Текст книги "Неудобные люди"

– А я Валентина Аркадьевна, бабушка Димы. Очень приятно. Дима всё время о вас говорит.

– Ой, да? Мне тоже очень приятно… Валентина Аркадьевна.

Бабушка шагнула к Насте и чуть понизила голос.

– Спасибо за то, что так… так поддерживаете нашего Диму.

– Ну что вы, у вас чудесный внук. Это моя работа.

– Нет, послушайте. – Валентина Аркадьевна взяла Настю за локоть, как подружку, и отвела на несколько шагов. – Я знаю, что вы тоже за него горой. Вы большая молодец. Я постоянно твержу его отцу, что они его воспитывают не так. Постоянно говорю, что у Димы родителей будто нет. – Она крепче сжала Настину руку, замолчала и посмотрела прямо в глаза.

– Пожалуйста, – кивнула Настя и сглотнула.

– Душенька, вы… вы умница. Вы просто умница.

Бабушка похлопала Настю по кисти и повернулась к Диме: Ну что, поехали домой? В голосе была слышна улыбка, так говорят тепло улыбающиеся губы.

Бабушка с Димой попрощались и ушли к такси, а Настя пошла к своей машине. Улыбка Валентины Аркадьевны передалась ей и задержалась на несколько минут. Какая женщина, как же приятно. Наконец-то хоть кто-то оценил ее старания, наконец-то хоть кто-то сказал то же, что думала и сама Настя, чего греха таить.

Ручки пакетов свисали плетьми между пальцев. Дверь она открыла практически одними ногами, эквилибристка под куполом. Пакеты поставила на пол и начала стягивать ботинки, как услышала шаги. Сережа поздоровался, Настя поздоровалась в ответ и резво начала рассказывать, что купила. Сережа помычал.

– Да уже не надо. Мы поели.

Настя посмотрела на мужа. Занимал весь проем, будто вырос, разросся, а она перед ним стояла маленькая, раздернутая, разложенная на слои.

– Я же говорила, что…

– Ну а время-то сколько. Сколько? Полдевятого. Я сделал мясо из морозилки. Опять.

– А. Ну… __. Ладно, – убрала одежду в шкаф.

– Где была?

– На работе, ты же знаешь. Задержалась.

– Что там, было что-то важное?

– Типа того. С пакетами поможешь?

– Так что там было-то? – Сережа говорил из кухни, разбирая принесенные ею продукты. – Завтра нельзя было сделать?

– Нет.

– Ну, то есть как это было? Ты собиралась уходить, а тебе сказали: Нет, Анастасия Александровна, вы остаетесь на работе, пока не разберетесь вот с этой стопкой бумаг? Или как? Пока не разберетесь вот с этой стопкой детей?

– Слушай, ну так получилось. Извини. Я засиделась с одним учеником. Его долго не забирали.

– Ух-х ты, ну надо же. Что за ученик? Тот самый, твой любимый? Не подсказывай, сейчас, э-э, Денисик? Нет, Димочка? Димочка, да?

Настя помогала рассовывать еду по шкафам и холодильнику.

– А с нами посидеть не надо было? Только с ним?

– Вы тут вдвоем, ничего с вами не случится. – Настя говорила себе, что не оправдывается. Для оправданий она была слишком уставшей, раздраженной, и вообще к чему оправдания, если она права. – А он там был один, сидел один на все пустое здание. Я просто подождала, пока его заберет бабушка. Потом сразу поехала.

– И что, тебе платят за лишние часы? Тебе эти два часа кто-нибудь оплатит?

– Я еще в пробку попала. Если б не она, приехала бы раньше. Знаешь, уж это от меня не зависит.

– Ну, кажется, когда ты обычно выезжаешь с работы, точнее, когда ты обычно, по идее, должна выезжать с работы, пробок еще нет. Это же от тебя зависит. Только не помню, когда ты в последний раз выезжала вовремя вообще.

Настя молчала.

– Знаешь, сколько стоит мой час?

– Не всё должно оплачиваться.

– О. Ну да. Когда делаешь что-нибудь для себя или близких. А это – даже не знаю, как назвать.

Еще шаги. Кристина выплыла из коридора в кухню. Настя с Сережей замолчали. Да и не то чтобы до этого прямо говорили.

Крис прошла к холодильнику.

– Не парьтесь, я вас не слушаю.

Взяла коробку сока, вышла.

– С ней вот тебе посидеть лишний час не надо? – шепотом.

– Как будто она этого хочет! – шепотом.

– А тебе не кажется, что это всё замкнутый круг? – шепотом, с хрипотцой.

– Мне кажется, что это такой характер. И переходный возраст. Что ты от меня хочешь?! Что я сейчас сделать-то могу, она со мной и говорить не хочет – так же.

– А я не только про нее!

– Значит, переходный возраст у вас обоих, – Настя посмотрела мужу в глаза, и те ее как будто ударили.

– Или хотела сказать – характер у вас обоих?

– Ты сам одобрил, что я вышла на работу.

– Это как-то слишком громко звучит.

– Ты понял, что я сказала. Ты согласился.

– Я понял. Но помнится, ты как раз таки говорила, что это будет без напряга, без переработок, и ты будешь уделять время нам.

– А я уделяю время вам. Что за идиотская формулировка вообще. Я приехала. Я привезла продуктов. Я их привезла, я заехала в магазин. И сейчас буду готовить.

– Куда ты готовить будешь, у нас всё…

– На завтра готовить буду. Чтобы ты пожрать мог, если я задержусь на пять минут.

– Если бы ты задерживалась на пять минут…

– Да, я поняла. Я ужасная, ужасная женщина, мать и жена. Я – переодеваться. Как успокоишься, приходи в кухню…

– Я и так здесь.

– …может, захочешь помочь.

Хотя бы морально, подумала Настя.

Мне бы кто помог, подумал ее муж.

Под самую ночь думать о Сереже Настя уже устала. Истощилась так, что сережедумательная мышца дернулась в судорогах и отказала совсем. А вот его слова о Крис не оставляли. С ней тебе посидеть не надо? Не думаешь, что это замкнутый круг?

Как-то ей мама сказала: ты дочь свою ненавидишь. Настя отмахнулась, было совершенно очевидно – никто в здравом уме такого не мог бы предположить. Она – и ненавидит свою дочь. Здрасте. Но время от времени мамины слова сами возникали перед глазами, именно перед глазами, будто написанные неровными буквами, выжженные на ее роговицах.

* * *

Сегодня Анастасия Алекснардвна АА увидела бабушку. В смысле они увидели и знакомились. Это было очень здорово. И просто очень здорово. Они обе очень хороши и очень здорово, что они знакомы.

Бабушка понравилось что Ана Бабушке понравилась АА.

Бабушка что-то говорила АА. Вроде бы они обе были^{былирады}. Это хорошо что бабушка увидела АА потому что ведь я люблю АА. Да.

Вот бы еще познакомились АА с Элли.

* * *

Аня закрыла входную дверь. Да уж утро. Пришлось уволить мастера. Хороший был, но нех людям хамить. Молчи и улыбайся. Пришлось еще извиняться. Задаривать клиентку бонусами, персональными предложениями и шампунями. Та пружинилась, сжималась и разжималась многочисленными складками, голосила на весь зал, что в жизни больше не придет, оставит везде отзывы на Анин салон, на всю Анину сеть, бегала от ресепшена до парикмахерского кресла, показывала на голову и вопила, что это не прическа, а гора соломы, смазанная лошадиным дерьмом. Дура дурой. Но постоянница.

Мастера теперь искать.

Аня разделась и поднялась в кабинет. Включила компьютер и села. Прошло три дня с тех пор, как она оставила на форуме сообщение. Вчера и позавчера ответа еще не было. Может, сегодня уже да. Особенные ребята. Жизнь с УО-ребенком. Полубесконечная лента и внизу – Анино сообщение. Да – есть ответы! Аня придвинулась к экрану. Писала 3ima43:

anna.sp, вам считайте повезло! Легкая степень, послушный, самостоятельный, проблем с ним никаких. Я со своей застрелиться готова, 8 лет будто с младенцем живу…

nikita80: Женщина, у вас практически идеальная ситуация, а вы жалуетесь. Я воспитываю сына на дому, а ваш в школу сам ходит.

alenka1988: anna.sp, ой, вы даже не представляете, как вам повезло! Без глубоких травм, лекарств…

telegrammka: у вас полная семья, есть кому помогать, побойтесь Б-га!

У Ани заскакало, забилось об острые ребра сердце, все ответы она прочла сначала по диагонали, вскользь, потом еще раз – внимательно всматриваясь, впитывая каждое слово. Нет. Всё не то. Все твердили, что всё у нее замечательно, надо просто раскрыть глаза и – цитата – открыть душу для счастья.

Но им-то откуда знать! Они были рядом, когда врачи говорили диагноз? Когда левые бабенки смотрели на нее, на ее сына, писали с умным видом в блокнотике, строчили, поджимая губы, в своих планшетах с зажимами. Сочувственно вздыхали – легкое, выученное сочувствие, – говорили не переживать и расползались. Когда они сидели в государственной, потом частной больницах, в раздолбанной школе, которая черт знает как еще не развалилась, когда ее сына били молоточком по коленям, проверяли глаза, когда ее сыну давали унизительно, беспощадно легкие задания, задания для дебилов, там они были?! Когда приезжаешь на работу, а там администраторы, постоянницы и даже последние уборщицы мило спрашивают: Ну как, ваш младший уже в школу пошел? В какую отдали?, а некоторые уже всё знают и остальным рассказали и вместе смотрят, смотрят – и хочется выть, выскрестись из собственного тела и духом сбежать туда, где не найдут.

Аня выключила компьютер и решила, что на это собрание анонимных идиотов она больше никогда не сунется. Раздувать костерок не собиралась. Ее материнство пыталось перейти в спокойную, созерцательную фазу, и она делала всё, чтобы из этой фазы не выходить. Юле уже двенадцать, Леше одиннадцать, и следить за ними давно не нужно, со своей жизнью они вполне разбираются сами, и единственные проблемы, с которыми обращаются, – помочь с домашкой и дать на карманные. И то – разве это проблемы? А про Диму – бог с ним, с Димой.

Хуже была только жалость. Не по отношению к Диме, а по отношению к ней – из-за Димы. Ой, ты такая молодец, тебе так непросто. Как ты держишься, бедная? Если нужно чем-то помочь, говори, пиши, не стесняйся, ты же знаешь, что мы всегда с тобой, всегда за тебя! Представляю / не представляю, каково тебе. Не знаю, как я бы выдержала.

Идите на хуй.

Жалость была везде. Она доносилась дребезжащим голоском от друзей, приятелей, дальних знакомых. От Даниных коллег. От Аниных подчиненных! От репетиторов Юли, уборщиц из клининговой службы. Аня даже чувствовала мысленную, неозвученную жалость, видела в глазах окружающих необоснованное сочувствие, сострадание, на которое те не имели права. Потому что Аня ненавидела, когда ее жалели. И резко это пресекала. С детства. Сначала съеживалась, но потом вырастала, выстреливала спиралью – и объявляла мораторий, заявляла, что слушать подобное не желает. И все запомнили и больше не говорили. Но смотреть им никто запретить не мог.

05

Сурдолога Настя почти забыла. Та сидела на диване в брючном костюме (и не замерзла на улице?), с замотанными в ватрушку волосами, строгая и немного прозрачная, цвета рыбьих костей и крахмальной воды, дивана, мира вокруг. Ее Настя почти забыла за несколько лет, смутно вспомнила, когда та постучалась в кабинет. Работали как-то раньше.

– Нам назначено, женщина с сыном придет.

– Да-да, присаживайтесь, – указала Настя на диван. Вроде бы что-то такое про назначено говорили. – Скоро они?

– Да вот должны уже. Опаздывают.

– Ну, давайте подождем. Вам заварить чай или кофе?

– Нет, спасибо, – и сурдолог подтянулась, схамелеонилась.

Настя посмотрела в свой блокнот. 9:30, сурдпед Макарова Марина (шк инт 1в № 21). М + м 6 л. Ну да. Мать плюс сын. Глухие учатся в коррекционках первого вида – конкретно в этом случае речь идет о школе-интернате. Настя бывала в ней. Тихое место, погруженное в вечный сон-час. Сомы в аквариуме. Раз глухого мальчика сейчас приведут сюда, значит, УО. По крайней мере, подозрение, а подозрения – подозрения во всем чаще всего подтверждаются. Впрочем, если и УО, то всё равно учиться там же будет, просто по своей программе. Физкультура, труд – со всеми. Русский, математика, окружающий мир (такой охрененно разнообразный окружающий мир) – отдельно. Ритмика, наверное, тоже со всеми. Да, у них есть предмет такой – ритмика. Поют под жесты, а ритм подается по полу громоздкими аппаратами. Сейчас, может, и другая техника появилась, поменьше, поновее, хотя, учитывая финансирование госучреждений, там может стоять и пьяный дворник, который здоровенной деревяшкой не в такт стучит по полу.

Стук выдался громким, Настя вздрогнула. У кабинета высилась женщина, за ней горбился низким телом сын, обоих видно было наполовину, вторую половину взяла на себя стена.

– Входите, – сказала Настя и стала раскладывать на столе бумаги. Но никто не зашел. Настя подняла взгляд и увидела, как сурдолог обращается к пришедшим.

Оба глухие. Как не подумала. Блин.

Настя подзабыла жестовый (да и не то чтобы раньше знала его хорошо). Сурдолог дважды погладила правой ладонью левую, подняла и опустила обе ладони. Добрый день. Мать покрутила слегка поднятыми руками. Ага, типа того же. Сурдолог поднесла руку к подбородку, выставила два или три пальца и покрутила ладонью. Кажется – чаю? Женщина помотала рукой, затем сжатым кулаком дотронулась до лба и подбородка. Нет или нет, спасибо, что-то такое.

Дальше Настя не всё понимала, но вроде бы речь шла о готовности женщины и ее сына. Настя чувствовала себя неуютно, была чужой в своем кабинете, и, как назло, Наташа с Олей ушли к Золотухину буквально несколько минут назад. Она присмотрелась к мальчику. Стоял спокойно, с любопытством оглядывая комнату, немного нервно реагировал на движения. Присматривался к каждому жесту, оборачивался на каждое шевеление.

Спустя пару минут она встала и пошла к женщине с сыном, как хозяева приветливо и осторожно идут к новым гостям. Сурдолог ее представила, женщина ответила: Здравствуйте. Я Ирина. Не ответила, а пробулькала. Это Коля. Мальчик только кивнул и смотрел на Настю изучающе. Какой умный взгляд, будто оценивая домашнее животное, подумала Настя.

– Коля знает жесты? – спросила она у сурдолога, когда шли на тестирование.

– Некоторые. У него странное восприятие поступающей информации. Он читает, медленно. Мало запоминает, плохо пишет. На РЯЖе не говорит, не очень ясно, много ли понимает.

– Хоть с кем-то он говорит? Пишет?

– Мало. Поэтому и нужна ваша оценка.

– Ну, тут скорее не совсем моя оценка.

По глухим Настя не специализировалась и на оценке сидела больше в качестве помощника, который может составить второе мнение, если потребуется. Первое же мнение принадлежало Оле (которая когда уже там вернется от Золотухина-то, господи?). Это Оля была по нарушению слуха, вместе с психологом составляла программу тестирования – задания с простыми объяснениями, письменными инструкциями – ничего на слух.

В итоге Настя сидела больше на подхвате, сама чувствуя себя глухой, тупой и никакой, а Оля даже иногда сама что-то говорила мальчику на жестовом (хотя рядом сидела сурдолог), улыбалась, и вся эта ее улыбка была тоже – жест.

Поэтому, когда после они объясняли матери, в чем дело, Настя в основном значительно кивала и еще рассматривала эти бесстыжие взъерошенные пуговицы на пальто мамаши.

– Умственной отсталости – нет, – показывала жестами Оля, дублируя губами, а Настя пыталась понять, и ей было сложнее, чем глухой. Улавливала только общий смысл коротких простых фраз (на жестовом можно сказать почти что угодно, но для лучшего понимания, конечно, надо строить простые, короткие предложения, такой детский, детский язык). – Коля еще не сформировался. И в школу вы его отдали рано. Коля адаптируется. Если появятся проблемы, обратитесь к педагогам вашей школы.

Мама уточняла детали, Оля их комментировала – губы шлепали, пальцы гнулись, кроме тех, кривых после перелома, пожизненный акцент. Пару раз обратилась с вопросами к Насте – для приличия, показать, что та здесь не просто так.

– Иногда у глухих бывают задержки в развитии и в речи, – отвечала Настя, доверив перевод сурдологу. – Но всё будет хорошо.

И действительно, у Коли всё было в порядке. Образное мышление, это понятно в его случае, визуальное восприятие. Отстраненность – да, холодность, даже некоторая молчаливая апатичная надменность – да, но и ум – да. Это было понятно.

– Как я рада, что всё хорошо, – пышно восклицала всегда сочувствующая детям – и вообще людям – Оля, когда мать с сыном ушли. – Будет учиться по общей программе, со всеми.

– Вырастет большим и сильным, – вставила Наташа.

– Ему же лучше, – решила Настя. – Социализируется быстрее.

– Надеюсь, всё у него будет хорошо, – улыбалась Оля, погружаясь в документы. Погрызывала ручку и смачивала палец, листая страницы.

– Заметила, какой он гордый? – обернулась к Насте Наташа, мельком взглянувшая на Колю после диагностики. – Прям аж распирает его.

– Да, есть немного. – Настя вспомнила, как мальчик на нее смотрел.

– Вот. Бывает у них такое. Когда с детства их гладят по головке за любой чих.

– Это не только у глухих, вообще у всех с патологиями.

– Но у глухих особенно.

– Вообще слабослышащих становится меньше. – Оля отвлеклась от документов и задумчиво не смотрела перед собой.

– Вымирают, – кивнула Наташа.

– Типун тебе! Просто появляются меньше. Слава богу!

– Ты не зарекайся. Если совсем исчезнут, ты работы лишишься.

– А почему их меньше становится? – спросила Настя.

– Там разные исследования делали… как э-э подходят друг другу…

– Гены, – перебила Наташа затянувшуюся Олю. – Сейчас можно определить, какую комбинацию дадут гены обоих родителей. Ну, частично. И вот родители, у которых всё, кхм, плохо с наследственным материалом, решают не рожать глухих детей. Спасибо им за это.

– Да, точно, – кивнула Оля.

– Ну и еще раньше какой-то антибиотик давали младенцам, которые заболевали чем-то… тоже не помню чем. Он к глухоте приводил. Убивал слуховой нерв. Сейчас не дают уже. Опять же: спасибо им за это.

– Родителям? – Оля оторвалась от бумаг и неотрывно смотрела на Наташу.

– Каким родителям. Врачам. Не родители же кололи.

– А, ну да…

– Интересно, я про это не слышала, – отозвалась Настя.

– Читала какую-то статью пару лет назад.

* * *

Воспитатель Марина Валентиновна стояла перед девятым классом и объясняла про важность подготовки чего бы то ни было заранее. Это было введение. Рассада – как объясняла себе любившая дачу и земельку Марина Валентиновна, которую в общем-то к земельке уже тянуло. С детьми нужно было начать учить песни. Через два с половиной месяца – выпускной. Девятый класс традиционно должен дать номер. Несколько песен (не больше трех, а можно и две, не перенапрягитесь) – стандартный выбор.

Выпускные в коррекционке были незамысловатые и всегда строились одинаково. Речи директора, учителей и воспитателей, выступления учеников, речи родителей, после – чай с пирогами (любимая часть детей, да и, чего греха таить, всех). Без алкоголя (чего греха таить, к неудовольствию взрослых, хотя кто-то между делом и успевал налить).

– Я вам сейчас раздам текст первой песни, мы с вами начнем ее разучивать. – Марина Валентиновна клала перед детьми листы с распечатанными словами. Начинать учить всегда лучше заранее. Это не быстрый процесс. А из-за того, что домашних заданий детям не давали, разучивать песни можно было только в школе.

 
В мире, где кружится снег шальной,
Где моря грозят крутой волной,
Где подолгу добрую ждем порой мы весть,[20]20
  Песня «Мы желаем счастья вам», написанная Стасом Наминым на стихи Игоря Шаферана в 1982-м году.


[Закрыть]
 

Марина Валентиновна раздала листочки и встала перед классом. Мешанина детей – средних, поумнее, поскромнее, очень красивых, патологически некрасивых, с обычным выражением лица и с облунелым. Все ингредиенты для набора дебильности, простите, нынче легкой степени умственной отсталости. Марина Валентиновна собиралась на пенсию. Доведет этот класс – и всё, вперед, или не вперед, но точно всё. Сын обещал помогать, без него о пенсии и нечего было думать, одной водой и святым духом не прожить.

– Посмотрите на листочки перед вами.

 
Чтобы было легче в трудный час,
Очень нужно каждому из нас,
Очень нужно каждому знать, что счастье есть.
 

– Песня может быть вам знакома. Наверное, многие из вас ее слышали. Давайте сначала прочтем первый куплет. Начало песни. Кто? Дима?

 
МЫ ЖЕЛАЕМ СЧАСТЬЯ ВАМ,
СЧАСТЬЯ В ЭТОМ МИРЕ БОЛЬШОМ!
 

Диме песня знакома. Где-то он ее слышал. Наверное, по радио в машине отца. Или где? Он читает и чувствует, что весь кабинет обращен к нему. Все одноклассники, шкафы, воспитатель и стены. Всё смотрит на него.

Дима не любит внимание. Не любит петь, читать стихи и вообще выступать. Не любит. Он смущается и вообще. И становится меньше.

– Читай, Димочка.

Гу. Угу.

Он дочитывает слова до пробела после слов и смотрит на Марину Валентиновну. Взгляд останавливается на ее полных ногах. Они обтянуты плотными коричневыми колготками. Торчат из серой юбки как две ножки гриба. Дима видел какой-то такой. Когда ходил с бабушкой в лес за поселком. Они тогда собирали грибы и ягоды. Бабушка сказала, без ее одобрения ничего не срывать и не есть.

Марина Валентиновна кивает и говорит:

– А теперь давайте попробуем спеть эти строки, – и спела их сначала сама. – Теперь давайте все вместе. Читайте по листочкам, раз, два, три!

Класс вместе с Мариной Валентиновной начинает петь. Нестройный хор рассыпается на голоса. Они летают по кабинету и отскакивают. Как вилки падают на пол. Возвращаются к хозяевам, пройдя через тридцать одно ухо: у каждого по два уха. Кроме Васи. У него одно.

В одно ухо влетело, в другое вылетело. Так учителя любят ругаться. С Васей нет. У него не вылетает.

На шестой раз пение выходит немного стройнее. Чем на седьмой. И Марина Валентиновна говорит, что мы переходим к припеву.

Он получается лучше. Он проще и понятнее. И Диме нравится больше. Он даже начинает улыбаться, понимая, что получается.

 
КАК СОЛНЦЕ ПО УТРАМ,
ПУСТЬ ОНО ЗАХОДИТ В ДОМ.
 

Песня эта, конечно, осточертела донельзя. Все уже пятьдесят раз забыли, кто ее написал и когда-то спел, зато ежегодно она звучит на выпускном – не особо удачно, это понятно, это по умолчанию. Вот и сейчас исполнение оставляет желать лучшего. Даже совершенно не музыкальный слух Марины Валентиновны улавливает совершенно не музыкальный гул ребятни.

А чего ждать от группы умственно отсталых детей? У них были уроки музыки, но что там, разве кто научится петь (на таких уроках даже здоровые дети не учатся ничему). Марина Валентиновна без претензии, это она так, просто. Она всё понимала. Сначала нужно было выучить слова песни, а потом уже думать над деталями исполнения. Совсем забыть про них было нельзя: родители (из тех, что вспомнят и придут) тоже хотели услышать и увидеть от своих детей что-то более или менее вразумительное и облаченное в более или менее сценическое тело. Марина Валентиновна была молодец. Она всех всему научила и этих научит, и только потом уйдет.

– Отлично! Давайте теперь соединим и споем целиком. Полностью. Давайте, по листочкам, три-четыре… Говорю, три-четыре!

 
МЫ ЖЕЛАЕМ СЧАСТЬЯ ВАМ,
И ОНО ДОЛЖНО БЫТЬ ТАКИМ —
КОГДА ТЫ СЧАСТЛИВ САМ,
СЧАСТЬЕМ ПОДЕЛИСЬ С ДРУГИМ.
 

* * *

Руки зачерпывали манку, просеивали сквозь пальцы, она струйками летела обратно на подносы и ложилась небольшими бело-желтыми сугробами. Движения повторялись и повторялись, помещения наполнял тихий звук перебираемой, пересыпаемой крупы. Почти звуки для медитации. Если бы не остальные звуки.

Девятиклассники сидели и погружали пальцы в незаваренную манку.

Манкография. Динара была спецом по нетрадиционным техникам, помогающим развить возможности детей и потенциально помогающим (а вообще – как повезет) скорректировать их поведение, привить социальные навыки.

Одной из главных проблем в гособразовании для УО, как считала Динара, было то, что предметы оставались максимально формальными и ничему, по сути, не учили. К моменту выпуска из школы дети совершенно не интересовались изобразительной деятельностью, не могли ни рисовать, ни лепить, даже не знали некоторые банальные предметы для рисования (например, восковые мелки, матерь божья, некоторые серьезно не знали, что такое мелки). На уроках они если изображали что-то, то очень сконфуженно, робко, несамостоятельно, даже не использовали всё пространство листа. Полное отсутствие художественного замысла и направленности.

– Нет, Катенька, эту манку не надо есть.

И вот тут-то и появлялась Динара с ее нетрадиционными техниками – такими необычными, эффектными, немного даже изысканными. Давала уроки занимающимся на дому. Или их родителям. Или по приглашению фондов, лекториев, центров, групп поддержки.

Месяц назад приехала в свой любимый салон и, пока ей делали шеллак, разговорилась с владелицей – старой знакомой, у которой сын учится в коррекционке. И потом: Вот бы ты там учила. Я бы хоть спокойна была. Динара подумала: почему бы и нет. Столько возможностей. Не финансовых, понятно, но научных, возможностей для статуса, опыта, портфолио. И несколько дней эта идея в ее голове тушилась под разными соусами и в конце концов оформилась в блюдо: поработать в школе до конца учебного года, а там и Москва недалеко.

Важную роль играли нетрадиционные методики. Они расслабляли и раскрепощали детей, помогали передать то, что обычными способами сделать трудно. Дети рисовали пальцами, ватой, ватными палочками, так называемыми сенсорными пакетами (в пакет с застежкой zip-lock наливаешь гель для волос, добавляешь краситель, блестки, перемешиваешь, отрезаешь чуть-чуть уголок, чтобы вытекало тонкой струйкой, и даешь ребенку – главное, не умри, пока за день до этого делаешь пакеты на весь класс; за Динару эти пакеты иногда делала помощница), работали с большими раскрасками, где номерами были обозначены цвета. А вот сегодня – манка.

На подносах с крупой девятиклассники выводили узоры, небольшие картинки, а когда заканчивалось терпение – просто играли, делая из крупы небольшие кучки.

Динара подсказывала, что изображать. На сегодня выбрала «Колобка» – сравнительно простая и понятная визуализация.

– Положила старуха колобка у окна, чтобы остужался.

Задание подходило идеально, к тому же успокаивало. Главным образом Динару. Если не обращать внимание на рассыпанную по полу манку, будто за окном была пустыня и песок сыпался с ботинок.

Рисовали по сценам. Динара говорила фразу, и дети ее визуализировали. Квадрат окна, в нем – круглое тело. Те, что с фантазией, окно разукрашивали, приделывали узоры палочками, прямоугольник подоконника, раму. Дима Спиридонов вот успел нарисовать домик. Динара ходила между рядами и смотрела. Произносила следующую фразу, и рисунок на манке исчезал, будто смытый водой на том же песке, и начинал появляться следующий.

Вот у Димы тянулась дорога, в углу – долька солнца, с боков полнели деревья, а между ними на правах главного героя круглился колобок. Всё это наливалось воображаемой краской, пестрилось цветами яркого солнечного дня. Дима посмотрел-посмотрел на рисунок и добавил колобку лицо – глаза и улыбку, чистый эмотикон. Динара улыбнулась.

Дверь открылась, и в кабинет заглянула голова Насти Новоселовой.

– Динара Саидовна, извините, пожалуйста, можно мне ненадолго Диму Спиридонова забрать?

Колобок, колобок, я тебя съем.

Настя шла по коридору, прокручивая в голове вероятный диалог. Извините, можно я у вас украду Диму? Дальше он быстро выйдет, а потом уже неважно, она ей ничего не сделает. Не так уж и сложно. Настя бы не шла к ней, но нужно было уезжать – отпросилась с работы из-за Крис, – а потом выходные. Нужно было поговорить с Димой. Сегодня он был какой-то очень грустный – совсем поникший, поздоровался одним тихим словом и прошел, прокладывая взглядом дорогу. Настя сначала решила, что ладно, со всеми бывает, а на обеде увидела, что он даже не ест, так, тычет ложкой какую-то гарнирную кашу.

Дверь в кабинет, где старая знакомая сейчас вела урок, выглядела тяжелее, злее, чем остальные двери. Настя с силой, выплеснув огромный внутренний импульс, потянула ее на себя, и, казалось, та открывалась по крайней мере одну вечность, тянулась, делила расстояние на отрезки, но не могла распахнуться окончательно – настолько Настя не хотела, боялась туда заходить.

– Динара Саидовна, извините, пожалуйста, можно мне ненадолго Диму Спиридонова забрать?

Динара, проходящая в этот момент между рядами, застыла и только одной головой, шарнирной шеей повернулась к Насте.

– Зачем?

– Мне так, на минуточку. По учебному вопросу.

Настя стояла в коридоре, только заглядывая в небольшое дверное пространство, но ей казалось, что она покраснела и загорелась вся, и особенно пекло почему-то затылок.

– Учебные вопросы как раз решаются сейчас – у нас на уроке. А вы можете поговорить с Димой после. Осталось, – Динара повернула голову на застывшем теле к настенным часам: – Двадцать пять минут. Катится колобок, а навстречу ему… – медленно начала она, проходя дальше, и отвлекшиеся ученики вернулись к своему странному занятию, погружая руки в какой-то песок.

Настя толкнула дверь. Закрылась та быстрее и легче, чем открывалась. Кожа гудела, но на этот раз от Настиной злости, от бессилия и злости. Пошла к себе – недолгий путь, пара дверей и поворот. Здание небольшое. Нужно было собираться и выезжать. Крис, наверное, уже заждалась, а еще больше – ее классная.

Задумавшись, Настя застыла в одном рукаве пальто.

– Слушайте, девочки, вы уже знакомы с нашей новенькой по искусству?

– Диана, Динара, как ее там? Эта? Видела в столовой, обменялись парой фраз. Посоветовала ей не брать те пельмени, – ответила Наташа. – Склизкие такие. А что?

– Я тоже видела, – пропиликала Оля, с вечно изменяющимся от ситуации к ситуации голосом. – Но мы не общались.

– И как она вам?

– Вроде бы хорошенькая, – улыбнулась Оля.

– Она не показалась вам… мм, резкой… надменной?

– Нет.

– Да нет.

– Знает себе цену, – добавила Наташа. – Это хорошо.

– Да уж, – тихо хмыкнула Настя. – Цену себе знает.

Довлезла в пальто и закинула на плечо сумку. До конца урока оставалось еще время, но она хотела попрощаться с коллегами пораньше, пока те не начали снова выспрашивать: Ой, а куда едешь, куда отпрашивалась? Да ладно, у дочки проблемы с учебой? Мы помним ее во-от так-оой – и смаковать.

Настя попрощалась и снова пошла к кабинету Динары. Пару минут. Присела на ободранный стул рядом.

Звонок прозвенел, скоро послышалось шебуршание, еще через минуты две дети – видно, долго собирались, – вышли из класса. Среди них – Дима. Увидев ее, он слегка улыбнулся, и его бледное лицо даже приняло чуть теплый оттенок. Но улыбку быстро унесло. Он подошел.

– Здравствуйте, – негромко.

– Привет! – Настя встала. – Слушай, я хотела…

– Ты что, всё это время здесь сидела и ждала? – крикнула Динара, выходя из кабинета.

– Нет, я под дверью лежала, чтобы не пропустить, – Настя, разозлилась.

Динара улыбнулась и завернула за угол вместе с отставшими детьми. Настю проняла легкая дрожь, она стряхнула ее с себя, мотнула головой, и снова – к Диме.

– Слушай, ты что сегодня такой грустный? Что случилось?

Дима был весь из-под сползавших на глаза волос:

– Бабушка болеет. Сильно болеет.

– Оу. Что случилось?

Дима рассказал, как бабушка упала и как ее увезли.

Вчера. Еще не привезли обратно.

Диме говорит Юля. Инсульт. Ин-сульт. Хотя ты и слова такого не знаешь. Собирайся, мы едем в больницу.

Они едут в больницу.

В дороге папа что-то говорит. Давление, «скорая», стационар. Дима слушает пополам. Его внимание пошло рассеиваться, когда он услышал про бабушку. А бабушка – в больнице. Теперь он хочет только увидеть бабушку. И вот едет в больницу.