Текст книги "Навстречу миру"

Глава 6
Что же ты будешь делать в бардо?

«Что же ты будешь делать в бардо?» – спросил мой отец.

Один из моих братьев переехал в густонаселенный Катманду и через пару месяцев навестил нас в Наги Гомпе. Он жаловался на машины, которые непрестанно гудели и загрязняли воздух, и на собак, лаявших всю ночь. Он с содроганием описывал любовные песни на хинди, гремевшие из радиоприемников, и ложных гуру, проповедовавших через громкоговорители.

«Я не могу медитировать, не могу поддерживать спокойствие ума. Я плохо сплю и все время нахожусь в напряжении», – объяснял он.

С подлинной заботой отец мягко спросил: «Что же ты будешь делать в бардо?»

Из этого обмена репликами я понял лишь то, что город – это очень волнительно, и с нетерпением ждал, когда сам поеду туда. И хотя я не имел ни малейшего понятия, что такое бардо, я интуитивно почувствовал, что отец укоряет старшего брата, и их разговор позабавил меня.

Моя традиция говорит о шести переходных стадиях между жизнью и смертью, известных как бардо. Непостоянство служит основой всего цикла и особенно ярко проявляется в естественном бардо этой жизни, промежутке между первым и последним вдохом. Пока мы не примем истину о непостоянстве, неведение и заблуждение будут омрачать наши дни. Вот краткое введение: бардо этой жизни включает бардо сна и бардо медитации. На этих первых трех стадиях бардо – этой жизни, медитации и сна – упор делается на том, чтобы понять, как работает ум в течение дня и ночи. Лучшее, что мы можем сделать с нашим драгоценным человеческим существованием, – это узнать свой собственный ум, и, естественно, медитация – самый эффективный для этого метод. После этой жизни идет четвертое бардо – умирания, которое начинается с необратимого угасания нашего тела. Пятое бардо – дхарматы – это подобный сновидению переход, который ведет к последнему бардо становления. В конце этого шестого бардо мы рождаемся в новой форме и снова начинается бардо этой жизни.

Спрашивая «Что же ты будешь делать в бардо?», мой отец имел в виду бардо становления, – промежуточный период, сложный для тех, кто не развил уравновешенность ума в этой жизни. Но затруднительное положение моего брата показало, что определение «промежуточный» также относится и к беспокойному уму этой жизни. Мой брат находился между спокойной, сельской жизнью и шумным городом, между чем-то привычным старым и чем-то незнакомым новым, между прошлым и будущим.

Вопрос отца, адресованный каждому из нас, таков: «Что вы будете делать, услышав пугающие звуки? Или оказавшись в переполненном, дурно пахнущем поезде? Или в центре террористической атаки, или на войне, или… или… в любой из множества нежелательных ситуаций: услышав неприятный диагноз, оказавшись невесть где, со спущенным колесом, с ощущением, что вас презирают или отвергают? Что вы будете делать, когда в вашу жизнь вторгаются неблагоприятные обстоятельства? Сохраните ли вы устойчивый ум, который сможет принять то, чего вы не хотите, и на самом деле принести пользу себе и другим? Или вы утратите контроль, и вас поглотит страх или гнев? Как мы реагируем, когда не получаем желаемого или когда не желаем того, что получаем? Сейчас я нахожусь в бардо становления, между смертью старого „я“ и рождением нового. Становление и снова становление, всегда в бардо неизвестного, неопределенного, переходного».

Для большинства тибетцев бардо означает стадии между физическим рождением и перерождением. Но многие учителя, включая моего отца и Селдже Ринпоче, говорили о бардо как о внутреннем путешествии ума, и сейчас я понимаю это таким же образом. В традиционной версии бардо становления мы входим в промежуточную стадию между физической смертью этого тела и перерождением в новой форме. Ум покидает дом, в котором находился всю жизнь, и его существование продолжается. Но нам не нужно ждать физической смерти, чтобы понять бардо становления. Большинство из нас часто испытывали такое: в один момент мы спокойны и разумны, а потом вдруг расклеиваемся, и почва уходит из-под наших ног. Мы оказываемся между одним состоянием ума и другим. В крайних случаях мы обнаруживаем себя в совершенно незнакомых и пугающих ментальных ландшафтах. Такое часто возникает в результате травмирующих событий, которые вызывают у нас потрясение. Но и повседневные проявления печали и утраты бывают столь мучительными и неожиданными, что разрушают наши привычные представления о том, кто мы есть. Точно такое же переживание может случиться и когда мы входим в похожий на ады вокзал, впервые один на один с целым миром. Оно сбивает нас с ног, и нам кажется, что мы падаем или тонем, идем ко дну. Мы отчаянно пытаемся обрести почву под ногами, почувствовать себя в безопасности, ощутить поддержку – пусть даже безопасность для нас – это маленький островок ума, привыкшего к ложному восприятию.

Бардо можно понимать как «этот самый момент». «Сейчас» настоящего момента – это непрерывная приостановка (или пауза) между нашими переходными переживаниями, и временными, и пространственными: такими как крошечная задержка между выдохом и вдохом или возникновением и угасанием одной мысли и следующей. Этот интервал также можно переживать как промежуток между двумя объектами: просвет между двумя деревьями либо двумя машинами, или же мы можем понимать его как пустотность, которая позволяет нам видеть формы. На самом деле, все находится между чем-то и чем-то. Каким бы крошечным ни был этот интервал, он всегда существует. С этой точки зрения промежуточное состояние между смертью и перерождением становится прообразом переходных состояний, которые возникают в бардо этой жизни. В таком случае стадии бардо проясняют, как эти типичные переходы от смерти к жизни проявляются в повседневности.

Не понимая эти естественные переходные состояния, мы зацикливаемся на своих представлениях. Много лет назад я прочитал в газете статью о женщине, которая подала на развод после тридцати лет брака. В отличие от распространенных жалоб на неверность или безразличие супруга, эта женщина объяснила судье: «Он не тот человек, за которого я выходила замуж».

«Что, если мы могли бы вступать в отношения так же, как садимся на поезд?», – спросил я себя сейчас. Мы знаем, что он будет двигаться, потом остановится, потом снова начнет движение через меняющиеся пейзажи и погодные условия. Что, если бы мы вступали в отношения, зная, что трепет и волнение нового романа или радостное возбуждение от нового делового партнерства или первой встречи с духовным наставником угаснут? Что, если бы мы были готовы к тому, что благоприятные обстоятельства изменятся, и не желали бы их неизменности? Поезд делает много остановок. Мы не стараемся продлить их и не ждем, что он останется в одном месте. Он проезжает через разные места, как мы проходим через бардо. Бардо показывают нам, что все находится в состоянии перехода. И неважно, относится ли становление к переходу между умственными состояниями в рамках этой жизни или многих жизней, задача одна и та же: освободиться, перестав цепляться за нами же созданные истории.

Мы не можем точно указать на конкретное начало или конец чего-либо, включая и стадии бардо, но все же условное разделение на категории может оказаться полезным. Любое бардо объединяет характеристики, которые отличают каждый этап нашего путешествия. Свойства естественного бардо этой жизни предполагают наличие возможностей для пробуждения, которые взаимозависимы с возможностями, возникающими в момент нашей смерти, хотя и не идентичны им. Изучая характеристики каждого бардо, мы знакомимся с тем, как превратить заблуждение в ясность.

Благодаря дыхательным упражнениям мой цепляющийся ум замедлился, что позволило мне осознавать тонкий уровень постоянных изменений. Каждый пример, который обращает наше внимание на перемены, помогает нам обрести устойчивое понимание непостоянства как непреложного условия нашей жизни. Для достижения освобождения необходимо, чтобы интеллектуальное понимание непостоянства объединилось с непосредственным опытом. Тогда нам будет легче отказаться от цепляния за то, что мы не можем удержать, будь то наши тела или люди, которых мы любим, наши роли или наш статус.

Даже во время этой поездки на поезде у меня случались проблески обнаженного осознавания, свободного от волн; не полностью, но практически свободного. Такие проблески могут быть преображающими, но чтобы понимание стало по-настоящему устойчивым, требуется работа. Вот почему мы говорим: «Короткими промежутками, много раз». Много-много раз. Да, я кое-что узнал о непостоянстве и определенно был наглядным примером пользы тренировки ума – но всегда в привычной обстановке, под защитой и с гарантиями безопасности.

Глава 7
Уроки Миларепы

Большинство людей не выбрали бы жизнь бездомного по своей воле, но я, как Тилопа и многие другие учителя моей линии, шел по стопам самого любимого тибетского святого – Миларепы. Во время моих странствий эти мастера прошлого были моими товарищами, и в поезде в Варанаси они часто навещали меня, особенно Миларепа, герой моего детства.

Он странствовал по местности, пейзаж которой напоминал мой район в Нубри. Моя деревня расположена у подножья горы Манаслу, восьмой по высоте вершины мира. Меня передергивало от отвращения при мысли о поедании рыбьих кишок, как это делал Тилопа, но, хотя Миларепа позеленел от крапивной диеты, я все равно хотел быть как он – спать под звездами и чувствовать себя как дома в дикой природе. Мила, как его ласково называют, за одну жизнь сменил столько ипостасей, так что его путь – это переплетение сострадания и насилия, излишка и нищеты, мучений и прощения. Ничто в моем понимании или в приключениях не могло сравниться с тем, через что довелось пройти и чего удалось достичь Миларепе, но все же история его жизни, то, что мы знаем о ней, расширяло для меня поле возможностей.

Будучи ребенком, Мила пережил невзгоды, которых я никогда не знал. Его отец был успешным торговцем шерстью, но умер, когда Миларепа и его младшая сестра были еще детьми. В этот момент их дядя и тетя, воспользовавшись беспомощностью вдовы, захватили семейные земли и превратили законных хозяев в подневольных работников. Миле приходилось вставать на четвереньки, и его тетя восседала на нем, как императрица Китая. В том же самом положении он служил подставкой для своего дяди, когда тот садился на лошадь. Мать Милы видела все эти унижения и, когда сын подрос, настояла на том, чтобы он обучился черной магии у местного колдуна. Год спустя во время свадебного празднества, на котором присутствовали и их жестокие родственники, Мила вызвал бурю с градом и обрушил дом, погубив под его руинами тридцать пять гостей.

К этому моменту Миларепа уже родился в богатой семье, переродился слугой и заново родился ради мести. Уничтожение врагов привело его мать в ликование, и она гордо шествовала по деревне, провозглашая свою победу. Но Мила не участвовал в ее праздновании. Вскоре он покинул дом, снова переродившись для жизни духовного искателя, решительно намеренного искупить вину за причинение другим такого страдания.

Будучи детьми, мы учились у Миларепы тому, что счастье не зависит от обстоятельств. Его умение быть безгранично довольным в ледяную стужу, без еды и одежды превращало его в богоподобное существо. Но все же он был человеком, и это делало его пример достижимым, пусть даже высота его остается недосягаемой. Смерть и жизнь – это часть истории каждого из нас. Нас всех меняют любовь и утраты, отношения, работа, доброта и трагедии. Но мы боимся перемен, потому что, когда отождествляем себя с определенным шаблоном поведения, отказ от него для нас равнозначен смерти. Часто неясный страх отдаленного физического конца наших тел смешивается с более близким, повседневным, более тягостным, пусть и не осознаваемым, страхом распада «я». На каком-то уровне мы знаем, что ярлыки, из которых строится наша идентичность, – нереальны. И мы страшимся, возможно, даже сильнее, чем самой физической смерти, что они могут отпасть, выставляя нас в таком виде, на который мы сами бы и не отважились. Очень многое в страхе физической смерти – это страх смерти эго, смерти масок. Но если мы знаем, что есть бо́льшая реальность, и живем в ней, то будем уже не так бояться своей сути.

Когда Миларепа отправился на поиски помощи, он не знал, куда идти. Но у него было то, что мы могли бы назвать верой, уверенностью в своей способности найти путь. Она не может окрепнуть без принятия неопределенности – урок, к которому я только приступил. Когда я впервые приехал в Шераб Линг, то был одним из многих монахов-новичков, которые обожали Миларепу и хотели чествовать его жизнь и линию, но не знали, как это лучше сделать. Как я написал в письме, которое оставил для учеников:

…Во время первого трехлетнего ретрита мне повезло обучаться у великого мастера Селдже Ринпоче. В середине третьего года я и несколько моих товарищей подошли к Ринпоче за советом. Мы так много получили от ретрита и спросили его, как нам способствовать сохранению этой драгоценной линии. «Практикуйте!» – сказал он нам. Начало жизни Миларепы было отмечено несчастьями и невзгодами. Несмотря на всю плохую карму, которую он создал, будучи молодым человеком, в конечном счете он преодолел свое темное прошлое и достиг полного просветления в труднодоступных горных пещерах. Тогда Миларепа решил, что больше нет необходимости оставаться в горах. Он захотел спуститься в более населенные районы, где мог бы непосредственно облегчать страдание других. Однажды ночью, вскоре после того, как он принял такое решение, ему приснился его учитель Марпа. Он уговорил Миларепу остаться в ретрите, сказав, что его пример изменит жизни огромного числа людей.

…Пророчество Марпы сбылось. Несмотря на то что Миларепа провел большую часть своей жизни отшельником в горных пещерах, его пример вдохновляет миллионы людей на протяжении веков. Показав важность практики в уединении, он повлиял на целую традицию тибетского буддизма. Тысячи и тысячи практикующих достигли просветления благодаря его самоотверженности.

Ринпоче ответил: «Я пробыл в ретрите почти половину жизни. Это и есть настоящий способ помочь другим. Если вы хотите сохранить линию передачи учения, преобразуйте свои умы. Вы не обнаружите подлинной линии учения где бы то ни было еще».

Было еще темно, никаких признаков рассвета. Большинство пассажиров спали, кое-кто разговаривал. Я провел в этом поезде едва ли более пяти часов, но мне казалось, что прошла целая жизнь. Я путешествовал через странные ландшафты, в один момент оказываясь в адах, и в следующий страстно желая защиты, как существо из мира голодных духов, которое никогда не знает удовлетворения. Потом возвращался к медитации и сосредотачивал свой ум, чтобы просто быть. Страх, отчаяние, проблески мужества и открытого осознавания. Моя первая ночь. Я учусь принимать тот факт, что не способен обрести ум странствующего йогина за одну ночь.

Впервые я узнал про шесть миров, когда приехал навестить своего старшего брата Чокьи Ньиму Ринпоче в его монастыре в Катманду, расположенном в районе ступы Боднатх. Тогда мне было шесть или семь лет. Ко мне приставили пожилого монаха, чтобы он показал мне монастырь, и мы остановились у большого изображения Колеса жизни. Монах начал терпеливо объяснять мне все колесо – сложную диаграмму концентрических кругов. Самая большая часть разделена, как пирог, на шесть миров, каждому из которых свойственно типичное для него омрачение; и каждое из этих омрачений может быть обращено в мудрость. Все колесо держит в руках Яма, божество смерти.

Пожилой монах, как и многие представители старой школы, заострял внимание на самых страшных нижних мирах: адах, мире голодных духов, который населяют тощие как палка существа с тонкими длинными шеями и раздутыми животами. Он все бубнил, и я стал испытывать беспокойство. Мне не нужны были эти учения по сансаре – страданию и заблуждению этой жизни. Кроме того, отец, который, по моему мнению, лучше всех разбирался в этом вопросе, уже объяснил мне, что ад – это состояние ума, а не какое-то место. Он настаивал на том, что эти устрашающие описания горячих и холодных адов указывали не на следующую жизнь, а на эту. Их настоящий смысл в том, объяснял он, чтобы заставить нас понять, как, действуя под влиянием гнева, мы наказываем других и себя. Наша равностность испаряется. Сердце закрывается. В этот момент мы не способны дарить и получать любовь. Испытывая отвращение, мы говорим другим: «Катись в ад». Мой отец также объяснял, что наше невротическое вращение в колесе страдания содержит семена освобождения и что мир людей дарит лучшие возможности для пробуждения. Это значило, что я могу достигнуть просветления уже в этой жизни. Я просто хотел научиться медитировать и соскочить с колеса, а старый монах не говорил мне, как это сделать. Я вырвался и побежал искать своего брата.

На колесе шесть миров расположены в определенном порядке: от меньших к большим мукам. Но мы не переживаем их в такой конкретной последовательности, и к тому же не стоит воспринимать их слишком буквально. Например, отличительная черта мира богов – чувство обособленности, и часто богатство отделяет нас или даже ставит выше других. Но нам вовсе не обязательно быть богатыми, чтобы ощутить себя как обитателя этой сферы существования. Мое собственное чувство обособленности было отчасти результатом привилегированного воспитания, а также роли и статуса в монашеской среде. С другой стороны, эти же обстоятельства заставили меня отважиться на неопределенность анонимного странствования. Потом на вокзале в Гае и в поезде потрясение от того, что я оказался один, отправило меня в ад. Когда я покинул Тергар и такси не появилось, я погрузился в тупость мира животных, оказавшись неспособным использовать логическое мышление. Я вернулся к животному уму позже, когда отреагировал на звук, не исследовав прежде его источник или воздействие. В мире голодных духов, мире неутолимой жадности, моей жаждой стало стремление к защите. Миру полубогов свойственна зависть, поскольку его обитатели всегда хотят оказаться в мире богов. Ребенком я часто завидовал тем, кто обладал большей социальной свободой, чем я, особенно когда стремился избежать внимательных глаз тех, кто обо мне заботился. Но в этом поезде я чувствовал себя слегка потрясенным тем, что меня полностью игнорировали; и мой ум прыгнул сразу в мир богов, так как я почувствовал зловонный душок гордости.

Мы знаем о разрушительной силе негативных эмоций. Мы изучаем эти миры, чтобы узнать о подвижности ума. Все, включая историю жизни Миларепы, что демонстрирует постоянство перемен, помогает разрушить нашу привязанность к неизменности. Пока ни один из этих миров не заявил на меня свои права, я был не их обитателем, но путешественником, просто проезжающим мимо. И я надеялся, что смогу осесть в мире людей, где мы достаточно знаем о страдании, чтобы возжелать положить ему конец, и достаточно – о счастье, чтобы стремиться к нему.

Колесо обозначает цикличную возобновляемость и страдание. Но каждое мгновение дает нам возможность пробудиться. Не осознав, почему мы ведем себя тем или иным образом, мы укрепляем шаблоны, удерживающие нас в сансаре. Наша деятельность сегодня обычно согласуется с нашими представлениями о том, кем мы были вчера. Это укрепляет поведение, которое ограничивает нашу способность к переменам и превращает склонности в шаблоны, которые кажутся неизменными. Это природа кармы. То, что прожито в прошлом, переходит в каждое новое мгновение. В то же самое время каждый новый момент дарит нам возможность изменить эти шаблоны, но если не воспользуемся ею, то ничто не сможет прервать наследуемую карму негативных состояний ума. Нам неотъемлемо присуща свобода воли, но она возможна, только когда мы изучим свой ум. Наше прошлое оказывает влияние на будущее, но не предопределяет его. Пока мы не научимся исследовать свой ум и управлять своим поведением, наши привычки будут воспроизводить себя.

Современные люди часто говорят о себе в терминах статичных умственных состояний: «Я злой человек» или «Я по своей сути ревнивый или жадный». Подчеркивая преобладающую черту одного из шести миров, мы лишь усиливаем кармические склонности. Упрощая свою невообразимую сложность, мы ошибочно считаем, будто знаем себя, хотя на самом деле упускаем большую часть того, что действительно следует знать. Это заставляет нас вращаться в повторяющихся циклах и ограничивает наши возможности выяснить, кто же мы есть на самом деле. Эти миры связаны с омрачениями именно потому, что наша привязанность к ним сужает наш опыт. Да, мы проводим в некоторых состояниях больше времени, чем в других, но определяя настоящего себя на основе одного из них, мы сокращаем доступ к бесконечным вариациям, и это влияет на то, как и что мы воспринимаем. Это, в свою очередь, приводит к тому, что наши привычки воспроизводят себя.

Эти шесть миров могут помочь нам определять наши эмоции с точки зрения движения, а не как застывшие грани нашей личности. Вместо того чтобы говорить: «Я таков», мы могли бы сказать: «Так я себя иногда чувствую». Делая шаг назад, мы создаем пространство для маневра. Гнев, жадность и неведение могут заманить нас в сети, но они – не место для постоянного проживания. Термин «мир», или «сфера бытия», обозначает нечто обширное – хотя на самом деле ни больше, ни меньше, чем то восприятие, которое мы сами в него привносим. Таким образом, мир может расширить узкий частотный диапазон нашего «я». Например, чтобы познать свободу от адов, мы должны позволить умереть агрессии. Если гнев поглощает нас целиком, то преобразовать его подобно смерти. А все попытки защитить себя от этой смерти только увековечивают те самые омрачения, которые лишают нас свободы.

Ум привык переживать переход между мирами, или между циклами дыхания, или мыслями как непрерывный. Но исследуя его, мы понимаем, что на самом деле во всем есть разрыв, промежуток. Некоторые мгновения способствуют его распознаванию и дарят возможность пережить проблеск пустотности. Скажем, мы делаем вдох. Каждое мгновение на всем его протяжении – это настоящий момент. Но момент, который ближе всего к концу вдоха – момент, который существует на грани четко выраженного перехода, – усиливает нашу чувствительность к переменам. Таким образом это мгновение содержит больший потенциал для осознавания просветов, которые присутствуют всегда. В поезде я находился посреди большого разрыва – очевидного, намеренного разрыва своих шаблонов. Я был на грани, между вдохом и выдохом. Я пока не до конца уехал и определенно еще не приехал.

Встало солнце. Я не мог точно сказать, когда просто увидел, что это случилось. «Я в бардо становления, – подумал я, – пересекаю разные миры». С наступлением утра на каждой остановке торговцы чаем врывались в вагон и толпились у окон снаружи. Пол был усеян всевозможными фантиками и обертками. Поезд опаздывал, как обычно, но скоро должен был подъехать к Варанаси. Я в бардо умирания, пытаюсь отпустить свою прежнюю жизнь и пока не родился в новой. По крайней мере, я не застрял. Я двигаюсь.