Текст книги "Красношейка"

Эпизод 3
Улица Карл-Юханс-гате, 5 октября 1999 года

«Ты умрешь».

Эти слова звенели в ушах старика, пока он шел по лестнице, а потом стоял, ослепленный ярким осенним солнцем. Его зрачки медленно сужались, а он стоял, вцепившись в перила, и глубоко дышал. Он слышал какофонию машин, трамваев, пищащих светофоров. И голоса – возбужденные радостные голоса людей, пробегающих мимо звонко стуча каблуками. И музыку – слышал ли он раньше столько музыки? Но ничто не могло заглушить звенящих слов: «Ты умрешь».

Как часто он стоял здесь, на лестнице у входа в приемную доктора Буера? Два раза в год, в течение сорока лет, то есть восемьдесят. Восемьдесят обычных дней, точно таких же, как этот. И никогда раньше он не обращал внимания на людей на улицах, на то, как они радуются жизни, как они хотят жить. Стоял октябрь, но погода была майская. В этот день все было убийственно спокойно. Может, он преувеличивает? Он слышал ее голос, видел, как от солнца к нему устремляется ее силуэт, различал черты ее лица, тонущие в торжественно-ярком свете.

«Ты умрешь».

Бесконечная белизна вновь обрела цвет и превратилась в Карл-Юханс-гате. Он спустился по ступенькам лестницы, остановился, посмотрел направо, потом налево, словно не зная, куда теперь идти, и погрузился в размышления. Вдруг он вздрогнул, будто кто-то разбудил его, и пошел в сторону Королевского дворца – шаткой походкой, глядя под ноги, сгорбившись в ставшем великоватым шерстяном пальто.

– Опухоль увеличилась, – сказал доктор Буер.

– Ладно, – ответил он тогда, посмотрел на Буера и подумал, что в медицинском училище, наверное, учат снимать очки, когда нужно сказать что-то серьезное или когда близорукому врачу не хочется видеть глаза пациента. Теперь, когда у него начали появляться залысины, доктор стал походить на своего отца, доктора Конрада Буера, а мешки под глазами придавали ему такое же вечно огорченное выражение.

– То есть? – спросил он так, как не спрашивал вот уже пятьдесят лет: тихим, хриплым, дрожащим голосом – голосом, исполненным смертельного страха.

– Да, это вопрос…

– Бросьте, доктор. Я и раньше смотрел смерти в глаза.

Он перевел дух, выбирая слова, которые придали бы его голосу уверенности, по крайней мере, чтобы ее мог услышать доктор Буер. Чтобы он сам мог ее услышать.

Доктор водил взглядом по скатерти, по старому паркету, смотрел в мутное окно, лишь бы не встретиться взглядом со стариком. Он снова и снова протирал стекла очков.

– Я понимаю, почему…

– Вы ничего не понимаете, доктор. – Старик вдруг услышал свой собственный смех, короткий и сухой. – Не принимайте это близко к сердцу, Буер, но я вас уверяю: вы ничего не понимаете.

Он увидел, что Буер смутился, и в тот же миг услышал, как капает кран над раковиной в дальнем конце комнаты – звук, вернувший ему ощущения юности.

Буер надел очки, взял лист бумаги, будто там были написаны слова, которые он должен был сказать, откашлялся и произнес:

– Ты умрешь.

Старик предпочел бы услышать: «Вы умрете».

Он остановился возле какой-то компании и услышал звуки гитары и песню. Песню, которая старше их всех. А он слышал ее раньше – четверть века назад, но для него это словно вчера. И так бывало со всем: чем раньше что-то было, тем отчетливее и ближе оно теперь казалось. Сейчас он мог вспомнить то, о чем не вспоминал многие годы, а может, не вспоминал никогда. То, о чем он писал в своих дневниках со времен войны, теперь возникало перед ним, будто кадры из фильма, стоило ему лишь закрыть глаза.

«Во всяком случае, год у вас есть».

Одна весна и одно лето. Он мог различить каждый золотой лист на деревьях Студенческого парка, словно на нем были новые очки, сильнее прежних. Те же деревья стояли здесь в сорок пятом. А может, нет? Тогда они не были так отчетливо видны. Все тогда было будто в дымке. Улыбающиеся лица, безумные лица, крики, которые тогда едва долетали до него, неприкрытая дверь автомобиля… Может, тогда у него на глазах были слезы, потому что, когда он вспоминал флаги, с которыми люди бежали по тротуарам, они представлялись ему расплывчатыми красными пятнами. Люди кричали: «Наследник вернулся!»

Он обошел вокруг Дворца и увидел группу людей, пришедших посмотреть на смену караула. Со стороны бледно-желтого фасада слышалось эхо команд, клацанье винтовок и чеканный стук сапог. Гудели видеокамеры, он услышал несколько слов по-немецки. Молодая японская парочка стояла в обнимку и с легкой усмешкой смотрела это представление.

Он закрыл глаза и попытался почувствовать запах военной формы и ружейного масла. Вздор, это совсем не похоже на запах войны, который ему так знаком!

Он снова открыл глаза. Что они понимали, мальчики в черной униформе, парадные фигуры социалистической монархии, когда исполняли все эти церемонии. Они были слишком наивны, чтобы понять, и слишком молоды, чтобы прочувствовать все это. Он вспомнил тот день и тех норвежских ребят в военной форме, или, как они тогда говорили, в «шведской униформе». Тогда это напоминало ему игру в солдатики. Они не знали, зачем нужна форма, и еще меньше представляли себе, как обращаться с военнопленными. Пугливые и жестокие, с цигарками во рту, в лихо надетых набекрень фуражках, вцепившись в недавно выданные винтовки, они пытались преодолеть страх, молотя прикладами в спины арестантам.

«Нацистская сволочь», – говорили они при каждом ударе, будто в оправдание собственным грехам.

Он с наслаждением вдохнул теплый осенний воздух, но тут же почувствовал боль. Он покачнулся и сделал шаг назад. Отек легких. Через двенадцать месяцев самое позднее у него начнется отек легких. А это, говорят, самое страшное.

«Ты умрешь».

Он зашелся кашлем, таким жутким, что те, кто был рядом с ним, отшатнулись.

Эпизод 4
МИД Норвегии, Виктория-Террасе, 5 октября 1999 года

Главный советник Министерства иностранных дел Бернт Браннхёуг стремительно шел по коридору. Полминуты назад он вышел из кабинета, а через сорок пять секунд должен быть в совещательной комнате. Он играл мускулами плеч, сознавая, как они выпирают под пиджаком, ощущая, как натягивается материя. Вот она, Latissimus dorsi – спинная мышца, развитая у лыжников. В свои шестьдесят Бернт выглядел не старше пятидесяти. Не то чтобы он был вечно занят своей внешностью – просто следил за собой. Это не слишком сложно: каждый день выполнять физические упражнения, которые ему даже нравились, зимой проводить пару часов в солярии и регулярно выщипывать седые волоски из кустистых бровей.

– Привет, Лиза! – бросил он, пробегая мимо ксерокса. Молодая практикантка вздрогнула от неожиданности и успела лишь слабо улыбнуться ему вслед, но он уже исчез за очередным поворотом коридора.

Лиза недавно получила диплом юриста. С ее отцом Браннхёуг когда-то учился в школе. Лиза работает здесь всего три недели. Отныне пусть знает, что главный советник МИДа, самый большой начальник в этом учреждении, знает ее в лицо. И он, конечно, сможет ей помочь. При случае.

Уже подлетая к двери, Браннхёуг услышал гул голосов. Он посмотрел на часы. 75 секунд. Затем вошел, мгновенно окинул взглядом совещательную комнату и отметил, что присутствуют представители всех заинтересованных инстанций.

– Ага, вы, значит, и есть Бьярне Мёллер? – Он широко улыбнулся и через стол протянул руку высокому тощему мужчине, сидевшему рядом с Анной Стёрксен, начальником полицейского участка.

– Мёллер, вы ведь НОП? Я слышал, вы участвуете в горнолыжной эстафете на Холменколленской трассе?

Это была одна из уловок Браннхёуга. Так он составлял первое впечатление о новых знакомых. То, чего не давало ни одно резюме. Ему особенно нравились такие вопросы и профессиональные сокращения, вроде НОП – начальник отделения полиции.

Браннхёуг сел, подмигнул своему старому другу Курту Мейрику, начальнику Службы безопасности полиции, и принялся рассматривать других людей за столом.

Еще никто не знал, кому же будет поручено общее руководство, так как теоретически представители всех инстанций – управления делами премьер-министра, полицейского округа Осло, Службы разведки Министерства обороны, сил быстрого развертывания и собственно Министерства иностранных дел – находились в равных условиях. Совещание было организовано по инициативе УДСПМ – управделами премьера, но ни у кого не было сомнений, что ответственность за операцию будет возложена на руководство полицейского округа Осло во главе с Анной Стёрксен и Службу безопасности Курта Мейрика. А статс-секретарь из управления делами сидел с таким видом, будто сам не прочь порулить.

Браннхёуг закрыл глаза и стал слушать.

Обмен любезностями прекратился, гул голосов постепенно утих. На секунду воцарилась тишина. Но потом началось шуршание бумаги, щелканье ручек – все начальники, как водится, явились со своими личными референтами, на случай, если после встречи придется свалить вину друг на друга. Кто-то откашлялся, но, во-первых, этот звук послышался не из того угла комнаты, а во-вторых, перед выступлением откашливаются не так. Наконец кто-то сделал глубокий вдох и приготовился говорить.

– Давайте начнем, – сказал Бернт Браннхёуг и открыл глаза.

Все взгляды устремились на него. Каждый раз одно и то же. Приоткрытый рот статс-секретаря, кривая улыбка госпожи Стёрксен, означающая, что ее обладательница знает всю подоплеку происходящего, а у остальных – пустые лица, устремленные на него, и в них – ни тени подозрения, что все уже давно решено.

– Я рад приветствовать вас на первом заседании координационного совета. Наша задача – обеспечить безопасность четырех самых значимых людей на планете во время их пребывания в Норвегии.

Послышались сдержанные смешки.

– Первого ноября, в понедельник, в страну приезжают лидер ООП Ясир Арафат, израильский премьер Эхуд Барак, премьер-министр Российской Федерации Владимир Путин, и – самое главное! – в шесть пятнадцать, ровно через пятьдесят девять дней, в столичном аэропорту Гардермуен приземлится самолет с американским президентом на борту.

Браннхёуг быстро переводил взгляд с одного лица на другое. И наконец остановил его на своем новом знакомом, Бьярне Мёллере.

– Что, прямо скажем, не такая уж государственная тайна, – добавил он и так добродушно рассмеялся, что Мёллер тут же забыл всю свою нервозность и тоже засмеялся. Браннхёуг широко улыбнулся, демонстрируя свои крепкие зубы, ставшие еще белее после очередного посещения стоматолога.

– Мы не знаем точно, сколько человек приедет, – продолжал Браннхёуг. – В Австралии у президента было две тысячи человек сопровождения, в Копенгагене – тысяча семьсот.

Послышался ропот.

– Но, судя по моему опыту, можно сделать предположение, что, скорее всего, будет человек семьсот.

Говоря это, Браннхёуг знал, что его «предположение» вскоре подтвердится, так как несколько раньше ему по факсу прислали список из свыше 712 желающих приехать.

– Кто-то, быть может, подумает: зачем президенту столько народа для всего лишь двухдневного саммита. Семьсот, если мои расчеты верны, – именно столько человек было с императором Фридрихом Третьим, когда он в тысяча четыреста шестьдесят восьмом году поехал объяснять Папе Римскому, кто в мире хозяин.

Снова смех. Браннхёуг подмигнул Анне Стёрксен: эту фразу он вычитал в газете «Афтенпостен».

Затем всплеснул руками:

– Я думаю, не нужно объяснять, как это мало – два месяца. И это означает, что нам следует проводить координационные собрания ежедневно в десять часов в этой комнате. И пока эти четверо ребят на нашей ответственности, забудьте про все остальное! Никаких отпусков и отгулов! Никакие болезни не будут вам оправданием. Есть вопросы или можно продолжать?

– Но мы полагаем… – начал статс-секретарь.

– Депрессии в том числе, – оборвал его Браннхёуг.

Бьярне Мёллер невольно расхохотался.

– Но мы… – снова начал статс-секретарь.

– Пожалуйста, Мейрик, – вдруг повысил голос Браннхёуг.

– А?

Шеф СБП Курт Мейрик поднял свою блестящую бритую голову и посмотрел на Браннхёуга.

– Вы ведь хотели рассказать нам о том, как СБП оценивает возможную опасность? – спросил Браннхёуг.

– А, это, – сказал Мейрик. – У нас есть с собой копии.

Мейрик был из Тромсё и говорил на характерно непоследовательной смеси родного диалекта и бук-мола[2]2
  Бук мол – норвежский «книжный язык», на основе датского (в отличие от лансмола, основанного на диалектах). (Прим. перев.)


[Закрыть]. Он кивнул женщине, сидящей рядом с ним. Браннхёуг тоже посмотрел на нее. Без сомнения, не накрашена, короткие темные волосы небрежно пострижены и сколоты нелепой заколкой. А ее синий шерстяной костюм поистине вызывал тоску. Но хотя она чересчур серьезно хмурила лоб, как это часто делают сотрудники-женщины, боясь, что иначе их не воспримут всерьез, Браннхёугу все это даже нравилось. У нее были нежные карие глаза, а высокие скулы придавали ей аристократический, почти ненорвежский вид. Он видел ее и раньше, но тогда у нее была другая прическа. Как же ее звали, кажется, что-то библейское – Рахиль? Ракель? Может, она недавно развелась, тогда ее нынешняя прическа вполне объяснима. Она наклонилась к портфелю, который стоял между ней и Мейриком, и взгляд Браннхёуга непроизвольно скользнул по ее блузке, но та была застегнута под горло, и ничего интересного увидеть не удалось. Интересно, ее дети уже ходят в школу? Может, пригласить ее на ужин в какой-нибудь отель в центре?

– Я думаю, будет достаточно короткого устного резюме, – произносит он.

– Хорошо.

– Я только хотел бы сказать прежде… – начал статс-секретарь.

– Может, дадим Мейрику закончить, а потом ты будешь говорить, сколько тебе угодно, Бьёрн?

Браннхёуг впервые назвал статс-секретаря на “ты”.

– СБП считает, что угроза покушения или иного членовредительства наличествует, – сказал Мейрик.

Браннхёуг улыбнулся. Уголком глаза он заметил, что то же самое сделала и Анна Стёрксен. Шустрая девица, превосходно сдала экзамен по праву, незапятнанный бюрократический послужной список. Может, стоит как-нибудь пригласить ее с мужем к себе на обед? Браннхёуг с женой жили в просторной бревенчатой вилле, у границы с Нурбергом. Только лыжи надел – и начинай прогулку. Бернт Браннхёуг любил свою виллу. Но его жене она казалась чересчур мрачной, старое темное дерево ее угнетало, и лес вокруг ей вовсе не нравился. Да, пригласить на обед! Старые бревна и форель, которую он сам наловит. Это будет правильный сигнал!

– Позвольте вам напомнить, что четыре американских президента погибли от рук убийцы. Авраам Линкольн в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году, Джон Гарфилд в тысяча восемьсот восемьдесят первом, Джон Кеннеди в шестьдесят третьем и э-э… – Мейрик повернулся к женщине с высокими скулами и по ее губам прочел забытое имя. – Ну да, Мак-Кинли. В э-э…

– Девятьсот первом, – добродушно улыбнулся Браннхёуг и взглянул на часы.

– Точно. Но на протяжении американской истории были и другие покушения. На Гарри Трумэна, Джеральда Форда и Рональда Рейгана во время президентства также устраивались серьезные покушения.

Браннхёуг кашлянул:

– Вы забываете, что в нынешнего президента несколько лет назад стреляли. Или, по крайней мере, обстреляли его дом.

– Это верно. Но мы не рассматриваем подобные инциденты. Их очень много. Я позволю себе сказать, что за последние лет двадцать на каждого американского президента было совершено по дюжине покушений, а то и больше, просто пресса об этом не очень-то распространялась.

– А почему? – Начальнику отделения полиции Бьярне Мёллеру показалось, что он задал этот вопрос про себя, и он очень удивился, услышав собственный голос. Он сглотнул, заметив, что все внимательно смотрят на Мейрика, ожидая ответа, но помочь ничем не мог и беспомощно посмотрел на Браннхёуга. Советник утешительно подмигнул ему.

– Ну, как вам известно, обычно о раскрытии покушений не трубят, – сказал Мейрик и снял очки. Они были похожи на очки инспектора Деррика из фильма, очки-хамелеоны, такие очень любят рекламировать в каталогах. – К тому же, как известно, покушения почти так же заразны, как самоубийства. Кроме того, мы, сыщики, не любим рассказывать о наших методах.

– Какие охранные мероприятия планируются? – прервал его статс-секретарь.

Женщина с высокими скулами протянула Мейрику листок. Тот надел очки и начал читать:

– В четверг прибудут восемь сотрудников спецслужб, и мы начнем прочесывать отели, изучать маршрут поездки, проверять на благонадежность тех, кто будет непосредственно рядом с президентом, и инструктировать наших полицейских. Я думаю, что дополнительно мы привлечем людей из Румерике, Аскера и Берума.

– Для чего? – спросил статс-секретарь.

– Преимущественно для охраны. Американского посольства, гостиницы, где будет жить сопровождение, автопарк…

– Короче говоря, всех, кроме президента?

– Этим будет заниматься непосредственно СБП. И спецслужбы.

– Что-то мне не верится, что вам хочется заниматься охраной, Курт, – ухмыльнулся Браннхёуг.

При этих словах Курт Мейрик натужно улыбнулся. В 1998 году, во время совещания министров экономики в Осло, СБП отказалась выставлять охрану, ссылаясь на то, что, по их данным, «риск был минимален». На второй день конференции управление по делам иностранцев обратило внимание МИДа на то, что один из норвежцев, утвержденный СБП на должность шофера для хорватской делегации, – боснийский мусульманин. Он приехал в Норвегию в 70-х и получил норвежское гражданство, но в 1993 году его родители и четверо братьев и сестер погибли из-за резни, устроенной хорватами в Мостаре, в Боснии-Герцеговине. В его квартире при обыске нашли две ручные гранаты и написанное им письмо самоубийцы. Конечно, журналисты об этом не пронюхали, но последовала такая головомойка, что дальнейшая карьера Курта Мейрика висела на волоске, и если бы не Бернт Браннхёуг… Дело замяли после того, как парень, который занимался непосредственным утверждением персонала, написал рапорт об отставке. Браннхёуг уже и не помнил, как звали того молодого полицейского, но сотрудничество с Мейриком с тех пор шло со скрипом.

– Бьёрн! – Браннхёуг хлопнул в ладоши. – Теперь нам всем ужасно интересно, что ты хотел поведать миру. Валяй!

Браннхёуг скользнул взглядом по лицу соседки Мейрика. Мгновенно – но успел заметить, что та смотрит на него. Точнее, в его направлении. Однако взгляд ее был безразличным и отсутствующим. Вот бы поймать этот взгляд, разглядеть, что в нем таится! И эта мысль уносила его все дальше и дальше. Кажется, ее зовут Ракель?

Эпизод 5
Дворцовый парк, 5 октября 1999 года

– Ты умер?

Старик открыл глаза и увидел над собой очертания головы, но лица невозможно было различить из-за ослепительного светового ореола.

«Ты умер?» – повторил чистый, мелодичный голос.

Он не отвечал, потому что не понимал, наяву все это или во сне. Или, как предполагал обладатель голоса, он и вправду умер.

– Как тебя зовут?

Теперь голова исчезла, и вместо нее он видел кроны деревьев и голубое небо. Это сон. Как в стихотворении: «Сзади обнаженный лес весенний, а над ними бомбовозы вражьи»[3]3
  Имеется в виду стихотворение Н.Грига «Король» (пер. Ю.Вронского).


[Закрыть] Нурдала Грига. О короле, который бежит в Англию. Глаза снова привыкли к свету, и он вспомнил, что упал на траву в Дворцовом парке, чтобы немного отдохнуть. Должно быть, он заснул. Рядом на корточках сидел маленький мальчик и из-под черной челки смотрел на него своими карими глазами.

– Меня зовут Али, – сказал малыш.

Пакистанец? У мальчика был примечательный курносый нос.

– Али значит «Бог», – добавил малыш. – А что значит твое имя?

– Меня зовут Даниель, – улыбнулся старик. – Это библейское имя. Оно значит: «Бог мне судья».

Малыш посмотрел на него:

– Значит, ты Даниель?

– Да, – сказал старик.

Мальчик все глядел на него, и старик почувствовал себя неловко. Может, мальчик решил, что он бездомный, раз лежит здесь, на солнцепеке, в одежде, укутавшись шерстяным пиджаком, как пледом.

– А где твоя мама? – спросил он, чтобы избежать этого пристального взгляда.

– Вон там. – Малыш повернулся и показал пальцем.

Две крепкие темноволосые женщины сидели поодаль. Вокруг них, смеясь, возились четыре карапуза.

– Значит, я буду тебя судить, – сказал мальчик.

– Что?

– Али – это Бог, ведь так? А Бог судит Даниеля. А меня зовут Али, а тебя зовут…

Старик протянул руку и ухватил Али за нос. Мальчик весело взвизгнул. Женщины повернулись к ним, одна уже собралась встать, и он отпустил малыша.

– Твоя мама, Али. – Старик кивнул в сторону женщины, которая уже шла к ним.

– Мамочка! – радостно закричал малыш. – Смотри, я судья! Я буду судить дядю.

Женщина прокричала ему что-то на урду. Старик улыбнулся ей, но женщина даже не взглянула на него. Она пристально смотрела на сына, и тот в конце концов послушно пошел к ней. Когда они уходили, она оглянулась, но казалось, не хотела замечать старика, будто он был невидимкой. Ему захотелось объяснить ей, что он не бродяга, что он был одним из строителей общества. Что когда-то он уходил на Восток, готовый сделать для мира все, хотя все, что он мог сделать, – это уступить другим место, бросить свое призвание и махнуть на все рукой. Но он не стал этого говорить. Он очень устал и хотел домой. Отдыхать – и больше ничего. Теперь за все должны платить другие.

Уходя, он не услышал, как мальчик его окликнул.