Текст книги "Пентаграмма"

– Мы поговорили с людьми на улице и в «Киви», проверили соседние дворы и подъезды. Ничего. Но многие ведь в отпусках – на улицах тут пусто, женщину могли затолкать в машину так, что никто бы и не заметил.

Харри увидел, как съежился Вилли Барли.

– Наверное, стоило бы проверить парочку пакистанцев, которые держат тут лавки, – добавил патрульный, ковыряясь мизинцем в ухе.

– А почему именно их? – спросил Харри.

Полицейский наконец повернулся к нему:

– А вы разве не читали криминальную статистику, инспектор? – Он сделал особое ударение на последнем слове.

– Читал, – ответил Харри. – Насколько я помню, лавочники там не на первых позициях.

Патрульный ответил, внимательно разглядывая мизинец:

– Мне кое-что известно о мусульманах, как и вам, инспектор. Для их народа женщина в бикини будто сама просит, чтобы ее изнасиловали. Можно сказать, это даже их долг.

– Хм?

– Такая уж религия.

– Думаю, вы путаете ислам и христианство.

С террасы спустился кинолог:

– Нам с Иваном тут больше делать нечего. Нашли в мусоре пару обугленных котлет, ну и все. Кстати, другие собаки здесь недавно бывали?

Харри посмотрел на Вилли. Тот только покачал головой. Судя по выражению лица, голос его сейчас не слушался.

– На входе Иван вел себя так, будто почуял другую собаку, хотя это мог быть какой-нибудь еще запах. Мы готовы идти на чердак и в подвал. Кто-нибудь нас проводит?

– Да. Конечно. – Вилли встал.

Они исчезли за дверью, и полицейский поинтересовался у Беаты, может ли он идти.

– Спроси у старшего, – ответила она.

– Он уснул. – Полицейский с ухмылкой кивнул в сторону Харри, который как раз примерял древнеримское ложе.

– Патрульный, – не открывая глаз, тихо позвал Харри, – подойдите ближе, будьте добры.

Полицейский подошел и встал перед Харри, широко расставив ноги и засунув большие пальцы за ремень.

– Да, инспектор?

Харри открыл один глаз.

– Если вы еще хоть раз, поддавшись убеждениям Тома Волера, напишете на меня докладную, я позабочусь о том, чтобы вы проходили в патруле до конца службы. Ясно, патрульный?

Полицейский изменился в лице. Когда он открыл рот, Харри был готов выслушивать мольбы или желчные тирады, а услышал тихую и спокойную речь.

– Во-первых, никакого Тома Волера я не знаю. Во-вторых, считаю своим долгом докладывать, когда сотрудники полиции появляются на работе в пьяном виде, подвергая себя и коллег опасности. А в-третьих, у меня нет желания служить нигде, кроме как в патруле. Разрешите идти, инспектор? – закончил полицейский.

Харри обвел его взглядом Циклопа. Потом снова закрыл глаз и, сглотнув, сказал:

– Будьте так любезны.

Услышав, как хлопнула дверь, он тихо застонал. Хотелось выпить. Внутри все горело.

– Пошли? – спросила Беата.

– Ты иди, – откликнулся Харри. – Я останусь, помогу Ивану обойти улицы, когда они разберутся с чердаком и подвалом.

– Уверен?

– Абсолютно.

Харри поднялся на террасу. Посмотрел на ласточек, послушал звуки, доносящиеся из открытых окон. Поднял со стола бутылку красного вина. Там еще оставалось на донышке, и он допил. Помахал Руте и «Тронхеймскому орлу», которые этого все равно не заметили, и вернулся в квартиру.

В спальне тоже были видны следы ремонта.

Перед шифоньером стояла незакрепленная дверца с зеркалом. Рядом с застеленной двуспальной кроватью стоял открытый ящик с инструментами. Над кроватью висела фотография Вилли и Лисбет. Харри особо не вглядывался в снимок, который Вилли отдал патрульному, но теперь увидел, что Рута подметила верно: Лисбет и вправду была просто куколкой. Светлые волосы, голубые блестящие глаза, стройная фигура с почти что осиной талией. Минимум на десять лет младше Вилли. На фотографии они выглядели загорелыми и счастливыми. Наверное, это был снимок, сделанный во время их поездки за границу. На заднем плане виднелись величественный старый замок и конная статуя. Может быть, Франция. Нормандия.

Харри сел на край кровати и с удивлением заметил, как та просела. Водяной матрац. Он лег и ощутил, как кровать подстраивается под форму его тела. Приятно было чувствовать кожей прохладное покрывало. Вода в резиновом матраце переливалась при каждом его движении. Харри закрыл глаза.

Ракель… Они плыли по реке. Нет, по каналу. Вниз по течению на теплоходе, и вода звонко целовала его борта. Они были в каюте, и Ракель лежала рядом с ним в постели. Тихо смеялась, когда он с ней шептался. А потом притворялась, будто спит. Ей это нравилось – притворяться. Такая игра. Харри повернулся посмотреть на нее. Взгляд упал сначала на зеркало, в котором отражалась кровать целиком, потом – на открытый ящик с инструментами. Сверху лежал небольшой шпатель с зеленой рукояткой. Он поднял инструмент. Легкий и маленький, слегка испачканный в штукатурке.

Харри уже собирался положить резец обратно, когда рука вдруг замерла.

В ящике лежала часть человеческого тела. Они и раньше попадались ему на месте преступления – отрезанные части тела. Но секунду спустя он сообразил, что видит весьма реалистичный фаллоимитатор телесного цвета.

Он снова лег, так и не выпустив из рук шпатель. К горлу подкатил ком.

После стольких лет работы, когда каждый день приходилось копаться в чужих вещах, фаллоимитатор не был таким уж потрясением. И ком к горлу подкатил по другой причине.

Эта кровать.

Нет, надо выпить.

Здесь все очень хорошо слышно.

Ракель.

Он пытался не думать, но поздно.

Ее тело.

Ракель.

Харри почувствовал возбуждение. Он закрыл глаза, и ему показалось, будто ее рука сонным, случайным движением легла ему на живот. И лежала там, не собираясь исчезать. Харри почувствовал ухом ее губы, теплое дыхание… Ее бедра, которые двигались при самом легком его прикосновении. Маленькая мягкая грудь с чувствительными сосками, которые становились твердыми от его дыхания. Ее тело, которое дразнит его и открывается ему. Ком в горле рос – как будто хотелось плакать.

В квартиру вошли. Харри вздрогнул, сел на кровати, расправил покрывало, встал и, отойдя к зеркалу, потер лицо ладонями.

Вилли настоял на том, чтобы сопровождать кинолога: посмотреть, не возьмет ли Иван след.

Они вышли на Саннергата. Беззвучно отъехал с остановки красный автобус. Из заднего окна на Харри смотрела маленькая девочка, ее круглое личико становилось все меньше и меньше, пока наконец не исчезло вместе с автобусом в направлении Руделёкки.

Они прошли до магазина «Киви» и обратно, но собака ни на что не реагировала.

– Это не значит, что вашей жены здесь не было, – обратился к Вилли Иван. – На городской улице, где полно транспорта и пешеходов, запах человека мог и затеряться.

Харри посмотрел вокруг. Ему казалось, что за ним наблюдают, но на улице никого не было, а окна домов отражали только черное небо и солнце. Пьяный бред.

– Ладно, – сказал Харри. – Большего мы пока сделать не можем.

Вилли смотрел на него с тем же отчаянием.

– Все хорошо, – заверил его Харри.

Вилли ответил без всякой интонации, как будто диктовал метеосводку:

– Нет. Все плохо.

– Фу! Иван, ко мне! – крикнул кинолог, натягивая поводок.

Собака сунула нос под переднее крыло припаркованного на тротуаре «гольфа».

Харри похлопал Вилли по плечу, стараясь не встречаться с ним взглядом, и произнес дежурные фразы:

– Всем патрульным машинам сообщили. Если до полуночи она не объявится, мы отправим разыскную группу. Хорошо?

Вилли не ответил.

Иван лаял и рвался с поводка.

– Секунду, – сказал кинолог. Он встал на четвереньки и заглянул под машину. – Господи! – охнул он и сунул туда руку.

– Нашел что-нибудь? – спросил Харри.

Кинолог повернулся к нему, в руке он держал дамскую туфлю на шпильке. Харри услышал у себя за спиной тяжелое дыхание Вилли Барли.

– Это ее туфля, Вилли?

– Все плохо, – повторил тот. – Все плохо.

Глава 10
Четверг и пятница. Кошмар

В четверг вечером перед почтой в Руделёкке остановилась красная почтовая машина. Содержимое ящиков ссыпали в мешок и отправили на Бископ-Гуннерус-гате, дом 14, более известный как главпочтамт Осло. В тот же вечер в сортировочном терминале письма расфасовывали по размеру, и пузатый коричневый пакет оказался рядом с другим письмом такого же формата. Конверт прошел через несколько пар рук, но, разумеется, никого не заинтересовал. На географической сортировке ему тоже не уделили особого внимания, и конверт сначала оказался в блоке для Восточной Норвегии, а потом – в партии с индексом 0032.

И вот он снова лежал в мешке в красной почтовой машине, готовый к завтрашней отправке. Была ночь, большая часть Осло спала.

– Все хорошо. – Мальчик потрепал круглолицую девочку по голове. Длинные тонкие волосы приставали к пальцам. Электростатическое электричество.

Ему было одиннадцать. Ей – семь. Брат и сестра. Приходили навещать маму в больнице.

Подошел лифт, открылась дверь. Мужчина в белом халате отодвинул железную решетку, коротко улыбнулся им и вышел. А они вошли.

– А лифт почему такой старый? – спросила девочка.

– Потому что дом старый, – сказал мальчик, закрывая решетку.

– Это больница?

– Не совсем. – Он нажал на кнопку «1». – Это дом, где уставшие люди могут немножко отдохнуть.

– А мама устала?

– Да, но все хорошо. Не прислоняйся к двери, Сестрёныш.

– А?

Лифт рывком тронулся, и ее длинные светлые волосы зашевелились. Электричество, подумал мальчик, глядя, как они медленно встают дыбом. Она схватилась за голову и закричала. От ее тонкого, пронзительного крика он замер. Ее волосы зацепились за что-то по ту сторону решетки. Возможно, их защемило дверью. Он попробовал пошевелиться, но словно окаменел.

– Папа! – крикнула она, вставая на цыпочки.

Но папа ушел раньше, чтобы подогнать машину.

– Мама! – закричала она, поднимаясь в воздух.

Но мама лежала в постели с улыбкой на бледном лице. Оставался только он.

Она дергала ногами в воздухе, вцепившись в волосы руками.

– Харри!

Только он. Только он может ее спасти. Если бы только он мог пошевелиться.

– Помоги-и-ите!

Харри рывком сел на постели. Сердце в груди бешено колотилось.

– Черт!

Услышав свой хриплый голос, он снова рухнул на подушку.

Между шторами серела ночь. Он взглянул на электронные часы: красные цифры сообщали, что сейчас четыре часа двенадцать минут. Ад в летнюю ночь. Кромешный.

Харри свесил ноги с кровати и направился в туалет. Не глядя справил нужду. Больше он сегодня не уснет.

В холодильнике было пусто, если не считать бутылки легкого пива, которая оказалась тогда в его корзине по недосмотру. Он открыл шкафчик над мойкой. С полок смотрел молчаливый строй бутылок из-под пива и виски. Все как одна пустые. В припадке внезапной ярости он ударил в самую их гущу и слышал их звяканье даже после того, как закрыл шкафчик. Он снова посмотрел на часы. Пятница. В пятницу – с девяти до шести. Стало быть, «Монополька» откроется нескоро.

Харри сел у телефона в гостиной и набрал номер Эйстейна Эйкеланна.

– «Такси Осло».

– Как там на дорогах?

– Харри, ты, что ли?

– Добрый вечер, Эйстейн.

– Добрый? Да я уже полчаса без дела сижу.

– Сезон отпусков.

– Знаю. Владелец такси уехал за город, в Крагерё, а мне оставил самую медленную тачку самого медлительного города Скандинавии. Черт меня дери! Как после нейтронной бомбы!

– Не думал, что ты любитель попотеть на работе.

– Приятель, я потею, как свинья! Этот скупердяй покупает машины без кондиционера. Да мне после смены приходится напиваться, чтобы восстановить уровень жидкости в организме. Но это и стоит будь здоров! Вчера я потратил на выпивку больше, чем наварил за день.

– Мне тебя искренне жаль.

– Надо было идти ломать коды.

– Хакерничать? За что тебя как раз выгнали из Норвежского банка и вкатили полгода условно?

– Да, но у меня хорошо получалось. А тут… Кстати, хозяин подумывал о том, чтобы сократить объем работы, но я вкалываю по двенадцать часов. Нам не хватает шоферов. Харри, не хочешь поработать таксистом?

– Спасибо, я над этим подумаю.

– Зачем звонишь-то?

– Мне нужно что-нибудь, чтобы уснуть.

– Сходи к врачу.

– Ходил. Он выписал мне имован. Знаешь, такое снотворное в таблетках? Не помогло. Просил что-нибудь посильнее, но он отказал.

– От тебя небось разило? Еще бы он дал тебе рогипнол, Харри!

– Он сказал, что я еще молод для тяжелого снотворного. А у тебя есть?

– Спятил? Это ж верный путь за решетку. Но есть флунипам. Почти то же самое. Одна таблетка – и валишься без задних ног.

– Хорошо. Я сейчас слегка на мели, но отдам деньги сразу, как получу зарплату. А сны тоже – того?

– А?

– Я перестану видеть сны?

На пару секунд на том конце повисла тишина.

– Знаешь, Харри, я тут сообразил, флунипам-то у меня кончился. Да и потом, опасный он. И сны видеть не перестанешь, скорей наоборот.

– Гонишь.

– Ну… Да и не нужен тебе флунипам. Просто попробуй успокоиться. Сделай перерыв.

– Перерыв? Ты и сам понимаешь, что это невозможно.

Харри услышал, как открылась дверь машины и Эйстейн послал кого-то к черту. Потом заговорил снова:

– Это из-за Ракели? – Харри не ответил. – Поссорились с ней? – Харри услышал какой-то треск и подумал, что это рация. – Ау, Харри! Друг детства спрашивает, не разбилась ли твоя жизнь вдребезги, а ты молчишь?

– Разбилась, – тихо сказал Харри.

– Что случилось?

Харри перевел дыхание:

– В общем, я сам вынудил Ракель ее разбить. Я провалил одно дело, над которым долго работал. Я не выдержал. Запил и три дня пролежал пьяный в дерьмо, не слышал телефонных звонков. На четвертый она пришла сама. Позвонила, вошла. Сначала сердилась. Говорила, что я не могу вот так просто уйти, что обо мне спрашивал Мёллер. Потом погладила меня по лицу и спросила, чем может помочь.

– А ты ее выставил за дверь? Так, что ли?

– Я сказал, что у меня все хорошо. И тогда она сразу загрустила.

– Надо думать. Девчонка ж тебя любит.

– Она так и сказала. Но еще сказала, что не может во второй раз совершить ту же ошибку.

– Это какую?

– У Олега отец был алкоголиком. И все трое из-за этого страдали.

– И что ты ответил?

– Что она права. Что от таких, как я, надо держаться подальше. Тогда она улыбнулась и ушла.

– Теперь у тебя кошмары?

– Да.

Эйстейн тяжело вздохнул:

– Знаешь что, Харри? Тебе уже ничего не поможет, кроме…

– Знаю, – перебил Харри. – Пули.

– Вообще-то я хотел сказать: «Тебя самого».

– И это знаю. Забудь, что я тебе звонил, Эйстейн.

– Уже забыл.

Харри забрал с кухни бутылку легкого пива. Сел в кресло и недоверчиво посмотрел на этикетку. Со вздохом слетела крышка. Он отложил на стол импровизированную открывалку. Шпатель с зеленой рукояткой и золотистым налетом штукатурки на металлической части.

Утром в пятницу, часов в шесть, солнце выглянуло из-за Экеберга, и в его лучах здание Полицейского управления засверкало, как кусок хрусталя. Охранник на входе читал газету и зевал во весь рот. Когда на пороге появилась первая ласточка рабочего дня, он отложил «Афтенпостен».

– Пишут, будет еще жарче, – провозгласил охранник так, будто радовался, что наконец-то может переброситься с кем-то словечком.

Высокий светловолосый мужчина посмотрел на него усталыми голубыми глазами, но ничего не сказал в ответ.

Охранник заметил, что, хотя оба лифта стояли на первом этаже, вошедший направился вверх по лестнице, и снова уткнулся в «Афтенпостен», где писали о том, что женщина, пропавшая в среду среди бела дня, до сих пор не объявилась. Журналист Рогер Йендем цитировал Бьярне Мёллера, который сообщил, что под автомобилем рядом с домом, где жила пропавшая, найдена ее туфля и это подтверждает подозрение о том, что совершено преступление, но с уверенностью об этом говорить пока рано.

По дороге к полке корреспонденции Харри полистал газеты, потом взял два последних доклада о поисках Лисбет Барли. На автоответчике было пять сообщений, почти все от Вилли Барли. И весьма однообразные. Барли требовал бросить на поиски больше народу, говорил о ясновидящих и собирался объявить в газете о крупном вознаграждении тому, кто поможет найти Лисбет.

А в последнем сообщении кто-то просто дышал в трубку.

Харри перемотал запись и прослушал ее снова, потом еще раз.

Нельзя было различить, мужчина это или женщина. Тем более – Ракель это или нет. На экране значилось: «22:10 – НОМЕР НЕ ОПРЕДЕЛЕН». Так обычно обозначался телефон Ракели, когда она звонила с Хольменколлвейен. Но если она звонила, то почему не на мобильный?

Харри перечитал отчеты. Ничего. Перечитал внимательнее. Ничего. Он глубоко вздохнул и взялся за отчеты в третий раз.

Закончив, он взглянул на часы и отправился за новой порцией корреспонденции. Взял отчет одного из осведомителей, переложил на правильную полку коричневый пакет для Бьярне Мёллера и вернулся в кабинет.

Осведомитель писал коротко и ясно: «Ничего».

Харри перемотал назад запись на автоответчике, включил воспроизведение и, увеличив звук, с закрытыми глазами откинулся на спинку кресла. Попытался вспомнить ее дыхание. Почувствовать его.

– Бесит, когда они вот так не представляются, а?

Волосы на затылке встали дыбом. Нет, не от слов – от голоса. Харри медленно повернулся в кресле. Кресло недовольно завизжало. В дверях он увидел Тома Волера.

Тот стоял, прислонившись к косяку, и с улыбкой поигрывал яблоком.

– Не желаешь? Австралийские. А на вкус – как райские, – предложил он.

Харри отрицательно покачал головой, не спуская с Тома глаз.

– Можно войти? – спросил Волер.

Харри не ответил. Волер вошел и закрыл за собой дверь. Обойдя стол, он плюхнулся в свободное кресло и поднес яблоко к глазам.

– Харри, ты заметил, что мы с тобой всегда приходим на работу раньше остальных? Любопытно, да? Учитывая, что мы и домой уходим позже всех.

– Ты сидишь в кресле Эллен, – заметил Харри.

Волер хлопнул по подлокотнику:

– Харри, нам с тобой пора поговорить.

– Говори.

Прищурив один глаз, Волер поднял яблоко к светильнику на потолке.

– И не грустно тебе в кабинете без окон? – усмехнувшись, спросил он.

Харри не ответил.

– Ходят слухи, ты от нас уходишь, – сказал Волер.

– Слухи?

– Ну, это, наверное, громко сказано. Можно иначе: у меня есть свои источники. Ты ведь уже начал подыскивать себе подходящее место? В охранном агентстве? Или в страховом? Или, может быть, юрисконсультом устроишься? Да мало ли куда может приткнуться следователь с дипломом юриста. – Его крупные белые зубы вонзились в яблоко. – Возможно, не везде хорошо отнесутся к послужному списку с отметками о пребывании на работе в пьяном виде, самовольных отгулах, превышении полномочий, неподчинении старшим и нарушении профессиональной этики.

Его челюсти усиленно заработали, с хрустом перемалывая кусок сочного яблока.

– Но! Но… – продолжал Волер. – Даже если на работу тебя не примут, это не конец света. Их ведь можно понять: кто же ищет на свою голову приключений. Хотя человек, несмотря ни на что, был инспектором, причем одним из лучших. Да и платят они не очень. А ведь в конце-то концов к этому все и сводится. Чтобы за хорошую работу хорошо платили. Чтобы были деньги на еду, жилье и, допустим, на бутылку коньяка. Или ты предпочитаешь виски?

Харри заметил, что сжимает челюсти так сильно, что заболели зубы под пломбами.

– А еще лучше, – развивал свою мысль Волер, – зарабатывать так, чтоб иной раз чем-нибудь себя побаловать. Например, съездить куда-нибудь. С семьей. Например, в Нормандию.

В голове у Харри что-то щелкнуло, как будто перегорел предохранитель.

– Мы с тобой во многом не похожи, Харри. Но это не означает, что я не уважаю тебя как специалиста. Я всегда считал тебя целеустремленным, талантливым, творческим человеком. А главное – упрямым. Отличное качество для жизни в обществе, где идет борьба за выживание. К сожалению, в этой борьбе в ход не всегда идут те средства, какие нам нравятся. Но если хочешь победить, нужно уметь бить конкурентов их же оружием. И еще… – Волер понизил голос. – Уметь правильно выбирать союзников. Таких, с которыми можешь чего-то добиться.

– Чего ты хочешь, Волер? – Голос Харри дрогнул.

– Помочь тебе. – Волер встал. – Как сейчас – так быть не должно.

– А как сейчас?

– А сейчас мы с тобой враги, и у начальства на столе лежит сам знаешь какая бумага. – Он направился к двери. – Сейчас у тебя не хватает денег, чтобы сделать что-нибудь хорошее для себя или своих близких… – Он взялся за дверную ручку. – Подумай над этим, Харри. Из того лабиринта, в котором ты оказался, тебя выведет только одно.

«Пуля», – подумал Харри.

– Ты сам, – сказал Волер и ушел.

Глава 11
Воскресенье. Уход

Она лежала в постели и курила. Смотрела на его спину перед приземистым комодом, на то, как лопатки двигаются под шелком жилета, заставляя ткань переливаться оттенками черного и синего. Она перевела взгляд на зеркало. Его руки уверенными мягкими движениями завязывали галстук. Ей нравились его руки. Ей нравилось смотреть, как они работают.

– Когда вернешься? – спросила она и поймала в зеркале его взгляд и улыбку, тоже уверенную и мягкую. Она надула губки.

– Так скоро, как только смогу, любовь моя.

Никто не говорил этого слова так, как он. «Liebling», любимая. С заметным акцентом и напевной интонацией. Она словно заново влюбилась в немецкий язык.

– Надеюсь, завтра, вечерним самолетом, – сказал он. – Ты будешь по мне скучать?

Она не удержалась от улыбки. Он засмеялся. И она засмеялась. Черт, ну почему он имеет над ней такую власть?

– Уверена, в Осло тебя дожидаются по уши влюбленные девушки. – Она продолжала улыбаться.

– Надеюсь. – Он застегнул жилет и достал из шкафа пиджак. – Ты погладила носовые платки, любовь моя?

– Они у тебя в чемодане, вместе с носками, – ответила она.

– Отлично.

– Ты едешь на встречу с ними?

Он подошел к кровати и склонился над ней.

– А ты как думаешь?

– Не знаю. – Она обняла его за шею. – Каждый раз, когда ты возвращаешься, от тебя пахнет женщиной.

– Это потому, что я никогда не уезжаю надолго, любовь моя. Как давно мы вместе? Двадцать шесть месяцев? Значит, вот уже двадцать шесть месяцев я пахну тобой.

– И только? – Она притянула его к себе.

Он легко поцеловал ее в губы:

– И только. Извини, любовь моя, самолет… – И высвободился из ее объятий.

Она смотрела, как он подходит к комоду, открывает ящик, достает паспорт и билеты, кладет их в карман и застегивает пиджак. И все это одним скользящим точным движением, что одновременно и возбуждало, и пугало ее. И если бы большая часть его действий не сопровождалась той же точностью и уверенностью, она бы сказала, что он, наверное, всю жизнь учился уходить. Бросать.

Хотя за последние два года они столько времени провели вместе, она знала о нем на удивление мало. Он никогда не скрывал, что в прошлой жизни у него было очень много женщин. Говорил, что часто менял возлюбленных, потому что отчаянно искал ее. Бросал очередную, как только понимал, что это не она, и продолжал поиски до тех пор, пока два года назад прекрасным осенним вечером судьба не привела его в бар на Вацлавской площади, где он и встретился с ней.

Самая очаровательная история беспорядочных связей, которую она когда-либо слышала.

Во всяком случае, лучше, чем у нее. Она продавала любовь за деньги.

– Зачем ты едешь в Осло?

– По делам, – ответил он.

– Почему ты мне никогда о них не рассказываешь?

– Потому что мы любим друг друга.

Он тихо затворил за собою дверь, и она услышала его шаги на лестнице.

Снова одна. Она закрыла глаза и подумала, что хорошо будет, если его запах останется в постели до его приезда. Потрогала цепочку на шее. С тех пор как он ее подарил, она никогда ее не снимала. Даже в ванной. Провела пальцами по кулону и вспомнила о его вещах. О белом накрахмаленном пасторском воротничке, который положила рядом с носками. Почему она о нем не спросила? Быть может, потому, что чувствовала: она и так задает слишком много вопросов. Ей не хотелось его раздражать.

Вздохнув, она посмотрела на часы и снова закрыла глаза. День был пустой. В два – консультация у врача, и все. Она принялась отсчитывать секунды, а пальцы все гладили кулон – красноватый бриллиант, ограненный звездочкой.

На первой странице «ВГ» помещалась статья о «краткой, но бурной истории» Камиллы Луен и одной знаменитости со студии норвежского государственного радиовещания – НРК, чье имя, впрочем, не раскрывалось. Газета раздобыла размытое курортное фото Камиллы в открытом купальнике. Очевидно, чтобы подчеркнуть намек статьи на основную составляющую истории.

«Дагбладет» в этот же день опубликовала интервью со старшей сестрой Лисбет Барли, Тойей Харанг. В статье, озаглавленной «Она всегда уходила», Тойя вспоминала привычки Лисбет и пыталась объяснить ее поведение: «Она ушла из „Спиннин Уил“, так почему бы и сейчас не уйти?»

На фотографии Тойя, улыбаясь, позировала в ковбойской шляпе. Харри подумал, что она вряд ли хотела, чтобы ее запечатлели с улыбкой до ушей, но фотографы не предупредили ее, когда начали снимать.

– Пива. – Он сел за барную стойку «Андеруотера» и принялся за «ВГ».

Писали, что все билеты на концерт Брюса Спрингстина на стадионе «Валле Ховин» проданы. Замечательно. С одной стороны, Харри терпеть не мог концерты на стадионах. А с другой – помнил, как лет в пятнадцать Эйстейн нарисовал фальшивые билеты на концерт Спрингстина и они вдвоем пробрались с ними в «Драмменсхаллен». И все были на высоте. И Спрингстин, и Эйстейн с Харри.

Отложив эту газету в сторону, он открыл «Дагбладет» на странице с портретом сестры Лисбет. Сходство было потрясающее. Харри звонил ей в Тронхейм, но ничего от нее не узнал. Вернее, ничего интересного. Не его вина, что разговор затянулся минут на двадцать. Она объяснила, что в ее имени ударение падает на «я» – Тойя́ – и назвали ее вовсе не в честь сестры Майкла Джексона, которую зовут Ла-То́йя с ударением на «о».

С исчезновения Лисбет прошло четыре дня, а дело, выражаясь без обиняков, не продвинулось ни на йоту.

То же касалось и убийства Камиллы Луен. Даже Беата загрустила. Все выходные проработала, помогая немногим оставшимся на лето следователям, – и ничего. Хорошая она девчонка, Беата. Жалко ее.

Так как Камилла была дамой светской, они попытались восстановить картину ее передвижений за неделю до убийства, но и это ни к чему не привело.

Харри собирался рассказать Беате, как Волер заходил в его кабинет и в более-менее открытой форме предложил продать ему душу. Но так и не рассказал. Беате и без того есть над чем голову поломать. Прийти с этим к Мёллеру – поднимется шум. Лучше уж просто обо всем забыть.

Харри уже допивал второй полулитровый бокал, когда увидел ее в полумраке, за одним из столиков у стены. Она с еле заметной улыбкой смотрела прямо на него. На столе перед нею стояло пиво, в пальцах была сигарета.

Харри взял свой бокал и направился к ней:

– Можно?

Вибекке Кнутсен кивнула на свободный стул:

– А здесь какими судьбами?

– Живу неподалеку, – объяснил Харри.

– Это я уже поняла, но раньше ты здесь не появлялся.

– У меня возникли разногласия в моем постоянном ресторане касательно происшествия, случившегося на прошлой неделе.

– Не пускают? – с хрипотцой рассмеялась она.

Харри этот смех понравился. И она сама – тоже. Возможно, из-за макияжа и полумрака. Ну и что? Ему понравились глаза – живые, игривые. Детские и умные. Совсем как у Ракели. Но на этом сходство заканчивалось. У Ракели были узкие, чувственные губы. А широкий рот Вибекке казался еще больше от ярко-красной помады. Ракель одевалась элегантно и неброско, а стройностью немногим уступала балерине – ни единой складочки жира. Вибекке сегодня была в тигровом топике, столь же кричащем, как и леопардовый. Ракель ассоциировалась у Харри с приглушенными тонами: темные глаза и волосы, загар. Вибекке выделялась в полумраке рыжими волосами и белой кожей. Особенно – кожей ног.

– И что ты тут делаешь одна? – спросил он.

Она пожала плечами и сделала глоток из стакана:

– Андерс уехал, вернется только к вечеру. Я тут развлекаюсь.

– И далеко он уехал?

– В Европу или еще куда… Знаешь ведь, они никогда ничего не рассказывают.

– А чем он занимается?

– Продает утварь для церквей и молелен. Кафедры, запрестольные перегородки, кресты и прочее. Новые и бывшие в употреблении.

– Надо же. И у него есть дела в Европе?

– Когда какой-нибудь швейцарской церкви нужна новая кафедра, ее можно привезти из Олесунна, а старую отреставрировать и переправить в Стокгольм или Нарвик. Он постоянно в разъездах, проводит в них больше времени, чем дома. Особенно в последнее время. Собственно говоря, последний год. – Она затянулась сигаретой. – А сам он даже и не лютеранин.

– Нет?

Она покачала головой, выпуская густой дым из красных, покрытых мелкими морщинками губ, и подтвердила:

– Его родители были пятидесятниками. Он вырос среди всего этого. Я была однажды на их «службе». Знаешь, стало жутковато, когда они начали бессвязно лопотать на несуществующем языке, называя это глоссолалией[11]11
  Кульминацией обряда «крещения Духом Святым» у пятидесятников считается знамение дара (глоссолалия, произнесение непонятных, бессмысленных звуков в состоянии религиозного экстаза).


[Закрыть]. А ты бывал?

– Два раза, – ответил Харри. – В Филадельфийском приходе.

– Обрел спасение души?

– Увы, мне просто нужно было найти там свидетеля по одному делу.

– Ну-ну, не обрел Христа, так хотя бы свидетеля.

Харри пожал плечами:

– Увы, и того нет: он там больше не появлялся, да и по указанным адресам я не смог его найти. А уж спасения души я точно не обрел.

Харри допил пиво и подозвал бармена. Вибекке прикурила новую сигарету.

– Я весь день пыталась к тебе дозвониться на работу.

– Вот как? – Харри вспомнил пустой входящий звонок на автоответчике.

– Да, но мне сообщили, что ты этим делом не занимаешься.

– Если ты о деле Камиллы Луен, то так оно и есть.

– Так что я поговорила с другим, который приходил на вызов. Симпатичный такой.

– Том Волер?

– Да. Рассказала ему кое-что про Камиллу. Тебе в прошлый раз не смогла.

– Почему?

– Потому что там был Андерс. – Она глубоко затянулась. – Он очень болезненно реагирует, если я говорю что-то порочащее Камиллу, просто в бешенство приходит. Хотя мы ее почти и не знали.

– А зачем тебе ее порочить, если ты ее не знала?

Вибекке пожала плечами:

– Я так не думаю, это Андерс так считает. У него твердая позиция, что за всю жизнь женщина может заниматься сексом только с одним мужчиной. – Она ткнула окурок в пепельницу и добавила: – А лучше вообще ни с кем.

– Значит, у Камиллы мужчин было больше, чем рекомендует Андерс?

– Она обращалась к ним по имени. Имена были разные.

– Откуда тебе это известно? Плохая звукоизоляция?

– Нет, звукоизоляция между этажами прекрасная. Зимой вообще ничего не слышно, но летом, когда окна открыты… Знаешь, в таких дворах…

– …все очень хорошо слышно. Знаю-знаю.

– Именно. Андерс часто со злостью захлопывал окно спальни. А когда я говорила, что ей там, наверное, хорошо, уходил и ложился в гостиной.

– Ты об этом хотела мне рассказать?

– Да. И еще. Мне тут позвонили. Я поначалу решила, что это Андерс, но, когда он звонит, на заднем плане обычно слышится шум. Он ведь звонит с улицы, когда выезжает в Европу. Удивительно, что шум всегда совершенно одинаковый – как будто он всякий раз звонит из одного и того же места. Ну, не важно. А тут звук был другой. В другой раз я просто положила бы трубку и не вспомнила об этом, но после того, что случилось с Камиллой… Да и Андерс уехал…