Текст книги "Граф Савва Владиславич-Рагузинский. Серб-дипломат при дворе Петра Великого и Екатерины I"

Одна из сестер Саввы Владиславича вышла замуж в Рисан. Несколько лет спустя из Гацко в Рисан приехал за солью некий Голубович, который раньше был слугой у Владиславича. В Рисане он дал о себе знать той самой Саввиной сестре. Она ему точно сказала, что в подвале под очагом в башне Владиславичей в Ясенике закопан целый мешок мелкой серебряной монеты, и когда он откопает его, пусть возьмет себе половину, а вторую пусть привезет ей; и еще она позволила ему поселиться в башне Владиславича. Еще она обещала ему, что если он принесет серебряные деньги, она откроет ему, где закопано золото.

Голубович и вправду нашел деньги, но скрыл это, ничего не отдав Саввиной сестре. Турки заметили, что Голубович стал жить намного лучше, и решили, что он нашел клад Владиславича. Тогда Мурад-бег Ченгич сдружился с ним, и однажды жена Голубовича проговорилась хануме Ченгича про найденный клад. Как только Мурад-бег услышал про это, тут же оседлал коня и потребовал от своего кмета Голубовича, чтобы тот наполнил ему торбу деньгами. Голубович сразу понял, чем это может закончиться, и насыпал ему полную торбу мелкой серебряной монеты. Позже Голубович на деньги Владиславича купил земли в Орахе, а потом и башню начал строить, такую же большую, как и башня Владиславича; однако так ее и не достроил, что видно по ее руинам. Все потомки Голубовича перемерли.

Про Савву Владиславича говорят, что сербскую школу он посещал в монастыре Добричеве в окрестностях Требинья. Это очень интересные сведения, потому что Кончаревич в своей «Летописи» пишет, что Савва учился и в Дубровнике («подружившись с верховными правителями»), вплоть до 1687 года.

Следует отметить, что это традиционное предание строится вокруг личности Саввы, потому что память о нем глубже всего врезалась в народное сознание. Говорят, что Савва переселил Владиславичей из Фочи в Ясеник; ему же приписывают строительство здесь башни, церкви, каменного гумна, мельницы на ручье, мостовой, колодца и т. и. Между тем ни единым словом не вспоминают ни его отца князя Луку, ни его братьев, сыновей Луки – Дуку, Иована, Тодора и прочих, что были старше его годами. Ведь у Дуки уже был сын Живко, обзаведшийся семьей к моменту нападения Ченгичей, как мы это видели в записках Слепчевича и как это следует из письма жены Дуки, находящегося в Архиве Дубровника и датированного 1712 годом. Мы видели, что Тодор, брат Саввы, в то время также был женат, у него родился сын Вук, или Вукоман. Таким образом, мы видим, что все имена детей князя Луки остаются в тени великого имени Саввы, о котором по всей Герцеговине говорят с гордостью и славой.

Есть путаница и в хронологии. Савва Владиславич не мог быть ни в Ясенике, ни в Герцеговине, когда произошло нападение Ченгича (а случилось это незадолго до восстания 1711 года), поскольку в то время Савва уже был в России известным и очень влиятельным русским дипломатом. Тем более что в 1711 году Савва Владиславич был министром при армии фельдмаршала графа Шереметева во время Прутского похода русской армии.

Письма, о которых в предании говорится, что он получал их из России с обещанием скорого освобождения Сербии от турок, также относятся ко времени восстания. Это были те письма, которые он сам отправил из России в нашу страну. Их распространили из Цетинье по всей Черногории, Герцеговине и Албании в виде копий прокламации Петра Великого, которую написал в Москве сам Владиславич, организатор этого первого сербского восстания, и которую Михаил М. Милорадович доставил в Цетинье.

Как мы видим, народные предания иногда ошибаются в именах и датах, но почти никогда не искажают факты. Поэтому досадные ошибки ничуть не умаляют их историческую ценность.

3

Аристократия Боснии и Герцеговины в массовом порядке переходила в ислам, чтобы сохранить свои имения и титулы. В. Чорович поименно перечисляет самые знаменитые боснийские семьи, принявшие ислам: Скендер-бег Михаилович, Ахмед-бег Вранешевич, Синан-паша Боронович, великий везирь Мехмед-паша Соколович, а также упоминает и Стевана, сына Херцега Степана, который, как и Ахмед Херцегович, был великим турецким полководцем во время войн в Азии и стал в итоге зятем Султана.

Однако историк В. Чубрилович делит наших боснийско-герцеговинских феодалов на три категории: первые – старые сербские дворяне; вторые – те, кто выслужился на военном или государственном поприще; наконец, третьи – дети турецких чиновников, пришедших сюда с армией и получивших земли и имения, отнятые у местного сербского населения. Чубрилович говорит и о четвертой, весьма многочисленной группе боснийских бегов: это беглецы турецкого происхождения из венгерских, хорватских и сербских земель, появлявшиеся здесь после того, как Турция в войнах теряла эти земли. Наконец, этот же автор говорит и об известных боснийских «капитанах»[29]29
  В XVII–XIX веках на Балканах капитанами было принято называть военных высокого ранга (вплоть до генерала) и вообще отважного и богатого человека. (Прим. пер.)


[Закрыть], которые в период с 1683 по 1699 годы храбро сражались против Австрии в пограничных крепостях. Многие из них стали пашами. Они воспользовались ослаблением Османской империи в XVIII и XIX веках и из бывших капитанов становились практически независимыми хозяевами своих областей, превращая окрестные деревни Боснии и Герцеговины в роскошные имения для себя и своих родственников. В Герцеговине по сей день считают, что после турецких набегов XVI и XVII веков большая часть герцеговинских дворян бежала в Черногорию.

Ничифор Дучич, родившийся в 1832 году, мог в молодости слышать народные предания (бывшие в те времена намного более свежими) об этих переселениях. Но в описании Черногории, куда сам бежал в 1863 году, утверждает, что дворяне из Герцеговины не переселялись в Зету[30]30
  Историческое название области на восточном берегу Адриатики; вытеснено другим историческим названием – Черногория. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Исключением стали лишь Црноевичи, которые из Герцеговины «бежали в горы Зеты, и то всего лишь через год после завоевания Герцеговины турками (что приходится на 1484 год), и сумели сохранить в Зете свои имения и даже возглавить Зету наряду с местным дворянством». Вне всякого сомнения, «потуречились» малые и большие герцеговинские феодалы, считает этот автор. Сопротивлявшиеся этому процессу, как известно, теряли свои имения, все права и титулы, становились обычной райей[31]31
  Райя (сербск.) – в переводе «скот» – так турки пренебрежительно называли простонародных сербских христиан, плативших им дань. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Даже их родственники, принявшие ислам, не желали иметь с ними общие родовые имена. И потому отказывавшиеся принять Коран должны были менять свои древние фамилии. И по сей день, пишет далее Н. Дучич, и те, и другие признают родство, однако одни из них беги и аги, другие – бесправная райя. Сербские дворяне Любовичи из Невесинья заставили родственников-христиан назваться позорной фамилией Кашиковичи[32]32
  По-русски такая фамилия в вольном переводе звучала бы как «Прихлебателевы». (Прим. пер.)


[Закрыть] и стать их прислугой, хотя всякий знал, что они происходят из одного рода. Доктор Евто Дедиер писал, что девять Любовичей сражались на Косовом поле, но только один из них принял ислам. Ничифор Дучич полагает, что малые феодалы решительнее противились исламизации, нежели крупные.

Несмотря ни на что, небольшое число сербских феодалов в Герцеговине сумели сохранить исторические имения и хоть что-то из своих прав, и даже свои титулы времен старых сербских властителей. Сохранились, например, титулы «князь» и «воевода», которые подтверждались фирманами султана. Эти сербские князья и воеводы отличались от обычной сербской райи тремя привилегиями: им дозволялось ездить верхом, носить оружие и не платить подать султану. В Архиве Дубровника (Dona Turcarum) хранятся поименные списки сербских герцеговинских воевод и князей, управлявших своими областями. Вне всякого сомнения, эти князья были предками того самого князя Луки Владиславича, и Милоша и Радосава Храбрена из Дубрав, известных своим авторитетом еще во времена старых сербских властителей.

Между тем тяжелые времена заставили эти две старые семьи все-таки оставить очаг предков и хотя бы частично увезти свои семьи в Россию. Много других герцеговинских феодалов переселились в Россию, Венгрию, Хорватию, Италию и Турцию. Дедиер пишет, что в России были чисто герцеговинские села, в которых проживали известные дворянские семьи – Милорадовичи, Владиславичи, Божидаревичи и др. Те же, кто оставался в Герцеговине, поднимали восстания.

Судя по русским источникам, наибольшее количество сербов переселились в Россию в период с 1672 по 1725 годы. Это соответствует и тому периоду, когда поток беженцев из Герцеговины уходит в Россию. Среди них были и Владиславичи из Ясеника у Гацко, которые подарили новой родине выдающегося русского дипломата и одного из величайших сербов XVIII века.

Эмигранты из Герцеговины нигде и никогда не переставали болеть душой за покинутую родину. Они с набожным чувством всюду называли себя сербами и герцеговинцами, даже тогда, когда добивались за границей самых высоких должностей. Возьмем для примера книгу, к которой мы еще не раз обратимся; она была подарена требиньскому монастырю Добричево одним из Владиславичей. На ней написано: «Сiя книга Театрон историческихъ Сербской нацiи Иллиричанской провинцiи Херцеговини тамошнего порожденца Матвея Павлова Владиславича».

Эта надпись демонстрирует любовь этого герцеговинца, скорее всего эмигранта, к своей исторической родине. И еще кое-что: эта надпись доказывает, что Владиславичи действительно происходят из Герцеговины, а не из Боки или какого-либо другого места.

Во всяком случае все выше приведенное, как и народные герцеговинские предания, подтверждает, что сведения о семье Владиславичей покоятся на прочной исторической основе, причем порой исторические свидетельства неотделимы от народных сказаний. Потому в первую очередь следует утвердить в качестве непреложных фактов следующее: во-первых, Владиславичи действительно были насильственно изгнаны из Гацко, лишены своего очага; во-вторых, на них напали Ченгичи и лишили имения в Ясенике; в-третьих, при этом погибли несколько Владиславичей; в-четвертых, после этого Владиславичи покинули Герцеговину с женами и детьми; и, наконец, в-пятых, они бежали в Приморье, а затем в Черногорию, а некоторые из них потом перебрались в Россию. В Архиве Дубровника можно найти подтверждающие вышеперечисленное исторические документы, в которых встречаются буквальные совпадания с описанием событий, нашедших отражение в народном творчестве. Кроме того, вот уже два столетия предания о семье Саввы Владиславича не сходят с уст нашего народа.

4

В Архиве Дубровника хранится очень интересное письмо, которое в мельчайших подробностях подтверждает то, что донесли до нас народные предания о нападении на Ясеник и о бегстве Владиславичей от родного очага. В нем приводится несколько фактов, которые без письменного доказательства выглядели бы не совсем убедительными, но это письмо окончательно подтверждает эту версию. Письмо написано в «Кунфине»[33]33
  Здесь – разграничительная полоса между феодальными владениями на побережье Адриатики. (Прим. пер.)


[Закрыть] у Герцег-Нового 26 апреля 1712 года двумя женщинами из дома наших Владиславичей в Ясениках и адресовано боснийскому визирю Ахмед-паше.

Вот это письмо:

От нас, рабынь подневольных и изгнанных, Симы Дуки Владиславича и Канды Живко Владиславича, умиленные поклоны, от Бога здравия, а от честного царства помилованья. А потом, господине, вот к беде которой привела судьбина сноху твою, изгнанную из дома своего коленом Ченгичей, нагой и ни в чем оставившим ее пред Богом единым вопреки воле честного царства. Мы, не виновные и не должные, скитаемся теперь по горам и долам; турки нас выгнали, а господа венецианские не приняли. И скитаемся так от горы до горы, и нет нам нигде пристанища, и никто нам местечка не даст в Герцеговине. Молим тебя, господине, именем старинной твоей дружбы и нынешним возвышенным господством, напиши для нас книгу[34]34
  Слово «книга» здесь употребляется в смысле «письмо». (Прим. пер.)


[Закрыть] генералу от Далмации и кавалеру Грбичичу в Котор, дабы приняли нас в землю принципалову, пока, если Бог даст, не вернемся в дома наши, веруя во здравие твое и в честного царя. Беды наши глазам нашим никогда не исплакать. Ченгичи нас изгнали, черногорцы путь нам преградили, венецианцы нас в свою землю принять не желают, вот и скитаемся по ямам да землянкам, не видя нигде ни мира, ни покоя. В беде мы превеликой, но о здравии твоем на всяческое добро надеемся. Молим за то ваше господство, и опять за те две книги, дабы однажды эти твои невольные сироты вздохнули. Если ты, господине, приказать нам что соизволишь, то дай нам знать в Дубровник, дабы сироты твои взвеселились…

Из Кунфины, месяца апреля 26-го, 1712.

Две сербские дворянки, две благородные герцеговинские женщины, в коварный XVIII век бежавшие из своей порабощенной страны в края, где их отказывались принять и турки, и венецианцы, и жители Дубровника! Это письмо исключительно интересно в историческом плане, поскольку являет собой кровавую страницу повествования о том, как веками жилось в Герцеговине. К тому же оно весьма занимательно в литературном отношении. По вежливому тону и отменному стилю двух женщин можно судить об их благородном происхождении, а в отношении известной техники герцеговинского письма и лирических красот слога, тех самых, которые и по сей день живы среди этой части сербского народа, письмо представляет собою академический образец прозы, достойный помещения в литературные антологии.

Требуя вернуть отнятые имения и разрешить возвращение в родные края, госпожа Сима, супруга Дуки Владиславича, свекровь госпожи Каиды, жены Живко Владиславича, говорит в письме, адресованном боснийскому визирю: «Вот к беде которой привела судьбина сноху твою…», и взывает к визирю Ахмед-паше как «именем старинной твоей дружбы», так и «нынешним возвышенным господством». Дукина жена и ее сноха Каида хотят вернуться в Герцеговину «в дома наши». Эти подробности весьма характерны для произошедшей трагедии. Жена Дуки представляется боснийскому визирю его снохой, и потому обращается к нему как к своему деверю; она ссылается и на его старинную дружбу с семьей Владиславичей, что в герцеговинских традициях значит гораздо больше, нежели обычная дань куртуазным манерам. Поэтому слово «сноха» может здесь значить одно из двух: либо Ахмед-паша был кровным родственником Дуки Владиславича и, приняв ислам, достиг звания паши и боснийского визиря, либо Ахмед-паша, как часто бывало, был побратимом Дуки. А «старинная дружба» означает здесь добрые связи, которые в те печальные века, несмотря на все тяготы, несчастья и раскол общества, постоянно и абсолютно искренне существовали между сербами православного и мусульманского вероисповедания, даже в богатых семьях. Мусульмане никогда не отказывались от кровного родства и национальной общности с православными сербами. Только бандиты и насильники, исходя из собственных интересов или по указке Царьграда, а также в случае военных действий, отрицали связи со своими земляками и сражались с ними. Именно так и следует понимать слова о «старинной дружбе».

Это письмо интересно и с других сторон. По нему можно установить, что катастрофа в Ясенике случилась примерно в то время, когда восстание, поднятое Милорадовичем и владыкой Данилой, охватило в 1711 году Черногорию и Герцеговину. Восстание было объявлено в Цетинье на Видовдан 1711 года, а письмо жен Владиславичей боснийскому визирю написано в следующем году, 26 апреля 1712 года. То есть через несколько месяцев после начала восстания или сразу же после заключения мира (восстание длилось всего три месяца). Следовательно, Ченгич напал на Ясеник или во время подготовки, или сразу после начала этой повстанческой войны. Владиславичи были известны в этих краях как активные сторонники восстания, начавшегося по призыву царя Петра Великого и по инициативе Саввы Владиславича.

Похоже, что в этих краях выдающееся положение занимал сын Дуки, Живко, о котором мы уже говорили. За свои дела Живко заплатил головой, что подтверждают и народные предания. Существует также историческое доказательство – письмо самого полковника Милорадовича, опубликованное в книге «Сказания старых требешан», изданной в 1842 году. Первый после владыки Данилы руководитель восстания, эмиссар царя полковник Милорадович свидетельствует, что турки схватили в Гацко Живко Владиславича и обнаружили при нем манифест царя Петра, призывающий черногорцев и герцеговинцев к оружию, чтобы совместными действиями с его армией в Молдавии свергнуть тиранию и турецкую власть.

В Архиве Дубровника хранится еще одна подборка писем, относящаяся к Владиславичам и неопровержимо свидетельствующая, что нападение в Ясенике случилось именно в указанное выше время. Она также доказывает, что народ Герцеговины запомнил это нападение не только как очередное преступление турецких властей, и не потому только, что пострадал старинный уважаемый сербский род, но и по той причине, что разграбление Ясеника было тесно связано с великим восстанием, которое сулило освобождение христиан от многовекового рабства. Его запомнили, потому что в роду были не только воины-герои, павшие на поле боя, но и мученики, такие как Живко, сын Дуки Владиславича, погибший за то же дело, но так и не увидевших первых успехов восстания.

Среди этих дубровницких писем находится одно, написанное третьей госпожой из рода Владиславичей, а именно Симой, женой князя Луки, матерью Дуки и Саввы, которую не следует путать с ее снохой, женой Дуки, которую также звали Сима. Эта старушка пишет 30 ноября 1711 года из Херцег-Нового капитану Ивану Лучину Црноевичу, который прибыл из России вместе с полковником Милорадовичем и просит найти ей жилье неподалеку от Дубровника: «…чтобы поселиться с детишками, ибо гонят нас отсюда господа (венецианцы) в Далмацию. А вам ведомо, что мы прежде-то и моря не видывали, камоли с детишками зимою по морю двинемся…». Сима, мать Саввы Владиславича, в то время уже была глубокой старухой, ей исполнилось 94 года (родилась в 1618 году). 12 мая 1712 года она пишет второе письмо, на этот раз правительству Дубровника, в котором сообщает, что по его рекомендации она прибыла в Цавтат, чтобы «получить то, что прислал сын Савва», и просит на то разрешения.

Из всего вышесказанного следует, что в 1712 году члены семьи Саввы Владиславича были в бегах в окрестностях Дубровника или в подвластных Венеции областях. Кстати, в этих письмах, помимо Владиславичей, встречаются некоторые до сих пор неизвестные имена членов этой семьи. Это три женщины, имена которых в народных преданиях вообще не упоминаются: Сима, жена Дуки, Каида, жена Живко, и, наконец, Сима, мать Саввы и Дуки.

Живко один раз упоминается в Архиве Дубровника и в более ранние времена, в письме, отправленном его отцом Лукой сенату Дубровника (на латинице), в котором он сообщает, что его сын Живко прибыл из Царьграда в сопровождении дубровницкого курьера, которого Лука рекомендует жителям Дубровника как весьма надежного человека. Это письмо написано в 1699 году, «в последний день масленой недели».

Ахмед-паша, боснийский визирь, ответил на письмо госпожи Симы Дукиной и Каиды Живковой от 26 апреля 1712 года, послав его, как они и просили, через Дубровник. Содержание письма визиря нам неизвестно. Не похоже, что он разрешил семье Владиславича вернуться «в дома наши», о чем они просили в письме. Во всяком случае, после ответа визиря дубровницкое Вече жалобщиков решением от 5 ноября 1712 года разрешает всей семье проживать в границах республики: «Prima pars est de contendo nos quod familia Save Vladislavich posit venire lib ere ad habitandum in statu et dominio nostro».

Остается неясным, воспользовались ли Владиславичи этим разрешением, и поселились ли как герцеговинские беженцы на территории Дубровницкой республики, или же отправились в венецианские владения, в Херцег-Новый или Рисан. Известно, что Савва купил в Дубровнике палаццо с садом. В Архиве Дубровника есть свидетельства о том, что у Саввы в Бонинове было еще одно имение.

В одном из писем царя Петра Великого говорится, что Савва едет в Дубровник, чтобы «навестить там свою семью». Однако, несмотря на все это, нельзя с уверенностью утверждать, что Владиславичи воспользовались разрешением властей поселиться в Дубровнике.

Можно допустить, что они поселились в Херцег-Но-вом. Существует письмо будущего русского адмирала Матии Змаевича, уроженца Пераста, который пишет в 1714 году своим родственникам, требуя, чтобы его жена навестила (на известной территории, подвластной Венеции) мать Саввы.

Возможно, одна часть семьи Владиславича проживала в Дубровнике, другая – в Боке Которской, где некие Владиславичи жили в течение всего XVIII века. И только мать Саввы, старая госпожа Сима, в 1722 году покинет нашу страну и переселится к сыну в Россию, где и скончается шесть лет спустя.

О матери Саввы Владиславича сохранилась особая память в народных преданиях, в основном как о рассудительной и остроумной женщине. Тома К. Попович в первом издании книги «Херцег-Новый» приводит две интересные народные истории о Владиславичах. В первой говорится о том, как царь Петр Великий прибывает инкогнито в Царьград, чтобы лично узнать, какова на самом деле турецкая сила, и во время пребывания скрывается в доме Саввы Владиславича, что якобы и послужило причиной их дальнейшей дружбы в Москве и Петербурге. В другой истории говорится о том, как Савва привел старушку мать во дворец, чтобы представить ее Петру Великому. Тот не мог налюбоваться ее замечательной герцеговинской одеждой – она была одета по-крестьянски: в свитку, жилетку, передник, рукой заплетенные косы, шапку с лентами, ногавицы, пояс, а за ним – острый нож… Царь лично водил старушку по дворцу, демонстрируя ей блеск и роскошь убранства, а когда она насмотрелась всей этой красоты и чудес, показал ей царскую казну, полную золота и драгоценных каменьев. И тут русский царь сказал ей: «Возьми, бабушка, на память обо мне то, что тебе здесь больше всего понравилось». Тогда мать Саввы ответила русскому царю, вынув сначала из-за пояса нож и положив его в сундук с царским добром: «Ой, сыночек, если бы отсюда только брали да ничего не добавляли, то, поверь мне, давно бы ты своего богатства лишился!»

Конечно, эта история вымышлена. Но есть в ней и зерно истины. Знаменитый адъютант царской дочери Анны Петровны, камер-юнкер Берхольц, оставивший интересный «Дневник» о событиях в своей среде, вспоминает мать Саввы Владиславича. Он рассказывает, как Петр однажды шутил и развлекал себя разговором с ней. Так что чистым вымыслом можно считать только рассказ о тайном пребывании Петра в Царьграде, поскольку он никогда и ни в каком виде там не бывал.

Народная фантазия и в третьей истории старалась отыскать причины царской дружбы с сербом-герцеговинцем Саввой Владиславичем. В ней говорится, что царь подарил султану макет мечети из серебра, а тот ему – огромную разукрашенную свечу. Из всех придворных только Савва Владиславич заметил, что она была набита порохом и должна была взорваться. Тем самым Савва спас царскую жизнь и заручился дружбой монарха, которая сослужила добрую службу прочим герцеговинцам, проживавшим в России.

Эти наивные истории о Владиславиче, единственном нашем сородиче, о котором слагают легенды, доказывают, что двести пятьдесят лет тому назад было известно о близких отношениях нашего земляка с величайшим славянским государем и величайшим правителем своего времени.