Текст книги "Навстречу миру"

Глава 5
Пусть возникнет мудрость

Как только мы переходим от веры в то, что вещи неизменны, к опыту того, что все преходяще, напряжение между нашими ожиданиями и реальностью – такой, как она есть, – исчезает. Тогда мы понимаем, что беспокойство этого момента уйдет и что, если мы будем пребывать в осознавании, ситуация изменится сама по себе. Нам ничего не надо для этого делать. Неотъемлемая природа всего – это изменения. Именно наша поглощенность проблемой удерживает ее в нашей жизни. Но если мы хотим отпустить ее, это проще сказать, чем сделать. Мы не умеем покоиться в неконцептуальном состоянии ума в непосредственном переживании этого. Мы настолько привыкли отождествляться со своими представлениями о том, кто мы есть, и сливаться с людьми, местами, машинами и домами, что переживание природы ума, освобожденного от всего привычного содержимого, может оказаться пугающим. Его можно спутать с ничто, своего рода абсолютным уничтожением. Если мы не распознаем это состояние как наш истинный дом, то стараемся как можно быстрее убежать и ищем, где бы нам закрепиться. Это значит, мы ищем какую-то знакомую идентичность, чтобы заново слиться с ней. Лучшее, что можно сделать в такой ситуации, – это ненавязчиво расслабить ум, обратить его к проявлениям осознавания. Пустотность и всеобъемлющее осознавание обладают качеством познания, или знания. Это не ничто. Таким же образом, как дыхание может служить опорой в практике осознавания, качества всеобъемлющего и просторного осознавания могут поддерживать пребывание ума в неконцептуальных состояниях.

Мне было интересно побольше узнать о том, как мои ученики справляются со своей жизнью, состоящей из сбившегося режима, пробок, кредитов на образование, плачущих детей, бытовых проблем и так далее. Поэтому я снова вернулся к размышлениям о том, какая практика была бы эффективнее всего в моей нынешней ситуации. Я решил, что самый надежный способ успокоить ум в обстоятельствах, которые вызывают отвращение, – это, пожалуй, простая медитация осознавания. Смысл в том, чтобы сосредоточить отвлеченный ум, без усилий поместив его на один из объектов чувственного восприятия. Поскольку меня взбудоражил звук, я выбрал его в качестве такого объекта. В этой практике осознавания звук используется как опора для медитации. Объект помогает поддерживать выявление осознавания, но при этом не становится центром сосредоточения.

Примерно минуту я вслушивался в разнообразие окружающих звуков. Потом выбрал самый преобладающий – стук колес поезда – и без усилий направил на него свой ум.

Будь с этим звуком.

Не оценивай его.

Подружись с ним.

Позволь мыслям, страху и напряжению стечь в этот звук.

Используй его, чтобы сосредоточить ум.

Если придут мысли, это нормально.

Позволь им уйти. Они – облака, проплывающие мимо.

Возвращайся к объекту.

Покойся на нем.

Спустя примерно пять минут я перестал направлять свой ум на объект – грохочущий звук, и, сохраняя открытое осознавание, позволил уму воспринимать все разнообразные звуки – стук колес, кашель, разговоры людей в вагоне, при этом не выделяя ни один из них. Мы называем такое состояние шаматхой без объекта.

Позволь всему быть.

Позволь быть всему, что возникает.

Пребывай в состоянии осознавания.

Отмечай, как звук возникает в осознавании.

Не стремись к нему. Не уходи от него.

Не выбирай.

Сохраняй осознавание.

Покойся в открытом осознавании.

Довольно скоро звуки, которые до этого раздражали, стали успокаивающими. Спустя минут двадцать я смог слегка отстраниться от своего беспокойства. Мое чувство «я» стало больше, чем проблема. Теперь появилась возможность поместить негативную реакцию на звук в более обширное пространство, так что я уже не был равен своему дискомфорту. Беспокойство все еще сохранялось. Оно не исчезло, но я больше не находился в его ловушке.

Осознавание – это суть нашего существования. Оно доступно нам все время, и все же большинство из нас не понимает этого. Одна из тибетских историй рассказывает о семье бедняков. Они жили в земляной лачуге, в центре которой располагался небольшой очаг. Дым от него уходил в отверстие в соломенной крыше. Хворост и траву клали в пространство между тремя плоскими камнями, стоящими друг от друга на таком расстоянии, чтобы на них можно было поставить небольшой котелок. Однажды в эту деревню пришел охотник за сокровищами, который ходил от дома к дому в поисках товара. Женщина засмеялась, когда он заглянул к ним, и объяснила: «Мы самая бедная семья в этой деревне, и у нас нет ничего, что могло бы вас заинтересовать». Неожиданно мужчина подбежал к очагу, широко раскрыв глаза от удивления. Он изучил камни и сказал: «Разве вы не видите? Они содержат кристаллы алмазов! Я продам их для вас, и вы станете самыми богатыми людьми в округе». Он ушел, забрав драгоценные камни, и несколько месяцев спустя вернулся с таким количеством золотых монет, что бедняки превратились в богатых землевладельцев. Эти люди все время были богаты, но не знали этого. Наше осознавание – это величайшее сокровище, и мы уже обладаем им, но не понимаем этого. Я почувствовал себя обновленным благодаря тому, что смог использовать свой ум так эффективно, но это ощущение было недолгим. Всю свою жизнь я практиковал осознавание в залах для медитации, во время полетов на самолете, в машине, во время лекций и встреч. Я никак не мог избавиться от мысли, что никогда не оказывался в атмосфере более неблагоприятной, чем этот поезд. Так работал обезьяний ум, который пытался убедить меня, что проблема была в звуке, а не в моем уме.

НАШЕ ОСОЗНАВАНИЕ – ЭТО ВЕЛИЧАЙШЕЕ СОКРОВИЩЕ, И МЫ УЖЕ ОБЛАДАЕМ ИМ, НО НЕ ПОНИМАЕМ ЭТОГО

Благодаря практике шаматхи привычные беспорядочные метания ума успокаиваются, и тогда мы можем исследовать спокойные воды, неподвластные «обезьяне». Это называется медитация випашьяны, или прозрения. Я был знаком с обезьяньим умом очень хорошо. Я также знал: если мы не изучаем его, мы словно отказываемся учиться водить, когда у нас есть машина. Чем меньше мы знаем об этом болтающем голосе в нашей голове, который говорит нам, что делать, чему верить, что покупать, каких людей любить и так далее, тем большей властью мы его наделяем. Так он начинает руководить нами и убеждает нас в том, что его слова и есть правда.

Несмотря на облегчение, которое мне принесла медитация, время от времени звуки вызывали страх, и я продолжал метаться между пребыванием в спокойствии, неуправляемой обезьяной в своем уме и наблюдением за звуком. «Прямо здесь, – думал я, – прямо сейчас возникает страдание. Между звуком и проекцией, между явлениями – такими, какие они есть, и такими, какими мы хотим их видеть. Вот чему учил Будда: ошибочно воспринимать реальность – значит страдать».

Но почему так сложно воспринимать ее правильно? В этом поезде я переживал страх более остро, чем когда-либо. И я чувствовал, как мое тело сжимается и не хочет быть там, где оно находилось. Я знаю, что страх отпустить знакомые идентичности – свое эго – это страх свободы. И я пытаюсь…

Мой отец часто говорил мне: «Если ты не постигнешь истину о непостоянстве, то не сможешь достичь подлинной реализации. Ты должен позволить умереть иллюзии эго. Только тогда возникнет мудрость. Только со смертью эго мы познаем свободу». В конце концов, именно поэтому я и оказался в путешествии. Но я не ожидал такой новизны во всем и сразу.

Термин «эго» часто используется для описания выдуманного внешнего слоя «я», сосредоточенного на себе. Мы часто говорим о необходимости отпустить эго, растворить его или выйти за его пределы. Я сам думал о своем намерении подбросить дров в огонь как о миссии по уничтожению эго. Однако общепринятое употребление этого слова в буддийских учениях и не только заставляет нас воспринимать эго как некую сущность, у которой есть форма и размер и которую можно удалить, как зуб. Но это не так. Эго – это не объект, а, скорее, процесс, который разворачивается из-за нашей склонности к цеплянию и попыткам ухватиться за отождествления и застывшие идеи. Под этим термином подразумевается постоянно меняющееся восприятие, и хотя эго играет главную роль в сюжете нашей истории, это не вещь. Поэтому оно не может умереть, его нельзя убить или каким-то образом выйти за его пределы. Эта склонность к цеплянию возникает, когда мы ошибочно принимаем непрерывный поток нашего тела и ума за основательное, неизменное «я». Не нужно стараться избавиться от эго, этого нездорового чувства, хотя бы потому, что его вообще не существует. Нет никакого эго, которое необходимо было бы убить. То, что умирает, – это вера в вечное, неизменное «я». В некоторых случаях термин «эго» может быть полезен, но главное – не начать бороться с тем, чего не существует. Ирония в том, что, вступая в бой с эго, мы лишь укрепляем иллюзию «я», и наши усилия становятся непродуктивными.

Из-за того что эго часто определяют как нечто негативное, особенно в буддийской традиции, мой отец особо подчеркивал, что у нас есть и здоровое эго. Это относится к тем граням нашего «я», которые интуитивно отличают правильное от неправильного, различают между защитой и причинением вреда, знают, что добродетельно и полезно. Но было бы ошибкой привязываться к этим основным инстинктам и раздувать вокруг них надуманные истории. Например, я эффективно использовал эго, чтобы изучить, а потом поддерживать монашескую дисциплину. Но если бы я думал: «О, я такой безупречный монах, я так безукоризненно соблюдаю все свои обеты», – то попал бы в затруднительное положение.

Анализируя те трудности, с которыми я столкнулся из-за новизны во всем и сразу, я видел эго как процесс, а не как нечто основательное и прочное. Я не мог позволить всем своим идентичностям умереть сразу. На это требовалось время. Мне нужно было проработать все слои «я». Я понимал: все эти роли, которые мне хотелось бросить в погребальный костер, – вымышленные, они не являются неотъемлемой частью моего существа. Но их нельзя было просто удалить или каким-то образом изъять. Я врос в них, и теперь мне надо было перерасти их.

Поезд грохотал сквозь ночь, и я все еще ощущал себя непривычно отрезанным от своих попутчиков, от самого себя и от вчерашней жизни. Я вроде понимал, что происходит, но еще никогда не переживал это так глубоко. Мне хотелось снять внешние слои своего «я», но это оказалось не так просто. Они не были пассивны, но, скорее, пытались сохранить свою неприкосновенность, словно говоря: «Если ты не уважаешь одежды Будды, я буду носить их еще более гордо. Если ты не можешь признать, что я особый человек, тогда я сам изолирую себя, даже рискуя навлечь на себя еще больше страдания». О, коварная обезьяна, ты славно повеселилась. Ее главная задача – убедить нас, что глубоко внутри этих склеенных друг с другом построений лежит настоящее «я», сущностное истинное «я», которое не меняется, которое должно доверять своим выдумкам и невротичным привычкам.

Я обратился к важным напоминаниям, повторяя их словно мантру. Слово «мантра» означает «защищать ум», и именно это я и пытался сделать – защитить его, чтобы он не зашел слишком далеко в своих навязчивых ассоциациях со страхом. Но это усилие перечеркивалось моей неспособностью по-настоящему преодолеть свою собственную реакцию на обстоятельства, а значит, я молился за них – этих убогих других в поезде. И снова я погрузился в ледяной мир отчужденности. Я не хотел, чтобы эти злополучные незнакомцы в рваной одежде и со спутанными волосами, в которых ползали вши, падали на меня каждый раз, когда поезд дергается. Да, я стремился быть радостным йогином в любых ситуациях… но эти плачущие младенцы… и вонь от засорившихся туалетов… Кто я теперь? Кто позволил этим колючим зрительным, слуховым, обонятельным и осязательным ощущениям сплести паутину, которая лишала меня сил, делала раздражительным и одиноким?

На одной из остановок мне удалось занять место на деревянной лавке, и сейчас моя спина вжималась в деревянные перекладины сиденья. Я знал: если действительно хочу стать более гибким, мне надо дойти до уровня, где нет разделения сердца и ума. Я выпрямился и опустил взгляд. Несколько минут я просто сохранял неподвижность и старался расслабить тело и ум.

Сначала я направил ум на дыхание и без усилий наблюдал за ним.

Потом я перенес осознавание на ощущение у края ноздрей, туда, где в них входит воздух.

Осознавание прохладного воздуха, когда я вдыхаю.

Осознавание теплого воздуха, когда я выдыхаю.

Осознавание биения сердца.

Осознавание тока крови.

Осознавание расширения живота.

Сжатия.

Осознавание расширения грудной клетки.

Сжатия.

Пару минут спустя я добавил созерцательное размышление. Это значит, что вы думаете больше сердцем, чем умом. Я сохранял осознавание ощущений, но включил в него также измерение изменений. Мое тело движется… меняется… вдох чередуется с выдохом. Я вдыхаю новый воздух, меняюсь, выдыхаю старый воздух, меняюсь.

Я – часть Вселенной. Этот воздух – часть Вселенной. С каждым циклом дыхания Вселенная меняется. С каждым вдохом Вселенная меняется. С каждым выдохом Вселенная меняется.

Каждый вдох наполняет мои легкие. Каждый вдох приносит кислород в мою кровь. Я меняюсь. Тело меняется.

Каждое ощущение мимолетно. Каждый вдох мимолетен, каждый взлет и падение мимолетно. Все меняется, преображается.

С каждым выдохом прежний я умирает.

С каждым вдохом рождается новый я.

Становление, обновление, смерть, перерождение, изменения.

Как меняется мое тело, так меняются тела всех, кого я знаю. Тела членов моей семьи и друзей меняются.

Планета меняется.

Времена года сменяют друг друга.

Политические режимы меняются.

Мои монастыри меняются.

Вся Вселенная меняется.

Вдох. Выдох. Расширение. Сжатие.

Я поддерживал осознавание движения и ощущений и потом добавил то, что пришло на ум: «Этот поезд меняется: его детали изнашиваются каждую минуту, вокзал в Гае медленно разрушается, человек в клетчатой рубашке, сидящий напротив, стареет, ребенок на руках у женщины в красном сари растет, маленькие монахи в моем монастыре учат новые уроки».

Около десяти или пятнадцати минут я просто покоился в ощущениях. Потом я перенес фокус внимания на само осознавание – живое и чувствующее, которое замечает ощущения с безупречной ясностью, не выстраивая концепций. Я пребывал в таком состоянии еще минут десять – пятнадцать.

Заблуждение, которое возникает, когда мы цепляемся за свои убеждения и ожидания, затемняет врожденную ясность нашего пробужденного ума. В то же самое время этот заблуждающийся концептуальный ум просто не способен понять ум за пределами концепций. Мы используем слова, чтобы описать пробуждение, осознавание, пустотность, всеобъемлющее сияние, просветление, постижение и всевозможные другие понятия, которые нельзя объяснить. Слова могут указать направление, и мы определенно способны переживать свою собственную внутреннюю пробужденность, но не можем вообразить ее, и любое наше представление о пробуждении далеко отстоит от опыта. Это становится очевидно, когда мы начинаем работать с умом.

Большинство начинающих практиков считают, что медитация должна быть умиротворенной. Если они испытывают безмятежность, то заключают, что все делают правильно. Но довольно скоро в это спокойствие врывается тревожная мысль или эмоция, и практикующие считают это проблемой. Мы не любим потрясения. С самого начала у нас есть это двойственное предпочтение. Мы хотим, чтобы поверхность океана была гладкой, без волн. Когда они возникают, мы говорим, что не способны медитировать, или считаем, что медитируем неправильно. Но волны приходят в любом случае, всегда. Меняется лишь то, как мы их воспринимаем. Мы можем относиться к ним как к грозным чудовищам и стараться оттолкнуть их. Можем использовать определенные техники, чтобы подавить их. Но, пытаясь избавиться от волн, мы не достигнем освобождения. И если вы исследуете ум, который старается справиться с ними, то обнаружите, что на самом деле он зациклился на проблеме. Он делает из мухи слона. Мы можем сказать себе: «Эти волны, по сути, пустотны», но интеллектуальное понимание никуда не ведет. Мы можем играть с представлениями и концепциями пустотности и использовать логику, пытаясь убедить себя, что волны на самом деле – не чудовища. Но наше сердце все равно чувствует угрозу и старается защитить себя. Это описание первой стадии работы с умом.

На второй стадии мы учимся покоиться во всеобъемлющем, неконцептуальном состоянии ума, который выходит за пределы ограниченного «я». Волны все еще пугают нас, но мы видим проблески безграничного объема воды под поверхностью, и это придает нам уверенности, чтобы согласиться с их существованием. Мы все еще не видим их как просто волны, но все же наш взгляд стал гораздо шире. Наши личные истории страха и утраты, неприятия и угрызений совести все еще здесь, но они уже не занимают все пространство в нашей голове. Зациклившийся ум слегка ослабил хватку, и как только мы распознаем, что наша версия реальности существует в рамках бескрайнего безличностного переживания, эти истории уже не будут нас так сильно беспокоить. Тогда мы думаем: «О, вот волна формируется на поверхности моего ума». Или: «В моей голове сидит чудовище. Хорошо, пусть так». Мы можем осознать проблему, при этом не реагируя на нее. Мы видим ее, но не чувствуем так сильно, как раньше. Понимание пустотности спускается из интеллектуальной головы в чувствующее сердце. Соотношение меняется: чем больше мы покоимся в распознавании всеобъемлющего пустотного ума, и чем полнее воплощаем мудрость пустотности, тем меньшее влияние оказывает на нас беспокойство. Волны здесь, но теперь они – легкая рябь в необъятности океана. Но пока мы зацикливаемся на волнах, мы утрачиваем связь с океаном, с его глубиной.

На третьей стадии мы уже не воспринимаем волны как проблему. Это все еще волны – большие или маленькие, – но мы не застреваем на них. Мы непринужденно покоимся в самом океане.

Океан не становится спокойным и неподвижным. Это не в его природе. Но теперь мы так хорошо освоились в его просторе, что даже самые крупные волны больше не беспокоят нас. Именно так мы теперь переживаем свои мысли и эмоции – даже те, от которых всю жизнь пытались освободиться. Каждое движение ума и каждая эмоциональная реакция – это просто еще одна маленькая волна на необъятной поверхности пробужденного ума.

Хотя ум всегда свободен, он сам себя ограничивает. Сосредоточение на объекте чувственного восприятия защищает ум от ощущения, что волны берут верх. Например, сосредотачиваясь на цветке или наблюдая за дымом от благовоний, мы можем отгородиться от навязчивых мыслей о семейном разладе или деловых планах. Такой вид сосредоточения может принести временное облегчение. Но все же он не приведет нас к переживанию свободы. Соединяясь со своим осознаванием, мы можем объять все, что возникает: огромные волны смерти дорогих нам людей и завершения отношений и рябь сломавшихся компьютеров и задержанных рейсов. Волны всегда меняют форму, гребень каждой из них разбивается. Пусть так. Позвольте всему происходить и уходить. Станьте больше, чем мысль, больше, чем эмоция. Все всегда находится в движении. Позволяя всему быть, мы просто не мешаем естественному течению жизни. Мы можем отмечать предпочтения и желания, но погоня за ними блокирует поток изменений. Осознавание вмещает непостоянство, а не наоборот. Но у них есть кое-что общее: наше освобождение возникает из их постижения.

Позволяя всему быть, мы видим, что наша истинная природа свободна от проблем, смятения и страдания – и так было всегда. Отказываясь от попыток сделать поверхность океана спокойной и принимая тот факт, что его природа – это изменения, мы начинаем ощущать эту внутреннюю свободу.

Но это не свобода от горя и тревог. Это свобода, которую можно ощущать и в горе, и в тревогах. Правильное восприятие реальности освобождает нас от страдания. Это значит, что мы понимаем и переживаем то, что наши умы гораздо более обширны, чем мы привыкли о них думать. Мы не равны размером и формой своему беспокойству. Распознавая реальность такой, какая она есть, мы приходим к освобождению. Каждый раз, когда в поезде сильные ветра колыхали мой ум, я использовал непрерывность изменений, чтобы вернуться к необусловленному восприятию. Позволь всему быть. Если бы учения, которые я получил, и мой собственный опыт не научили меня, что изменения происходят непрерывно и что мы никогда не отделяемся от ума, подобного небу, я мог бы отказаться от своих планов. Но сейчас – без друзей, крова, помощника, ученика, роли учителя – мой ум был моей единственной защитой. И я должен был верить, что смерть ведет к перерождению, даже если в процессе умирания эта вера может покинуть нас.

Многие из нас переживали возрождение через утрату. Развод, который воспринимается как смерть, ведет к более счастливым и здоровым отношениям. Увольнение, которого вы страшились, становится лучшим событием вашей жизни. Изнуряющая болезнь, которую вы сначала встречаете с тревогой и отрицанием, открывает новое измерение сострадания. Но обычно мы не осознаем, что эти семена перерождения существуют в переменах, утратах и внутри смерти конкретных обстоятельств. Я продолжал верить в то, что костер, который я сам намеренно разжег, приведет к преображению, но в настоящий момент у меня не было ни малейшего представления, как это произойдет.

В поезде я иногда вспоминал разговоры со своими учениками и использовал их для обучения самого себя.

Однажды ко мне приехала знакомая девушка из Гонконга. Незадолго до этого она сделала серьезный карьерный шаг, оставив мир корпораций ради должности в международной некоммерческой организации. Но она обнаружила, что предыдущая работа была более близка ей по духу. Функции сотрудников и задачи были лучше организованы, и ей было проще добиваться своих целей. Эта девушка чувствовала себя более полезной на предыдущем месте и продолжала сравнивать новую работу со старой, находя в последней все больше и больше недостатков.

«Звучит так, будто ты не хочешь дать новой работе ни единого шанса», – сказал я.

Она согласилась, что не может отпустить то, что было более привычным.

Я предложил: «Думай об этом как о периоде скорби. Что-то умерло, и ты оплакиваешь утрату. Ты осознаешь и принимаешь это чувство, и как только ощутишь, что ситуация как-то разрешилась, то сможешь двигаться дальше».

Она ответила: «Я понимаю преимущества принятия перемен и непостоянства, но, рассматривая эти перемены как своего рода умирание, я словно приглашаю смерть».

Я ответил: «Да, пригласи смерть. Угости ее чаем и подружись с ней. Тогда тебе уже не о чем будет беспокоиться».

Она засмеялась и пообещала попробовать.

Я сам пригласил смерть. Смерть идентичности. Сознательно, намеренно я пожелал оставить свою прошлую жизнь в прошлом и сжечь все свои роли. Но, как и та девушка, которая поменяла работу, я сопротивлялся новой ситуации. Что же я буду делать в бардо?