Текст книги "Дорога запустения"

– Эй, посмотрите! – закричала Рути Синяя Гора. Она показывала на далекий горизонт. Там наблюдалась загадочная метаморфоза: на глазах у изумленных жителей Дороги Запустения пустыня зазеленела. Алхимическая линия прибойной волной шла по дюнным полям. За пять минут зелень добралась до мест, которые мог разглядеть только м-р Иерихон. Облака растворились без следа, на наглом синем небе сияло солнце. У всех перехватило дыхание. Вот-вот случится что-то невообразимое.

Как по вышнему приказанию, Великая Пустыня взорвалась цветом. После дождя до пейзажа дотронулось солнце, и дюны развернулись пуантилистским ландшафтом: красные, синие, желтые, нежно-белые. Ветер шевелил океан лепестков и нес над городом благоухание сотен миллионов цветов. Жители Дороги Запустения полились с голых каменистых утесов на бескрайние цветочные поляны. За людьми брошенный город исходил паром в послеполуденном сиянии в два ноль два.

В сердце пустыни Раэль Манделья заметил, что дождя больше нет. Дети цыплятами подглядывали из-за полы куртки. Под их сандалиями часовыми пружинами раскручивались зеленые ростки, покачивались на ветерке бледные стебли.

Цветы пробивались и вокруг алой гитары. Раэль Манделья подошел к инструменту, поднял его. Там, где он лежал, остался стерильный силуэт, но и на нем тянулись к свету тонкие белые побеги.

Алая гитара умерла. Ее глянцевая пластиковая кожа ссохлась и покрылась волдырями, ее лады искалечены, ее струны почернели, ее палисандровый гриф расколот до середины. Дым сочился из расплавленных внутренних синтезаторов и усилителей. Стоило Раэлю Манделье перевернуть мертвую гитару, как струны лопнули: четкие, летальные звуки. В посмертии алая гитара сделалась будто непорочной. Как если бы дождь смыл все ее грехи.

От человека, звавшего себя Десницей, некогда Короля Двух Миров, остался всего-то клочок картиночной ткани, вырванный из телевизионного костюма.

– Слишком много музыки, – прошептал Раэль Манделья алой гитаре. – На этот раз ты сотворила слишком много музыки.

– Что случилось с Десницей? – спросил Лимааль.

– Куда он делся? – спросила Таасмин.

– Его забрали плохие доктора? – спросила Арни Тенебрия.

– Да, его забрали плохие доктора, – сказал Раэль Манделья.

– Они запихнут в него мертвеца? – спросил Джонни Сталин.

– Не думаю, – ответил Раэль Манделья, глядя на небо. – И я скажу вам, почему. Мне кажется, они забрали не Десницу и не мертвеца. Мне кажется, они забрали обоих, потому что на пределе музыки эти двое переплавились, как песок в стекло, и теперь у обоих начнется совсем новая жизнь.

– Они типа снова родились? – спросила Арни Тенебрия.

– Типа снова родились, да. Очень жаль, что они нашли и забрали его так быстро; мы не успели сказать ему спасибо за дождь. Нехорошо с нашей стороны. Надеюсь, он на нас не в обиде. Ну, дети, пошли обратно.

Лимааль Манделья попытался утащить за собой алую гитару в качестве сувенира, но она оказалась слишком тяжелой, и отец велел оставить ее в сердце пустыни рядом со старым исследователем космоса, так что Лимааль возвратился в мир с пустыми руками.

Глава 23

Персея Голодранина вышла замуж за Эда Галлачелли, Луи Галлачелли и Умберто Галлачелли в 10:00 в воскресенье ранней весной года 127-го. Властью, данной ему как менеджеру города, Доминик Фронтера сочетал их полиандрическим браком, объявил мужьями и женой и проводил на поезд в Меридиан, в медовый месяц под вулканами. Бракосочетание тронуло Доминика Фронтеру до глубины души. Едва поезд тронулся, он пошел и попросил у Мередита Синей Горы руки серенькой Рути. Мередит Синяя Гора колебался. Доминик Фронтера сообщил как на духу, что его мистическая любовь зародилась в ином измерении и навязчивые видения красоты мучают его день и ночь, а потом разревелся.

– Ах вы бедняжка, что мне сделать, чтобы вы снова обрели счастье? – спросила невинная Рути, пришедшая, заслышав рыдания.

Когда Доминик Фронтера сказал ей, она ответила:

– Если это все – конечно, да.

Вторая за несколько дней счастливо сочетавшаяся браком пара провела медовый месяц среди тысячи изысканных и уникальных деревень Китай-Горы.

На двери трактира появилась табличка, гласившая: ЗАКРЫТО НА НЕДЕЛЮ; ОТКРОЕМСЯ СНОВА В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 23-ГО, 20:00; СОБСТВ-КИ: П. ГОЛОДРАНИНА, Э., Л. & У. ГАЛЛАЧЕЛЛИ. Табличку некогда нарисовал Микал Марголис. Замазывая свое имя и заменяя его именами успешных соперников в любви, он не испытывал ни ревности, ни ненависти, только тупое ощущение смыкающейся вокруг судьбы. Он запер дверь и бросил ключ в колодец. Потом пошел и постучался в дверь Марьи Кинсаны.

Марья Кинсана оценила ситуацию мгновенно.

– Мортон, я найму Микала ассистентом. Ладно?

Мортон Кинсана не сказал ни слова и стремительно вышел, раздраженно хлопая всеми дверьми подряд.

– Чего это он? – спросил Микал Марголис.

– Мортон очень ко мне привязан, – сказала Марья Кинсана. – Ну и ему просто нужно будет привыкнуть к тому, что кое-что чуть-чуть изменится – теперь, когда ты здесь.

Неделю спустя Персея Голодранина вернулась на Дорогу Запустения с прежним гордым именем, тремя супругами и полноразмерным профессиональным снукерным столом, изготовленным Мак-Мёрдо и Чуном с Дороги Ландхрис. Со станции в трактир «Вифлеем-Арес Ж/Д» стол перетаскивали всем миром. Обещаны были бесплатные напитки, и дети, которые плясали вокруг, тянули веревки и показывали дорогу, закричали «ура!» в предвкушении бездонных кружек чистого лимонада. Увидев замки́ и табличку, Персея Голодранина/Галлачелли сразу отправилась на поиски Микала Марголиса.

– Ты не должен уходить.

Микал Марголис как раз стерилизовал щипцы-кастраторы для свиней. Он понимал, что зла на нее держать не может, хотя рациональность требовала обратного. Это судьба, а злиться на судьбу так же тщетно, как злиться на погоду.

– Я решил, что лучше уйти. – Голос Микала Марголиса был тяжел от застоявшейся любви. – Ничего не вышло бы, мы не вернулись бы в старые добрые времена, зная, что ты принадлежишь кому-то еще, носишь чьего-то еще ребенка. Ничего не выйдет. Прими мою долю в трактире как свадебный подарок, надеюсь, он тебя обрадует. Честно. Только одно… скажи, зачем ты это сделала?

– Что?

– Забеременела… и не от кого-нибудь, а от братьев Галлачелли! Что ты думала в тот день, когда пришли дожди? Вот чего мне не понять – почему именно они? Ты видела место, где они живут? Хуже свинарника… Прости.

– Все в порядке. Слушай, я тогда обезумела, мы все тогда обезумели…

Она вспомнила, как в день, когда пришли дожди, лежала на спине на поле красных маков, глядела в небо, вертела в руке маковый цветочек, напевала глупенький мотивчик, и за миллионы миллионов световых лет оттуда что-то сказало: пум-бум, пум-бум – внутри нее. Когда пошли дожди, она радостно содрала с себя одежду и втерла в волосы прекрасную красную грязь; ей было хорошо, она была свободна, как в полете, она могла падать бесконечно толстой, беременной каплей и орошать женской влагой сухие земли. Она развела руки, словно крылья, ви-и-и-и-и-и, кругами, кругами, вниз, на цветочное поле, ее пропеллеры взметывают маргаритки, бархатцы, маки двойной дугой перед круглыми сосками моторов. Детка божья, она тогда сошла с ума, но ведь и все так, и если этот сумасшедший городок со всеми теми же, ровно теми же лицами – не повод сходить с ума опять и опять, что тогда повод? Может, она зашла чуть дальше, чем следовало; братьям Галлачелли не требовалось многого, но когда ЭдУмбертоЛуи взгромоздился на нее, она полетела!

– Я не понимала, что делала; черт, мне казалось, что я лечу. – Извинение и для нее самой звучало неубедительно. Когда они расставались, Микал Марголис ощутил, что вина внутри поднимается, как туман. Он должен уйти, и уйти поскорее, от этих женщин, тащащих его к пределу Роша собственного сердца.

В новой снукерной пристройке трактира «Вифлеем-Арес Ж/Д» м-р Иерихон загонял шары в лузы с непревзойденным мастерством человека, для которого все траектории просчитывали его Достойные Предки. Лимааль Манделья семи с тремя четвертями лет наблюдал. Когда стол освободился, он взял кий и, пока все отвлеклись на пиво и тушеную фасоль, сделал брейк в сто семь очков. Эд Галлачелли за стойкой услышал стук падающих в лузы шаров и заинтересовался. Он смотрел, как Лимааль Манделья набрал сто семь очков, но не остановился и сделал брейк в сто пятнадцать.

– Детка божья! – тихо воскликнул Эд Галлачелли. Он подошел к мальчику, который споро собирал красные шары в треугольник, чтобы потренироваться еще. – Как ты это делаешь?

Лимааль Манделья пожал плечами.

– Ну, я просто бью по ним так, как вроде бы правильно.

– В смысле – ты до сих пор до кия и не дотрагивался?

– Я снукера в глаза не видал.

– Детка божья!

– Ну, я смотрел на м-ра Иерихона и делал то, что делал он. Это отличная игра, в ней можно контролировать все. Углы и скорость. В этом фрейме я могу сделать большой брейк.

– Насколько большой?

– Ну, кажется, я раскусил игру. Максимальный брейк.

– Детка божья!

И Лимааль Манделья сделал максимальный брейк в сто сорок семь, чем поразил Эда Галлачелли до крайности. В его голове стали вертеться мысли о ставках, партиях и кошельках.

Шли месяцы беременности Персеи Голодраниной. Она делалась огромной, луковицеобразной и неаэродинамичной, что фрустрировало ее больше, чем можно было заподозрить. Такой огромной и луковицеобразной делалась она, что мужья повели ее в ветеринарную клинику Марьи Кинсаны спросить мнение профессионала. Марья Кинсана почти час слушала живот Персеи Голодраниной через аппарат для проверки здоровья беременных лам и в конце этого часа диагностировала двойню. Город ликовал, Персея Голодранина грузно и вразвалку передвигалась по трактиру «Вифлеем-Арес Ж/Д» в предродовой депрессии, дожди шли, посевы росли. Под руководством Эда Галлачелли Лимааль Манделья становился отпетым мошенником и разводил доверчивых заезжих почвоведов, геофизиков и фитопатологов на их пивные доллары. Ну а Микал Марголис сдуру приближался к материнской массе Марьи Кинсаны и, согласно законам эмоциональной динамики, отбрасывал Мортона Кинсану во тьму.

Пронизывающей стылой осенней ночью Раджандра Дас, стучась в двери, обошел всю Дорогу Запустения.

– Время пришло, они на подходе! – кричал он и бежал дальше, чтобы распространить весть по всей округе. – Время пришло, они на подходе!

– Кто на подходе? – спросил м-р Иерихон, коварно задержав быстроногого Меркурия хитроумным захватом руки.

– Близнецы! Близнецы Персеи Голодраниной!

Через пять минут весь город, за исключением Матушки и дедули Арана, наслаждался бесплатными напитками в трактире «Вифлеем-Арес Ж/Д», а в хозяйской спальне Марья Кинсана и Эва Манделья наступали друг дружке на ноги, пока Персея Голодранина тужилась и силилась, силилась и тужилась – и вытужила на этот свет двух прекрасных сыновей. Как и следовало ожидать, они были столь же неразличимы, как их отцы.

– Севриано и Батисто! – объявили братья Галлачелли (старшие). Двое отметили это дело, и пока братья Галлачелли (старшие) были с матерью и братьями Галлачелли (младшими), Раджандра Дас поставил вопрос, который все хотели задать, но не осмеливались озвучить.

– Ну ладно, а который из них отец?

То был Великий Вопрос, и он тревожил Дорогу Запустения не хуже роя досадно жужжащих насекомых. Эд, Умберто или Луи? Персея Голодранина не знает. Братья Галлачелли (старшие) не скажут. Братья Галлачелли (младшие) сказать и не могут. Вопрос Раджандры Даса безраздельно царствовал двадцать четыре часа, после чего отдал бразды вопросу позаковыристее. Вопрос был такой: кто убил Гастона Тенебрию и оставил его у самых рельсов с головой, разбитой, как яйцо всмятку?

Глава 24

Намечался суд. Все ждали его с нетерпением. Событие года, не иначе. Может, даже всех времен. Суд сделает Дорогу Запустения настоящим городом, ибо город становится настоящим, только когда кто-то в нем отдает концы и втыкает большую черную булавку в монохромные карты мертвых. Все это было так важно, что Доминик Фронтера переговорил с начальством по микроволновому передатчику и прибег к услугам Суда Запыленных Колес.

Через два дня черный с золотом поезд въехал на горизонт и свернул на ветку, повинуясь флажку Раджандры Даса, временного станционного смотрителя. Поезд безотлагательно изрыгнул прорву в напудренных париках: юристы, судьи, писари и приставы вызвали всех и каждого старше десяти лет в качестве присяжных.

Зал Суда Запыленных Колес помещался в одном из вагонов. Оттого он был довольно длинным и узким, какими эти залы обычно и бывают. В одном конце председательствовал судья со своими книгами, защитой, обвинением и фляжкой бренди; в другом стоял подсудимый. Публика и присяжные помещались друг напротив друга в центре вагона; во время перекрестного допроса несколько человек серьезно пострадали от синдрома теннисной шеи. Достопочтенный Судья Нужни занял свое место, заседание было объявлено открытым.

– Мобильная Судебная Служба под юрисдикцией Юстициария Северо-Западного Четвертьшария (согласно статуту Корпорации «Вифлеем-Арес»), учрежденная законом для урегулирования дел и исков, стороны которых не имеют доступа к институту Выездных Окружных Судов и соответствующих судебных учреждений, открывает заседание. – Судья Нужни кошмарно страдал от геморроя. Ранее геморрой частенько и неблагоприятно влиял на приговоры.

– Представители Государства и Компании?

– Господа Любопыт, Варвар и Нососуй. – Трое юристов с мордочками как у ласки встали и поклонились.

– Представитель подсудимого?

– Я, ваша честь, Луи Галлачелли. – Он встал и поклонился. Персея Голодранина подумала, что в барристерских одеждах он выглядит очень умным и уверенным в себе. Луи Галлачелли дрожал, потел и страдал из-за жмущих в паху брюк. Он никогда прежде не надевал свой пропахший нафталином костюм и не практиковал свое искусство.

– И каково обвинение?

Встал и поклонился писарь.

– Таково: в ночь на тридцать первое июлявгуста м-р Гастон Тенебрия, гражданин Официально Зарегистрированного Поселения Дорога Запустения, был умерщвлен хладнокровно и с заранее обдуманным намерением м-ром Джозефом Сталиным, гражданином Дороги Запустения.

История юриспруденции редко знала подозреваемых, чья вина была столь же очевидна, как вина м-ра Сталина. Более вероятного убийцу ненавидимого им соперника Гастона Тенебрии сыскать было трудно, так что люди по большей части считали суд тратой времени и денег – они охотно линчевали бы м-ра Сталина, повесив того на ветряном насосе.

– Мы будем его судить, – сказал им Доминик Фронтера. – Все должно быть по закону, как положено. – Он добавил: – Сначала суд, потом виселица. – Невзирая на заявления м-ра Сталина о его невиновности все улики указывали только на него. У м-ра Сталина имелись мотив и возможность, зато не имелось вообще никакого алиби. Он был виновнее некуда.

– Что скажет нам обвиняемый? – спросил судья Нужни. Прямую кишку подернули первые геморроидальные спазмы. Ох, и трудным будет этот суд!

Луи Галлачелли встал, принял правильную юридическую позу и громко заявил:

– Невиновен.

Порядок восстановился через пять минут молоточного стука.

– Будете шуметь, прикажу очистить зал, – проворчал судья Нужни. – Кроме того, присяжные не вполне удовлетворяют меня в плане полной беспристрастности, но за отсутствием других мы вынуждены продолжать процесс с имеющимися. Вызываю первого свидетеля.

Раджандра Дас был нанят на время суда временным приставом.

– Вызывается Женевьева Тенебрия! – выкрикнул он. Женевьева Тенебрия встала за свидетельскую трибуну и дала показания. Свидетель вызывался за свидетелем, и становилось абсолютно очевидно, что м-р Сталин и правда виновнее некуда. Обвинение уничтожило его алиби (якобы он играл в домино с м-ром Иерихоном) и извлекло на свет длительную распрю между Сталиными и Тенебриями. Оно слетелось на единственный ветряной насос в садах обоих семей с ликованием стервятников, слетающихся на труп ламы. «Самый главный мотив!» – пропело оно хором, триумфально воздев указательные персты. Оно быстро вывалило на присяжных интрижку, по слухам имевшую место в поезде на Дорогу Запустения, зависть касательно детей (в этот миг Женевьева Тенебрия покинула суд) и еще тысячу и одну причину для омерзения и отвращения. Господа Любопыт, Варвар и Нососуй торжествовали. Защита была деморализована. Признания м-ра Сталина виновным в убийстве своего соседа Гастона Тенебрии не миновать.

В отчаянии Луи Галлачелли, осознавший, что меряться силами с компанией господ Любопыта, Варвара и Нососуя ему рановато, попросил объявить перерыв. К его удивлению, судья Нужни согласился. Его честью двигали два мотива. Первый: Суд Запыленных Колес работал по суточным ставкам; и второй: судья Нужни страдал от почечуя так обстоятельно, что еще час на судейской скамье не высидел бы. Заседание объявили закрытым, все встали, и судья Нужни удалился на обед (отбивные с кларетом), за которым последовало интимное свидание с баночкой Почечуйной Календуловой Мази Мамочки Ли.

В трактире «Вифлеем-Арес Ж/Д» Луи Галлачелли сел в тихий уголок и перебрал в памяти детали процесса под бутылку дармового белладоннского бренди.

– Святая матерь, паршивый я адвокатишко.

Он увидел, что вошел м-р Иерихон и заказал пиво. М-р Иерихон ему не нравился. М-р Иерихон не нравился никому из братьев Галлачелли. При нем они казались себе вульгарными и неуклюжими, больше зверьми, чем людьми. Но, само собой, вовсе не антипатия заставила Луи Галлачелли громко позвать м-ра Иерихона за свой столик; он сделал это, потому что м-р Иерихон отказался дать показания и подтвердить алиби его клиента.

– Какого черта, я спрашиваю, какого черта вы не подтверждаете алиби Джои? Какого черта вы не вышли как свидетель и не сказали: «Да, мы играли в домино со стольки до стольки в ночь с такого-то на такое-то», – и дело было бы закрыто?

М-р Иерихон хмыкнул.

– Ну так что, играли вы в домино в ночь убийства или не играли?

– Разумеется, играли, – сказал м-р Иерихон.

– Ну так пойдите и скажите об этом суду, черт вас побери! Слушайте, я вызову вас как ключевого свидетеля защиты, и вы просто обязаны будете сказать, что играли в домино в ночь убийства!

– Я не стану свидетельствовать в суде, даже если вы меня вызовете.

– Почему нет, черт возьми? Боитесь, вас кто-то узнает? Этот судья? Боитесь перекрестного допроса?

– Именно. – Не дав Луи Галлачелли задать неудобный юридический вопрос, м-р Иерихон заговорщически прошептал: – Я могу добыть вам все нужные улики без того, чтобы давать показания.

– Э? Каким образом?

– Пойдемте со мной.

М-р Иерихон привел адвоката в старый дом д-ра Алимантандо, пустой и пылящийся с того дня, как два года назад д-р Алимантандо волшебным образом исчез во времени, охотясь за мифическим зеленым существом. В мастерской д-ра Алимантандо м-р Иерихон сдул пыль с аппарата, похожего на швейную машинку в клубке паутины.

– Никто не знает, что штуковина существует, но это временаматыватель Алимантандо второй модели.

– Продолжайте. Вы утверждаете, что история о путешествующем во времени зеленом существе – правда?

– Вы бы чаще общались с братом. Он помогал нам собирать эту штуку. Д-р Алимантандо оставил инструкции, как сделать копию, вторую модель на случай, если что-то пойдет не так во времени; он бы ввел себя в стазис на пару миллионов лет, прибыл сюда и забрал второе устройство.

– Очаровательно, – сказал ничуть не очарованный Луи Галлачелли. – Как это относится к моему главному свидетелю?

– Мы отмотаем время назад, чтобы посмотреть на ночь убийства и увидеть, кто совершил преступление.

– То есть вы не знаете?

– Конечно, нет. С чего вы взяли, что знаю?

– Я во все это не верю.

– Глядите и ждите.

Раджандру Даса и Эда Галлачели отвлекли от ужина и доставили в то место у железной дороги, где Раджандра Дас нашел тело. Было холодно, точно как в ночь убийства. Звезды сияли, будто стальные наконечники копий. На небосводе судорожно мерцали лазеры. Луи Галлачелли махал руками, чтобы согреться, и пытался прочесть сигналы небесного гелиографа. Его дыхание повисало большими облаками пара.

– Ну что, парни, готовы?

М-р Иерихон самую чуточку подкрутил настройки генератора поля.

– Готовы. Вперед.

Эд Галлачелли щелкнул дистанционным переключателем и заточил Дорогу Запустения в просвечивающий синий пузырь.

– Детка божья! – воскликнул брат Луи. Эд Галлачелли посмотрел на него. Это было его выражение.

– Это не то, что должно произойти, – произнес Раджандра Дас слова, которые мог и не произносить. – Сделай что-нибудь прежде, чем все заметят.

– Я пытаюсь, пытаюсь, – сказал Эд Галлачелли, ворочая замерзшими пальцами тонкие верньеры.

– Наверное, мы не учли Проблему Темпорального Перевертывания, – предположил м-р Иерихон.

– Это еще что такое? – спросил Законник Луи.

– Переменно-энтропийное градиентное электромагнитногравитационное поле, – сказал Эд Галлачелли.

– Нет, вот это. – Нечто вроде миниатюрной грозовой тучки бомбило верхний изгиб пузыря очень миленькими, но совершенно неэффективными голубыми молниями.

Три инженера отвели взгляд от машины времени.

– Детка божья! – сказал Эд Галлачелли.

– Я думаю, это привидение, – сказал Раджандра Дас. Буря энтропийной эктоплазмы соткалась в полупрозрачный синий эскиз Гастона Тенебрии. Его голова была вывернута под неестественным углом, и он, судя по всему, кипел еле сдерживаемым гневом. Возможно, оттого, что был совсем голый. Одежда в загробный мир явно не переходила, даже пристойные белые балахоны, которыми людское воображение прикрывает благопристойность своих призраков.

– Кажись, очень злое, – сказал Раджандра Дас.

– Ты бы тоже злился, кабы тебя убили, – сказал Луи.

– Привидений не существует, – твердо заявил м-р Иерихон.

– Да ладно! – сказали три голоса одновременно.

– Это времезависимый набор персональных энграмм, голографически сохраняющихся в локальной пространственной матрице напряжений.

– Черта с два, – сказал Раджандра Дас. – Это привидение.

– Кажется, да, – сказал м-р Иерихон.

– Отлично. Значит, у нас есть главный свидетель. Покрутите эту штуку, он нужен нам внутри. С нетерпением жду завтрашнего дня, когда вызову призрак жертвы преступления свидетельствовать от ее лица. – Шесть рук потянулись к настройкам генератора поля. М-р Иерихон ударил по менее расторопным пальцам и стал крутить верньеры. Синий пузырь сократился на половину объема, разделил пополам ветряной насос и отрезал треть общественной солнечной фермы.

– Еще раз, – сказал Луи Галлачелли, составляя в уме список вопросов защиты. Он войдет в судебную историю. Первый адвокат, устроивший перекрестный допрос привидению. Пузырь опять скукожился. Теперь призрак висел менее чем в ста метрах, свирепо взирая на пленяющих его людей и обстреливая своды своей тюрьмы колдовскими молниями.

– Надеюсь, на нас он эту хрень испытывать не станет, – сказал Раджандра Дас. Привидение на огромной скорости кружило под куполом, клокоча невыразимой яростью.

– Тащи его внутрь, – сказал Луи Галлачелли, бессознательно принимая судебную позу. В его голове дело уже получило благоприятный исход. И верхи, и низы шептали имя Галлачелли повсюду, где кто-то бился с несправедливостью и отстаивал права человека.

Электромагнитногравитационное переменно-энтропийное поле уменьшилось до метра в диаметре. Привидение, сжавшись и скрутившись мучительным узлом эктоплазмы, беззвучно материлось; м-р Иерихон, квалифицированно читавший по губам, находил это весьма отвратительным и совершенно неприемлемым для тех, кто предположительно отошел в ближние к Панарху края. Луи Галлачелли попробовал задать пару предварительных вопросов, но негодующая неблагодарность призрака была такова, что адвокат с Раджандрой Дасом схлопнули поле до мучительных пятнадцати сантиметров и продержали его таким всю ночь, пока привидение не научилось хоть немного уважать предусмотренные законом процедуры. Временаматыватель второй модели и означенного фантома доставили в трактир «Вифлеем-Арес Ж/Д», где оставили до утра. Умберто Галлачелли несколько часов развлекался, поплевывая на силовое поле и демонстрируя призраку часть обширной коллекции фотографий женщин которые занимаются, вот-вот займутся или раздумывают, не заняться ли им сексом с самими собой, другими женщинами, сельскохозяйственными животными в ассортименте или мужчинами с массивными членами.