Текст книги "Радостная мудрость. Принятие перемен и обретение свободы"

Лучший выход – всегда насквозь.

Роберт Фрост. «Слуга слуг»

Я никогда не думал об эмоциональных бурях, от которых страдал, как о свидетельстве силы собственного ума. Или, скорее, я слушал учения на эту тему, особенно от своего отца, который часто напоминал, что разрушительные эмоции – это на самом деле выражения ума. Точно так же, например, сильный жар – это продукт, или выражение, солнца. Но, как большинство людей, когда они впервые приступают к практике наблюдения своего ума, я больше был озабочен тем, чтобы избавиться от удручавших меня мыслей и чувств, чем тем, чтобы на самом деле смотреть непосредственно на их источник. Как заметил Селдже Ринпоче, мои старания практиковать внимательность были связаны с надеждой и страхом: надеждой на то, что благодаря наблюдению за мыслями неприятные мысли в конце концов исчезнут, и страхом, что, если они снова всплывут, мне придётся остаться с ними на всю жизнь.

Оглядываясь на прошлое, я вижу, что мои первые попытки в точности напоминали обычное поведение людей, когда они сталкиваются с трудными ситуациями или сильными эмоциями. Я пытался мыслить по-своему с позиций опасений и тревоги, обманываясь предположением о том, что существует нечто безнадёжно неверное и что, если бы мне только удалось избавиться от проблем, всё было бы замечательно: моя жизнь стала бы приятной, спокойной и беззаботной. Суть урока Селдже Ринпоче заключалась в том, чтобы осознать возможность того, что мысли и чувства, из-за которых по ночам я не сплю, а днём моё сердце бьётся словно пойманная птица, – это на самом деле знаки чего-то верного; мой ум как бы обращается ко мне, чтобы сказать: «Посмотри на меня! Посмотри, на что я способен!»

Есть люди, которые способны постичь этот основной принцип сразу же. Таким, как я слышал, был и мой отец. Стоило ему услышать учение о природе ума, он интуитивно понимал, что всякое переживание – это порождение безграничной способности ума, «волшебная игра способности осознавать», как её часто называют в буддийских текстах. К сожалению, я был не так скор. Моё продвижение относилось к разновидности «два шага вперёд, один назад», о которой я услышал от учеников позже, когда начал учить. Мне потребовался настоящий кризис, для того чтобы я наконец взглянул своим страхам прямо в лицо и распознал их источник.

Этот кризис случился в Шераб Линге, в первый год трёхлетней программы затворничества – интенсивной практики начальной и продвинутой медитации, характерной для тибетского буддизма. Получить наставления по этой практике можно только устно от учителя, который сам получил устные передачи и овладел ими в достаточной степени, чтобы передавать их новым поколениям учеников. Эта традиция устной передачи учений является своего рода охранной печатью, сберегающей учения в их первозданном виде благодаря непрерывной линии преемственности, существующей уже более тысячи лет. Такие практики выполняют в обстановке уединения: вас в буквальном смысле изолируют от внешнего мира, чтобы свести к минимуму отвлекающие факторы и дать возможность интенсивно сосредоточиться непосредственно на внутреннем содержании ума.

Поскольку в то время мне было всего тринадцать лет, существовало некоторое сомнение, позволят ли мне заняться затворничеством. Обычно такую возможность предоставляют более опытным ученикам, у которых было больше возможностей обрести прочное основание в виде таких базовых практик, как упражнение во внимательности. Но Селдже Ринпоче должен был стать моим главным учителем, и я так жаждал заниматься у него, что упросил отца замолвить за меня слово. В конце концов мою просьбу удовлетворили. Вместе с другими участниками затворничества я с радостью принял полагающиеся для этого обеты и поселился в своей уединённой келье.

Очень скоро я пожалел о своём решении.

Для большинства людей довольно трудно справляться с тревожащими мыслями и эмоциями в открытой обстановке, но там есть, по крайней мере, возможность отвлечься, особенно теперь, когда общедоступны кабельное телевидение, Интернет, электронная почта и мобильные телефоны. Даже прогулка в лесу может дать уму какую-то отдушину.

В традиционном ретрите есть групповые занятия учениями и практикой, которые я ненавидел, и длинные периоды уединённой практики, в течение которых не нужно делать ничего, кроме как наблюдать свой ум. Через некоторое время вы начинаете ощущать себя в плену: незначительные навязчивости кажутся огромными, а более интенсивные мысли и эмоции становятся могущественными грозными гигантами. Селдже Ринпоче сравнивал это переживание с долгожданным выездом в парк или куда-то на природу. Вы запасаетесь едой и другими нужными вещами, чтобы провести день, спокойно расслабившись в живописной обстановке, но, едва вы устроились на месте, прибывают чиновники с приказом от короля или министра, в котором вам повелевается не покидать этот парк ни при каких обстоятельствах. Мрачные стражники окружают вас со всех четырёх сторон, не позволяя покидать это место. Даже если вы пытаетесь задобрить их улыбками, они остаются стоять с каменными лицами, отчего у вас пропадает всякое естественное желание улыбаться. В этот момент меняется всё ваше восприятие в целом. Вместо того чтобы наслаждаться природой, вы способны думать лишь о том, как бы сбежать. Но, к сожалению, такой возможности нет.

Я начал избегать групповых практик, прячась в своей комнате. Но в некотором смысле это было ещё хуже, потому что я не мог спрятаться от своего ума. Я дрожал, я потел, я пытался уснуть. В конце концов, мне ничего не оставалось, как применять учения, которые я получил, – начиная потихоньку, в соответствии с первыми уроками, полученными от отца: просто наблюдая свои мысли и эмоции, по мере того как они приходят и уходят, и отмечая их мимолётную природу. К концу первого дня оказалось, что я способен приветствовать их, будто зачаровываясь их разнообразием и силой, – такое переживание один из моих учеников сравнивает с любованием сменой узоров в калейдоскопе. К третьему дню я начал понимать не разумом, но скорее прямым переживанием, что Селдже Ринпоче имел в виду под телохранителями: мысли и эмоции, казавшиеся непобедимыми, на самом деле были выражением безгранично обширной и бесконечно изобретательной силы моего собственного ума.

Я вышел из своей комнаты на следующий день и снова начал участвовать в групповых практиках, но с такими уверенностью и ясностью, о которых я прежде мог только мечтать.

Не могу сказать, что на протяжении остальной части затворничества я не испытывал каких-либо душевных или эмоциональных «ударов». Даже теперь, почти двадцать лет спустя, я всё ещё подвластен сфере обычных человеческих переживаний. Вряд ли меня можно было бы назвать просветлённым. Я устаю, как и все другие люди. Иногда я испытываю неудовлетворённость, сержусь или скучаю. Я с нетерпением жду редких перерывов в расписании своих учений. Я очень подвержен простуде.

Однако, немного узнав о работе над своим умом, я обнаружил, что моё отношение к этим переживаниям переменилось. Вместо того чтобы становиться их жертвой, я начал радоваться урокам, которые они мне давали. С какими бы трудностями я теперь ни сталкивался, они предоставляли благоприятные возможности развивать в себе более широкий, более глубокий уровень осознанности. Такое преображение благодаря практике происходит всё более и более спонтанно, подобно тому, как пловец, автоматически вложив больше энергии в свои мускулы для преодоления бурного участка, выходит из этого испытания более сильным и уверенным. Тот же самый процесс я обнаруживаю, когда сержусь, устаю или скучаю. Вместо того чтобы сосредоточиваться на самих душевных или эмоциональных бурях или отыскивать их причины, я пытаюсь видеть их как они есть: как волну ума, выражение его неограниченной силы.

Так что в общем и целом, хотя моя жизнь далека от совершенства, я доволен ею. Особенно же я благодарен за тревожные эмоции, пережитые мною в детстве. Те препятствия, с которыми мы сталкиваемся в жизни, могут дать нам мощный стимул для перемен.

Один из учеников, с которым я встретился во время недавней поездки в Канаду, выразил это таким образом:

«Тревога всегда была для меня проблемой, особенно на работе. Мне казалось, что я работаю недостаточно хорошо или недостаточно быстро, что люди шепчутся у меня за спиной и что, поскольку я не такой ловкий и знающий, как другие, меня выгонят с работы. А если я потеряю работу, на что будут жить моя семья и я сам? Как я всех прокормлю? Эти мысли продолжались без конца, пока я на самом деле не ощутил ужас, представив себя бездомным с шапкой для милостыни в руках.

Единственное, что могло бы меня успокоить, – это попытка искать “свет в конце туннеля”, отчаянно надеясь, что обстоятельства переменятся. Что я найду новую работу, предъявляющую меньше требований. Или что уменьшится нагрузка. Может быть, у меня будет новый управляющий. Или, быть может, людей, шепчущихся у меня за спиной, уволят.

Тогда я стал наблюдать саму тревогу и начал понимать, что проблема заключалась не в работе, а в мыслях о работе. Поиски “света в конце туннеля” были не чем иным, как оборотной стороной страха – надежды, что какая-то перемена в обстоятельствах спасёт меня от тревоги. Постепенно до меня стало доходить, что надежда и страх – тоже не что иное, как идеи, витающие в моём уме. На самом деле они не имеют ничего общего с самой работой.

В этот момент меня поразила догадка, что свет, который я искал, и есть туннель и что туннель, в котором, как мне казалось, я был заперт, и есть свет. Единственная разница между ними – моя точка зрения, способ, которым я предпочитаю смотреть на свою ситуацию.

Эта смена угла зрения составляет всю разницу. Когда я ощущаю беспокойство или страх, я могу взглянуть на эти импульсы и понять, что у меня есть выбор. Я могу подчиниться им или могу наблюдать их. И если я предпочту их наблюдать, я больше узнаю о самом себе и о своей способности принимать решения относительно того, как реагировать на события в своей жизни».

История, рассказанная этим человеком, напомнила мне о собственном переживании, полученном в аппарате ФМРТ, разновидности туннеля, где я подвергся испытанию жарой, шумом, криками и плачем, которые запросто могли бы привести в замешательство, но вместо того стали благоприятной возможностью обнаружить ещё большую глубину и качество покоя, ясности и сострадания. Моя практика в ранние годы и полученные благодаря ей переживания показали мне: то, что поначалу может показаться тьмой, по сути, не более материально, чем тень, отбрасываемая в потоках истинного света ума.

2. Проблема – это решение

 
Мы будем скитаться мыслью,
И в конце скитаний придём
Туда, откуда мы вышли,
И увидим свой край впервые.
 

Т. С. Элиот. «Литтл Гиддинг», перевод А. Сергеева

Не так давно, посетив Музей восковых фигур в Париже, я увидел там статую Далай-ламы, невероятно похожую на Его Святейшество. Я внимательно осматривал её со всех сторон, потому что знаком с Его Святейшеством очень хорошо. Когда я стоял рядом с этой фигурой, глядя на неё, подошла молодая пара. Женщина встала на колени между Его Святейшеством и мной, а её спутник навёл объектив своей камеры, чтобы сделать снимок. Не желая мешать, я хотел шагнуть в сторону – и тут женщина издала вопль, а у мужчины с камерой челюсть отвисла чуть не до пола. Дело в том, что при довольно тусклом освещении зала они сочли меня частью экспозиции: восковой фигурой весёлого маленького монаха, стоящего рядом с Далай-ламой.

Когда пара оправилась от потрясения, вызванного зрелищем внезапно ожившей восковой фигуры, мы все вместе от души посмеялись и расстались на самой приятной ноте. Но, когда я продолжал прогулку по музею, мне пришло в голову, что этот краткий эпизод продемонстрировал в уменьшенном масштабе настоящий и, по сути, трагический аспект человеческого существования. Молодая пара пришла на выставку с совершенно ясным, твёрдым комплексом ожиданий, никак не предполагая возможности того, что реальная ситуация может оказаться иной, чем они представляли. Точно так же большинство людей, обременённых всевозможными предвзятыми мнениями и убеждениями, остаются в неведении относительно основных фактов человеческой жизни – того, что мои учителя называли коренным состоянием.

Чтобы понять, каково это состояние, нам нужно вспомнить самые первые учения, которые Будда дал, достигнув того, что часто называют просветлением – словом, которое, возможно, звучит несколько высокопарно, подразумевая нечто недоступное большинству людей.

На самом деле просветление – это совсем просто. Представьте, что вы привыкли пробираться по тёмному помещению, ударяясь о столы, стулья и другие предметы мебели. В один прекрасный день, нечаянно или по счастливой случайности, вы задеваете выключатель. Вдруг вы видите всю комнату, всё, что в ней стоит, стены, ковры и думаете: «Вы только посмотрите, чего здесь только нет! Неудивительно, что я всё время обо всё это бился!» И, глядя на всё это барахло, возможно, не без удивления видя его в первый раз, мы понимаем, что выключатель всегда был на своём месте. Мы просто не знали о нём или, быть может, просто не думали о возможности того, что в комнате может быть что-то кроме темноты. Таков один из способов описать просветление: мы включаем свет в комнате, по которой всю жизнь двигались в кромешной тьме.

Вероятно, самое значительное достижение Будды заключается в донесённой до нас идее: мы настолько привыкли ходить в темноте, что забыли, как зажигать свет.

Пусть ныне ты обладаешь жизнью, наделённой свободами и дарованиями, обрести которые столь трудно, но она не продлится вечно.

Патрул Ринпоче. «Слова моего всеблагого учителя»

Будда отличался от других учителей тем, что начал свою деятельность не с выдвижения каких-то высоких метафизических положений. Вместо этого он сосредоточился на том, что было бы самым насущным для большинства людей. Чтобы полностью понять ясность и простоту его подхода, было бы полезно отбросить мифы, которыми обросла его жизнь, и попытаться за мифом увидеть человека.

Легенда повествует, что Сиддхартха Гаутама – такое имя ему дали при рождении – был сыном и наследником правителя княжества на севере Индии. Во время праздника, устроенного в честь его рождения, один брахман – провидец предсказал, что новорождённый станет или могущественным царём, или великим святым. Опасаясь, что его старший сын откажется от роли предводителя своего народа, отец Будды построил для его развлечений целый комплекс дворцов, которые должны были укрыть его от столкновения со всеми неприятными сторонами жизни, способными пробудить какие-то скрытые духовные склонности. В шестнадцатилетнем возрасте наследника убедили жениться и продолжить род.

Однако судьба взяла своё. Когда Сиддхартхе было двадцать девять лет, он, решив посетить своих подданных, выехал за пределы дворца. На пути ему встретились нищий, старик, больной и умирающий. Взволнованный этим столкновением с реальностью страдания, от которой его оберегали так много лет, Сиддхартха, бежав из дворца, направился на юг, где повстречался с несколькими аскетами, побудившими его освободить ум от мирских интересов, практикуя суровые методы отречения и умерщвления плоти. Только так, учили они, он сможет освободиться от умственных и эмоциональных привычек, приковывающих большинство людей к бесконечному кругу внутренних и внешних конфликтов.

Однако через шесть лет, проведённых в практике крайнего аскетизма, Сиддхартха ощутил разочарование. Удалившись от мира, он не получил ответов, которых искал. Поэтому, невзирая на насмешки со стороны бывших спутников, он отказался от практики полного ухода из мира. Он с удовольствием долго купался в водах реки Найраджаны, а потом принял пищу от проходившей мимо женщины. После того он пересёк реку, направившись к месту, ныне называемому Бодхгаей, сел под раскидистым деревом и стал наблюдать свой ум. Он был полон решимости найти способ избавления от «слишком человеческой» (это выражение содержится в заглавии книги Ф. Ницше «Человеческое, слишком человеческое [Human, All Too Human]. Книга для свободных умов». – Прим. пер.) дилеммы увековечивания проблем путём погони за вещами, которые в лучшем случае дают мимолётное ощущение счастья, защищённости и надёжности.

Закончив своё наблюдение, он понял, что истинная свобода заключается не в уходе от жизни, а в более глубоком и сознательном участии во всех её процессах. Его первой мыслью было: «Никто этому не поверит». Побуждаемый ли, как гласят легенды, призывами богов или же всепоглощающим состраданием к людям, он наконец покинул Бодх-гаю и отправился на запад, в древний город Варанаси, где на открытой местности, получившей известность как Олений парк, он встретился со своими прежними спутниками-аскетами. Хотя поначалу они чуть было не отвергли его с презрением, поскольку он предал путь суровой аскезы, всё же они не могли не заметить, что он излучал уверенность и удовлетворённость, превосходившие всё то, чего достигли они. Аскеты уселись, чтобы выслушать, что он собирался им сказать. Его слова были очень убедительны и настолько логичны, что эти слушатели стали его первыми последователями и учениками.

Принципы, которые Будда очертил в Оленьем парке, обычно называют Четырьмя благородными истинами. Они заключают в себе простой, прямой анализ трудностей и возможностей положения человека. Этот анализ составляет первый из так называемых «Трёх поворотов колеса Дхармы» – последовательных циклов учений, проникающих в природу переживания, которые Будда проповедовал в разное время на протяжении сорока пяти лет, проведённых им в странствиях по Древней Индии.

Каждый из поворотов, опираясь на принципы, выраженные в предшествующем повороте, предлагает более глубокое и более проницательное понимание природы переживания. Четыре благородные истины образуют ядро всех буддийских путей и традиций. Действительно, Будда считал их настолько важными, что излагал их множество раз перед самыми разнообразными аудиториями. Вместе с его более поздними учениями они передавались из поколения в поколение и до наших времён в собрании текстов, которые называются сутры. Принято считать, что сутры – это записи бесед, действительно имевших место между Буддой и его учениками.

На протяжении нескольких столетий после смерти Будды эти учения передавались устно – что было неудивительным для тех времён, когда многие люди были неграмотны. Наконец, лет через триста-четыреста после кончины Будды эти устные учения были записаны на языке пали, литературном языке, который, как считается, был тесно связан с разговорным диалектом, распространённым в Центральной Индии во времена Будды. Позднее эти учения записали на санскрите, древнеиндийском языке высокого литературного стиля. По мере распространения буддизма по всей Азии, а позднее и на Западе, они были переведены на множество разных языков.

Даже читая сутры в переводе, мы ясно видим, что Будда не предлагал Четыре благородные истины в качестве комплекса конкретных практик и взглядов. Вместо того он преподносил Четыре благородные истины как практическое руководство для людей, желающих узнать с точки зрения собственной жизни своё коренное состояние, причины существующей ситуации, есть ли возможность её изменить и каковы методы, позволяющие сделать это. С величайшей искусностью он построил своё начальное учение, исходя из классического индийского метода медицинской практики, состоящего из четырёх пунктов: диагностировать болезнь, установить лежащие в её основе причины, прогнозировать её течение и прописать курс лечения. В некотором отношении Четыре благородные истины можно рассматривать как прагматичный, пошаговый подход к лечению того, что в наше время мы могли бы назвать «дисфункциональной перспективой», которая привязывает нас к действительности, сформированной ожиданиями и предубеждениями, и лишает возможности видеть безграничную по своей сути силу нашего ума.

Будучи людьми, мы также вынуждены страдать от того, что не можем получить желаемое или сохранить то, что имеем.

Калу Ринпоче. «Светоносный ум: путь Будды»

Первая из Четырёх благородных истин известна как Истина о страдании. Связанные с этими учениями сутры переводились по-разному на протяжении столетий. В зависимости от того, какой перевод вы читаете, вы можете обнаружить этот основополагающий принцип в такой формулировке: «Существует страдание» или даже в более простой: «Страдание есть».

На первый взгляд первая из Четырёх благородных истин может показаться довольно обескураживающей. Услышав или прочитав её, многие склонны отвергать буддизм как слишком пессимистическое учение. «Ах, эти буддисты постоянно жалуются, что жизнь печальна! Единственный способ быть счастливым – это отречься от мира и удалиться куда-то в горы, чтобы медитировать дни и ночи напролёт. Какая скука! Я не несчастен. Моя жизнь прекрасна!»

Прежде всего важно заметить: буддийское учение не утверждает, что для обретения истинной свободы человеку нужно отказаться от своего дома, работы, автомобиля или иных материальных ценностей. Как свидетельствует история жизни Будды, он сам изведал крайность аскетической жизни, но не нашёл покоя, которого искал.

Кроме того, бесспорно, что для некоторых людей обстоятельства могут какое-то время складываться как нельзя лучше. Я встречал немало людей, казавшихся вполне удовлетворёнными своей жизнью. Если я спрашивал их, как дела, они отвечали: «Прекрасно!» или «Просто замечательно!». Но только, конечно, до тех пор, пока они не заболевали, не теряли работу или их дети, достигнув подросткового возраста, вдруг не превращались из любящих и нежных созданий, излучающих радость, в угрюмых и тревожных чужаков, не желающих иметь ничего общего с родителями. Тогда, если я спрашивал их, как дела, ответ немного менялся: «Хорошо, но вот только…» или «Всё прекрасно, но…»

Такова, наверное, главная идея Первой благородной истины: жизнь обладает свойством резко вмешиваться в наши планы, преподносить внезапные сюрпризы даже самым удовлетворённым из нас. Такие сюрпризы, а также более слабые, менее заметные переживания, как различные проявления дискомфорта и недомогания, приходящие с возрастом, чувство внутренней напряжённости, проявляющееся оттого, что вы стоите в бесконечной очереди в кассу или просто опаздываете к назначенному времени, – всё это можно отнести к проявлениям страдания.

Однако я могу понять, почему эту вполне очевидную перспективу всё-таки бывает так трудно принять. «Страдание» – слово, которое часто используется при переводе Первой благородной истины, – обременено определённым смысловым подтекстом. Услышав или прочитав его, люди склонны считать, что оно подразумевает только лишь интенсивную боль или тотальное несчастье.

На самом же деле в сутрах употребляется слово дуккха, которое по смыслу более близко к таким часто употребляемым в современном мире словам, как «неудобство», «недомогание», «дискомфорт» и «неудовлетворённость». В некоторых буддийских текстах его смысл подробно разъясняют, приводя наглядный пример гончарного колеса, которое при вращении трётся и издаёт скрип. В других комментариях используется образ человека, едущего в повозке с немного разбитым колесом: каждый раз, когда колесо попадает на трещину, седока подбрасывает.

Итак, поскольку страдание, или дуккха, подразумевает не только крайние обстоятельства, этот термин, как его употребляли Будда и более поздние учителя буддийской философии, лучше всего понимать как вечное и всем знакомое чувство неудовлетворённости: жизнь могла бы быть лучше при иных обстоятельствах, я был бы счастливее, будь я моложе, стройнее, богаче, будь я с кем-то вместе или, наоборот, не свяжись я с ним/ней. Перечень неприятностей бесконечен. Таким образом, дуккха объемлет весь спектр состояний – от самого простого, такого, как зуд, и до мучительных переживаний хронической боли или смертельного недуга. Возможно, когда-нибудь в будущем слово дуккха войдёт во многие языки и культуры, как это произошло с санскритским термином «карма», тем самым предоставляя нам более широкое понимание слова, которое часто переводят как «страдание».

Точно так же, как для лечения болезни необходимо в первую очередь присутствие врача, определяющего её симптомы, так и освобождение от дискомфорта и напряжённости требует в первую очередь понимания дуккхи как состояния, лежащего в основе жизни. На самом деле для некоторых людей просто услышать Четыре благородные истины само по себе может быть освобождающим переживанием. Недавно один мой старый ученик признался, что всё своё детство и юность он всегда чувствовал некоторую отчуждённость от окружающих. Казалось, будто другие точно знали, что нужно говорить и делать. Они были умнее, лучше одеты и без труда сходились с людьми. Ему казалось, что всем остальным в этом мире при рождении вручили «Учебник счастья», а его почему-то пропустили.

Позднее, изучая в колледже восточную философию, он натолкнулся на Четыре благородные истины, и всё его мировоззрение стало меняться. Он понял, что не был одинок в своём несчастье. Действительно, чувства неловкости и отчуждённости были свойственны и другим людям на протяжении столетий. Он смог расстаться со всей этой печальной историей о том, как его обделили «Учебником счастья», и просто быть таким, каков он есть. Это не значит, что для этого ничего не надо было делать, но, по крайней мере, он мог прекратить притворяться перед внешним миром, что он более общителен, чем на самом деле. Он мог начать работать над своим главным ощущением неадекватности не как одинокий аутсайдер, но как тот, кто разделяет общую связь с остальным человечеством. Кроме того, теперь он меньше рисковал быть застигнутым врасплох, когда чувствовал приближение какого-то проявления страдания, – как и в моём случае, само осознание того факта, что паника затаилась невдалеке, лишало её части силы.