Текст книги "Красношейка"

Эпизод 20
Пиццерия «У Герберта», 15 ноября 1999 года

Стеклянная дверь пиццерии «У Герберта» закрылась за спиной старика. Он стоял на тротуаре и ждал. Мимо прошла замотанная в хиджаб пакистанка с детской коляской. Перед ним проносились машины, и в их мелькающих окнах он видел отражение самого себя и больших окон пиццерии за спиной. Слева от входной двери стекло было заклеено крест-накрест белой клейкой лентой, будто это окно однажды пытались высадить. Белый узор трещин на стекле напоминал паутину. За стеклом он видел Сверре Ульсена, который продолжал сидеть за тем же столом, за которым они сейчас обсуждали детали сделки. Грузовой порт в Бьёрвике через три недели. Пирс номер 4. В два часа ночи. Пароль: «Voice of an angel»[23]23
  Голос ангела (англ.).


[Закрыть]. Наверняка название какой-нибудь популярной песни. Он никогда ее не слышал, но название было подходящим. А вот сумма не оказалась столь подходящей. Семьсот пятьдесят тысяч. Но он и не думал обсуждать ее. Теперь главное – чтобы они выполнили свою часть сделки, а не ограбили его там, в порту. В разговоре с тем молодым неонацистом, взывая к его добросовестности, он сказал, что воевал на фронте. Но поверил ли тот ему? И значило ли это вообще что-нибудь? Он даже сочинил историю о том, как он служил, на случай, если парень станет расспрашивать. Но тот не стал.

Еще несколько автомобилей пронеслись мимо. Сверре Ульсен продолжал сидеть, но какой-то другой посетитель встал и в эту секунду, шатаясь, направлялся к выходу. Старик вспомнил его, он был там и в прошлый раз. А сегодня все время не спускал с него глаз. Дверь открылась. Он ждал. Дорога была свободна от автомобилей, но он услышал, как тот человек встал прямо за его спиной. Потом он услышал:

– Так, значит, вот кто этот парень?

Это был особый, хриплый голос, какой может быть только у человека, который уже много лет пьет, курит и страдает бессонницей.

– Мы знакомы? – спросил старик, не оборачиваясь.

– Я бы сказал, что да.

Старик повернул голову, быстро смерил его взглядом и снова отвернулся.

– Я не сказал бы, что знаю вас.

– Тьфу! Ты что, не узнаешь старого боевого товарища? Помнишь, на войне?

– На какой войне?

– Когда мы вместе дрались за общее дело: ты и я.

– Если ты так говоришь… А что тебе нужно?

– Ась? – Пьяница приставил к уху ладонь.

– Я спрашиваю, что тебе нужно? – повторил старик громче.

– Нужно, нужно. Да просто поболтать со старым знакомым, ась? Тем более с тем, кого сто лет не видел. Тем более с тем, кого давно считал покойником.

Старик обернулся:

– Я похож на покойника?

Человек в красной куртке смотрел на него такими голубыми глазами, что они казались двумя шариками из бирюзы. Определить его возраст было совершенно невозможно От сорока до восьмидесяти. Но старик знал, сколько лет этому старому пьянице. Если сосредоточиться, он, может, даже вспомнит день его рождения. На войне они вместе праздновали дни рождения.

Пьяница сделал еще один шаг вперед.

– Да нет, ты не похож на покойника. На больного – да, но не на покойника.

И он выставил вперед огромную грязную ладонь, и старик сразу же почувствовал сладковатый запах: пахло смесью пота, мочи и перегара.

– Ну чё? Не хошь поздороваться за руку со старым товарищем? – Голос звучал будто из могилы.

Не снимая перчатки, старик слегка пожал протянутую ему руку.

– Да, – сказал он. – Ну вот мы и поздоровались за руку. Если ты больше ничего не хотел, я, пожалуй, пойду.

– Хотел, хотел. – Пьяница качался взад-вперед, все пытаясь уцепиться взглядом за старика. – Я хотел спросить, а что такой человек, как ты, делает в такой дыре, как эта. Это очень странно, если вот так подумать, а? «Он, должно быть, зашел по ошибке», – подумал я в тот раз. А тут – ты сел и стал болтать с этим мерзавцем, который, говорят, убивает людей бейсбольной битой. А сегодня ты опять здесь сидишь…

– Да?

– И я подумал: надо спросить какого-нють журналюгу, они сюда иногда заглядывают, понимашь? Об том, чё такой мужик, как ты, такой почтенный, делает тут в таком окружении. Они ж все обо всех знают, понимашь? А чё не знают – то узнают. Например, как это парень, которого мы все еще в войну похоронили, вдруг оказывается живой. Они ж пронырливые, как черти. Вот.

Он сделал безрезультатную попытку щелкнуть пальцами.

– И про тебе тогда напишут в газетах, понимашь?

Старик вздохнул:

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– А чё, похоже на то? – Пьяница развел руками и обнажил в улыбке редкие зубы.

– Я думаю, да, – сказал старик и осмотрел себя. – Пройдемся. Не люблю свидетелей.

– Ась?

– Не люблю свидетелей.

– А-а. А куда ж нам?

Старик положил руку ему на плечо:

– Пойдем.

– Show me the way[24]24
  Веди меня (англ.).


[Закрыть], дружище, – хрипло пропел пьяница и засмеялся.

Они зашли под арку возле пиццерии «У Герберта», где, невидимые с улицы, стояли в ряд серые пластиковые мусорные баки.

– Надеюсь, ты еще никому не успел сказать, что видел меня?

– Да ты чё? Я воще сперва подумал, что мне мерещится. Привидение средь бела дня. «У Герберта»!

Он громко расхохотался, но смех скоро перешел в мокрый, клокочущий кашель. Он нагнулся и стоял, опершись о стену, пока кашель не прошел. Потом выпрямился и вытер слизь в уголках рта.

– А кому рассказать – мигом упекут куда полагается…

– Сколько тебе нужно, чтобы ты молчал и дальше?

– Нужно, нужно. Я видел, как тот стервец взял тысячную бумажку из газеты, которую ты принес…

– Да?

– Но сколько-то у тебя осталось?

– Ну так сколько?

– А сколько у тебя есть?

Старик вздохнул, еще раз оглянулся, чтобы убедиться, что нет свидетелей. Потом расстегнул пальто и сунул руку за пазуху.

Сверре Ульсен длинными шагами перешел Юнгсторгет и перепрыгнул через зеленый пластиковый мешок. Всего двадцать минут назад он сидел у «Герберта», бледный и в дырявых сапогах, а теперь шагал в новых, блестящих армейских «Комбат бутс», купленных в магазине «Совершенно секретно» на Хенрик-Ибсенс-гате, плюс с конвертом, в котором лежали еще восемь новеньких, хрустящих тысячных купюр. И еще десять он получит потом. Вот ведь как могут измениться дела. Этой осенью он уже приготовился к тому, что его отправят в тюрьму на три года, и вдруг его адвокат заявляет, что та толстая тетка из суда принесла присягу неправильно!

Сверре сделалось так хорошо, что он уже собрался пригласить за свой столик Халле, Грегерсена и Квинсета, заказать им пива – просто чтоб посмотреть на их реакцию. Да, черт побери!

Он пересек Плёенс-гате впереди пакистанки с детской коляской и улыбнулся ей. Ну не дьявол! Он уже подходил к двери «Герберта», как вдруг подумал, что пакет со старой обувью надо бы выбросить. Он зашел под арку, поднял крышку одного из огромных мусорных баков и положил пакет поверх прочего мусора. Он уже шел обратно, но тут увидел, что между двумя ящиками торчит пара ног. Он огляделся. На улице никого. Кто бы это мог быть: наркоман, пьяница? Он подошел ближе. Там, откуда торчали ноги, баки были придвинуты друг к другу вплотную. Он почувствовал, что сердце забилось быстрее. Некоторые наркоманы становятся буйными, если их потревожить. Сверре встал на достаточном расстоянии и пнул один из баков, так что он отъехал в сторону.

– Черт!

Забавно, но Сверре Ульсен, который сам чуть не убил человека, никогда раньше не видел мертвецов. А еще забавней, что от этого зрелища он сам чуть не упал. Человек, который сидел опершись спиной на стену, устремив глаза в разные стороны, был мертвым, как сама смерть. И причина смерти была ясна. На горле улыбалась красная пасть – ему перерезали глотку. Хотя сейчас кровь только слабо сочилась, было ясно, что вначале она, наверное, хлестала ручьем, потому что весь его красный свитер промок и слипся от крови. Вонь мусора и мочи стала нестерпимой, и Сверре почувствовал в горле вкус желчи прежде, чем наружу пошли оба стакана пива и пицца. Потом он стоял, опершись на мусорный бак: его все рвало и рвало на асфальт. Носки сапог стали желтыми от блевоты, но он не обращал на это внимания. Он смотрел только на маленький красный ручеек, который, поблескивая в тусклом свете, сбегал вниз, ища самую низкую точку на поверхности мостовой.

Эпизод 21
Окрестности Ленинграда, 17 января 1944 года

Русский истребитель «Як-1» загрохотал над головой Эдварда Мускена, когда тот, сгорбившись, бежал через траншею.

Обычно от этих истребителей не было больших проблем, – похоже, у русских кончились бомбы. Недавно он слышал, что на задания они дают пилотам ручные гранаты, чтобы они бомбили их позиции!

Эдвард прибыл на участок «Север», чтобы доставить письма ребятам и разузнать последние новости. Всю осень шли убийственные эти сообщения о потерях и отступлениях по всему Восточному фронту. Еще в ноябре русские снова заняли Киев, а в октябре они чуть было не окружили немецкую Южную армию у Черного моря. То, что Гитлер перебросил часть войск на Западный фронт, не облегчало положения. Но самое невероятное Эдвард услышал сегодня. Два дня назад генерал-лейтенант Гусев начал массированное наступление от Ораниенбаума, к югу от Финского залива. Эдвард помнил Ораниенбаум – это был всего лишь маленький плацдарм, который они проходили, когда шли на Ленинград. Они позволили русским снова занять его, потому что он не представлял никакого стратегического значения! А теперь русский иван смог собрать целую армию вокруг Кронштадтской крепости, и, по донесениям, «катюши» сейчас беспрерывно обстреливали немецкие позиции, и от густого ельника, росшего там прежде, остались лишь щепки. До них и вправду уже несколько ночей подряд доносилась издалека музыка этих сталинских орга́нов, но он не знал, вправду ли все так плохо.

По пути Эдвард зашел в лазарет, чтобы навестить одного из своих ребят, который потерял ногу, подорвавшись на мине на ничейной полосе, но медсестра, крохотная эстонка с измученными синими глазами в таких темных глазницах, что казалось, будто она в маске, только покачала головой и сказала то немецкое слово, которое, наверное, говорила чаще всех остальных: «Tot»[25]25
  Умер (нем.).


[Закрыть].

Должно быть, Эдвард выглядел по-настоящему раздосадованным, потому что она, желая как-то ободрить его, указала на койку, где, наверное, лежал другой норвежец.

– Leben[26]26
  Жив (нем.).


[Закрыть], – сказала она и улыбнулась. Но глаза у нее по-прежнему оставались измученными.

Эдвард не узнал человека, который спал в койке. Но едва он увидел блестящую белую кожаную куртку, висящую на стуле, как сразу понял, кто перед ним: сам ротный Линдви из полка «Норвегия». Человек-легенда. И теперь он лежит здесь! Эту новость он решил не рассказывать ребятам.

Еще один истребитель проревел над его головой. Откуда вдруг взялись все эти самолеты? Прошлой осенью казалось, что у ивана их больше не осталось.

Он забежал за поворот и увидел перед собой скрюченного Дале, который стоял к нему спиной.

– Дале!

Дале не поворачивался. После того как в ноябре его контузило гранатой, Дале уже не слышал так хорошо, как раньше. И не разговаривал так много, и взгляд у него стал какой-то стеклянный, скользящий, какой обычно остается у людей после контузии. Поначалу Дале жаловался на головную боль, но когда офицер медицинской службы осмотрел его, то сказал, что мало чем тут можно помочь и надо просто ждать, что будет дальше. В рядах и так не хватает бойцов, чтобы еще посылать здоровых в лазарет, сказал он.

Эдвард положил руку на плечо Дале, и тот обернулся так резко и с такой яростью, что Эдвард потерял равновесие на льду, который к тому же подтаял на солнце, и шлепнулся на спину. Ну хоть зима выдалась теплая, подумал он и невольно рассмеялся. Но перестал смеяться, когда вдруг увидел, что в него почти упирается ствол винтовки Дале.

– Passwort![27]27
  Пароль! (нем.)


[Закрыть] – прокричал Дале. Поверх прицела Эдвард увидел его широко раскрытый глаз.

– Разуй зенки, Дале. Это ж я.

– Passwort!

– Убери винтовку! Это я – Эдвард! Дьявол!

– Passwort!

– Gluthaufen.

Эдвард почувствовал, что им овладевает панический страх, когда он увидел, как палец Дале зацепился за спусковой крючок. Он что, не расслышал?

– Gluthaufen! – закричал он изо всех сил. – Gluthaufen, черт!

– Fehl! Ich schiesse![28]28
  Неверно! Стреляю! (нем.)


[Закрыть]

Господи, да этот парень сошел с ума! В эту же секунду Эдвард вспомнил, что пароль поменяли сегодня с утра. После того как он ушел на участок «Север»! Палец Дале надавил на курок, но не смог продвинуться дальше. Над глазом появилась морщина. Дале перехватил винтовку. Неужели все так и закончится? После всего, что он пережил, погибнуть от пули контуженого соотечественника? Эдвард пристально смотрел в черный зев винтовки и ждал, когда брызнут искры. Успеет ли он их заметить? О господи боже! Он отвернулся от дула, посмотрел в голубое небо, где черным крестом вырисовывался русский истребитель. Он был слишком высоко, чтобы его можно было услышать. И Эдвард закрыл глаза.

– Engelstimme![29]29
  Голос ангела! (нем.)


[Закрыть] – закричал кто-то.

Эдвард открыл глаза и увидел, как Дале два раза мигнул за прицелом.

Это был Гюдбранн. Прислонив голову вплотную к голове Дале, он кричал ему прямо в ухо:

– Engelstimme!

Дале опустил винтовку. Потом ухмыльнулся Эдварду и кивнул.

– Engelstimme! – повторил он.

Эдвард снова закрыл глаза и выдохнул.

– Письма есть? – спросил Гюдбранн.

Эдвард сел и дал Гюдбранну связку бумаги.

Дале по-прежнему ухмылялся, но выражение лица оставалось таким же пустым. Эдвард схватился за его винтовку и встал, оказавшись с ним прямо лицом к лицу.

– У нас там кто-нибудь есть внутри, Дале?

Он хотел сказать это нормальным голосом, но получился грубый, хриплый шепот.

– Он не слышит, – сказал Гюдбранн, рассматривая письма.

– Я не думал, что он так плох. – Эдвард помахал рукой перед лицом Дале.

– Ему уже нельзя здесь оставаться. Вот письмо от его семьи. Покажи это ему, и сам поймешь, о чем я.

Эдвард взял письмо и сунул его Дале прямо в лицо, но увидел, что на его лице не отобразилось ни малейшего чувства, он только коротко ухмыльнулся, а потом снова вытаращил глаза, устремив их в вечность или куда еще там.

– Ты прав, – сказал Эдвард. – Он готов.

Гюдбранн протянул Эдварду еще одно письмо.

– Как там дома? – спросил он.

– Эх, ты сам знаешь, – ответил Эдвард и стал разглядывать письмо.

Но Гюдбранн ничего не знал: они с Эдвардом не так много разговаривали с прошлой зимы. Удивительно, но даже и в таких условиях два человека могут ухитриться не разговаривать друг с другом, если им это неприятно. Не то чтобы Гюдбранну не нравился Эдвард, как раз наоборот, ему нравился командир, которого он уважал за ум, отвагу храброго бойца и заботу о молодых и новичках в их отделении. Осенью Эдварда повысили до шарфюрера, что соответствовало сержанту в норвежской армии, но ответственность оставалась той же самой. Как-то Эдвард пошутил, что его повысили, потому что всех остальных сержантов уже убили и у начальства остались лишние сержантские фуражки.

Гюдбранн часто думал, что при других обстоятельствах они с Эдвардом могли бы быть хорошими друзьями. Но то, что произошло прошлой зимой – исчезновение Синдре и этот труп Даниеля, который каким-то странным образом появился снова, – это все время стояло между ними.

Глухой далекий звук разорвал тишину, потом затрещали пулеметы, будто переговариваясь друг с другом.

– Становится туго, – произнес Гюдбранн, больше спрашивая, чем констатируя.

– Да, – сказал Эдвард. – А все окаянная оттепель. Наше снабжение увязло в грязи.

– Нам надо отступать?

Эдвард пожал плечами:

– Может, на несколько миль. Но мы вернемся.

Гюдбранн из-под ладони посмотрел на восток. Ему вовсе не хотелось возвращаться. Ему хотелось уехать домой: может, там он сможет жить?

– Видел норвежский указатель на перекрестке рядом с лазаретом, тот, со свастикой? – спросил он. – И стрелку, которая показывает на восток, на которой написано: «Ленинград, пять километров»?

Эдвард кивнул.

– Помнишь, что там написано на стрелке, которая указывает на запад?

– «Осло», – ответил Эдвард. – «Две тысячи шестьсот одиннадцать километров».

– Далёко.

– Да, далёко.

Дале оставил свою винтовку в руках Эдварда, а сам сел в сугроб, зарыв руки в снег перед собой. Его голова повисла между узких плеч, как сломанный цветок. Послышался еще один взрыв, на этот раз уже ближе.

– Спасибо, что…

– Не за что, – быстро проговорил Гюдбранн.

– Я видел Улафа Линдви в лазарете, – сказал Эдвард. Он не знал, зачем сказал это. Может, потому что Гюдбранн, как и Дале, был единственным в отделении, кто пробыл тут столько же, сколько и он сам.

– Он был?..

– Думаю, только легко ранен. Я видел его белый мундир.

– Я слышал, он хороший человек.

– Да, у нас много хороших людей.

Они некоторое время стояли молча, глядя друг другу в глаза.

Эдвард откашлялся и сунул в карман руку.

– Я раздобыл пару русских папирос на участке «Север». Если у тебя найдется огонек…

Гюдбранн кивнул, расстегнул куртку, нашел коробок спичек и чиркнул по серной бумаге. Подняв глаза, он сначала увидел лишь огромный, безумно вытаращенный глаз Эдварда. Он смотрел на что-то за спиной Гюдбранна. Потом он услышал визжащий звук.

– Ложись! – закричал Эдвард.

В следующее мгновение они уже лежали на льду, а небо над ними с треском распоролось. Гюдбранн увидел хвост русского истребителя, летящего вдоль их окопов так низко, что с сугробов поднимался снег. Он пролетел мимо, и снова стало тихо.

– Он как будто… – прошептал Гюдбранн.

– О господи! – простонал Эдвард, повернулся к Гюдбранну и рассмеялся. – Я даже видел пилота, как он открыл кабину и высунулся из нее. Иван сошел с ума. – Он смеялся до икоты. – К чему все катится?

Гюдбранн смотрел на сломанную спичку, которую он все еще держал в руке, и вдруг сам начал смеяться.

– Хе-хе, – сказал Дале и посмотрел на товарищей из сугроба на краю окопа, где он сидел. – Хе-хе.

Гюдбранн взглянул на Эдварда, и тут они оба начали хохотать. Они икали от смеха, так что поначалу не услышали отчетливого звука, который приближался к ним.

Звяк-звяк…

Как будто кто-то медленно рубил лед киркой.

Звяк…

Потом послышался удар металла о металл, Гюдбранн и Эдвард повернулись к Дале – тот медленно упал в снег.

– Ради бога… – начал Гюдбранн.

– Граната! – закричал Эдвард.

Услышав его крик, Гюдбранн инстинктивно сжался в комок и, уже лежа, увидел металлическую штуку, которая все крутилась и крутилась на льду в метре от него. Он чувствовал, как тело примерзает ко льду, и вдруг понял, что сейчас произойдет.

– Уход и! – кричал сзади него Эдвард.

Так оно и было: русские летчики и вправду кидали гранаты с самолетов! Гюдбранн лежал на спине и пытался подняться, но руки и ноги скользили на мокром льду.

– Гюдбранн!

Так вот что это был за звук: граната, которая катилась по ледяному дну окопа. Похоже, она стукнула Дале прямо по шлему!

– Гюдбранн!

Граната все крутилась и крутилась, катилась и пританцовывала на льду, и Гюдбранн не мог оторвать от нее взгляд. Четыре секунды от выдергивания чеки до детонации – кажется, их так учили в Зеннхайме? Наверное, у русских другие гранаты, может, у них шесть секунд? Или восемь? А граната все крутилась и крутилась, как красная юла, – отец делал им такие в Бруклине. Гюдбранн вертел ее, а Сонни и младший братик смотрели на нее и считали, как долго она простоит: «Twenty-one, twenty-two…[30]30
  Двадцать один, двадцать два… (англ.)


[Закрыть]» Мать, бывало, в третий раз кричит, что обед готов, пора идти домой, скоро уже вернется отец. «Ну еще чуть-чуть, – кричит он в ответ. – Юла вертится!» Но она не слышит, она уже закрыла окно. Эдвард больше не кричал, и вдруг все стихло.

Эпизод 22
Приемная доктора Буера, 22 декабря 1999 года

Старик посмотрел на часы. Он просидел в приемной уже четверть часа. Раньше ему никогда не приходилось ждать в те дни, когда он ходил к Конраду Буеру. Обычно Конрад не принимал больше пациентов, чем позволяло расписание.

В другом конце комнаты сидел мужчина. Темнокожий, африканец. Он листал еженедельник, и старик удивился, что даже с такого расстояния может различить каждую букву на обложке. Что-то про королевскую семью. Неужели африканец сейчас читает об этом, о королевской семье? Эта мысль казалась абсурдной.

Африканец перевернул страницу. Его усы, спускавшиеся к подбородку, были совсем как у курьера, с которым старик встретился этой ночью. Это была короткая встреча. Курьер приехал в порт на «вольво», которое, конечно, взял напрокат. Остановился, стекло с гудением опустилось, и он сказал пароль: «Voice of an Angel». И у него были совершенно такие же усы. И грустные глаза. Он сразу сказал, что не взял с собой оружия по соображениям безопасности, и предложил поехать с ним в одно место и забрать его. Старик был в замешательстве, но подумал, что если бы его хотели ограбить, то сделали бы это прямо тут, в порту. Он сел в машину, и они поехали – куда б он думал? – в гостиницу «Рэдиссон САС» на Хольбергс-пласс. Он увидел Бетти Андресен, но та не смотрела в их сторону.

Курьер пересчитал деньги в конверте, почему-то называя числа по-немецки. Когда старик спросил его об этом, тот сказал, что его родители были из Эльзаса, и старик почему-то рассказал ему, что бывал там, в Зеннхайме. Странная причуда.

После того, что он прочитал о винтовке Мерклина в интернете в Университетской библиотеке, само оружие скорее разочаровало его. Оно походило на обычное охотничье ружье, только побольше. Курьер показал, как разбирать и собирать его, называя старика «герр Урия». Старик положил разобранную винтовку в рюкзак и пошел к лифту. Пока лифт ехал вниз, он размышлял, не попросить ли Бетти Андресен вызвать ему такси. Еще одна причуда.

– Алло!

Старик поднял голову.

– Я думаю, вам надо проверить еще и слух.

Доктор Буер стоял в дверях и пытался весело улыбаться. Он пригласил его в офис. Мешки под глазами у доктора набрякли еще больше.

– Я прокричал ваше имя три раза.

«Я забываю свое имя, – подумал старик. – Забываю все свои имена».

По тому, как доктор подал ему руку, чтобы помочь пройти в кабинет, старик догадался, что новости плохие.

– Да, я получил результаты тех анализов, которые мы брали, – поспешно сказал врач, не успев как следует усесться в кресло, будто желая выложить плохие новости как можно скорее. – К сожалению, она разрослась.

– Ну разумеется, она разрослась, – ответил старик. – Разве это не в природе раковых клеток – разрастаться?

– Хе-хе. В общем-то, да. – Буер смахнул с письменного стола невидимую пылинку.

– Опухоль – как мы, – продолжал старик. – Делает то, что может.

– Да, – ответил доктор Буер, с неестественно-расслабленным видом развалившись в кресле.

– Вы тоже делаете только то, что можете, доктор.

– Да, вы правы, вы правы. – Доктор Буер улыбнулся и надел очки. – Мы по-прежнему предлагаем вам курс лечения. Он, конечно, ослабит вас, но может продлить… э-э…

– Жизнь?

– Да.

– А сколько я протяну без этого курса?

Кадык Буера прыгал вверх-вниз.

– Несколько меньше, чем мы полагали вначале.

– А именно?

– А именно: из печени рак через кровь попал в…

– Хватит, назовите мне время.

Доктор Буер посмотрел на него пустыми глазами.

– Ты ненавидишь свою работу, ведь так? – сказал старик.

– Что, простите?

– Ничего. Дату, если можно.

– Но ведь нереально…

Доктор Буер вздрогнул, оттого что старик стукнул кулаком по столу – так сильно, что телефонная трубка соскочила с рычага. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но осекся, когда увидел, как старик грозит ему дрожащим пальцем. Он вздохнул, снял очки и устало провел рукой по лицу.

– Летом. В июне. Возможно, раньше. В лучшем случае – в августе.

– Отлично, – сказал старик. – Тогда все хорошо. А боли?

– Могут появиться когда угодно. Принимайте лекарства.

– Я смогу действовать?

– Трудно сказать. Это зависит от болей.

– Мне нужны такие лекарства, чтобы я мог действовать. Это необходимо. Понимаете?

– Все болеутоляющие…

– Я умею терпеть боль. Мне нужно что-то, что просто поддерживало бы меня в сознании, чтобы я мог здраво мыслить и действовать.

Счастливого Рождества. Это было последнее, что сказал доктор Буер. Старик стоял на лестнице. Сначала он не понимал, почему в городе так много народу, но когда ему напомнили о предстоящем празднике, он тут же понял причину паники в глазах прохожих, спешащих по улице, – они боятся не успеть купить рождественские подарки. На площади Эгерторгет люди собрались вокруг уличного оркестра. Мужчина в форме Армии спасения обходил толпу с жестянкой для пожертвований. В снегу наркоман переминался с ноги на ногу, его глаза мигали, как мигает стеариновая свечка, прежде чем потухнуть. Две юные подружки прошли мимо него под ручку, краснощекие, распираемые своими маленькими секретами и желанием жить дальше. И огни. Свет горел в каждом окошке, будь они все прокляты. Он поднял глаза: над ним было небо Осло – теплый желтый купол отраженного городского света. Господи, как он скучал по ней! «Следующее Рождество, – подумал он. – Следующее Рождество мы справим вместе, любимая».