Её НИК… – к чёрту её НИК. Много чести! Эта НИК считает себя самым главным критиком Интернета, не написав ровно ничего. Её любимый форматный герой и образ, с которым она слилась навсегда – Старуха Шапокляк. Она ближайшая подруга некоего графомана сутяжного, который, так же как и Кирьян Егорович, писал про слонов. Но, сутяжный графоман писал про слонов – производителей фантастического интеллекта, а Кирьян Егорович про калечащие судьбы людей статуэтки, и о слоне – воспитателе юношества, производителе сексуальных мачо. И, хотя НИК с сутяжным графоманом (по всей видимости) спят в разных постелях, но брызжут интерактивной слюной одновременно, ровно сиамские девственницы.

6.

– Хватит нам таких псевдографоманистов – реформаторов. Бумаги в стране не хватает. Засоряют, понимаешь, Лазурные берега Интернета.

7.

– Довольно! – необдуманно бубнят следующие, нежась на отреставрированных Мартиниках и на искусственных, идеально круглых Канарах.

Натуральных Канар, как известно, на всех бездельников уже не хватает. Эти мечтают о других, неиспытанных ещё, местах отдыха. Они ностальгически листают кляссеры с марками бывших колоний. Они покачиваются в экологических, соломенных креслах—качалках мадамбоварских будуаров. Они топчут заросшие мусором, тёмные и непонятные им до конца прозрачные, искренние Бунинские аллеи. И плюются, и плюются, аж харкаются во все стороны.

8.

– Рано звездить!!! – кричат самые наивнимательнейшие педанты, требующие к себе уважения. – С той стороны двери герой был с только что зажжённой свечой, а с другой – уже с Огарковым Вовой.

9.

– Третья—то голова у крокодила чья? Забыл элементарную арифметику, а писать взялся, – орали настоящие инженеры и счетоводы—статистики. Они сумели точнее всех посчитать и сформулировать усреднённо общесамиздатовскую критическую мысль.

На что наиленивейший графоман (а его короткая личная увеличительная приставка «наи…», не менее значима, а то и выше, чем другие «самые—присамые наи—наи…»), в достаточно невежливой и короткой важной для столь важного обстоятельства, как количество голов у пресмыкающегося героя, ответил нижеследующей фразой:

«А третья кучерявая голова пресмыкающегося напоминала те чугунные памятники, что стоят на каждой площади имени Пушкина».

И добавил недостающую звезду.

«*».

– Шлёп!

И всё стало на свои места. Чего вот шуметь по таким пустякам?

***

Мы же – читательское меньшинство, находящееся в молчаливом, почти масонском альянсе, – аккуратны и вежливы. Мы понимаем суть намёков и недосказок. Мы умеем хранить чужие тайны. Мы читаем и перечитываем не понятное, возвращаемся в середину и в конец. Ища идею, мы следим за истоками рождения букв и смысла. Мы углядели разницу между первым вариантом рукописи, сокращённым и средним, предлагаемым сейчас. Мы удивляемся и сожалеем потерянным возможностям. Мы плачем по выдернутым страницам и почти стёртому с лица земли трёхголовому герою.

Переговариваются между собой взахлёб три французских монашки-читательницы творчества 1/2Эктова, штудировавшие книгу с начала её написания с целью перевода и внутреннего монастырского употребления:

– А вообще-то животное, оказывается, поначалу не было элементарным чудовищем.

– Оно было не просто сказочным, и не просто безобидным. Оно было весьма казаново-сексуально и критическо-литературно подкованным.

– Оно могло запросто, на выбор, высунуть только одну: или самую красивую, или самую умную, или самую поэтическую голову.

– Оно с целью инкогнито ходило в шляпе—колпаке полуневидимке, нахлобученной по самые плечи.

– Оно могло молчать, слушать разговорчики и пухнуть возражениями такими же бесцеремонно, как пахнет вяленая рыба, лёжа в багажнике.

– А могло, выбравшись на волю и спрятавшись за дорожный знак, чисто, со знанием сопрано, долго и обворожительно петь на трёх языках одновременно: как яйценоская соловьиха в паре с двумя павлинами.

– Оно могло швыркать ноздрями, уподобляясь простывшему гиппопотаму, вынутому из Лимпопо и интегрированнуму в продуваемый северными ветрами, замерзающий по ночам зоопарк Осло.

– Оно могло подмигнуть зевакам как на шествии ряженых, а потом, незаметно от всех, сжаться, сложить вдесятеро хвост наподобие раскладной книжки, и в таком виде спрятаться в любую щель.

– Неужто в любую? Вот это уже, – натурально, – сказки! – говорят неверующие монашки. Одна из них – излишне замкнутая, лет сорока, открыв чувственный рот, только что в упор пялилась на живой член приглашённого за плату натурщика. Член для лучшей запоминаемости свойств эрегирован третьей смотрительницей женского монастыря. Она лучше всех подкована в этих делах.

– Думаете, так не бывает, что такой большой и в любую щель? В наше-то расчётливое, материалистическое время, – когда не то, чтобы за щель, а даже за нано-любовь нужно платить?

– Ошибаетесь. Бывает. Именно в нано-любую и пролезет, – утверждают современные смотрительницы, сидя треугольником, теребя одной рукой клавиатуру шаловливого компьютера, другой…. Не будем народовать то, чем занимались их вторые руки.

Монастыри—то, в основном, и раскупают все тиражи Туземского К. Е. «Для обучения подопечных редкому и тайному искусству удовлетворения священной похоти». Вот итог их размышлений и одна из целей. Новое время – новые задачи!

– Пусть женщины впредь платят мужчинам не только за секс, но и даже за предпросмотр.

За эту наднациональную идею Туземский огребётся по полной, зато умрёт известным на все последующие сексуальные революции.

***

Упомянутое в пятой редакции с виду немыслимое дело, – хоть верь, хоть не верь, – происходило на мосту, в межграничной полосе. Вспотевшее туловище описанного животного перевалило через перила ж/б переправы и нырнуло в м. реч. Небуг в несколько шагов ширины, которую пехотинцы Рейха, переходя границу в далёком сорок первом, перепрыгивали, не засучивая штанов и даже не поднимая над головой автоматов.

А их генералы, составляли планы переправы на речке—ручейке, перекатывающей измождённых своих барашков аж до самого впадения в пограничный Буг. Они тыкали сигаретами в тонкую змеистую линию на карте и гоготали над такой смехотворной дислокационной ситуёвиной (das ist grosse russisch—schwein Parodie auf Maginot1616
  Русско—свинская пародия на оборонительную линию Мажино. (нем.)


[Закрыть]). Они не удосужились нарисовать там ни одной двойной пунктирной черты с отогнутыми хвостами, которые хоть как—то могли бы обозначать временную военную переправу. И зря! На этом основании могли бы истребовать от вермахта хотя бы парочку железных крестов.

Зелёное туловище о трёх головах нырнуло в цыплячью речку Небуг совсем рядом с накуренным с предыдущего вечера и обомлевшим от такого видения Малёхой Ксанычем.

Малёха – честь ему и хвала – даже виду не подал.

Туловище не поспело вернуться обратно, застряв в тине и оставив открытым багажник, который Малёха, слегка дивясь обороту собственной фантазии, тут же торопко прищёлкнул обратно. Мозги – мозгами, а открывшийся багажник и его прихлоп, – с какой это стати? – были физически осязаемыми даже для сидящих внутри авто.

Бим проснулся от грохота. Повёл головой: «Где, что? Мы уже в Варшаве?»

– Х…я в Варшаве! Это ты уже в Польше, а мы ещё в Белоруссии, – отреагировал рассерженный генерал.

«Малюха! Сынок, – что ты там делаешь!?» – Это кричит он же, но уже ласково, примеряя на себя роль нежного отца.

Малюха: «Багажник захлопнул».

Папа: «А кто открыл?»

Малюха: «Почём я знаю. Ты и не закрыл после своей дурацкой таможни».

Малёха-Малюха на этот раз не смог утаить своего бешенства, обычно тщательно схораниваемого при папе. И сплюнул в первый раз.

– Сынок, тут нельзя плевать! Бычки в карман клади.

– Плеваться нельзя, а про «плюваться» не написано.

Вот сила русского слова, в котором замена одной буквы меняет всё!

Отец привык к неадекватным поступкам сына, но некоторые особо яростные наезды воспринимал отрицательно, сердился, страдал и долго отходил. Это некоторым образом влияло на регулярность одаривания Малёхи деньгами для развлечений. Это мешало незапланированным остановкам и покупкам харча, смачно расползающегося между пальцев, в любимых всеми мальчиками мира милых и могучих ɱакдональдсах.

– МММ! – масляно ухмыльнулся критик №10.

***

Отец, всего лишь за час, излишне крепко «пролетел» сразу по нескольким статьям. От совершённого лохова, само—собой, потерял флаг непогрешимости и президентской главности, такой обязательной для Малёхи перед лицом других старичков. Старички – эти, так даже более абсолютные болваны, чем его – только изредка не умный – папа.

– Кирюха, сына, хорош курить, – прыгайте в машину! – прикрикнул самый важный по ранжиру персонаж этой ужасной книги.

Технические характеристики одного из путешественников:

Клинов Ксан Иваныч. 53 года. Владелец автомобиля, штурман, неподменяемый никем рулевой, генерал—капитан над всем прочим сбродом, быдлом, ленивой шушерой. Намотал почти четыре тысячи км, прежде чем доставил на границу шушеру.

Шушера – это вызывающе несправедливое НЕЧТО среднее между палубной, вечно пьяной матроснёй, и беспечными, ни хрена не помогающими, апатичными пассажирами, называющими себя вдобавок ещё и товарищами Клинова.

Ксан Иваныч – в крайней степени озлобления: как от затора на мосту, сравнимого, разве—что, с пресловутыми столичными пробками, так и от поведения подлого, само—собой открывающегося багажника. В багажник упакованы жизненно необходимыме вещи и легально ввозимые непреходящие ценности. Багажник к тому же вскрыт какой—то сволочью.

– На таможне что—то у нас явно стибрили, – честно предположил капитан—генерал.

– Да ну, нах!

– Очередь двинулась! Садитесь!

Но Малёха, сердясь на отца, в машину намеренно не сел.

Папа забыл один из двух его предъявленных паспортов у белорусских пограничников. Обнаружился этот факт только на середине моста, когда повернуть назад уже не было возможности: машина была членом стада бычков на колёсах, загоняемых в ловушку по узкому тоннелю из металлических жердей и бетонных брёвен.

Дуясь на нескладухи и крайнюю замедленность процессов, проистекающих будто в испорченой микроволновке, Малёха идёт параллельно аэродинамическому чемодану «Mont Blant». Аэрочемодан, сверкая новизной, притулился на крыше отличного полупаркетно—полубездорожного автомобиля «Renault Koleos».

Через каждые три полуоборота колёс Рено приостанавливается. С остановкой вращения замирает послушный движению колонны Малёха.

От скуки мальчик тренируется плеванием в высоту через оградку моста, а на дальность – в мал. погран. реку Буг—Небуг.

Кирьян Егорович плетётся на безопасном расстоянии от Малёхиных рекордов, раздумывая о некрасивом кульбите судьбы, случившимся в самом начале путешествия.

Вообще это было не просто плохим знаком, а отвратительнейшим, гнусным намёком на полный провал в самом начале великого похода, так радостно и самоотверженно затеявшегося в далёкой и родной в доску Сибири.

Польская таможня, находящаяся в полутороста метрах прямо по курсу, не сулила ничего хорошего: ни милой глазу постсовременной архитектуры, ни радушного общения с людьми в погонах.

Машина вкупе с колонной, изрыгнувшей из рядов передних счастливчиков, проползла метров пятнадцать и опять застопорила.

– Раньше надо было вставать, – сердится Ксан Иваныч, – засони, блин. В век вас не добудишься. А договаривались спозаранку встать! С утра здесь машин совсем не бывает…

Ксан Иваныч перевирает факты. Защитник небесный видел: все встали ровно по свистку. Но больше часа ждали хозяйку квартиры, снятой на ночь.

Ядвиге Карловне под семьдесят лет. Она, несмотря на возраст, – бойкая, подвижная, ярко типажная женщина с весьма уместным в этом пограничном краю еврейско—польским выговором. У неё шустро бегают глазки. Глазки не лишены былого сексуального блеска. По взглядам Ядвиги угадывается тщательно конспирируемая неофициальная профессия «мамки». Она – предводила сотенной рати красивейших девочек. Девочки, согласно белорусской традиции, мало оплачиваемы. При том они так востребованы мужским народонаселением. Стоит ли рассуждать – в карманы чьёго сарафана заплывали щедро льющиеся мужчинские денюжки?

По внешнему виду и поведению Карловны можно безошибочно писать родословную горячих сексуальных отношений между жителями бывших советских республик.

Ядвига Карловна по инерции побаивается поэтажных дверных глазков.

Она по—прежнему страшится вездесущих соседствующих старушек – лавочных надзирательниц. Их наблюдательность может привести только к одному: к очередному заявлению в милицию, к вытекающим разборкам по поводу недекларируемых заработков в запрещённой сфере; а также к перебранкам всвязи с игнорированием правил дворовой нравственности. Выпячивание богатства в этой почти—что новой стране не приветствуется: батька не велит. А у Ядвиги денюжки есть. Зря плачет Ядвига, ссылаясь на трудности бизнеса в Беларуси: наших руссиян не проведёшь!

Всем арендаторам и кратковременным съёмщикам в подъезде полагается передвигаться исключительно поодиночке. Хлопанье дверьми строго—настрого наказывается процентами от арендной платы за каждый соседский доклад.

С некоторой натяжкой можно сказать, что соседи пребывают в некотором сговоре с Ядвигой, так как за их молчание как бы само—собой предполагается некий платёж, а за особо яростное превышение норматива децибелл взимается с самих арендаторов.

Распивание спиртных напитков Карловной допускается. Она и сама – будучи предпринимательницой – понимает важность таких мероприятий, но, опять же, в ограниченном, культурном количестве. Степень распития в контексте с культурой определялось лично ей самой и об этом докладывается арендатору перед началом каждой сделки.

– Вы мне явно симпатичны, но у меня есть одно правило. Оно может вам не понравиться, но…

– Что за правило? – клонит голову вбок Ксан Иваныч. Ему доверено возглавлять переговоры.

И она стала рассказывать, как воспитывали её, как родители наливали ей на донышко столовую ложку кагору, как она, в свою очередь, передала эту традицию дочке… и….

– Короче, пить что ли совсем нельзя? – осторожничает Ксан Иваныч.

– Отчего же нельзя… Вот я выпиваю бокал вина и мне этого хватает. Я не буяню, не пою песен…

– Мы не знаем песен, – сказал Ксан Иваныч.

– И не буяним. Мы – интеллигенты. – Это Кирьян Егорович.

– Мы архитекторы, – поддерживает Ксан Иваныч, передёргиваясь от удовольствия. (Архитекторы – это каста, жрецы от искусства, – считает он).

– Мы только вино и пьём, – мгновенно соврал Кирьян Егорович (скорей бы ушла, а там посмотрим!).

– Скажите ей, что я вообще не пью, – подсказал Малёха кому—то на ухо.

– А у нас вот этот молодой человек вообще не пьёт, – обрадовался Ксан Иваныч за своевременную подсказку (молодец у него вообще—то сынок!).

– Короче так: много не пить, всем в магазин не ходить: пусть один из вас сходит. Магазин почти рядом.

И Ядвига Карловна в подробностях рассказала известный всем местным алкоголикам брестский маршрут. А далее бытовая инструкция:

– Так! В постель вино не носить. Стол вот он. Стул возьмёте в спальне. Диван раскладывается, бельё в шкафчике. Курить только в окно. С сигаретой на балкон в трусах не выходите… Надевайте штаны… и.. а лучше – вообще не выходите. Соседи увидят. Кондиционер не включайте: он много электричества жжёт.

– Что ж так много ограничений? – удивляется пацанва. Мы ведь деньги платим в рублях, а не в зайчиках! Возьмите денег за кондиционер.

– Договорились, но эти деньги вперёд.

И Кирьян Егорович поднял майку.

***

Друзья нетрезвого Бима, словно заранее почуяв предъявляемые требования, припрятали указанного пассажира, но, как оказалось, недостаточно надёжно.

– Сколько вас человек? Как вы разместитесь? Вдвоём на диване можете спать? – грозно спрашивала Ядвига, заканчивая инструктаж и приближаясь к цене вопроса.

– Нас трое. Спать вдвоём любим.

(Уж не пидоров ли собирается приютить Ядвига Карловна?)

– Трое? – пересчитала глазами: «раз, два, три. Трое. А это не ваша ли машина во дворе стоит?»

– Чёрная, Рено?

– Чёрная, с чемоданом сверху.

– Наша.

– А почему дверь приоткрыта? Может с вами ещё кто—нибудь есть, может, девочек везёте? С девочками не пущу. Девочки у меня….

Хотела сказать, что девочки у неё свои, но скромно вымолвила только: «Девочки у меня сметой не предусмотрены».

– Нет никого. У нас мужское путешествие.

– Я семейный человек, у меня вот это сын.

– Я старый для девочек, – соврал Кирьян Егорович, тут же возжелав белорусскую девочку и лучше, чтобы с высшим образованием или на крайняк студентку. – А у вс тут высшие заведения есть?

Ядвига сверкнула зрачками, но сказала совсем другое:

– Тогда сбегайте и закройте дверь, а то там рядом какой—то бомж в тапочках суетится. Морда – страшней не бывает. Бородища – во! Лопатой.

Ядвига Карловна показала ширину растительности у бомжа, и подозрительно посмотрела в бороду Кирьяна Егоровича, нацеленную в сторону высшего образования.

Борода Егоровича не шла ни в какое сравнение с бородищей замеченного бомжа, и нахлынувшее—было подозрение Ядвига отсекла, как незаслуженное.

Из—за Бима, вышедшего из машины промять ноги, посидеть на дворовой оградке и покурить, арендная сделка чуть не рассыпалась.

***

И снова Буг—Небуг.

– Нечего было заходить в дьюти—фри, – с хрипотцой в голосе бухтит почём зря разбуженный Порфирий, – купить ничего не купили, а очередь просрали.

– Нехрен было показывать лишние паспорта! – вердичит Кирьян Егорович, применяя издевательскую интонацию, – покрасоваться, видишь ли, захотелось: вот мы какие важные, мы птицы битые, мы виртуозы заграницы, блЪ. Только хлопот нажили и больше ничего!

Генерал на долгое время потерял доверие не только перед угрюмыми, помятыми, обвяленными с бодуна товарищами, но даже перед святым и несчастным сыном—малолеткой. У мальчика отобрали любимую коробочку с травкой. Наивному малолетке – тут стоит оговориться – на днях стукнуло двадцать три.

Польские пограничники беспаспортную группу дальше в Европу бы не пустили.

Малехе с Кирьяном Егоровичем, как наиболее трезвым физкультурникам, по требованию папы—генерала пришлось для выручения паспорта, дважды потея, пробежаться между границами.

В исходной границе спросили номер машины, пожурили за невнимательность и поинтересовались, почему, мол, за паспортом явился не сам хозяин.

– Он за рулём и зажат в колонне. Выехать вбок невозможно. Он нас сам попросил об услуге. А это его сын. Проверьте фамилию. Да вы же сами нас шмо… проверяли, – ласково объяснял Кирьян Егорович нестандартное поведение группы.

Слегка поскулив для порядка и вглядевшись в знакомые уже лица, таможня вернула паспорт… жертвам собственной халатности.

На другой границе толстая польская мадама, исполняющая дополнительно к основной профессии роль переводчицы, в до самых ушей нахлобученной военной кепке крутила завитки, хлопала опухлые бедра и смеялась от души. Во—первых, за незнание путешественниками лучшего в мире польского языка, звучащего для неучей как медленно открываемое шампанское А, во—вторых, поругала за доставление добавочных, неоплачиваемых хлопот обеим пограничным сторонам.

– Как же вы дальше будете покорять Европу при таком—то безалабере? – говорила она. – Мы вас тут уже целый час ждали. Нам с соседской границы позвонили и на вас пожаловались. С обеих сторон кричали в репродуктор. Не слышали что ли?

– А мы не понимаем по—польски. И потерю обнаружили совсем недавно, когда стояли в середине моста. А очередь у вас «ой—ёй—ёй» – сами изволите видеть. Как за колбасой в Елисеевском.

– В Елисеевском не была. А по—английски вы что, не понимаете разве? Мы и по—английски передавали.

– Надо бы по—грузински, – резонно пошутил Кирьян Егорович.

– Тут у вас ни хрена не слышно, – буркнул себе под нос Малёха.

Он слегка знает английский. Снисходя, употребляет разговорный русский. Но, чаще всего помалкивает в тряпочку из искреннего нежелания общаться со старыми пердунами и пьяницами. Курение травки, как применяемое им самим, исключено из списка пороков.

– Бибикают и мычат все кругом, как голодные коровы, – продолжает Малёха.

– Белоруссы сами виноваты! – возмущается Кирьян Егорович, – они только один паспорт вернули, а он был старым и просроченным… а его мы показывали только для доверия… – что часто, мол, ездим. А нормальный паспорт себе заны… оставили. Зачем так делать?

– Так—то так. Но не знаю, не знаю… – сказала тётенька, – у Самих—то где была голова?

Вопрос поставлен справедливо и конкретно. На конкретный вопрос всегда есть конкретный ответ.

У большинства Самих голова на месте. Виновата только самая главная голова. Это замороченная черепушка Ксан Иваныча. Замороченность не снимается ни стиморолом, ни антипсихозной конфеткой, засунутыми с утра в ротовую полость. Он целиком под страхом всех гиптетических дорожно—процессуальных неожиданностей. Жуть и ожидание неминучей беды непроходимой раскорякой стоят поперёк мозга.

Прилипший к зубу леденец – не к добру, – говорит телевизионная примета.

***

Порфирий Сергеевич сидит в машине и не выходит даже для покурения.

Он думает. Он вторые сутки кряду озадачен. Причина: появление его взору совсем недавно голубого ночного экспресса фантастического вида, забитого голыми и колышущимися, как эфирные облачка, пассажирками.

Ларчик открывался просто: в трубку Кирьяна Егоровича, целенаправленно для Порфирия, дабы отдалить его от бутылки, сбить с ног и уже спокойного уложить в постель, была подсыпана слоновая доза дур—муравы.

Порфирий со следующего утра, отсчитывая от момента занятного искурения, самостоятельно мыслить уже не мог. Он, похихикивая, или до буквоедства точно следовал приказам сверху; либо от безысходности, будто стал сверхпонятливой обезьянкой, но с некоторым отставанием по фазе, один в один повторял все акции и телодвижения товарищей.

Реальную пользу и автономию самодвижения Бим проявил при вынужденной остановке в Москве. Крюк в столицу пришлось сделать для того, чтобы отштемпелевать недостающими печатями туристические бумаги.

***

Дело было так.

Москву (согласно стандартному детективу) неделю беспрерывно поливал дождь.

Чтобы почём зря не мочить шлепанцы, Бим, не придавая особого значения своему внешнему виду, – его же там никто не знал (следовательно не для кого было стараться), – подвернул брюки до колена и до самого отбытия прогуливался по тротуарным лужам. Босиком, естественно. «С нагими ногами» – так он назвал этот способ прогулки. По дороге в турагентство пришлось пересечь аллею, посыпанную ещё при царе Горохе кирпичной крошкой.

Лестница турфирмы – на память от нашего сибиряка – покрылась отпечатками мокрых ступней цвета прогнившего кирпича изготовления «Царегороховского обжигательнаго завода ЛТД».