Текст книги "Навстречу миру"

Глава 8
Вокзал в Варанаси

Я собирался начать на вокзале в Варанаси новую жизнь, провести здесь несколько дней, поспать на полу. Это определенно выглядело хорошей отправной точкой. Данное путешествие уходило корнями в мое детство, но сложно сказать, когда оно началось: со вдохновленных Миларепой подростковых фантазий либо с того мгновения, когда я прошлым вечером покинул свою комнату, или когда поскользнулся у главных ворот, или забрался в такси, или сел на поезд в Гае. Каждое событие было началом, ведущим к другому началу.

Поезд прибыл в Варанаси утром. То, что я пережил первую ночь, наполняло меня легкостью и энергией. И хотя за все это время мне удалось поспать не более десяти минут, я с нетерпением ждал, что принесет новый день. Впервые с тех пор, как я миновал ворота Тергара, я с волнением предвкушал новые возможности и наслаждался ароматом свободы. Но, войдя с перрона в здание вокзала, который был в пять раз больше станции в Гае, я держался гораздо более уверенно, чем на самом деле себя ощущал. Мне словно хотелось скрыть от самого себя тот неприятный факт, что в любую секунду новизна происходящего может заставить меня упасть в обморок или отпрянуть и пуститься вскачь, словно нервная лошадь.

Я видел, как нарастало смятение; наблюдал за опасениями, словно за грозой, приближающейся через долину. Осознавал напряжение в теле. Приветствовал эти ощущения, с любопытством ожидая, что случится дальше. Я чувствовал себя как неваляшка, у которой центр тяжести находится внизу. Ее можно толкать из стороны в сторону, но невозможно сбить с ног. Несмотря на все тревоги, я был готов продолжить приключение.

У меня было какое-то представление о том, что это значит – сделать весь мир своим домом. Я всегда воображал, что внутренняя умственная непринужденность может присутствовать всегда, неважно, находится ли мое тело в международном пятизвездочном отеле, бродит по бразильским трущобам или идет через Таймс-сквер. Быть везде как дома значит не попадаться на удочку форм, запахов и звуков, которые притягивают и отталкивают. Это значит отказаться от порывов быть разборчивым и позволить объектам, которые я видел, обонял и слышал, просто быть, не стремясь к ним, не отказываясь от них. Просто пребывать в ясности осознавания и позволить всем явлениям, что бы это ни было, проплывать мимо, подобно облакам.

Я хотел войти в вокзал в Варанаси с той легкостью, с которой многие приходят домой после тяжелого рабочего дня. Я думал о людях моего возраста, которые последние десять лет строили карьеру и отношения, пытались найти свою нишу и формировались как личность. Но эта ниша могла превратиться в окоп, дающий защиту от безличного и равнодушного мира. Так вы приходите домой после напряженного дня или долгой поездки. Входите в дверь, благодарные за это убежище от неуправляемого мира.

Ранним жарким июньским утром вы входите в здание индийского вокзала…

БЕГ ПО КРУГУ – ВОТ ТОЧНОЕ ОПИСАНИЕ МИРА ЗАБЛУЖДЕНИЯ

Так много крыс и голубей. Это определенно не тот дом, к которому я привык. Большинство моих друзей вовсе не живут с крысами и голубями. И все же интересно, сколько из них действительно чувствуют себя как дома у себя дома? Разве не это толкает их заниматься медитацией и беседовать со мной? Разве не это пытался сказать мне Селдже Ринпоче, когда мне было одиннадцать лет и я скучал по своей семье в Непале, а он пытался объяснить, что мы все тоскуем по дому, по своему истинному дому?

Что касается знакомых-мирян моего возраста, между тридцатью и сорока годами, я уже кое-что знал об их разочаровании. Слишком часто защитные окопы превращались в колею, в колесо для хомяка, из которого нет выхода. Достижения, когда-то обещавшие смысл и удовлетворение, не оправдали ожиданий. Офис с прекрасным видом из окон даровал статус, но не настоящую уверенность; банковский счет мог расти, но никогда не становился достаточным. Так много усилий уходит на то, чтобы создать зону безопасности, но колеса желания и неудовлетворенности продолжают вращаться. Вслед за ожиданиями приходит разочарование. И слишком часто ему сопутствуют упреки. Вы можете винить супруга или начальника, город или президента. Тогда смена партнера, или работы, или дома кажется отличным способом обновить жизнь, которая застряла на месте. Но проблема в том, что это якобы благотворное повторение пройденного не дает проявиться стремлению к подлинной свободе. И так называемая нормальность активности хомяка в колесе заставляет людей бежать от самих себя. Обособленные, но слишком испуганные, чтобы остаться один на один с собой. Бег по кругу – вот точное описание мира заблуждения.

Моя жизнь не стала скучной и не перестала приносить удовлетворение. Но этот вокзал точно не был похож на мои чистые безопасные комнаты в монастыре, и я мог только молиться, чтобы это путешествие продлилось достаточно долго и я обнаружил бы, что именно тянет меня назад и заставляет чувствовать себя таким скованным и напряженным.

В течение дня мы постоянно спрашиваем себя: «Так, где мои дети? Где мои ключи? Где мой телефон?» И обычно совсем не интересуемся: «Где мой ум?» Если мы научимся замедляться и наблюдать за своим мыслями – не вовлекаться в них, но просто замечать, – то будем поражены вселенными, которые пересекаем мгновение за мгновением. Обычно мы не наблюдаем за своим умом и мало знаем о том, как он работает. Тем временем именно интенсивность нашего обычного умственного блуждания бросает вызов представлениям о том, что мы безнадежно застряли на одном месте или неспособны на изменения.

Где был мой ум, когда я отважился направиться в глубь огромного вокзала Варанаси? Определенно он смотрел вовне. Я ходил кругами по незнакомой территории, готовый к угрозам извне. Люди быстро перемещались в разных направлениях. Какие-то бизнесмены в западной одежде несли свои портфели; девочки-подростки в узких джинсах и майках и с длинными распущенными волосами шли под ручку; родители пытались управиться со своими пожитками и детьми; некоторые путешественники тащили за собой чемоданы, другие бежали за носильщиками, и всем приходилось лавировать, чтобы избежать столкновения.

Мое осознавание не задерживалось на отдельных объектах, но двигалось, пока я осматривал место своего нового проживания: зал ожидания, где пассажиры сидели или спали на полу, зона прямо рядом с вокзалом, где крутились попрошайки, крошечные, покрытые жиром прилавки с едой, газетные киоски, вход в привилегированные зоны отдыха, туалеты и полицейский участок, билетные кассы и выход на платформы.

Эта обзорная прогулка по вокзалу была типичным примером промежуточного состояния ума. Мне удалось выйти за ворота Тергара и покинуть город, но пока не довелось спать в общественном месте и выпрашивать еду. Я покинул дом, но еще не стал бездомным. Я мечтал отказаться от монашеских одежд, но все еще выглядел как тибетский лама. Обходя вокзал, неспешно и осторожно, я предполагал, что какое-то место покажется мне достаточно безопасным, и как только я окажусь там, волны дискомфорта утихнут.

Я чувствовал себя точно так же, когда забрался в такси и когда наконец сел на лавку в поезде, словно это место, произвольно выбранная точка в пространстве, избавит меня от чувства потерянности. Этого не произошло, но нам часто кажется, что прибытие в заранее установленную точку назначения в конце концов успокоит умственное возбуждение, вызванное пребыванием между чем-то и чем-то. Мы поддаемся этой иллюзии, когда не знаем непрерывности осознавания – или когда знаем, но все равно утрачиваем с ней связь.

В рамках этой жизни я нахожусь в бардо перемен, перехода, непостоянства. Я не умер на пути в Варанаси, и внешние формы, которые определяют Мингьюра Ринпоче, не распались. Но я уже не был и точно тем же человеком, что покинул Тергар. Я провел ночь, не похожую ни на одну из тех, что были раньше, но это не превратило меня в привидение, или бесплотный дух, или любую другую форму, которая может проявиться после того, как тело умрет. Между Бодхгаей и вокзалом в Гае я находился в промежутке. Между Гаей и Варанаси я был в промежутке. За последние двенадцать часов мое спокойствие не раз подвергалось испытанию. Но я держался, веря в то, что эти состояния ума были временными, как и сама жизнь, как и дыхание. С того момента, как я покинул Тергар, я буквально находился в промежутке. Даже когда сел на поезд, а потом на лавку, я был в промежутке – как и сейчас, когда бродил кругами по вокзалу. Но подлинное значение понятия «в промежутке» не имеет ничего общего с физическим местоположением. Оно, скорее, обозначает тревогу, вызванную тем, что мы вышли из зоны комфорта и пока не оказались там, где к нам вернулось бы спокойствие.

В буквальном описании бардо промежуточное состояние описывает бесплотное, нематериальное состояние существа, которое находится в процессе обретения материальной формы. Оно стремится снова обрести тело. Сейчас, в своей физической форме, мы уже знаем, что в целом переживание себя как ничто и никто – просто невыносимо. Мы, люди, в самом деле не готовы к такому переживанию, пока не пробудимся и не осознаем, что это переходное и изменчивое состояние и есть наш подлинный дом.

Но все же мы всегда пребываем в состоянии незнания и неопределенности. Это суть существования. В повседневной жизни бардо становления проявляется как обостренное чувство разлома, когда все рушится, и мы не понимаем, что происходит. На самом деле основополагающие условия всегда одни и те же, испытываем ли мы неопределенность или нет. Меняется лишь наше восприятие. Когда я сел в такси в Бодхгае, моя тревога утихла, хотя едва ли было безопасно нестись сквозь ночь на скорости, превышающей все ограничения. Когда я стоял на платформе в ожидании поезда, мне казалось, что мое волнение уляжется, как только я окажусь в нем. Но вместо этого меня расплющило о дверь человеческими телами, и беспокойство лишь усилилось. Я предполагал, что станет лучше, когда для меня нашлось местечко на полу, но постоянный контакт с незнакомцами, которые падали на меня, вызвал во мне чувство отчуждения и раздражения. Когда я наконец сел на лавку, стало удобнее, но вскоре после этого я впал в панику, услышав внезапный гудок поезда.

В разговоре мы часто используем такие понятия, как начало и конец. Мы начинаем и заканчиваем поездку на поезде, телефонный звонок, день. Мы начинаем и заканчиваем тренировку, отпуск или отношения. Мы говорим о бардо этой жизни и о бардо умирания, за которым следует похожий на сновидение переход, бардо дхарматы и потом – бардо становления. Но когда мы выходим за пределы удобства языка и категорий, каждая секунда превращается в бардо становления. Становления и снова становления. Все явления всегда пребывают в процессе становления. Так устроена реальность. Когда мы обращаем внимание на тонкие переходы эмоций, телесные изменения, изменения в общественных обстоятельствах или окружающей среде, развитии языка, искусства или политики, мы видим, что все всегда меняется, умирает и возникает.

Я думал, что за одну ночь смогу стать садху, странствующим йогином, и сразу же отброшу все свои роли. Но я неверно оценивал то, насколько глубоко все эти идентичности проникли в мое тело. Я по-прежнему верил, что мой план «подбросить дров в огонь» сработает: я смогу переродиться, если сожгу эго, которое влияет на мои чувства. Без веры в возможность обновления мы не можем извлечь максимальную пользу от ежедневного умирания. Пока я размышлял, где бы мне присесть, я отказался от иллюзии, что это будет безопасное место, где я смогу обрести умственное спокойствие. Я где-нибудь сяду, но это место не станет моим убежищем. Я продолжал кружить по вокзалу, повторяя про себя, что цикл сансары не предопределен и мы не обречены на его унылое и мучительное повторение.

Я размышлял о своих друзьях, которые прошли в жизни через переломные моменты и радикальные изменения, в результате чего их мир не перевернулся с ног на голову. «Но и мой мир не перевернулся с ног на голову», – возражал я себе. Очевидно, что я сам намеренно опрокинул его; но, по сути, я лишь совершенствовал процесс, в который был вовлечен всю свою жизнь. Да, я подкидываю дрова в огонь, но он горит уже много лет. Я не меняю направление. Я собираюсь сжечь внешние идентичности, но на глубоком, очень важном уровне этот ретрит – продолжение, усиление тех самых устремлений, которые определяют мою жизнь.

Один знакомый моего возраста постоянно менял работу – иногда уходил сам, иногда его увольняли. Я не видел его несколько лет, а потом перед моим уходом в ретрит он приехал ко мне. На этот раз он управлял успешным вертолетным бизнесом. Сначала он брал уроки, чтобы получить лицензию пилота. Потом арендовал вертолет и выполнял чартерные рейсы. Теперь у него четыре своих вертолета и десять сотрудников. Я спросил, что привело его к успеху после стольких злоключений. Он объяснил, что всегда был слишком гордым и боялся поражения. «Пока я не оказался готов потерпеть неудачу, по-настоящему с треском провалиться, я ничего не мог сделать».

Сейчас, когда я в который раз обходил вокзал в Варанаси, я спросил себя, готов ли я потерпеть неудачу, пережить фиаско. Но все, что я мог вообразить в качестве провала, – это вернуться в монастырь. Я также подумал о знакомой женщине, которая была замужем за алкоголиком. После стольких ужасно трудных лет ее муж вступил в программу двенадцати шагов и бросил пить. Она с таким оптимизмом смотрела на их новую жизнь. Потом, год спустя, они расстались. Эта женщина объяснила: «Пока мой муж пил, я всегда была лучше, чем он. Как только он бросил пить, я уже не могла во всем винить его и чувствовать свое превосходство». Потом она сказала, что они с мужем все еще близки и обсуждают возможность снова сойтись.

«Что для этого должно произойти?» – спросил я.

Она ответила: «Мне надо принять то, что я достойна любви кого-то лучшего, чем алкоголик».

Я спросил: «А как сейчас?»

«Я работаю над этим», – ответила она.

Мне понравился ее ответ, и теперь я думал: «Я тоже работаю над этим». Работаю над тем, чтобы увидеть, каким образом мне выражали почтение и делали меня особенным; работаю над тем, чтобы позволить этому быть в осознавании. Не отталкивай. Не притягивай. И над тем, чтобы увидеть потребность в своего рода защите, которую давали мне мои помощники, хотя я только сейчас начинал понимать, насколько стал зависим от этого.

Мое ощущение потерянности не уменьшилось даже после того, как я изучил планировку вокзала. Я посмотрел на часы. Почти одиннадцать утра. Скоро мое письмо обнаружат. В нем я написал:

…В ранние годы я обучался разными способами. То время, которое я проводил с отцом, посвящалось серьезной тренировке в медитации, но я не был в строгом ретрите. Это значит, я встречался с людьми, мог свободно уходить и приходить. Трехлетний ретрит в монастыре Шераб Линг, с другой стороны, я провел в полной изоляции. Наша группа из нескольких человек жила на огороженной территории, и мы не поддерживали никаких контактов с внешним миром, пока не закончился ретрит. Таковы две формы практики, но они не единственные. Как показал великий йогин Миларепа, есть еще традиция странствования, пребывания в труднодоступных пещерах и священных местах, без каких-либо планов или задач, просто непоколебимая приверженность пути пробуждения. Именно такой ретрит я буду практиковать в ближайшие годы.

Через несколько минут после того, как мое отсутствие обнаружат, об этом известят моего брата Цокньи Ринпоче и моего учителя Тай Ситу Ринпоче. Я представил себе своего дедушку девяносто трех лет, который, узнав о моем исчезновении, одобрительно ухмыляется беззубым ртом. Я не беспокоился о нем, потому что знал: он не будет беспокоиться обо мне. Его понимание, необъятное как небо, могло вместить все что угодно. Новость быстро распространится, люди начнут волноваться. Куда он отправился? Что он будет есть? Кто сообщит моей матери?

Я сел на каменный пол в зале ожидания. Попрошайки должны были оставаться вне вокзала. Некоторым из этих людей было некуда пойти, но другие были в Варанаси проездом и проводили здесь ночь или две в ожидании пересадки на другой поезд. Билеты на индийских железных дорогах так дешевы, что целые семьи могут путешествовать на расстояния в тысячи километров на похороны и свадьбы ради возможности вдоволь поесть.

Я скрестил ноги и сел с прямой спиной, рюкзак на коленях, руки на бедрах – совершенный образ дисциплинированного монаха. За исключением того, что сейчас я видел свою привязанность к этой роли. Через несколько минут я также заметил, что во мне снова поднимается беспокойство. Полицейские смотрели на меня с подозрением. Люди вокруг уставились на меня. Мои темно-бордовые одежды вызывали любопытство. Когда я изучал нищих в Бодхгае, я думал: «И я так смогу!» Я часами воображал, как протягиваю чашу для подаяния, не моюсь, сплю на каменном полу или в лесу. Но ощущение общественной наготы, с которой я впервые столкнулся на вокзале в Гае, как-то миновало мои фантазии.

Я сосредотачивался на отсутствии таких вещей, как пища, удобный матрас, мыло и горячий душ. Естественно, я воображал все эти лишения в своих чистых комнатах, наслаждаясь вкусной едой и окруженный людьми, которых люблю и которые любят меня. И смущение, которое я испытывал от невозможности спрятаться, от того, что на меня все глазеют, от того, что меня мучают комплексы, застало меня врасплох. Я знал свое место среди людей, и они так же его знали. Когда я путешествовал, то делал это как представитель избранной социальной страты, и ко мне относились соответствующе. Я так никогда полностью не перерос неуверенность, свойственную мне с детства. Мне не всегда была присуща расслабленная манера поведения на людях или непринужденность в общении. Но сильное смущение, которое я испытывал сейчас, соответствовало волне, ударившей в меня, когда я только сел в поезд прошлой ночью. Отчужденность от самого себя вызывала отчужденность от других. За несколько минут я оказался не среди кротких и нищих, но стал тем, на кого таращатся безумцы. Обходя вокзал, я видел, как люди прыгают на пути, чтобы помочиться и справить большую нужду.

Я начал делать такое же сканирование, которое практиковал в поезде, чтобы расслабить тело – или, по крайней мере, попытался, пройдя по нему от макушки до стоп. Спустя пять минут я направил осознавание на изменения в своем теле.

Я направил осознавание на лоб.

Я сидел неподвижно, стараясь почувствовать любые ощущения в этой области, возможно, тепла, покалывания или вибраций.

Тонкие ощущения присутствуют всегда, но я был слишком напряжен, чтобы обнаружить их.

Через минуту или две я поднес ладонь ко лбу и держал ее на расстоянии примерно полсантиметра от него. Потом она почувствовала тепло, которое шло изнутри, и легкое покалывание.

Я опустил ладонь и снова направил осознавание на лоб. Я удерживал его там, пока не почувствовал изменения в ощущениях, от тепла до давления и, наконец, расслабления.

Я осознавал это ощущение и как оно меняется. «Отпусти его. Позволь ему быть. Каким бы приятным оно ни было, не держись за него». Я пытался покоиться в переживании устойчивого осознавания. Потом, удерживая его, я переместил внимание на макушку. Я чувствовал напряжение в нервах, в мышцах, в коже. Мой ум парил над головой, колеблясь между прошлым и будущим. Я вернул его в голову. В тело. «Постарайся почувствовать ощущения». Если я не мог почувствовать ощущения, тогда старался пребывать в этом состоянии: осознавании отсутствия ощущений.

«Обрати внимание, воспринимается ли ощущение как приятное, неприятное или нейтральное. Потом покойся в его переживании».

Я перешел к лицу, мышцам челюсти, рту, губам. «Пребывай в том, что происходит, – сказал я себе, – и посмотри, сможешь ли ты заметить изменения в ощущении и в твоей реакции на него».

Я хотел еще раз убедиться, что вся поверхность тела, каждый сантиметр кожи, каждая ее пора – чувствительный рецептор, который воспринимает все изменения.

Мне надо было заново испытать непрерывность изменений, вспомнить, что каждое мгновение содержит возможность преодоления зациклившегося ума, благоприятной среды для тревожности и беспокойства. Между каждым циклом дыхания и каждой мыслью существуют промежутки, абсолютно свободные от концепций и воспоминаний, но наши умственные привычки не дают нам увидеть их.

Сканирование тела позволило мне отметить изменения, и это убедило меня, что я не обречен на этот сильный дискомфорт; но у меня не получалось расслабиться, и я продолжал сидеть со скованной, упрямой решимостью. Гордость, это проклятие мира богов, не позволяла мне двигаться – лишь потому, что крысы сновали по полу.

Сейчас легко понять, почему я привлекал такое внимание. Я выглядел слишком ухоженным, чтобы вписаться в окружающую обстановку. Моя одежда еще не измялась, я был чисто выбрит, ногти пострижены, а очки не сломались. Должно быть, я выглядел как представитель среднего класса, который решил познакомиться с миром трущоб. По-своему, так и было. Многие из моих учеников путешествуют по миру с рюкзаками за плечами, не обладая большим количеством денег. У них есть дом, куда они могут вернуться… но он есть и у меня. Предполагаю, многим из них доводилось путешествовать в одиночку – в поездах, самолетах и автобусах. Они точно покупали билеты и кофе на вынос, изучали расписание поездов, заказывали еду, ели одни в кафе.

Я встал, чтобы сходить в туалет, а когда вернулся, то увидел, что рядом со мной обосновалась семья. Впервые кто-то заговорил со мной. Мужчина спросил: «Вы из Китая?»

«Из Непала», – ответил я.

Его любопытство угасло. Индийцам любопытны иностранцы, но Непал – это не то чтобы заграница, так что непальцы не вызывают у них интереса. Но все же он выказывал дружелюбие и хотел поговорить.

Он был одет в рваное дхоти[3]3
  Дхоти – традиционный вид мужской одежды, распространенный в Южной и Юго-Восточной Азии, в частности в Индии. Представляет собой прямоугольную полосу ткани длиной 2–5 метров, обертываемую вокруг ног и бедер с пропусканием одного конца между ног. – Примеч. переводчика.


[Закрыть] и рубашку в рубчик без рукавов. У него были усы, но выбритый подбородок. Вся семья ходила босиком. На женщине – мятое легкое хлопковое сари блеклооранжевого цвета, один конец которого свободно повязан вокруг ее головы. Волосы детей выглядели спутанными, как будто их давно не мыли, а одежда – явно не по размеру. Среди их тюков были большой мешок риса и маленькая горелка. Мужчина сказал, что они здесь проездом и собираются дальше на юг, навестить родственников. Они провели много времени в вагонах общего класса, и он довольно хорошо знал вокзал. Он рассказал мне, где здесь лучше всего покупать чай и арахис с печеньем. Я получил удовольствие от разговора с ним, но вскоре слегка отвернулся, и он, уловив намек, оставил меня в покое.