Текст книги "Пентаграмма"

Глава 3
Пятница. Пробуждение

Она снова вскрикнула, и Харри Холе открыл глаза.

Между лениво шелестящих занавесок сверкало солнце, с улицы донесся скрежет тормозящего на Пилестредет трамвая, и снова наступила тишина. Харри соображал, где находится. На полу. В своей спальне. Одетый. Пускай и не с иголочки. Живой. Ну, по крайней мере, не мертвый.

Лицо было покрыто густой маской пота, сердце стучало легко и часто, как шарик для настольного тенниса на бетонном полу. С головой дело обстояло хуже.

Харри на секунду задумался, размышляя, стоит дышать дальше или нет. Потолок и стены кружились перед глазами – в квартире не было ни картин, ни верхней лампы, чтобы зацепиться взглядом. Где-то на периферии зрения раскачивались резная книжная полка, спинка стула и обеденный стол, купленный в «Элеваторе». Спасибо, хоть сон закончился.

Это был все тот же детский кошмар. Не в силах пошевелиться, словно пригвожденный, Харри старался закрыть глаза, чтобы не видеть ее искаженного лица и губ в неслышном крике. Огромные, пустые глаза в немом упреке. Когда он был маленьким, то видел в этом кошмаре младшую сестру – Сестрёныша, как он ее звал. А теперь вот – Эллен Йельтен. И Харри не знал, что хуже. Ее безгласный крик теперь озвучивали жалобно лязгавшие трамвайные рельсы.

Он лежал и молча смотрел на подрагивающее меж занавесок солнце, повисшее над улицами и домами района Бишлет. Только трамвай нарушал летнюю тишину. Харри, не моргая, смотрел на солнце, пока оно не превратилось в желтое сердце, бьющееся о тонкую голубую сердечную сумку, с каждым ударом выбрасывающее жару. Когда он был маленьким, мама говорила, что дети, которые долго смотрят на солнце, выжигают себе глазки и не видят в жизни больше ничего, кроме солнечного света. Этого он сейчас и добивался. Чтобы солнечный свет выжег все остальное. Чтобы он больше не видел, как Эллен лежит с разбитой головой на берегу Акерсельвы, а над ее телом склоняется чья-то тень. Тень, которую он три года подряд пытался поймать. И не поймал. Хотя цель была так близка, он не смог довести работу до конца. Как всегда, ничего не смог.

Ракель…

Харри осторожно поднял голову и посмотрел на мертвый черный глаз автоответчика. Он не оживал вот уже несколько недель – с тех пор, как они с Мёллером и начальником криминальной полиции (начкрим, как они называли его для краткости) встретились в «Боксере». Наверное, и этот глаз выжгло солнце.

Черт, как же тут жарко!

Ракель…

Теперь он вспомнил. В какой-то момент лицо во сне стало лицом Ракели. Сестрёныш, Эллен, мама, Ракель. Женские лица. Они сменяли друг друга в пульсирующем ритме сердца и снова сливались в одно.

Харри со стоном уронил голову на паркет. Заметил над собой на краю стола бутылку «Jim Beam from Clermont, Kentucky». Бутылка была пуста. Виски испарилось, улетучилось. Ракель. Он закрыл глаза. Ничего не вернуть.

Он понятия не имел, сколько времени. Догадывался только, что уже слишком поздно. Или слишком рано. В общем, самое неподходящее время, чтобы проснуться. Вернее, чтобы спать. В это время нужно заниматься совсем другим делом. Нужно пить.

В кармане брюк завибрировал мобильник. Он понял: от этого он и проснулся. Как будто ночная бабочка отчаянно бьет крыльями об освещенное окно. Харри выудил из кармана телефон.

Харри Холе медленно шагал к парку Санкт-Хансхёуген. Головная боль давила изнутри на глазные яблоки. До указанного Мёллером адреса было рукой подать, и Харри, рассудив, что прогулка прочищает мозги, побрызгал на лицо водой, отыскал в бельевом шкафу несколько бутылок, в одной из которых даже нашелся глоток виски, и отправился пешком. Прошел мимо бара «Андеруотер». С четырех до трех. По понедельникам – с четырех до часу. Воскресенье – выходной. Здесь он не был завсегдатаем – любимый «Шрёдер» находился на соседней улице, – но в голове у Харри (как и у большинства алкоголиков) была особая картотека, куда автоматически заносился каждый кабак и график его работы.

Харри улыбнулся отражению в черном окне: «В другой раз».

На углу он повернул направо и пошел по Уллеволсвейен, улице для машин, а не для людей. Привлекательного в ней было мало – разве что тень на правой стороне в жаркие дни.

Заметив нужный номер дома, Харри остановился и посмотрел на здание.

На первом этаже была прачечная с красными стиральными машинами. Листок на двери сообщал, что открыта она с 8.00 до 21.00, цена на сушку снижена – всего 30 крон. Перед одной из работающих машин сидела смуглая женщина и смотрела куда-то в пустоту. Рядом с прачечной красовалась витрина с надгробными памятниками, а еще дальше – над гибридом закусочной и лавки коробейника – зеленая неоновая вывеска «Кебабный двор». Харри оглядел грязный фасад. Краска на старых рамах потрескалась, но, судя по эркерам, над четвертым этажом располагались новые мансарды, а над недавно установленными звонками возле входной железной двери была камера слежения. Деньги в этом городе медленно, но верно текли с запада на восток. Харри увидел напротив верхней кнопки имя Камиллы Луен и позвонил.

– Да? – отозвался динамик.

Мёллер предупреждал, но Харри все равно вздрогнул, услышав голос Волера.

Он хотел ответить, но голосовые связки не слушались. Кашлянув, он предпринял вторую попытку:

– Холе. Открывайте.

Дверь зажужжала, и Харри взялся за шершавую чугунную ручку.

– Эй!

Он обернулся:

– Привет, Беата!

Рост Беаты Лённ был ниже среднего, волосы короткие, русые, глаза голубые. Не красавица, не дурнушка. Во внешности Беаты Лённ не было ничего, что привлекло бы чье-нибудь внимание. Вот разве одежда – белый комбинезон, похожий на скафандр.

Харри придержал дверь, пока Беата буксировала железные чемоданы.

– Ты только что пришла? – Харри старался не дышать на нее, когда она проходила мимо.

– Нет, надо было вернуться в машину за этим вот барахлом. Мы тут уже с полчаса. Ударился?

Харри потер шрам на переносице:

– Что-то вроде.

Он прошел за ней и очутился на лестнице.

– И как там наверху? – спросил он.

Беата поставила чемоданы перед лифтом и бросила быстрый взгляд на Харри.

– Я думала, твой принцип – «Сначала посмотри сам, потом спроси других». – И она нажала на кнопку вызова рядом с зеленой дверью.

Харри кивнул. Беата Лённ была из тех представителей вида гомо сапиенс, кто запоминает все. Она могла выдать подробности уголовных дел, о которых Харри давно забыл и которые были закрыты еще до того, как Беата поступила в полицейскую академию. Кроме этого, у нее была феноменальная память на лица. В свое время она прошла обследование и потрясла психологов этой особенностью. Потому неудивительно, что она помнила все до мельчайших подробностей, что слышала от Харри в прошлом году, когда по городу прокатилась волна ограблений и им довелось работать вместе.

– Да, я предпочитаю доверять собственным впечатлениям, когда впервые оказываюсь на месте преступления. – Харри вздрогнул, когда сверху внезапно громыхнул лифт, и начал искать в карманах сигареты. – Но я не думаю, что буду заниматься этим делом.

– Это почему?

Харри не ответил. Вытащил из левого кармана джинсов смятую пачку «Кэмела» и выковырял из нее окурок.

– Ах да, припоминаю, – улыбнулась Беата. – Ты же рассказывал весной, что вы собираетесь в отпуск. Кажется, в Нормандию? Везунчик…

Харри сунул бычок в зубы. Вкус – преотвратный. И больной голове это вряд ли поможет. Поможет только одно. Он покосился на часы. «Понедельник – с четырех до часу…»

– С Нормандией не получилось, – сказал он.

– Да?

– Да. И вообще не из-за этого. А из-за того, кому это дело поручено и кто ждет нас наверху. – Он затянулся и кивнул в сторону верхних этажей.

Беата пристально посмотрела на него:

– Да не зацикливайся ты на нем, Харри.

– Не зацикливаться, говоришь? – Харри выдохнул дым. – Он делает людям больно, Беата. Не мне тебе рассказывать.

Беата покраснела:

– Мы с Томом встречались совсем недолго, Харри, вот и все.

– Не тогда ли ты ходила с синяками на шее?

– Харри! Том никогда… – Беата осеклась, поняв, что повысила голос. Но эхо ее слов не достигло верхних этажей: его перекрыл глухой грохот приехавшего лифта. – Не любишь ты его, – уже тише сказала Беата, – вот и придумываешь. На самом деле у Тома есть положительные качества, о которых ты и не догадываешься.

– Хм… – Харри затушил окурок о стену.

Беата открыла дверь лифта и вошла.

– Ты не со мной? – Она посмотрела на Харри.

Тот стоял и стеклянными глазами смотрел на что-то. Лифт. Дверь, которую нужно открывать самому. Черная железная решетка, которую закрывают за собой, прежде чем лифт тронется. Снова крик. Немой крик. Харри покрылся потом. Глотка виски оказалось недостаточно.

– Что-то не так? – спросила Беата.

– Да нет, – сипло ответил Харри. – Просто не люблю старые лифты. Я лучше пешочком.

Глава 4
Пятница. Статистика

В доме действительно было две мансарды. Дверь одной из них была открыта, но поперек дверного проема была прикреплена оранжевая лента полицейского заграждения. Харри пришлось согнуться пополам, а когда он выпрямился во все свои сто девяносто два сантиметра, то чуть не упал – так закружилась голова. Гостиная. Дубовый паркет, косой потолок с окнами. Жарко, как в сауне. Небольшая квартира была обставлена в духе минимализма – совсем как его собственная, но на этом сходство заканчивалось. Тут стоял ультрамодный диван из «Хильмерс Хус», стол из «R.O.O.M.» и маленький пятнадцатидюймовый телевизор «Филипс» из прозрачного пластика холодного голубоватого цвета, который отлично сочетался со стереосистемой. В открытые двери Харри увидел кухню и спальню. Всё. Было на редкость тихо. У кухонной двери, скрестив руки и раскачиваясь с пятки на носок, стоял полицейский в потной насквозь униформе и, подняв одну бровь, изучал Харри. Когда тот потянулся за удостоверением, полицейский криво улыбнулся и покачал головой.

«Все узнают обезьяну, – процитировал про себя Харри. – Обезьяна – никого»[4]4
  Фраза принадлежит норвежской журналистке и социологу Хильде Хёуаланн.


[Закрыть].

Он провел рукой по лицу:

– Где следственная группа?

– В ванной. – Полицейский кивнул в сторону спальни. – Лённ и Вебер.

– Вебер? А что, пенсионеров теперь тоже привлекают?

Полицейский пожал плечами:

– Сезон отпусков.

Харри посмотрел вокруг и вспомнил:

– Позаботьтесь о том, чтобы оградили лестницу и дверь на улицу. Люди ходят туда-сюда.

– Но…

– Это часть места преступления. Ясно?

– Я понимаю… – скрипучим голосом начал полицейский, и Харри понял, что двумя предложениями только что нажил себе на службе еще одного врага. Список был уже длинный. – Но у меня четкое указание…

– …стоять здесь, – донеслось из спальни, и в двери показался Том Волер.

Хотя он был в черном костюме, ни капельки пота не было на лбу под прилизанными темными волосами. Том Волер был красивым мужчиной. Ростом чуть пониже Харри, но многие бы сказали обратное. Может быть, из-за его гордой осанки или непринужденной самонадеянности, которая не только нравилась окружающим, но и заражала их уверенностью: они чувствовали, что находятся на своем месте, подчиняясь приказам Волера. А может, красавцем он казался из-за выдающихся физических данных: никакой костюм не мог скрыть, что его владелец пять раз в неделю толкает штангу и занимается карате.

– И он будет находиться здесь, – продолжал Том Волер. – Я уже отправил парня вниз на лифте, чтобы он оградил все, что требуется. Все под контролем, Холе.

Последнюю фразу он произнес со странной полувопросительной интонацией.

Харри прокашлялся и спросил:

– Где она?

– Здесь, в ванной.

Волер сделал шаг в сторону и, когда Харри проходил мимо, изобразил озабоченность:

– Ударился, Холе?

Спальня была обставлена простенько, но со вкусом и романтично. Двуспальная кровать, застеленная для одного человека, стояла у самой балки. На балке был вырезан странный рисунок: контур сердца и на нем треугольник. Наверное, память о любовнике, подумал Харри. Стену над кроватью украшали три постера с обнаженными мужчинами – выражаясь с эротической политкорректностью, что-то между откровенным искусством и легким порно. Никаких личных вещей или фотографий видно не было. Ванная комната находилась чуть дальше – практически в пределах спальни, и места в ней было ровно столько, сколько требовалось для раковины, туалета, душевой кабинки без занавеса и тела Камиллы Луен. Она лежала на плиточном полу, повернув лицо к двери, но смотрела на лейку душа, будто ожидая еще воды.

Одежды на ней не было, если не считать распахнутого белого халата, сейчас мокрого насквозь и закрывающего сливное отверстие душа. Беата стояла на пороге и фотографировала.

– Кто-нибудь выяснил, когда наступила смерть?

– Патологоанатом скоро будет, – откликнулась Беата. – Но rigor mortis[5]5
  Трупное окоченение (лат.).


[Закрыть] еще не наступило, да и тело не совсем остыло. Думаю, пару часов назад.

– А когда сосед с консьержем ее нашли, разве душ не был включен?

– А что?

– Теплая вода могла поддерживать температуру тела и отсрочить окоченение. – Харри посмотрел на часы: четверть седьмого.

– Скажем так, предположительно она умерла около пяти, – высказался Волер.

– Это почему? – спросил Харри, не оборачиваясь.

– Поскольку нет оснований считать, что труп переносили, будем исходить из того, что ее убили, когда она находилась в душе. Как видишь, тело и халат закрывают сливное отверстие. Это и вызвало затопление. Консьерж, выключивший воду, сказал, что открыта она была на полную мощность. Я смерил давление воды – неплохо для мансарды. Не так уж много времени требуется, чтобы вода залила такую маленькую ванную комнату и потекла в спальню. И до соседей она добралась довольно быстро. Женщина из нижней квартиры говорит, что было двадцать минут шестого, когда они обнаружили течь.

– Это всего час назад, – заметил Харри. – А вы уже полчаса как здесь. Кажется, все тут реагируют на события необычайно быстро.

– Ну, не все, – протянул Волер.

Харри промолчал.

– Я имею в виду патологоанатома. – Волер улыбнулся. – Ему уже полагается быть здесь.

Беата закончила фотографировать и обменялась взглядами с Харри.

Волер тронул ее за плечо:

– Если что, звони. Я на третьем, поговорю с консьержем.

– Хорошо.

Харри дождался, пока он уйдет, и спросил:

– Можно мне?..

Беата кивнула и отошла в сторону.

Подошвы чавкали по мокрому полу. Повсюду в ванной комнате были капельки воды. Собираясь в ручейки, они сбегали вниз. Глядя на зеркало, можно было подумать, что оно плачет. Харри присел на корточки; чтобы не потерять равновесия, оперся о стену, глубоко вдохнул воздух, но почувствовал только запах мыла. Других запахов, которых он ожидал, не было. Это дизосмия, вспомнил Харри. О ней он читал в книге, которую брал у доктора Эуне, психолога, работающего с сотрудниками убойного отдела. Некоторые запахи мозг попросту отказывается воспринимать или начинает путать, ощущая приятные ароматы как отвратительные. В книге говорилось, что такая форма извращения обоняния часто объясняется эмоциональными травмами. Впрочем, сейчас Харри об этом не думал. Думал он о том, что не чувствует трупного запаха.

Камилла Луен была молодой. Харри дал бы ей лет двадцать семь – тридцать. Миловидная. Пухленькая. Гладкая загорелая кожа, которая, правда, уже приобрела характерную мертвенную бледность. Темные волосы, которые станут светлее, когда высохнут. И маленькая дырочка во лбу, которую сотрудник похоронного бюро без труда замажет косметикой. Больше макияжа такого рода тут и не требовалось, разве что сделать незаметной небольшую шишечку, набитую под правой бровью.

Харри сосредоточился на маленькой, идеально круглой черной дырочке во лбу. Не больше, чем дырочка в кроне[6]6
  Некоторые норвежские монеты (в том числе монета в одну крону) имеют в середине круглое отверстие.


[Закрыть]. Возможно, Харри и удивился бы тому, через какие маленькие отверстия порой выходит человеческая жизнь, но нельзя доверять глазам: иногда кожа стягивается. Харри посчитал, что в данном случае пуля была больше входного отверстия.

– Паршиво, что она все это время пролежала в воде, – сказала Беата. – Иначе мы могли бы найти отпечатки пальцев убийцы или следы его ДНК на теле.

– Хм… Но на лоб-то вряд ли попало много воды. Вокруг входного отверстия – черная запекшаяся кровь. На коже почернение от выстрела. Рана может нам кое-что рассказать. Лупу?

Не отрывая взгляда от Камиллы Луен, Харри протянул руку и, почувствовав в ней благородную тяжесть немецкой оптики, приступил к изучению участка раны.

– Ну, что видно? – услышал Харри шепот Беаты у самого уха.

Как всегда, она была любопытной и жадной до знаний. Харри знал, что скоро придет день, когда он уже ничему не сможет научить ее.

– Серый оттенок на общем черном цвете входного отверстия говорит о том, что стреляли с близкого расстояния, но не вплотную, – сказал он. – Я думаю, расстояние было около полуметра.

– Да?

– По асимметрии отверстия можно сказать, что стрелявший целился сверху под углом.

Харри осторожно повернул голову убитой. Лоб еще не остыл.

– Выходного отверстия нет, – отметил он. – Это подтверждает, что стреляли под углом. Возможно, она стояла перед убийцей на коленях.

– Можно понять, из какого оружия стреляли?

Харри покачал головой:

– Это определит только патологоанатом с ребятами-баллистиками. Отверстие постепенно уменьшается, значит, оружие было короткоствольное – пистолет.

Харри стал систематично изучать труп, пытаясь подметить мельчайшие детали, но понял, что мозг, все еще затуманенный алкоголем, отсеивает подробности, которые могли бы ему пригодиться. Нет, могли бы пригодиться им. Это не его дело. Тем не менее он продолжил и, склоняясь над изуродованной рукой, буркнул:

– Дональд Дак.

Беата посмотрела на него непонимающе.

– Его так в комиксах рисуют, – пояснил Харри, – с четырьмя пальцами.

– Я комиксов не читаю.

Не хватало указательного. На его месте был черный от свернувшейся крови срез, где можно было различить ткань сухожилия и белую кость. Ровная, аккуратная работа. Харри осторожно тронул кость кончиком пальца. Срез оказался совершенно гладким.

– Кусачки, – сказал он, – или очень острый нож. Палец нашли?

– Не-а.

Харри внезапно почувствовал, что его мутит, и закрыл глаза. Пару раз вдохнул и выдохнул. Открыл глаза.

– Может, рэкетир, – предположила Беата. – Они используют кусачки.

– Может быть, – невнятно пробормотал Харри.

Он поднялся и увидел свои следы на белой плитке, а ему-то казалось, она розовая…

Беата наклонилась сделать крупную фотографию лица погибшей.

– Ну и крови же из нее натекло, – заметила она.

– Это потому, что ее рука лежала в воде, – сообщил Харри. – Вода не дает крови свернуться.

– Вся эта кровь – из отрезанного пальца?

– Да. И знаешь, что это значит?

– Нет, но чувствую, что скоро буду знать.

– А значит это, что Камилле Луен отрезали палец, когда сердце у нее еще билось. То есть до того, как в нее стреляли.

Беата зажмурилась.

– Спущусь поговорю с соседями, – сказал Харри.

– Когда мы переехали, Камилла уже жила в мансарде. – Вибекке Кнутсен бросила быстрый взгляд на своего сожителя. – Мы с ней не так уж много общались.

Они с Харри сидели в гостиной на четвертом этаже, под мансардой. На первый взгляд могло показаться, что хозяин тут именно Харри: он вальяжно развалился в одном из кресел, а его собеседники, неестественно выпрямив спины, примостились на краешке дивана.

Харри подумал, глядя на них, что эта пара – какая-то непарная. Да, обоим за тридцать. Но Андерс Нюгорд был поджарым и жилистым, как марафонец. Отглаженная голубая рубашка, короткие волосы, аккуратная деловая прическа, тонкие губы, нервные движения. И хотя лицо его было открытым и детским – можно сказать, невинным, – от владельца его веяло аскетической строгостью. А у Вибекке Кнутсен на щеках весело играли ямочки, ее пышные формы подчеркивал обтягивающий леопардовый топ. Морщинки вокруг губ свидетельствовали о многих сигаретах, а морщинки у глаз – о частых улыбках.

– Чем она занималась? – спросил Харри.

Вибекке посмотрела на сожителя, но он не ответил, и она заговорила снова:

– Насколько мне известно, она работала в рекламном агентстве. Дизайнером. Или вроде того.

– Вроде того, – повторил Харри и с безразличным видом сделал запись в своем блокноте.

Это был прием, которым он всегда пользовался в разговоре со свидетелями. Не смотри на них – и они будут чувствовать себя раскованнее. Покажи, будто их показания тебя не впечатляют, – и они обязательно захотят рассказать что-нибудь интересное. Нужно было ему идти в журналисты. Как ему казалось, журналисты терпимее к тем, кто появляется на работе в пьяном виде.

– У нее был жених?

Вибекке покачала головой.

– Любовники?

Вибекке нервно засмеялась и опять взглянула на своего сожителя.

– Мы же не подслушиваем под дверями, – решил вдруг вмешаться Андерс Нюгорд. – Думаете, убийца – любовник?

– Не знаю пока, – ответил Харри.

– Да это-то понятно!

Харри почувствовал в его голосе раздражение.

– Мы здесь живем, и нам бы не помешало знать ваше мнение о том, что тут происходит. Это похоже на бытовое убийство? Или, может быть, у нас тут в округе разгуливает маньяк? – повысил голос Андерс.

– Может быть, у вас тут в округе разгуливает маньяк. – Харри отложил ручку и посмотрел на собеседников.

Он заметил, как вздрогнула Вибекке Кнутсен, но внимание свое сосредоточил на Андерсе Нюгорде.

Когда людям страшно, их легче разозлить – материал первого курса полицейской академии. Потому не стоит без надобности нервировать испуганных. Но Харри сделал из правила совершенно другой вывод. Куда полезнее их раздражать. Рассерженные часто говорят не то, что думают. Вернее, не то, что думали сказать.

Андерс посмотрел на него ничего не выражающими глазами.

– Но вероятнее всего, убийца – именно ее молодой человек, – добавил Харри. – Жених, любовник или кто-то, с кем у нее были отношения, которые она прекратила.

– Почему вы так думаете? – Андерс Нюгорд приобнял Вибекке за плечо.

Это смотрелось забавно, потому что рука у него была короткая, а ее плечи – довольно широкие.

Харри откинулся на спинку кресла:

– Статистика. Можно мне закурить?

– Вообще-то у нас не курят. – Тонкие губы Нюгорда растянулись в улыбке.

Харри запихал пачку обратно в карман, но заметил, что Вибекке при этом опустила глаза.

– А что вы имеете в виду под статистикой? – спросил Андерс Нюгорд. – Что заставляет вас думать, будто она распространяется на данный конкретный случай?

– Ну что ж, прежде чем ответить на два ваших вопроса, я спрошу, разбираетесь ли в статистике вы, Нюгорд? Знаете термины «распределение вероятности», «стандартизованное нормальное отклонение»?

– Нет, но я…

– Вот и хорошо, – оборвал его Харри, – потому что в данном случае это и не понадобится. Столетняя уголовная статистика всего мира дает возможность утверждать, что убийца – именно ее ухажер. Или, если у нее нет ухажера, тот, кто считал себя таковым. Это ответ на первый ваш вопрос. Да и на второй.

Андерс Нюгорд фыркнул и убрал руку с плеча Вибекке.

– Но это же дилетантство! Вы ведь ничего не знаете о Камилле Луен.

– Это верно, – подтвердил Харри.

– Так почему же вы беретесь утверждать?..

– Потому что вы спросили, – прервал его Харри. – И если у вас вопросов больше нет, можно я попробую задать свои?

Нюгорд собирался что-то на это ответить, но передумал и злобно уставился на стол. Возможно, Харри ошибся, но ему показалось, что губы Вибекке дрогнули в чуть заметной улыбке.

– Как вы считаете, Камилла Луен употребляла наркотики? – спросил Харри.

Нюгорд вскинул голову:

– Почему мы должны так считать?

Харри закрыл глаза и промолчал.

– Нет, – мягко и тихо ответила Вибекке. – Мы так не считаем.

Харри открыл глаза и благодарно ей улыбнулся. Андерс Нюгорд посмотрел на нее с удивлением.

– Ее дверь была не заперта, верно?

Андерс кивнул.

– Вам это не показалось странным? – продолжил допрос Харри.

– Не особенно. Она же была дома.

– Хм… У вас на двери простой замок, и я заметил, что вы… – кивнул он Вибекке, – заперли его, когда я вошел.

– Она у нас стала пугливой. – Нюгорд похлопал сожительницу по коленке.

– Осло теперь не то, что раньше. – Вибекке на мгновение встретилась с Харри глазами.

– Это верно, – согласился он. – И кажется, Камилла Луен тоже это понимала. В ее квартире двойной секретный замок и еще цепочка, поэтому я решил, что она не из тех, кто отправляется в душ, не заперев входную дверь.

Нюгорд пожал плечами:

– Возможно, пока она мылась в душе, вошедший открыл замок отмычкой.

Харри покачал головой:

– Это только в кино такие замки открывают отмычками.

– А может, с ней в квартире уже кто-то был? – предположила Вибекке.

– Кто?

Харри выдержал паузу. Когда он понял, что заполнять ее никто не собирается, он встал с кресла:

– Вас еще пригласят для дачи показаний. Благодарю за содействие. – На пороге он обернулся: – Кстати, а кто из вас позвонил в полицию?

– Я, – ответила Вибекке. – Андерс пошел за консьержем, а я позвонила.

– До того, как нашли тело? А почему…

– В воде, которая протекла в нашу комнату, была кровь.

– Да? А как вы это поняли?

Андерс Нюгорд тяжело и устало вздохнул и положил руку на плечо Вибекке.

– Она ведь была красная, разве не так?

– Ну, – протянул Харри. – Не только же кровь красная.

– Верно, – сказала Вибекке. – Дело не в цвете.

Андерс Нюгорд удивленно посмотрел на нее. Вибекке улыбнулась, но Харри заметил, что она убрала плечо из-под руки сожителя.

– Одно время я жила с поваром, и мы на пару содержали столовую. Там я кое-что узнала про еду. В том числе и то, что в крови содержится белок и, если капнуть ее в воду горячее шестидесяти пяти градусов, она сворачивается комочками. Как если бы в кипящей воде треснуло яйцо. Когда Андерс попробовал один такой комочек и сказал, что на вкус он похож на яйцо, я поняла, что это кровь и случилось что-то серьезное.

Андерс Нюгорд слушал ее с открытым ртом. Его загорелое лицо вдруг побледнело.

– Всего доброго, – пробормотал Харри и вышел.