Текст книги "В тени Нотр-Дама"

– С орудием убийства вы едва бы вернулись обратно в Собор, – сказал лейтенант и махнул рукой.

– Если вы так думаете, зачем тогда эта история с жарким?

– Чистая рутина, месье. Простите закоренелому стражнику его маленькие причуды. Кроме того, я действительно проголодался, – Фальконе жадно впился зубами в мясо и запил его большим глотком вина.

Его слова о состоянии моего клинка подтвердились, и мне действительно пришлось повозиться, чтобы отрезать ломоть жаркого.

Мясо было сочным и хорошо сдобрено приправами, морийон – крепким. Фальконе и я обедали, словно между нами никогда не существовало недоверия и подозрения.

– Чудесно, что соколу Парижа нравиться еда в моем доме. Давненько вы не гостили у нас, лейтенант.

Женщине, которая подошла к нашему столу, не приходилось искать себе место в переполненном кабаке. Кто добровольно и с почтением не отстранялся, просто сносился в сторону мощными телесами, которые грозили выскочить из поблескивающего голубого платья при каждом движении. Уложенные башней волосы были окрашены в странную мешанину красного и коричневого цветов.

Толстая женщина была в годах, даже если по ее заплывшим чертам лица нельзя было точно определить возраст. Из разреза платья выглядывали две розовые мясистые горы мощных размеров, из центра которых рос пестрый букет цветов. Без сомнения, это и была толстая Марго, впрочем, на несколько десятилетий старше, чем ее выцветшее изображение на вывеске у входа.

Эта сверх меры полная баба, целое собрание круглых, крепких «О», уселась за наш стол и оценила меня своими глазами с красными прожилками, словно я был быком, а она – покупательницей скота. Наконец, она повернулась к лейтенанту и сказала, строя глазки:

– Ваша новая ищейка – миленький паренек. Только ему следует, как и вам, иметь побольше мяса на костях.

– Нам не всегда удается получать такой хороший куш как вам, Марго, – Фальконе усмехнулся и уставился на ее мощные груди. – Кроме того, вы ошибаетесь в месье Сове. Он не относится к Шатле, он новый писец отца Клода Фролло. С такой сноровкой у него были бы неплохие шансы в цехе фальшивомонетчиков у кокийяров, не так ли?

Марго сделала внушительный глоток вина, при этом она просто поднесла кувшин к губам. Потом она нагнулась вперед с отрыжкой:

– Почему вы опять принимаетесь за старое, лейтенант? Нет новых случаев, которые занимают вас? Вы поймали жнеца из Собора?

– Кого?

– Ну, того парня, который наградил причетника кровавым ожерельем?

– Это произошло буквально сегодня. Откуда вы уже знаете об этом?

Она засмеялась так неистово, что ее розовые холмы запрыгали, как бодрые лягушки, грозя в любой момент выпрыгнуть из треугольного разреза.

– Марго всегда знает, что происходит в Париже. Не это ли причина, почему вы частенько находите дорогу ко мне, страж закона?

Фальконе кивнул:

– Итак, вы окрестили убийцу жнецом.

– Не я, а мои друзья здесь, – ее толстые как колонны руки описали круг, будто она хотела прижать к груди всех посетителей таверны – и, без сомнения, места оказалось бы достаточно.

– Вам это известно? – Фальконе положил на стол игральную карту изо рта Одона и расправил ее.

– Десятка, конечно, я знаю ее. Вы имеете в виду, в тавернах Парижа больше не играют в карты, только потому, что высокие мужи из Шатле запретили игру на счастье? Когда это кому-то мешало?

– Мне тоже не будет мешать, если эти карты будут использоваться только для игры, – обычно такой дружелюбный, тон Фальконе с этими словами стал жестче. – Эту карту я нашел сегодня во рту мертвого причетника, как и точно такую же три недели назад между губ мертвой августинки из Отеля-Дьё. Ей тоже перерезали горло.

– Помоги ей, Боже и Святой Августин, – сказал Марго, подняла глаза на небо и разыграла сочувствие.

– Случившееся напомнило мне о кокийярах, – непоколебимо продолжал Фальконе. – Тогда это была раковина, теперь же – десятка.

Марго непринужденно улыбнулась и обнажила неполный ряд гнилых зубных пней:

– Времена меняются, но люди остаются теми же.

– И кокийяры – тоже?

– «Братья раковины» больше не существуют, господин лейтенант. Многие из ваших прилежных коллег давно уничтожили банду.

– Возможно, рука закона покарала не всех.

– Откуда мне знать?

– У толстухи Марго «братья раковины» были как у себя дома! – открыл козыри Фальконе. – И здесь проживал Франсуа Вийон, величаемый многими королем кокийяров.

– Зачем вы откапываете трупы, которые давно превратились в тлен? – Марго говорила насмешливым тоном, но я думал, что заметил, как ожесточились мясистые черты ее лица.

Фальконе изучающим взглядом посмотрел на нее:

– Я не знал, что труп Вийона был найден. Просветите меня толком и скажите, когда и где ваш любовник испустил последний вздох? С этой новостью я мог бы предстать перед прево во всей красе.

– Вы же знаете сами, что о Вийоне нет уже лет двадцать ни слова, ни духа Многие говорят, он тогда сдох, выплюнул свои легкие из тела. Последние годы парень страдал от легких. Скитания по холодным лесам, долгое время в темнице, все это не пошло ему на пользу, нет.

Марго отрезала ножом Фальконе кусок жаркого и с чавканьем жевала его, внешне совершенно забыв обо всем, даже о Вийоне.

– Его смерть не доказана, – сказал Фальконе поучительным тоном. – Двадцать лет назад Вийон покинул Париж, после того как он чудом избежал виселицы после своих детских проделок и сослан на десять лет в ссылку. Его следы с тех пор пропали, тут вы правы, Марго. Но о том, как он неоднократно возрождался из пепла, рассказывают с тех пор во всех направлениях самые дикие слухи. Я не могу представить себе, что они не дошли до ваших ушей.

– Я слышу столько сплетен, что уже давно не могу запоминать все, – Марго выковыряла мясную прожилку из черных зубов и проглотила ее. – Что за слухи вы имеете в виду?

– То, что он примкнул к труппе балагана во Фландрии и играл в мистериях Иуду Искариота и апостола Павла. Две роли, которые имеют так много общего. Один предает Иисуса, другой себя самого, – Фальконе сделал глоток и добавил:

– Другие слухи говорят, что Вийон нанялся на службу к султану Ибрагиму Али визирем. Или якобы он уединился в монастыре тайного братства.

Марго проглотила вслед за жарким толстый кусок сыра, который теперь перемалывали ее челюсти. Я думал, что заметил, как при последних словах Фальконе она замерла на секунду. Но это была ошибка; она опять уже жевала и спрашивала как бы между прочим:

– Разве король Людовик не издал общую амнистию в шестьдесят седьмом, спустя четыре года после ссылки Вийона, чтобы снова наполнить людьми обескровленный город после черной смерти? Разве такой человек, как Вийон, чьим миром были улицы Парижа, не вернулся бы тут же, если бы он был жив?

– Возможно, его мир стал другим. Возможно, у него есть причины не возвращаться, – Фальконе наклонился, сокол подкарауливал свою добычу. – Возможно, он уже давно в Париже, но затаился.

– Глупости! – Марго засмеялась с такой отдачей, что пара кусочков сыра пролетела возле моих ушей. – После амнистии ему нечего бояться.

– Не солдат короля. Но такой человек как Вийон должен явно иметь много врагов.

Я чувствовал себя совершенно лишним при всем этом разговоре и злился по этому поводу. Фальконе и Марго спорили о человеке, о котором я ничего не знал, кроме того, что он был сочинителем песен – явно тем, кто был склонен больше к сточным канавам, нежели столам прекрасного общества, и чьи песни распевались не при большой публике, но во всех тавернах Франции.

– Почему так много шума вокруг этого парня? – пробормотал я.

Марго бросила на меня строгий взгляд:

– Никто не сочинял такие песни как он – ни до, ни после. Это песни людей здесь, – и снова она обняла весь кабак. – Не фальшивый миннезанг высоких господ и благородных дам. Песни сутенеров и проституток, о вине и опьянении – и о кокийярах, – при этих последних словах она посмотрела на Фальконе.

– Так он писал о том, что знал, – сказал угрюмо я. Фальконе заметил:

– Что можно учесть в оправдание малого числа поэтов и потому должно тем более цениться у Вийона.

– Но он был большим ученым, магистром в Сорбонне, – горячилась Марго, которая не на шутку разошлась.

– Магистр и мастер ножа, как я уже сказал, – Фальконе откусил сыр. – Человек со многими занятиями, многими именами и, если верить слухам, многими жизнями.

– Почему так много имен? – поинтересовался я.

– Свое настоящее имя знает, пожалуй, вообще только он сам. В актах Сорбонны мы найдем его как Франсуа Монкорбье, Франсуа-С-Холма-Виселицы – явно судьбоносное имя! Позже он выступал, как Франсуа де Ложе, но и назывался еще Мишель Мутон. Этот список я могу продолжать еще долго, но даже наша роскошная Марго потом посмеется тайком, как мало известно в Шатле.

– Я никогда не смеюсь над стражей, – возразила Марго. Фальконе отмахнулся:

– Никогда, если стража рядом.

– А Вийон? – спросил я. – Почему его так зовут, если у него много имен?

– Не знают, за кем была замужем его мать, когда он родился, – ответил лейтенант. – Если она была замужем. Она нашла покровителя для маленького Франсуа, уважаемого опекуна, который дал ребенку свое доброе имя, даже если этим не воспользовались. Гийом де Вийон был капелланом в церкви Сен-Бенуа-ле-Бетурне, напротив Сорбонны, и, должно быть, имел, как верят одному из слухов, естественное право дать свое имя маленькому Франсуа. Теперь, возможно, Вийон унаследовал противоречивую душу этого набожного человека.

– Что вы там говорите так напыщенно? – спросила Марго между двумя глотками вина из кувшина.

– Гийом де Вийон был капелланом, но способствовал жизни, по возможности больше чем своей вере. Из-за распространения своего ошибочного учения его лишили поста, – Фальконе игриво поднес палец ко рту и продолжил шепотом:

– Точно ничего не известно, но он явно водился с еретиками.

Марго разразилась хохотом, поперхнулась и прыснула через весь стол, так что красный винный дождь пролился на Фальконе и меня:

– Лейтенант, вы стражник или сплетница? Клянусь душой моей давно убиенной матери, я еще никогда не слышала так много болтовни за один вечер!

– Ваша вина, уважаемая Марго. Так как вы отказываете нам в фактах о Вийоне, нам приходится строить предположения.

Марго ударила кулаком по столу и пьяно воскликнула:

– Нет никаких фактов!

– Не философствуйте, это вам не идет, – иронично произнес Фальконе.

– Шпильман! – Марго поманила кудрявую голову к нашему столу; мне бросилась в глаза странная форма его лютни, как голова козы или скорее коня, сверкающая как серебро. – Шпильман, господа хотят послушать факты о Вийоне. Валяй, выкладывай-ка факты для их ушей!

Музыкант ударил по струнам – левой рукой, и запел чистым голосом:

 
Того Ты упокой навек,
Кому послал Ты столько бед,
Кто супа не имел в обед,
Охапки сена на ночлег,
Как репа гол, разут, раздет —
Того Ты упокой навек!
Кто его не бил, не сек?
Судьба дала по шее, нет,
Еще даст – так тридцать лет.
Кто жил похуже всех калек —
Того Ты упокой навек!
Того Ты упокой навек,
Кому послал Ты столько бед…[35]35
  «Рондо» Ф.Вийона – в переводе И. Эренбурга (прим. ред.)


[Закрыть]
 

Левушка, которую я прежде не заметил, танцевала под пение шпильмана вокруг нашего стола. На миг я подумал, что знаю девушку, вижу очаровательную Эсмеральду перед собой. Но танцовщица, которая высоко поднимала свою пеструю юбку и стройные ноги, походила на египтянку только возрастом и фигурой.

Ее кожа и волосы были гораздо светлее, красивое лицо немного круглее, глаза светло-карие. И все же ощущение доверительности не хотело меня оставлять. Я не знал девушку, но в то же время чувствовал, что встречал ее где-то.

Танцовщица, закружившись в танце, вдруг споткнулась и упала ко мне на руки. Теперь я с явным удовольствием подхватил ее, вдохнул сладкий аромат ее разгоряченного тела. Взгляд ее глаз мог воспламенить мужчину, но я подумал, что увидел в их глубине доверие. Всего один миг – и она уже вырвалась от меня с поспешными извинениями и со смущенной улыбкой и исчезла в проходе в сопровождении шпильмана.

– Никаких фактов, но милая песня, – вздохнул Фальконе и пустил серебряный грош кружиться по столу. – Возьмите этот турский ливр для шпильмана и танцовщицы, Марго.

Хозяйка трактира сцапала монету и скептически рассмотрела ее.

– Что за времена, если уже стража расплачивается фальшивыми деньгами? – забрюзжала она и бросила турский ливр презрительно на стол.

– Фальшивая монета? – спросил я удивленно.

– А то! – прорычала Марго. – Я вижу уже по весу. Кроме того, грош по краям исцарапан, внизу под серебром проглядывает дешевая медь.

Я поднес ближе монету и увидел медь под царапиной, хотя не сумел определить разницу в весе.

– Маленькая проверка, – Фальконе вытянул губы в извиняющейся улыбке. – Хотел посмотреть, вдруг я вас проведу, Марго. В Париже появились вот такие фальшивые гроши, что даже сами менялы определяют разницу только с помощью весов. Вы случайно не знаете, кто распространяет среди народа медные гроши?

– Почему именно я?

– Говорят, толстуха Марго в курсе всего, что происходит на острове Сены. А большинство фальшивых грошей появились на острове.

Марго пожала округлыми плечами:

– Времена, когда литейщики и весовщики рассказывали мне о своих делах, прошли. Я ничего не знаю о фальшивых монетах и ничего – о крапленых картах.

Фальконе поднял выше десятку:

– Почему крапленых?

– Если рисунок на обратной стороне внимательно рассмотреть, то вы увидите, что черточки в углах немного толще. Карта принадлежит не только убийце, но и шулеру. И не рассказывайте мне, что это для вас новости, мой хитрый страж порядка!

– Вовсе нет! – Фальконе спрятал игральную карту и грош. – Но у вас я надеялся получить намек, кто прячется за подделками.

– Вы предполагаете какую-то связь?

– Считаю возможным. Кто подделывает одно, находит, возможно, удовольствие и в другом. Как и кокийяры, которые были задействованы в самых разнообразных делах.

– Опять ваши «братья раковины»! Словно Париж не мог предложить других подлецов.

– Отнюдь, целую кучу. Нам в Шатле никогда не придется выстраиваться в очередь в поиске работы на Гревской площади. Клопен Труйльфу и ватага его нищих совсем не дают нам покоя; целая армия, как когда-то давно – кокийяры. И так же герцог Египта может внести в ближайшее время существенную лепту. Да и о кайманах и кротах не нужно забывать.

Оба последних понятия были мне незнакомы, и я попросил Фальконе объяснить.

– Кайманы хватают детей на улицах или из домов их родителей и отдают нищим. С обрубленными руками и выколотыми глазами или обваренными лицами малышей делают калеками и рабами.

– Какой ужас! – воскликнул я. – Худшего и вообразить себе нельзя.

– Почему же, – возразил Фальконе, – кроты. Банда, о которой мы знаем все равно, что ничего.

– Чем они промышляют? – спросил я, испугано и одновременно заворожено.

– Убийством, бесшумными убийствами темной ночью. Убийцы передвигаются в темноте с уверенностью кротов, которые прорывают себе ходы под землей.

Марго поднялась.

– Значит, лейтенант Фальконе, вам вовсе не нужен Вийон, Париж и без того дает вам постоянный заработок. Простите, если я сейчас вновь займусь делами таверны. И сэкономьте ваши фальшивые деньги, вы гости толстухи Марго.

Только она ушла, Фальконе махнул рыжеволосой девице.

– Еще вина, месье?

– Нет, мяса!

Он посадил ее себе на колени и положил руки на грудь.

– Марго пригласила нас. У тебя есть сестра для моего молодого друга и милая комнатка на ночь?

Я встал и сослался на сильное утомление и уйму работы, которая поджидала меня. Нет, у меня не было настроения для женщин. Маленькая танцовщица, которая так неожиданно споткнулась и упала в мои руки, могла бы легко разжечь огонь во мне. Но мне не нравилось все глубже заходить в расставленные сети Фальконе. Кроме того, я кое-что у себя припрятал под камзолом, чего ему не следует видеть.

– Мы наверняка скоро снова увидимся, месье Сове, – пообещал лейтенант и опять вернулся к хихикающей подружке.

Я поспешил обратно к Собору и не обратил внимания на сомневающиеся, подозрительные взгляды, которыми окинул меня привратник на улице дю Клаватре. Когда я вошел в Собор, я только мельком взглянул наверх, где Одон расстался с жизнью. Образ, непонятно как связанный с его смертью, вызвал у меня отвращение, и я быстро повернулся ко входу на лестницу.

Лишь в своей келье в Северной башне я почувствовал себя в безопасности от Фальконе и засунул руку под камзол, чтобы достать накладную бороду.

Она исчезла.

Глава 6
Каменная смерть

Прямо передо мной стояла девушка и говорила со мной, но я не понимал ее. Неугомонная дробь глухих ударов барабанов поглощала слова, каждый удар был таким мощным, что от него содрогался весь дом. А может, у меня только оттого возникало такое впечатление, что большинство людей сбились в кучи, стоило барабанам загреметь? Мужчины и женщины толпились в большом зале, каменные стены которого обещали им убежище и защиту. Надолго ли?

Девушка развернулась и вышла. Я побежал вслед за ней. В тот момент я не знал причины, это было неопределенным предчувствием опасности. Удары барабанов обещали беду, а страх людей красноречиво подтверждал это.

В длинном проходе я остановил девушку. Здесь ужасный барабан гудел не так мощно. Крича, мы поняли друг друга. Я спросил девушку, куда она идет.

– Мне нужно выйти, продолжить поиск.

Я предупредил об опасности, которая при каждом ударе барабанов обрушивается с небес на голову за пределами защитных стен.

– Опасность – цена познания.

Девушка хотела убежать прочь, но я крепко схватил ее за плечи, не давая ей уйти. Тут меня самого схватили за плечи и дернули с такой силой, что я упал на землю. Надо мной стоял костлявый мужчина с примечательным, похожим на лошадиное, лицом. Я узнал его: Одон.

Он ушел, а с ним девушка. Передо мной открылся покинутый ход, кажущийся бесконечно длинным. Я побежал вдоль по нему, натолкнулся на винтовую лестницу и прямо-таки взлетел, а не взбежал вверх по ней. Да, у меня было чувство, будто я лечу, парю над ступеньками.

Наконец, я стоял на свежем воздухе. Сильный ветер дул мне прямо в лицо, мешал дышать, колол глаза.

И за ветром пришел каменный дождь. Каменные шары, больше головы, летели во все стороны, будто их швыряла рука разгневанного великана. Мощными ударами они разбивали в крошку крепостные стены вокруг меня. Камень за камнем величавой горной крепости вырван из своей ячейки.

Тут я увидел девушку. Она стояла перед большим входом и внимательно смотрела на многочисленные скульптуры наверху, полностью забыв про каменный дождь. Но я видел, что каменные глыбы приближались все ближе ко входу.

Со страшным треском в воздухе летел камень. Я видел, как он приближался, и знал – он размозжит портал, а с ним и девушку. Я закричал и заметил силуэт, который кинулся к девушке, ища защиты, словно она могла оградить от каменной смерти.

Но прежде, чем каменный блок раскололся на части, я побежал. Когда я подоспел, яростный порыв ветра рассеял пыльное облако возле места удара. Под скалой и руинами портала лежало похороненное размозженное тело, я заметил остекленевший взгляд Одона. От девушки не осталось и следа…

Я проснулся рано утром и был благодарен тому. Смерть Одона преследовала меня даже во сне, сливалась с вечно возвращающимися картинами горной крепости. Так навязчиво, что сон почти не приносил мне отдыха. Я чувствовал себя усталым и разбитым, словно действительно боролся на той горе со штормовым ветром. Голова трещала, и многочисленные вопросы, которые напирали на меня, не способствовали облегчению.

Что должны были найти Одон и девушка в замке? Да и я сам? Кто метал камни? И девушка – что она искала? Кто она?

Во сне я был с ней знаком, однако не знал ее имени. Я закрыл глаза и попытался вызвать в воспоминаниях молодое, красивое лицо. Непроизвольно я подумал о малышке, которая прошлым вечером танцевала под песню Вийона. Это она произвела на меня такое впечатление, что я взял ее в мир моих сновидений?

Шорохи возле моей двери в келью оторвали меня от воспоминаний. Я вскочил с кровати и подошел к окну рядом с дверью. Я чуть было не выскочил наружу и не обнял мужчину, который там ставил на маленькую скамейку круглый поднос.

Одон!

Он жив!

Я оставил дверь закрытой. С разочарованием я осознал, что мой измученный разум играет со мной шутки: это был Гонтье, и у меня не было повода заводить с ним разговор. К чему слушать обвинения, если он вообще заговорит со мной. Слишком отчетливо у меня в памяти прозвучало его утверждение, что я – убийца Одона.

Когда я сидел за утренней трапезой, то догадывался, что Гонтье или даже все остальные причетники продолжали считать меня убийцей Одона Хлеб был черствым и старым. К сожалению, лишь после нескольких ложек я почувствовал отвратительный привкус мучного супа: это было утреннее пожертвование воды от причетника, а, возможно, даже от самого повара.

Я с большим трудом приступил к работе над второй главой Пьера Гренгуара «О теориях, которые выражали ученые в новейшее время о состоянии и определении комет». Я едва понимал, что записал Гренгуар. Много раз я делал описки и был вынужден стирать ошибки железным скребком. Виной тому были не только запутанные теории, в которых кометы назывались «хвостатыми звездами», «посланниками небес со шлейфом» и «кровавыми бичами Божьими», – мои мысли витали вокруг других вещей.

Все снова передо мной возникал Одон и неподвижно смотрел на меня с белых страниц, причетник появлялся из моего пера, пролитая кровь – из чернил. Но я не был убийцей!

Когда Одон умер, я преследовал Жиля Годена и бородатого нищего Колена. Мысль об этом не была способна смягчить мое воспаленное сознание, оно задавало новые вопросы. Куда шли оба? Почему Колен следил за нотариусом? Кем была та женщина, чьи крики я услышал? Что скрывалось за фальшивой бородой? Вероятно, Колен использовал ее. Почему он скрывал свое лицо? И куда, ради всех святых, запропастилась борода?

Мои размышления были нарушены стуком в дверь. Отец Клод Фролло вошел и поинтересовался моим самочувствием.

– Жестокая смерть Одона поразила нас всех, но, похоже, особенно вас, так как вы были несправедливо заподозрены в убийстве, месье Сове.

– Некоторые, кажется, не считали это несправедливым, – возразил я и рассказал ему о мучном супе.

– Этого больше не повторится. Я серьезно поговорю с Гонтье.

– Коли мы уже заговорили о причетнике, монсеньор, почему вы передали ему обязанности Одона?

– Боюсь, вы здесь наверху действительно одиноки. Гонтье – молодой смышленый парень, немного умнее, чем был Одон. Я думал, общение с Гонтье будет для вас разнообразием. Если Гонтье не нравится вам, я заменю его другим причетником.

– Нет, этого не нужно, – сказал я. – После вчерашнего случая ни один из них не расположен ко мне.

После короткого осмотра моих достижений в работе Клод Фролло покинул меня и отправился в свою удаленную келью. С ним исчезло и необъяснимое давление, которое воцарилось в моей груди с его появлением. Фролло не удавалось рассмотреть насквозь, – также, как нищего Колена, как монаха-призрака, как лейтенанта Фальконе. Я никогда не знал, имел ли архидьякон в виду то, о чем говорил.

Окна привлекали больше моего внимания, чем книги. Чем длиннее становились тени колонн и скульптур на башне, тем чаще я смотрел вниз и ждал. Я ждал Клода Фролло. Того момента, когда он покинет свою келью. Похоже, его разговор с Жилем Годеном вовлек интересы архидьякона в странные события, свидетелем которых я стал с момента моего приезда в Париж. Я жил с ним как бы под одной крышей. Если я следил за ним взглядом, то мне едва удавалось выйти на след его тайны.

Когда он действительно покинул свою келью, я резко вздрогнул от испуга. Вечерние сумерки давно наступили, и я зажег лампу на своем столе. Но снаружи все-таки было довольно светло, что я заметил тень перед одним из окон. Худой фигурой мог оказаться только Клод Фролло. Какое-то время он стоял там, застыв как вкопанный, и подсматривал за мной. Я притворился, что погружен в каракули Гренгуара и не замечаю наблюдателя.

Едва тень исчезла от окна, как я потушил свет, поспешил наружу и остановился у входа на лестницу. Вчера мне мало посчастливилось в преследованиях Колена и нотариуса. Возможно, сегодня мне повезет больше с архидьяконом. На узкой винтовой лестнице выяснилось, насколько я ошибался. Я затаил дыхание, когда услышал шаги, которые не удалялись, а приближались. Клод Фролло вернулся, потому что заметил меня? Мне следует убежать или лучше оправдаться перед ним? Но каким образом?

Я слишком долго колебался, чтобы принять решение. Со стучащим сердцем я ждал тень, которая освещалась слабым светом свечи – бесформенный силуэт, который принадлежал не менее неуклюжему существу. За пару ступеней подо мной звонарь остановился и внимательно изучил меня сверкающим глазом.

– Мне нужно наверх! – наконец, выдал он на своей нечеткой тарабарщине. – Мне нужно звонить к вечерне.

Я прижался к стене, чтобы пропустить его. Когда он протащил свое изуродованное тело мимо меня, я вобрал в себя воздух. Квазимодо не стоило бы и малейшего усилия отправить меня на тот свет вниз по бесконечным ступеням. Бурча себе под нос, что могло означать как благодарность, так и недовольство, звонарь исчез из поля моего зрения. Я прислушивался к его шагам и ждал, пока двери портала закроются с глухим грохотом. Порыв ветра резко обдал меня. Теперь я почувствовал себя в безопасности и продолжил свой путь.

Когда я спустился вниз в Собор, Квазимодо уже звонил к вечерне. Каноники[36]36
  Каноник – сан в Католической Церкви (прим. ред.)


[Закрыть] стекались вовнутрь через все порталы, но архидьякона я среди молящихся не обнаружил. Я так долго задержался на лестнице, что он разминулся со мной.

Чтобы хоть немного забыться и отдохнуть от Собора и его тайн, я поужинал в таверне у Маленького моста. И в надежде на глубокий сон я запил роскошным шатонефом целую сковороду с куриным мясом, салом, яблоками и белым хлебом.

…Мне снова приснилась девушка, которая не давала отвлечь себя от таинственного поиска. На этот раз я не вспоминал о танцовщице, которую видел у толстухи Марго. Кожа, волосы и глаза были темными, как у Эсмеральды. И человек, который был убит каменными глыбами, приобрел черты Квазимодо.

При виде мертвого я испытал глубокую печаль, почувствовав необходимость страдать от большой, невосполнимой потери. Этот приступ я едва мог бы себе объяснить. Я таращился на труп горбуна и едва дышал, словно это мне давила на грудь принесшая смерть скала Всхлипывая, я сжался, мои слезы капали на лицо, которое в смерти вовсе не было отвратительным – оно производило мирное впечатление.

Когда я проснулся, мои глаза были влажными, и я чувствовал ту же печаль, что и во сне.