Текст книги "Нежность ночи"

«Зиночка, сердце так рвется! Больно поэту, пойми! Чаша любви разобьется, Если разрушить мечты. Если улыбка любимой…», – прочитал я и усмехнулся.

Сейчас эти неуклюжие признания вызывали лишь недоумение. Я отлично видел, насколько слабы эти стихи, и без сожаления скомкал лист и сунул его в карман. Я пытался снова вызвать в себе те эмоции, которые так волновали меня, но безрезультатно.

«Мне сейчас сто лет», – вдруг подумал я, ясно ощущая навалившийся возраст.

И никак не мог совместить это осознание своего истинного возраста со своей вернувшейся юностью, ведь реально мне сейчас всего восемнадцать. Возможно, именно поэтому я ничего, вообще ничего не чувствовал к Зине, хотя по идее что-то должно было шевельнуться в моей душе, ведь я снова человек и вернулся в свое законное время и на свое место, если можно так выразиться. Но меня заполняет одна лишь любовь к тебе, Ладушка! И другие девушки перестали существовать для меня, в каком бы времени они ни находились.

Постояв несколько минут и немного успокоившись, я двинулся дальше. Зайдя за угол и увидев поворот в знакомый двор, навесил улыбку, давно знаю, что именно улыбка способна творить чудеса, и невольно, хотим мы этого или нет, выравнивает наше состояние, даже самое истеричное. А я пребывал на тот момент практически на грани истерики. Но чем ближе подходил к нашему дому барачного типа, тем улыбался все шире, стараясь зафиксировать ощущение радости.

– Гришанька, чего лыбишься? – раздался хриплый голос.

И я увидел сидящего на кривой скамье под кустом сирени соседа, старого рабочего с нашего завода. Сероватый дым поднимался от его самокрутки, запах табака показался мне неприятным.

– Денежку что ль на земле нашел? – не унимался он. – Или в лотерейку выиграл?

– Добрый вечер, – вежливо проговорил я, не желая вступать с ним в беседу. – Извините, домой тороплюсь.

– А чегой-то ты выкаешь мне?! – изумился сосед. – Мы не господа какие недобитые!

И он смачно сплюнул чуть ли мне не на ноги.

– Да пошел ты! – агрессивно ответил я, сам удивляясь возникшей грубой интонации.

Но сосед расплылся в довольной улыбке и закивал.

Я нырнул в дверь под ржавым кривым козырьком. И чуть не задохнулся от коридорной вони. Отвык я от таких запахов. Ринувшись в конец коридора, я толкнул знакомую обшарпанную дверь. Плотно затворив ее за собой, остановился, с трудом переводя дыхание. Я оказался в небольшой комнате, которую хорошо помнил. Старая мебель, стол посередине, застеленный клеенчатой тщательно вымытой скатертью, комод возле окна, в углу кровать, на которой спали родители. Я огляделся, сердце заныло от этой неприкрытой нищеты. И, однако, в комнате было очень чисто, мать не любила беспорядка и всегда находила время для уборки.

– Мама? – позвал я, хотя ясно было, что в комнате никого нет.

«Но раз дверь не заперта, то она, наверное, вышла к соседям. Или на общей кухне, – подумал я. – Отец-то еще на работе».

Я помнил, что он задерживался допоздна. Он был партийным, а заседания заводской партячейки проходили часто и подолгу. Я быстро разделся, повесил пальто на самодельную деревянную вешалку, прибитую за дверью, и отправился в угол комнаты. Там за шкафом пряталась дверь в мою каморку. Иначе это крохотное помещение назвать нельзя. Зато там имелось окно, возле которого я в свое время примостил узкий некрашеный стол. Тут же стоял топчан, на котором я спал. Над ним были пристроены самодельные полки, туго забитые любовно собираемыми мной книгами. Больше в мою каморку ничего не вошло. Я огляделся, опустился на топчан и уткнул лицо в ладони. Лада, ты даже не представляешь, какое отчаяние охватило меня в тот миг. Как я смогу здесь жить? Как?! Ведь я привык к роскоши и давно уже воспринимал такой уровень жизни как нечто само собой разумеющееся. И в один момент оказаться в такой ужасающей нищете! А отсутствие телевизора, компьютера, телефона и прочих радостей цивилизации? Я не представлял жизни без них.

– Гриша, ты дома? – раздался голос из комнаты, и я вскочил.

Меня трясло от волнения.

– Гриша? – вновь услышал я и вышел из каморки.

Мама! Да, это была она. И эту первую секунду узнавания, вспыхнувшего восторга, жаркой любви я не забуду никогда! Ради этого можно было вытерпеть и не такое. Представь, я много лет знал, что ее уже нет на свете. И никогда я ее не увижу. И вот такой подарок судьбы! Я могу говорить с мамой, смотреть на нее, прикасаться. Это ли не чудо! И пусть это продлится недолго, ведь я не знаю, что будет со мной дальше, зато сейчас могу побыть рядом с моим самым близким и родным человеком.

– Мама! – расцвел я в широкой улыбке и бросился к ней.

Она держала в руках сковородку с жареной картошкой, и, по-моему, очень удивилась моей бурной реакции. Я шагнул к ней. Мама опустила сковородку на деревянный кругляшок, служивший подставкой под горячее, вытерла руки о фартук и повернулась ко мне. Я не удержался и крепко обнял ее. Слезы брызнули. Мама отстранилась и внимательно на меня посмотрела.

Я очень похожу на нее внешне – такие же черные, как смоль, волосы, голубые глаза, темные брови и ресницы. Ее лицо в тот миг показалось мне самым прекрасным на свете, а улыбка будто озарила и эту нищенскую комнату, да и весь мир. Мамочка! Как же я скучал по ней!

– Что с тобой, сынок? – ласково спросила она и отвела от моего лица упавшую прядь.

– Не обращай внимания, – ответил я, торопливо вытирая слезы. – Я слишком нервный… Просто сегодня я навсегда расстался с девушкой.

– Понимаю, – сочувствующим тоном сказала она и поцеловала меня в щеку. – Ты бы поел, сынок. Все на душе легче станет!

И тут только я ощутил, как вкусно пахнет остывающая в сковороде картошка. Мой нос словно ожил, и в мозг ворвался такой сильнейший шквал запахов, что голова закружилась. Я реально осознал, что не ел почти сто лет. Неконтролируемый и какой-то звериный голод вызвал судорогу. Я упал на стул, схватил вилку и набросился на еду. Мама села напротив и подперла подбородок рукой.

– А ты? – спросил я, отрываясь от пищи.

– Уже покушала, – сообщила она. – Молочка хочешь?

Я кивнул, чувствуя спазм в желудке. Испугавшись, начал есть медленнее, тщательно прожевывая. Мама налила из кувшина молоко в большую керамическую кружку и поставила передо мной. Я жадно выпил. Ладушка, никогда не забуду вкус этой моей первой весьма скромной трапезы. Но уверяю, в жизни не ел ничего лучше.

После ужина мама убрала со стола. Я сидел неподвижно и наблюдал за ней. Счастье, переполняющее меня, помогло забыть о моих недавних страхах. Какая она все-таки милая! И, несомненно, интеллигентная. Но ведь она из семьи врачей, коренная москвичка, тогда как отец приехал еще подростком из деревни и сразу начал работать. У него образование всего пять классов. Хотя, насколько я знал, отец окончил какие-то курсы при заводе и пару лет ходил в школу рабочей молодежи.

– Ну что, вы закончили расчистку? – спросила мама, вытирая стол.

Вначале я не понял, о чем идет речь.

– Ты же сказал, что после смены на Пречистенку пойдешь, – добавила она, с удивлением на меня глянув.

И тут я вспомнил, что нас отправляли на субботники в тот район. Там сносили старые бараки, обещали, что построят дома для заводских рабочих. В одном из этих полуразрушенных строений я и повесился.

– Да, я там был, – подтвердил я, но, видимо, сильно изменился в лице, так как мама подошла ко мне и положила руку на лоб.

– Что-то не нравишься ты мне сегодня, Гриша, – ласково произнесла она, – будто тебя то в жар бросает, то в холод. Не захворал, часом?

От ее участливого тона мои глаза повлажнели. Я отчего-то ясно вспомнил Атанаса с его вечно злобным взглядом, жестоким хладнокровным нравом и беспощадностью ко всему на свете. Меня невольно передернуло. И я опустил голову и пробормотал, что здоров, просто немного расстроен. Мама начала гладить мои волосы, приговаривая, что все будет хорошо, все наладится, нужно просто перетерпеть. Видимо, она решила, что я все еще переживаю из-за несчастной любви. От ее легких нежных прикосновений я постепенно успокоился и почувствовал внутреннее умиротворение.

– Может, заварить чай? – спросила она. – Есть морковный.

– Морковный?! – изумился я, но мгновенно вспомнил темно-коричневую, довольно ароматную жидкость.

– Ты же его любишь, – с недоумением сказала мама. – И есть сушки с маком.

– Хорошо, – согласился я.

После того, как мы вместе попили морковного чая, мама сказала немного виноватым тоном:

– Я прилягу, почитаю. Отец на собрании и неизвестно, когда вернется.

– Конечно, отдыхай, – согласился я, хотя мне совсем не хотелось уходить от нее. – А что ты читаешь? – поинтересовался я.

– «Асю» Тургенева, – немного смущенно ответила она.

– Ну, хорошо, – улыбнулся я и поцеловал ее в щеку. – Пойду к себе.

Ее глаза засияли, она погладила меня по волосам и пробормотала, что я всегда был очень милым.

Когда я оказался в каморке, то сел к столу и попытался разобрать свои записи. Ох, это отсутствие компьютера! Ты даже не представляешь, насколько это меня раздражает. А ручка с металлическим пером и чернильница? Лада, это ужасно! С кончика все время капают чернила, я ставлю везде кляксы, пальцы пачкаются… Надеюсь, ты сейчас не обращаешь на эту грязь в моем письме никакого внимания.

Мои тетради были свалены в кучу на столе, рядом находилась стопка исписанных листков. Я начал читать и постепенно так погрузился в мир прежних поэтических грез (другого сравнения подобрать не могу), что существующая действительность уже не так сильно напрягала меня. Да, только в творчестве я мог найти утешение. Я понял это, едва начав читать свои стихи. Это был особый мир, который мог примирить, мне кажется, с чем угодно.

 
Никаких задач не ставить
И писать, что хочется!
Душу звонкую прославить,
Избежать пророчества…
На земле стоять, закинув
В восхищеньи голову.
Видеть небо…, – бегло, но жадно читал я.
 

И в нетерпении перевернул страницу, словно хотел быстрее нахвататься энергии своих стихов, наполниться ею до отказа.

 
Тревожит что-то. Я пишу, что вижу:
Кленовый лист упал к моим ногам.
В огромных лужах ветер воду лижет,
И дождь бежит по выпуклым зонтам.
Осенний вечер выбелен туманом…
 

И снова я, не дочитав, перевернул лист. Какое-то смутное беспокойство охватило меня.

 
Сначала! Чистую страницу открою. Что писать?
Что мне в забвеньи будет сниться… Но не смогу назвать
словами этот странный холод восторга и тоски,
Неутоленный страстный голод моей души…
 

Я снова не дочитал.

Чем больше я вникал в свое творчество этого периода, тем сильнее меня охватывало волнение. Мне вдруг подумалось, что уже тогда, то есть сейчас, я подсознательно знаю свою судьбу. И в стихах прятался глубокий смысл происходящего со мной, словно в них были зашифрованы ответы на какие-то ключевые вопросы. Но истина ускользала от меня. Я снова начал листать тетрадь. Взгляд цеплялся за строчки, я останавливался, вчитывался. Многие стихи были посвящены Зине, но их я сразу пропускал, хотя некоторые казались удачными и эмоционально наполненными. Просмотрев эту тетрадь, я открыл другую. И снова знакомые, хотя и забытые стихи. На одной из страниц я увидел:

 
Стою пред вами. Раскрыты руки.
Опущены глаза.
Поставьте стрелы в тугие луки!
Я чувствую: гроза!
Все вместе – в сердце. Ну, что ж вы? Цельтесь!
Ваш приговор жесток.
Прищурив взгляды, привычно смейтесь.
Но спустит стрелы – рок…
 

Я отчего-то начал дрожать и закрыл ладонью это стихотворение, не дочитав до конца. Смысл этих строк можно было трактовать как угодно. Но какое-то нехорошее предчувствие охватило меня. К тому же я абсолютно не помнил, когда это написал, по какому поводу и что за смысл вкладывал. Придя в себя, я убрал руку и внимательно прочитал стихотворение. Его последняя строфа поразила:

 
Хочу – явлюсь вам, хочу – исчезну.
Смотрите, не дыша,
Готовьте стрелы и цельтесь в бездну…
Пред вами вновь – Душа.
 

Я отложил тетрадь и улегся на топчан, положив руки под голову и глядя в побеленный потолок. Я старался проникнуть в тайный смысл этот странного стиха, но так и не смог. Суть ускользала. А потом я провалился в такой глубокий сон, что очнулся только под утро, когда мать начала будить меня на работу.

Не буду тебе описывать свой «первый» день на заводе. Как я отвык, Ладушка, от всего этого! Однако, как это ни покажется странным, именно мое тело все помнило. И я довольно быстро влился в процесс, и полный рабочий день обтачивал детали на станке».

Я больше не могла читать. Невыносимое волнение охватило меня. Я вскочила и начала ходить по гостиной и повторять, как ненормальная:

– Хочу – явлюсь вам, хочу – исчезну…. Готовьте стрелы и цельтесь в бездну…

Я вспоминала то, что сказал мне Коля о документах дела Грега. А ведь его удивило именно то, что подсудимый будто бы исчез с места расстрела. Но справка имелась, и на ней стояла пометка: «особо секретно». Коля получил доступ к таким важным документам лишь благодаря своей профессии. Мне казалось, что я сойду с ума от неизвестности, и хотелось узнать ответы на эти мучающие вопросы немедленно. Но как я могла это сделать? Как я поняла из письма, Грега тоже зацепило именно это стихотворение. Но он-то не знал о документах «своего» дела.

– Я должна его увидеть! Должна! – бормотала я. – Только что это даст? Даже если каким-нибудь способом я попаду в трансе в то время, то все равно не смогу с ним разговаривать. И он не увидит меня. Раньше я всегда оставалась невидимой в таких реальностях.

«Лила! – мелькнула мысль. – Только она может помочь. Ведь принесла же она мне эти листки через время. Почему бы ей не передать и от меня весточку?»

Но я вспомнила, что она наказала мне не кричать, не подумав, ее имя.

«К тому же я не дочитала письмо, – мелькнула мысль. – И не знаю, каким образом вообще получилось, что Лила оказалась там. Ведь она уверяла, что без вампирской энергии бессильна. Так откуда же она там могла взяться?»

Я уселась на диван и схватила листки.

«Через два дня после превращения я уже начал привыкать к окружающей действительности и постепенно адаптироваться. Но тоска по тебе, моя любимая, снедала меня. Я решил, что должен морально подготовить себя ко всему, что может произойти. А пока просто жить с наименьшими потерями для своей психики. Но, признаюсь, я начал сильно сомневаться, что еще когда-либо увижу тебя.

На третий день я задержался на заводе, вернее, в санитарном пункте. Уже в конце рабочего дня случайно поранил руку на станке. Медсестра обработала, наложила повязку. Ладушка, не волнуйся, ничего страшного! Просто глубокий порез сбоку левой кисти. Конечно, было странно, что порез не затянулся мгновенно, как это обычно происходило со всеми ранками в бытность мою вампиром, да и боль раздражала. Но довольно скоро я примирился и перестал обращать внимания. Когда медсестра отпустила меня, я отправился домой, хотя Василек пригласил к себе в общагу. Его родственники прислали из деревни кое-какие продукты, и он хотел угостить меня. Представляешь, даже обычное сливочное масло сейчас считается деликатесом. А уж домашнее варенье! Но чувствуя, как ноет рука, я решил сразу отправиться домой. Все-таки очень неудобно без мобильных! Чего уж проще достать из кармана смартфон, набрать номер приятеля и сообщить, что не можешь встретиться. Или просто послать СМС. Хорошо, что неподалеку от завода я заметил ребят из его общаги и попросил их сказать Васильку, что поранился и не приду. Они посочувствовали, спросили, освободили ли меня от работы хотя бы на день, и обещали все передать. Постояв с ними какое-то время, я двинулся в сторону дома.

Было уже довольно поздно. Солнце давно село, к тому же улицы заволакивала сероватая дымка тумана. Накануне прошел сильный дождь, от этого воздух был сырым. От Тюфелевой рощи, где находится завод, до Маросейки довольно большое расстояние. Самый популярный вид транспорта сейчас – трамвай. Автобусы пока в зачаточном состоянии, если можно так выразиться, метро – нет, а легковые машины – реально роскошь. И меня по-прежнему раздражает, что я не могу передвигаться с привычной для меня скоростью.

Сделав пару пересадок, я слез на нужной мне остановке и быстро двинулся в сторону дома. Рука продолжала ныть, я глянул на белую марлевую повязку и заметил пятна крови. Но я был довольно близко от дома и решил сейчас ничего не предпринимать. Мне нужно было свернуть в узкий проход, похожий на извилистую щель между старыми особняками и высоким забором, огораживающим пустырь. Там собирались что-то строить и уже завезли доски. Или можно было сократить путь и пройти по этому пустырю, но в этом укромном месте почти всегда тусовались весьма неприятные личности, с которыми я старался не связываться. Поэтому выбрал путь вдоль забора. Туман все сгущался. Фонарь хоть и горел, но в самом конце прохода, и давал такой тусклый свет, что ясности не прибавлял, а наоборот сильно искажал окружающее темное пространство. Вокруг не было ни души. Я уже прошел почти половину пути, как вдруг… Лада, не могу внятно объяснить тебе это странное ощущение. Понимаешь, вампиры обладают вполне определенной энергией. Как, впрочем, и все другие существа. И я отчетливо почувствовал где-то рядом именно эту энергию. Когда ты вампир почти сто лет, то легко ощущаешь ее, даже став человеком. Но я уже уверен, после превращения во мне остались какие-то сверх свойства. Вспомнить хоть гипноз, которому я невольно подверг Зину.

И только я всем существом втянул в себя эту появившуюся неизвестно откуда, но такую знакомую энергию, передо мной возник высокий силуэт мужчины. Он сделал широкий шаг ко мне и поднял руку, быстро сказав: «Не бойтесь!» Это был вампир! Я не сомневался ни одной секунды. Я это просто знал!

«С таким чутьем мне прямой путь стать охотником», – пронеслась в голове мысль.

Я постарался сохранять спокойствие и внимательно смотрел на незнакомца. Он максимально приблизился и остановился.

– Гарц! – невольно вскрикнул я и тут же невероятным усилием воли взял себя в руки и замолчал.

Лада, это был он! Я узнал его длинные рыжеватые волосы, высокий лоб, зеленоватые глаза, крупные бледные губы. И тут же вспомнил, что мы с тобой видели его в 1927 году, когда Лила ввела нас в транс. Он тогда был Альберт Хольц, еще не прошел обратное превращение, а соответственно не написал ни свой автобиографический роман, ни вампирские стихи. То есть он еще не был Рубианом Гарцем. Но как он нашел меня? Зачем? Эти вопросы вихрем пронеслись в моей голове. То, что он говорил на русском, хотя я знаю, что он саксонец, не удивило. Ведь все вампиры, живущие по несколько сотен лет, обычно владеют огромным количеством языков. Я смотрел в его глаза, при тусклом свете далекого фонаря его лицо было плохо различимо, но глаза сияли, словно подсвеченные изнутри зеленоватыми отблесками. Я вдруг вспомнил его несчастную девушку Эльзу, которая после превращения осталась в одиночестве и вечной тоске. Ни она, ни Гарц не подозревали, что он перенесется в тот век, в котором стал вампиром. Я даже сделал шаг к нему, но позади Гарца возник белый силуэт девочки. Она зависла позади его плеча.

«Лила!», – узнал я.

Она приложила палец к губам, ее личико приняло суровое выражение. И в моем мозгу пронеслись слова: «Молчи! Не вздумай сказать то, что знаешь о его дальнейшей судьбе! Иначе разрушишь будущее, и свое в том числе».

Гарц, будто бы что-то почувствовав, медленно повернул голову. Но Лила мгновенно исчезла. Я взял себя в руки и постарался придать лицу невозмутимое выражение.

– Вы как-то назвали меня? – спросил он в этот момент. – Будто бы я слышал слово «Гарц». А ведь это вовсе не имя, а гора в Саксонии.

– Простите, я обознался, – ответил я и отодвинулся, ощутив легкую угрозу, исходившую от него.

И заметил, что его ноздри дрогнули, а верхняя губа начала приподниматься.

«Сейчас укусит, я снова стану вампиром, смогу вернуться к Ладе и весь этот кошмар закончится», – мелькнули недостойные мысли.

Но я отогнал их, подумав, что Гарц запросто может их читать. Но пока он не производил впечатления, что умеет это. Я увидел, что его взгляд будто остекленел и был направлен на мою забинтованную руку.

«Черт побери! – дошло до меня. – Так вот чего он так напрягся. У меня же рана кровоточит. А вампиры, словно акулы, чувствуют свежую кровь за много километров. Но не для этого же он примчался сюда из Саксонии! Можно подумать, мало другой свежей крови в мире. К тому же, насколько я помню из его романа, он давно не нападает на людей, а пользуется животными».

Гарц уже взял себя в руки. Я видел, что его лицо успокоилось. Но на всякий случай спрятал пораненную руку под пальто, хотя понимал, что это ничего не даст и кровь все равно будет его притягивать.

– Чем обязан? – вежливо поинтересовался я и отступил назад, но уперся спиной в стену дома.

– Я рад, что вы меня не боитесь, – констатировал Гарц и остановился напротив меня, скрестив руки на груди.

– Ведь вас зовут Грег? – вдруг спросил он.

И я невольно вздрогнул. Но тут же вспомнил серьезное личико Лилы и спокойно сказал, что «вообще-то Григорий, а попросту Гриша».

– Простите, но я сам не могу понять, что происходит, – торопливо заговорил он. – Мне снятся иногда удивительные сны. И вас… я увидел именно таким образом. Я не мог ошибиться, ведь почти сразу нашел… это вы! Но зовут вас Грег… хотя да, Гриша. Сам не понимаю, откуда всплывает в мозгу это западное имя. Я ведь многое могу…. Но тут какая-то пелена, словно кто-то не хочет, чтобы я знал…

– Но зачем вы хотели найти меня? Даже если я вам и приснился, это странно.

– Чтобы получить ответ на какой-то необычайно важный вопрос, – задумчиво произнес он. – Будто именно вы знаете. Но почему вы?

Я пожал плечами, стараясь сохранять невозмутимый вид. Но как же трудно это было, Лада! Ведь я знал в точности, что произойдет с ним буквально через четыре года. Но Лила вовремя вмешалась. И, несмотря на всю жалость и желание рассказать ему правду, я должен был молчать. Шутить с будущим опасно, нарушать естественный ход вещей непростительно. Но странно, что Гарц вообще смог что-то почувствовать. Видимо, это случилось, когда я прошел обратное превращение. Ведь он сам сказал, что увидел какой-то сон.

– А что вам приснилось? – уточнил я. – Вы же понимаете, что мне интересно это узнать, раз вы тут появились.

– И вы меня не боитесь, – задумчиво повторил Гарц, – не кричите, не убегаете. Значит, все это неспроста… Вы что-то скрываете, Грег… ах да, Гриша. Но что?

– Ответьте на мой вопрос! – настойчиво попросил я.

Он глянул на меня расширившимися глазами и отступил. Я заметил, что его ноздри снова дрогнули.

– От вас пахнет кровью, – глухо проговорил он.

– Поранил руку, – пояснил я и глубже засунул ее под пальто, тщательно запахнув полы.

– Мне приснилось, что вы стоите в каком-то полуразрушенном доме, – начал он и отступил еще на шаг. – И что в руках у вас веревка с петлей на конце. А вот дальше начинается непонятное… Вы верите в вампиров? – быстро спросил он.

– Читал в книгах, – спокойно ответил я. – И что было непонятным для вас?

– Какое-то странное раздвоение, – пробормотал Гарц. – То мне казалось, что вы хотите вот сейчас повеситься…. Тогда получается, что я появился здесь, чтобы предупредить. Но почему я? И почему именно вас? И вдруг какие-то проблески, что вы уже повесились и стали… вампиром. Но словно кто-то набрасывает непроницаемую завесу, и истина ускользает.

В волнении я сделал к нему шаг. И тут же позади Гарца возникла Лила. Ее лицо было страшным. Я мгновенно пришел в себя, вспомнив о будущем, в котором для меня заключалось все.

«Гарц не умеет читать мысли, – услышал я в мозгу голосок Лилы. – Так что придумай, что угодно, но утихомирь его».

– Вот я и нашел вас, – продолжил он. – Хотел получить ответ. Это мучает меня!

– Кажется, я начинаю понимать, в чем тут дело, – стараясь говорить как можно спокойнее, начал я. – Вы медиум!

– Медиум? – удивился Гарц.

– Это человек, который обладает способностями, недоступными обычным людям.

У меня так и рвало с языка слово «экстрасенс», но насколько я помнил, в это время оно в ходу еще не было.

– Ну, или гипнотизер, – улыбнулся я. – Вот вы и увидели меня во сне. Скажу вам по секрету, раз уж так все вышло, что в нашей семье из поколения в поколение передается какое-то странное предание.

– Предание? – насторожился он.

– Я вспомнил об этом, когда вы упомянули вампиров, – продолжил я. – Будто бы все самоубийцы нашего рода из-за проклятия одного из предков, вроде его звали Жерве, он был не из русских, после смерти становятся вампирами.

– Я знал! – воскликнул Гарц. – Я знал, что это неспроста! Видимо, я должен предостеречь вас, юноша. Поэтому и видел такие странные сны! Поэтому меня так неудержимо потянуло сюда. Можете думать, что я медиум. Но ваше предание, – понизил он голос и наклонился ко мне, – сущая правда! И вы, видимо, хотели покончить с собой, может, и сейчас вынашиваете эти мысли?

– Да, это так, – «сознался» я. – А все из-за одной девушки, которую я люблю, но вот она меня нет.

– Дьявол! – воскликнул Гарц и поднял руки. – Всегда одно и то же! Все тот же порочный путь. Заклинаю вас, не делайте этого! Вообразите лишь на миг, что все это правда.

– Правда? – уточнил я и натянуто улыбнулся. – Вампиры это правда? Вы шутите. Да и вам-то что за дело? – спросил я.

– Мы с вами принадлежим к одному роду, – взволнованно ответил он. – В нас течет одна кровь. Понимаю, насколько вы скептически относитесь ко всему этому! Время сейчас такое, никто и ни во что не верит, ни в бога, ни в черта. Все вдруг стали атеистами. Но мне вы должны поверить. Я сам прошел через это. И я … вампир!

Я замер, не зная, что делать. Гарц внимательно на меня посмотрел. И вдруг его рот распахнулся, появились длинные клыки, глаза налились кровью, он поднял руки, ногти отросли и превратились в загнутые острые когти. Он выглядел омерзительно ужасно.

«Вот оно, мое бывшее лицо! – с непреодолимым отвращением подумал я. – Никогда, никогда я не захочу вернуться в такое состояние, даже ради того, чтобы вновь увидеть мою любимую!»

– Я верю! – испуганно заговорил я, отступая от него. – Это страшно… оставьте меня. Уходите! Клянусь, что не сделаю этого! И буду жить, несмотря ни на что.

Его рот закрылся, улыбка растянула губы. Он кивнул и исчез.

Я глубоко вздохнул и привалился к стене дома. Меня начало трясти. Увидеть Гарца и не поговорить с ним обо всем, что так меня волновало! Не предупредить его о том, что с ним произойдет дальше.

– Боялась, что ты наболтаешь лишнего, – раздался звонкий голосок и на месте Гарца возникла Лила. Она висела в воздухе и напоминала огромную серую ночную бабочку. – Пришлось появиться, чтобы не допустить. Странно, но как только ты превратился в человека, Гарц это почувствовал. Даже пришлось вмешаться в его вещий сон.

– С каким трудом я сдержался, Лила! – сказал я. – Это невыносимо. Но как странно, что я вижу тебя.

– Энергия Гарца еще не совсем развеялась, – улыбнулась она. – И я внутри. Но…

– Подожди! – взмолился я. – Как там Ладушка? Я с ума схожу!

– Помнит, тоскует, любит, – торопливо произнесла она. – Мне пора!

– Подожди! Прошу тебя, передай ей весточку! Умоляю! Я просто напишу, а ты передашь.

Лила посмотрела на меня, как на не вполне нормального.

– Ты больше не вампир, – сказала она.

– Ты присутствовала при нашем бракосочетании, ты обещала отцу-настоятелю опекать нашу пару… Ты…

– Напиши и оставь на подоконнике в своей комнате, – оборвала она и исчезла.

А я побежал домой, заперся в своей каморке и начал писать тебе.

Ладушка, уже светает, и я заканчиваю. Сейчас сверну листы в трубочку и положу их на подоконник. Надеюсь, что Лила исполнит свое обещание, и ты прочитаешь эти строки. Любимая! Прошу тебя, не грусти, не печалься. Я верю, что все будет хорошо, мы снова будем вместе! Целую тебя бесконечно… всю-всю… люблю тебя…»