Текст книги "Телефон с тихим дозвоном"

***

Кирьян Егорович шёл сначала с целью отрезветь, а перейдя улицу, которой названия он не помнит, но, если идти по ней вправо, то попадёшь точно на мост, обрушился просто в никуда.

А по сторонам были будто бы люди.

Они ехали и шли торопясь, словно рыночные цыгане на новогоднюю зимнюю распродажу железных коней типа мазд.

Красные, оранжевые и чёрные. Люди и машины.

Но, в пушистом снегу все: и цыгане, и бедные, и машины. Видать, чистить их – невидные особенно стороны – спросонку никто не желал.

Кто-то в бурчащих басом и с белыми хвостами автобусах… Эти – совсем бедные менеджеры с голодными с самого утра и до ночи студентами, если их не покормит разве что какая-нибудь рыночная бабуся своими ночными изделиями.

А в окнах видны были их размытые инеем сонные хари.

Кто-то в личных авто… там хари были вполне проснувшимися, но все равно злыми и на это утро, и впрок на следующее такое же одинаковое, и на спящих месяцами жёнушек с младенчиками.

И ни одной тачки! Которые были бы полезней неотложки для Тритыщенки.

Так Кирьян Егорович доковылял до Центра. Следов его лучше не видеть. Бык чертит струёй прямее, хоть он и не чертёжник.

А дальше куда идти. К дочери?

Фигов, к дочери! Телефона нет, и неизвестно, была ли дочь дома, и так ли нужен ей пьянющий отец.

– Ключ, ключ, ключ, – стучало в мозгах.

– Конец, конец, конец, – скрипел, подавая плохие знаки, недобрый снежок под ногами.

Кирьян Егорович был будто один на белом свете! И он не был никому, представляете, абсолютно никому не нужен.

И вспомнилось: дубликат! Дубликат был на работе, но там уже начинали собираться люди… а встречаться своей пьяной мордохарией ни с кем из трезвых не хотелось…

Но, деваться некуда. Пришлось идти.

Кирьян Егорович успел минута в минуту. На работе был только один самый ранний. И тому единственно уважаемому с утра человеку Кирьян Егорович умудрился не показать своего лица. Это славненько.

– Что так рано, что за прихоть? – вопрос из другой комнаты.

– А-а-а. – Так, собрав себя в кулак, отвечал трезво и бойко Кирьян Егорович.

Порывшись, он нашёл дубликат ключей. Какое счастье – ключи! И чип тут. Хвала тебе, Господи! Кирьян Егорович поверил, что счастье в нынешней цивилизации иной раз, благодаря Всевышнему, не склонному каждого по пустякам поощрять, случается. Он в этот раз попал в благодарный список. Могло быть хуже.

Он вышел на цыпочках из нешуточного своего, что попало проектировочного заведения, и снова окунулся в пургу.

7

Кирьян Егорович оказался дома. Он спал подряд двое суток. Без телефона, без курева и без еды в холодильнике.

Клопы были рады. У них, наконец-то, образовался праздник без экзекуций.

Кирьян Егорович проснулся конопатым на теле и в морде.

Чесалось в паху и жгло нежные щиколотки.

Потрепал причёски. Из бороды выпало двое тварей, напившихся крови в дрободан. В паху молодёжь роится.

Дорога им всем в кипяток.

Кирьяна Егоровича в кипяток никогда не бросали даже по самой сильной пьянке. Так, журили…

Митрич искал Кирьяна Егоровича. Но, телефон молчал, теоретически загипсованный вместе со звонком и всей контактной службой в руке Тритыщенки. А, может, и Анна Тимофеевна спиzдила.

Митрич набрал номер Ксан Ивановича: «Ксан Иванович, извините, а не знаете ли…?»

– ИбYтся где-то ваш Ксан Иваныч! – рявкнул нежный женский Голос и бросил ксаниванычеву трубку.

Так, пусть и с пафосом, нашёлся телефон Ксан Иваныча.

А где Yбся Кирьян Егорович, и Yбся ли вообще, до сих пор не известно.

Потому, что Кирьян Егорович ничего в телефон не записывал. Не принято это на юбилеях.

И хер бы с ним, с телефоном. Телефон был подарком, а даром подаренное, как известно, подолгу не задерживается.

8

– А что, коньяк у них вкусный, – вспоминала медсестра, – и дед этот с бородой… такой юморист. Номер мой записал. Говорит: позвонит, но не звонил. Только я не помню: кто руку-то этому… больному гипсовал. Не вы с Коляном? Странно. А кто тогда? Не сам же он. Охранник с вами был? Вот так номер. Ему же внизу сидеть положено. Прихожу, а этот… больной… уже кем-то перевязан и снова шарохается. Потом упал и заснул. А мы после этого ещё куда-нибудь ездили?

– Не помнишь что ли, Верка? – смеётся санитар.

– Как вышибло из памяти.

– А мы водку пили… тоже ни хера… «алтайская» и ещё какая-то… гранённая вроде бутылка. А под утро ещё добавили.

– Посольская!

– А говоришь, что не помнишь.

– Не помню.

– Всё-то ты, Верка, помнишь. Шалавилась, поди, как всегда!

9

Тритыщенке где-то вскрыли гипс. Не известно никому, был ли в руке телефон, так как Тритыщенко телефона Кирьяну Егоровичу не вернул.

Только и смог выдавить из себя Эвжени Тритыщенко иностранное междометие: «Nichuyasebe!», и добавил к нему по русски: «банан».

И унёс этот иностранный банан к себе домой.

А ночью думал-думал, думал-думал, а подумавши как следует, треснул бананом об стол. Полетели из банана японские запчасти.

А то, что осталось от банана, зафинтилил за ограду соседней с ним стеклянных дел мастерской, во дворе которой гуляет вечно голодный шпиц, который пиzдит где попало кости и гложет их сутками, где искривляли методом расплавления шампанские бутылки и продавали их как подарочные изделия разным любителям-шутникам, а также вставляли в рекламные витрины.

10

Тут во всю главу распласталась молчаливая, но большая енисейская рыба бу-у-улядь.

CODA