Текст книги "Фундаментальная неопределенность рынка и финансовые теории"

Предоставляя кредит заемщику, банк оказывает ему доверие в том, что им будут произведены и реализованы товары и услуги, за счет чего и будет погашен кредит. Тем самым банк оказывает доверие также и рынку в целом, который обеспечит производство ресурсами, а сбыт покупателями.

Й. Шумпетер (который и сам некоторое время побывал – неудачно – банкиром) полагал, что банки, предоставляя за счет кредитной эмиссии деньги предпринимателям-новаторам, тем самым помогают этим новаторам перераспределять ресурсы в пользу инновационных проектов, поднимающих экономику на качественно новую ступень.

Однако преобладавшее за последние три десятилетия среди экономистов мнение состоит в том, что кредитно-денежная эмиссия при данной массе товаров и услуг на рынке ведет к росту цен, т. е. инфляции, а не к росту выпуска. Это так только при условии, что имеет место более или менее полное использование всех имеющихся ресурсов, включая трудовые ресурсы, физический капитал, природные ресурсы, научно-технические и организационные знания, предпринимательский потенциал. Такое условие практически никогда не выполняется, поскольку ресурсный потенциал современного общества непрерывно и неравномерно, растет независимо от наличного платежеспособного спроса. На практике дополнительная сумма бумажно-счетных денег почти всегда противостоит недоиспользованным ресурсам – включая предпринимательские таланты, – образующим потенциал роста реального продукта. Этот дополнительный продукт и составит реальное содержание (ценность) одной части дополнительной суммы денег. Другая часть этой дополнительной суммы денег может быть поглощена повышением цен, если увеличение массы продукта будет отставать – по темпам или по объему – от роста денежного спроса.

Придание бумажным деньгам самостоятельного ценностного содержания Кейнс считал «денежным фетишизмом», который делает негибкими цены и зарплату. Но это правильно лишь отчасти, поскольку:

1) за всей суммой денег стоит вся совокупность товаров и услуг и доверие к рынку как механизму реализации;

2) дополнительной сумме денег противостоит неиспользованный потенциал увеличения производства и доверие к рынку как механизму реализации этого потенциала.

Кейнс писал в 1930-е гг., когда доверие к саморегулированию рынка, его организациям и инструментам было в корне подорвано. До сих пор мы пытались выяснить, на каких природных и экономических основах это доверие держалось «до Кейнса» и возродилось в 1980-1990-х гг. Теперь уместно уточнить, какие силы доверие к саморегулированию рынка подрывают. Ф. Хайек полагал, что силы, подрывающие доверие к стихийному рынку, коренятся, прежде всего, в психологии людей, в ее коллективистской природе, особенно когда этот родоплеменной коллективизм подкрепляется современными концепциями государственного регулирования. Спонтанное развитие рынка («каталактика») есть продукт цивилизации, и оно базируется на свободе индивида, на его эгоизме, а не на доверии.

Вернон Смит (который, как и Ф. Хайек, является нобелевским лауреатом) полагает, что такое противопоставление неуместно. Поддерживая мысль Хайека о том, что субъекты рынка руководствуются не «картезианской», а «экологической» (т. е. интуитивной, эмпирической) рациональностью, В. Смит в то же время считает, что институты доверия, взаимности составляют основу не только «персонифицированного» (т. е. ограниченного узким кругом лично связанных людей), но и «неперсонифицированного» (рыночного) обмена. Позиция В. Смита близка к взглядам, в свое время высказанным А. Маршаллом, который критически относился к тем экономистам, которые односторонне преувеличивают значение эгоизма и конкуренции в рыночной экономике и недооценивают роль нравственных норм.

Мы полагаем, что природной психике большинства субъектов рынка присущи, с одной стороны, начала индивидуализма и эгоизма, а с другой стороны, начала социалитета (т. е. потребности в доверии и защите, сотрудничестве, взаимоподдержке). Рынок способен нормально функционировать и развиваться, когда указанные противоречивые начала находятся в относительном равновесии Г Когда равновесие нарушается, действие рыночной системы расстраивается и система оказывается под угрозой краха. Гипертрофированный эгоизм подрывает доверие большинства субъектов рынка к надежности контрактов, к оправданности крупной частной собственности и справедливости распределения доходов. Гипертрофированное социальное начало в психике, напротив, ведет к чрезмерному регулированию в производстве, обмене и распределении и подрывает доверие к стимулирующей роли частной собственности и конкуренции.

Обобщая сказанное выше, можно сделать вывод, что нормальное функционирование рынка в большой мере базируется на интуитивном доверии в его различных «ипостасях»: на вере в механизм ценового конкурентного балансирования спроса и предложения; на вере в равновесие между сбережениями и возможностями их производительного инвестирования; на вере в то, что первые два равновесия, а также чувство ответственности у банкиров и имущество заемщиков являются гарантией устойчивости кредитной системы, наконец, на вере в разумное регулирование государства в институциональной и денежно-финансовой сфере. Подрыв доверия хотя бы в одном из его аспектов ведет к сползанию всей рыночной системы в режим депрессии, когда отношения устанавливаются в условиях взаимного недоверия, на базе избыточных требований гарантий, рынок «сжимается» и «равновесие» достигается ценой «отторжения» значительной части ресурсов и прекращения роста.

Подробнее см. Ю.Я. Ольсевич. «Психологические основы экономического поведения». Москва, Инфра-М, 2009 г. главы 5–8.

Глава 2
Либертарианская модель рынка и методы ее формирования

Тот факт, что до начала 1970-х гг. в экономике США (и других развитых стран) сложилась жесткая «зарегулированная» институциональная система, получил отражение в литературе, хотя и не был адекватно осмыслен теоретически. Однако то обстоятельство, что эта система создавалась и поддерживалась особым слоем государственных деятелей и предпринимателей с определенным «полуэтатистским» складом психики было отмечено лишь немногими экономистами и только фрагментарно, в виде отдельных констатаций и оговорок.

Свидетельства, которые приводятся ниже, говорят, по нашему мнению, в пользу следующих выводов:

– в период с середины 1930-х по 1946 гг. к власти в политике и экономике США пришло поколение, осуществлявшее вплоть до конца 1960-х гг. государственно-бюрократическую регламентацию и регулирование рыночной экономики;

– начиная с середины 1970-х гг. началась смена поколений политической и экономической элиты, в 1980-х гг. к власти пришли люди с агрессивной индивидуалистской, либертарианской психикой, начавшие новую институциональную перестройку, завершившуюся к 2000 г. созданием системы тотального финансово-рыночного контроля над экономикой.

В целом можно сказать, что радикальная трансформация институциональных основ рынка ни в первом периоде, ни во втором не была адекватно осмыслена обществом (и экономической теорией) и поэтому явилась источником усиления фундаментальной неопределенности.

В своей книге «Spiritus Animalis» Акерлоф и Шиллер приводят данные опроса, который провел журнал “Fortune” среди руководителей американских компаний в ноябре 1941 г., накануне вступления США во Вторую мировую войну. На вопрос о том, какой будет послевоенная экономика, ответы распределились так: «экономическая система, в которой государство будет управлять многими сферами деятельности, ранее находившимися в частных руках, с сохранением возможностей для частного предпринимательства» – 52,4 %; «полу-социалистическое общество, в котором почти не останется места для свободного предпринимательства» – 36,7 %; «полная экономическая диктатура по типу фашистской или коммунистической» -3,7 %; «система свободного предпринимательства, во многом сходная с довоенной, с поправками на текущую ситуацию» – 7,2 % (с. 97).

Ожидание «радикальной перестройки национальной экономики», по мнению Акерлофа и Шиллера, и явилось причиной «незначительности» инвестиций в период депрессии. Мы же полагаем, что ответы свидетельствуют о другом:

1) более половины предпринимателей (52,4 %) были готовы принять систему «управляемого рынка», и послевоенная практика это подтвердила;

2) значительная часть предпринимателей (36,7 % + 3,7 % + 7,2 %) по разным причинам отрицательно относились к перспективе усиления роли государства в экономике, а тем более к ее «огосударствлению».

Упрощенно говоря, данные опроса свидетельствуют о том, что уже до войны в США вовсю шел процесс смены «правящей элиты» в экономике и война только усилила этот процесс.

«Рузвельтовская» смена доминирующей элиты получила отражение после Второй мировой войны в концепции «революции управляющих» и «нового индустриального общества». Однако эти концепции концентрировали внимание на изменении в отношениях между собственниками и менеджерами и между корпорациями, а не на государственной регламентации частного бизнеса.

На деле же «центр тяжести» изменений лежал в сфере всепроникающего институционального регулирования хозяйства в послевоенные три десятилетия; эти изменения не получили адекватного отражения в экономической теории, а если быть более точным, получили абсолютно неадекватное отражение. Вопрос этот настолько важен, что мы должны привести здесь длинную цитату из книги Гринспена «Эпоха потрясений». «Отказ от регулирования экономики был одним из самых славных (и не воспетых пока) достижений администрации президента Форда. Трудно даже представить, какими цепями был опутан американский бизнес в те годы. Авиатранспорт, грузовые автоперевозки, железные дороги, автобусное сообщение, трубопроводы, телефонная связь, телевидение, биржи, финансовые рынки, сберегательные банки, электроэнергетика – все эти отрасли работали в условиях жесткого регулирования. Деятельность компаний осуществлялась под строгим контролем государства, вплоть до мельчайших деталей (курсив наш. – Ю. О.). Лучше всего, на мой взгляд, эту ситуацию описал Альфред Кан, острый на язык экономист из Корнеллского университета, которого Джимми Картер назначил руководителем Комитета гражданской авиации. Его называют отцом дерегулирования сферы авиаперевозок. В 1978 году, выступая с речью о необходимости перемен, Фред не удержался от комментария по поводу бесчисленных пустяковых решений, которые он и его ведомство должны были постоянно принимать: «Может ли оператор авиатакси приобрести пятидесятиместный самолет? Может ли вспомогательный авиаперевозчик транспортировать лошадей из Флориды в северо-восточные штаты? Следует ли разрешить регулярному перевозчику принимать на борт застрявших пассажиров чартерных рейсов и перевозить их по чартерным расценкам на тех местах, которые в противном случае остались бы незанятыми? Может ли перевозчик установить специальный тариф для лыжников и должен ли он в этом случае возвращать им стоимость билета при отсутствии снега? Могут ли сотрудники двух аффилированных авиакомпаний носить одинаковую форму?»[12]12
  Гринспен А. Эпоха потрясений, с. 79.


[Закрыть].

Иначе говоря, важнейшие функции капитала-собственности: распоряжение и использование были жестко регламентированы на микроуровне, так что о «свободной конкуренции» не могло быть и речи. В этих условиях «одномоментное» дерегулирование, своего рода «шоковая терапия» могли бы привести к хаосу, ценовому коллапсу. Но этого не произошло, наоборот, дерегулирование придало импульс росту экономики США. Это объясняется многими причинами, среди которых, по нашему мнению, следует выделить две: 1) в течение трех десятилетий жесткая система контроля и регулирования производила отбор среди предпринимателей и менеджеров, так что люди с экстремально-хищным, агрессивным, коварным типом психики редко могли «пробиться» наверх; и после отмены формальных институтов многие неформальные нормы и правила продолжали по инерции действовать в поведении и предпринимателей, и администрации; 2) дерегулирование протекало постепенно; начавшись в середине 1970-х гг., оно продолжалось еще десятилетие.

Но закономерным итогом его явилась смена психологического типа предпринимателя-менеджера. На смену консервативным (привыкшим к контролю и регулированию) руководителям с конца 1970-х гг. постепенно пришли «молодые энергичные менеджеры», развернувшие де-факто кардинальную «перестройку» институтов.

А вот что пишет активный участник событий Дж. Сорос об американских банках начала 1970-х гг.: «… Их руководство еще находилось под влиянием потерь 1930-х годов, и основным их желанием было сохранение безопасности, порой в ущерб росту или извлечению прибыли. Структура отрасли была практически заморожена регулирующими актами (курсив наш. – Ю. О.). Выход банков за пределы одного штата был запрещен, а в некоторых штатах запрещено было даже создание сети банковских отделений. Скучный бизнес привлекал лишь скучных людей, и в отрасли практически не наблюдалось движения или развития». Однако в те же годы появилось «новое поколение банкиров», и Сорос как фондовый аналитик одним из первых заметил этот факт и отразил его в своем отчете «Шанс роста для банков» (1972 г.). «В своем отчете я утверждал, что инвесторы не замечают начавшихся изменений в банковской отрасли, в частности появления нового поколения банкиров, получавших обучение в бизнес-школах и воспринимавших бизнес с точки зрения финансовых результатов. Духовным центром новой школы мышления стал First National City Bank под руководством Уолтера Ристона, а люди, получившие „крещение“ в этом банке, разлетались по всей стране и занимали лидирующие позиции в других банках. Возникали новые типы финансовых инструментов, а некоторые банки начали более агрессивно использовать свой капитал и демонстрировать неплохие показатели прибыли»[13]13
  Сорос Дж. Первая волна мирового финансового кризиса. – М., 2010. С. 211.


[Закрыть]. (Сам Сорос на акциях таких банков «заработал» в 1972 г. 50 % прибыли.)

Как развивались события с регулированием финансовой сферы в США, можно проследить на примере Банковского Акта Гласа-Стиголла, принятого в 1933 г. Акт отделил инвестиционные банки, связанные с эмиссией ценных бумаг, и депозитные банки, связанные с коммерческим кредитованием. Уже с 1980 г. усилились требования по отмене этого акта как снижающего гибкость финансовой системы США. И среди тех, кто этого добивался, был Председатель ФРС (с 1987 г.) А. Гринспен. Акт был отменен только в 1999 г., с принятием закона Грэмма-Лича-Блайли «О модернизации финансовых услуг». Именно с этого момента формально был отменен контроль над специализацией банковских функций. Однако реально он был отменен примерно на полтора десятилетия раньше, когда инвестиционные фонды, хедж-фонды и другие финансовые организации стали оказывать разнообразные банковские услуги и тем самым стала складываться «теневая банковская система». На этом примере видно, что для предотвращения нарастания уровня риска в экономике одного контроля за соблюдением формальных норм и правил (институтов) было явно недостаточно; необходим был контроль за фактической деятельностью реальных финансовых организаций независимо от их официальной «отраслевой» принадлежности.

Этот контроль был бы призван подобно волнорезу разделить две разнородные тенденции в институциональных трансформациях финансовых рынков: тенденцию к повышению эффективности финансовой системы и тенденцию к повышению уровня риска и к подрыву неформальных основ рынка.

Никакая система общеприменимых норм и правил (формальных институтов) не в состоянии охватить всех сторон и форм деятельности организации (корпорации) как живого организма. Никакой взаимный контроль организаций не в состоянии заставить их следовать этим нормам и правилам или принципу равной взаимной выгоды, ибо организации-контрагенты располагают разной силой, разной информацией и находятся в разной окружающей среде. А кроме того, способны создавать коалиции в ущерб третьим сторонам и обществу в целом. Следует не только создавать такие формальные институты микроуровня, которые отвечают критерию макроравновесия, но и контролировать, исходя из этого критерия, деятельность корпораций.

Отсюда вытекает, что принцип рыночного равновесия должен быть введен извне посредством профессионального скоординированного регулирующего контроля на микро– и мезоуровнях, а не только на макроуровне.

Социально-экономические и политические процессы не протекают «сами собой». За ними стоят люди с определенными интересами и определенным типом психики. В конце 1970-х – начале 1980-х гг. в правящей элите США, а также Англии и некоторых других стран ведущие позиции заняли «ястребы» – люди с психикой хищников (по Т. Веблену). Опираясь на реальное научно-техническое и экономическое превосходство США и некоторых других стран Запада, они ставили задачу установить свой контроль над миром, так называемый pax americano.

И речь идет не только о военно-политической сфере. Люди с аналогичной психикой установили контроль и в сфере экономики и финансов. Кризис 2008-09 гг. в США невозможно понять, если не учесть, какого типа люди контролировали экономику и государство последнюю четверть века. Вот что говорил по этому поводу лауреат Нобелевской премии по экономике (1990 г.) Мертон Г. Миллер: «… Молодые активные менеджеры фирм, эмитируя… облигации, выкупали контрольные пакеты у основателей фирм, уходивших на покой (или у их наследников)». Эти операции «в 1980-х гг. отличались от более ранних только своими масштабами и тем, что их объектом чаще становились публичные, чем частные корпорации, а также тем, что во многих случаях носили недружественный характер». Результатом этой хищнической деятельности явилась «невиданная по масштабам» реорганизация американского «большого бизнеса». М. Миллер в этой связи вспомнил даже «перестройку» Горбачева. «Михаил Горбачев, лауреат Нобелевской премии мира 1990 г., популяризировал термин „перестройка”, но предприниматели, осуществлявшие LBO (выкуп контрольного пакета акций посредством эмиссии облигаций. – Ю. О.), в 1980-х гг. фактически ее и проводили и к тому же в масштабах, невиданных в предшествующие десятилетия этого века, со времен, когда консолидаторы типа Дж. П. Моргана и Джона Д. Рокфеллера начали формировать то, что мы теперь называем большим бизнесом»[14]14
  Миллер М. Эмиссия облигаций для увеличения капитала // Мировая экономическая мысль. Сквозь призму веков. В 5-ти т. / Под ред. Г. Г. Фетисова, А. Г. Худокормова и др. Т. V, кн. 1. – М.: Мысль. 2004. С. 635–636.


[Закрыть].

В чем же состояла эта «перестройка», проведенная при активной поддержке государства?

Во-первых, с помощью массовой эмиссии «бросовых» облигаций, поддержанной крупными банками, новые менеджеры обеспечили централизацию контроля в финансовых корпорациях над огромными ресурсами, измеряемыми триллионами долларов. Попытки обвинить банки в противозаконности подобных операций не были успешными, банки оказались вовлечены в масштабные биржевые спекуляции.

Во-вторых, «перестройка» состояла в универсализации функций разнородных организаций финансового и реального секторов, в результате все банки и фирмы занялись (в той или иной мере) эмиссией ценных бумаг, операциями на бирже, кратко – и долгосрочным кредитованием, финансовым посредничеством.

В-третьих, была осуществлена деривативизация финансовых рынков: рост массы производных ценных бумаг (деривативов, то есть опционов, фьючерсов, свопов, депозитарных расписок и др.) многократно превысил увеличение базовых активов (акций, облигаций, валюты). Непонятность и непрозрачность стихийно возникших пирамидальных структур председатель ФРС Гринспен фактически приветствовал и рассматривал как веский аргумент в пользу сокращения государственного контроля, который становился неэффективным.

В-четвертых, с деривативизацией была тесно связана секьюритизация, т. е. создание густой сети взаимных страховочных сделок и соглашений, призванных выровнять риски по разным сделкам и на разных рынках.

В-пятых, была осуществлена финансиализация экономики. Это означает, что материальные и финансовые ресурсы физических лиц (домохозяйств), организаций (муниципалитетов, профсоюзов, пенсионных фондов и др.) и фирм, которые рассматривались как ресурсы производства, накопительные и страховые фонды стали фигурировать, прежде всего, как непосредственные источники финансового дохода. Для этого они получили отраженное существование в виде ценных бумаг (эмиссия облигаций, приобретение акций «совместных фондов» и т. д.).

Во всех этих институциональных преобразованиях, породивших «новую экономику», проявилась хищная психология «молодых энергичных менеджеров», стремившихся максимально расширить поле своей свободной деятельности и сферу своего контроля над экономикой. П. Самуэльсон указывал на «компании, входящие в 500 фирм из списка журнала “Fortune”», которыми руководят «бесстыдно высокооплачиваемые менеджеры». Сложилась «система корпоративного управления, позволяющая председателю правления получать в 400 раз больше, чем в среднем получал работник (20 лет назад он получал в 40 раз больше)»Г

Книга А. Гринспена «Эпоха потрясений» дает некоторое представление об этапах и направлениях указанной «перестройки». «Президент Форд начал кампанию по ликвидации уродливых форм государственного регулирования своим выступлением в Чикаго в августе 1975 года. Он пообещал собравшимся в зале предпринимателям „освободить американских бизнесменов от оков“ и „отучить федеральное правительство, насколько это будет в моих силах, влезать в ваш бизнес, в вашу жизнь, в ваши кошельки“».

Другими словами, с самого начала была поставлена задача минимизировать экономические функции государства, прежде всего административный и финансовый контроль за деятельностью корпораций.

Самуэльсон П. Оживления не будет до 2012 г. «Мир перемен», 2009 г., № 1, с. 10. Дерегулирование, конечно, развязывало инициативу, но при этом обостряло «силовую» конкуренцию, от которой страдали отрасли и слои населения, чьи позиции были исходно слабее. Так, либерализация на транспорте привела к росту тарифов и ухудшению положения наемного персонала, что, естественно, встретило сопротивление. «Кампания по дерегулированию изначально была нацелена на железнодорожный транспорт, грузовые перевозки и авиатранспорт. Несмотря на активное противодействие компаний и профсоюзов, в течение нескольких лет конгресс отменил регулирование во всех трех названых секторах»[15]15
  Гринспен А. Эпоха потрясений. – М.: Сколково. 2010. Стр. 80.


[Закрыть].

«Вершиной» успехов либертарианской политики был запрет конгресса на регулирование доходов. В результате разрыв в доходах между средним персоналом и топ-менеджерами в финансовых корпорациях резко вырос.

Аналогичная ситуация в корпорациях реального сектора. Дифференциация на преуспевающее меньшинство и стагнирующее большинство расколола средний класс. Еще хуже то, что сложившаяся система распределения ориентировала менеджеров и персонал не на повышение эффективности в долгосрочном плане, а на реализацию сиюминутной выгоды, что ослабляло фундамент американской экономики.

Но Гринспен, не замечая этих аспектов «перестройки», акцентирует внимание на других, «созидательных» аспектах. «Именно дерегулирование подготовило почву для могучей волны созидательного разрушения в 1980-е годы. Раздробление телекоммуникационной компании AT&T и других мастодонтов, зарождение новых отраслей (компьютерные технологии, экспресс-доставка грузов и т. п.), бум слияний и поглощений на Уолл-стрит, масштабная реструктуризация компаний – все эти события стали отличительными признаками эпохи Рейгана. Наконец, как выяснилось впоследствии, дерегулирование значительно повысило гибкость и устойчивость экономики» (с. 81).

Это, пожалуй, единственное место в книге, где Гринспен сжато излагает свое понимание институционального переворота, который произошел (в ходе дерегулирования) в экономической системе США в 1980-е годы. «Могучая волна созидательного разрушения» означала, с «разрушительной» стороны, принудительное раздробление гигантских корпораций в традиционных отраслях реального сектора, а с «созидательной» «бум слияний и поглощений на Уолл-стрит», то есть колоссальную концентрацию в сфере финансов. Соотношение сил между реальным и финансовым секторами резко изменилось. Экономика освободилась от институционального регулирования со стороны государственных органов, но попала под контроль гигантских финансовых корпораций, что сопровождалось «масштабной реструктуризацией компаний».

В «перестройке» экономики США в 1980-1990-е годы можно выделить ряд взаимосвязанных процессов:

– выход на авансцену политических деятелей с агрессивно-либертарианской психикой, идеологией и политикой дерегулирования;

– приход в руководство корпораций лиц с внутренней ориентацией на быстрое обогащение, низкой чувствительностью к риску и невысокими моральными барьерами;

– осуществление этими лицами (при официальной поддержке государства и экономической науки) трансформации институтов, организаций и рынков с ориентацией на тотальную финансиализацию и коммерциализацию;

– усиление активности (молчаливо поддерживаемой государством), направленной на эрозию неформальных и формальных институтов рынка и перерастающей в полукриминальные и криминальные махинации;

– фактическое поощрение государством разрастания финансовоинвестиционного пузыря за счет привлечения иностранных средств при хронически отрицательном торговом балансе.

Что касается «повышения гибкости и устойчивости» экономики, то первая переросла в деформации, а вторая оказалась недостижимой. Это вполне выявилось именно «впоследствии» (т. е. в 2008 г.).

Как показали дальнейшие события, процесс дерегулирования в США зашел слишком далеко. «Грех» либертарианства (ультралиберализма) в том, что исходя из ложного представления о некоей «унифицированной» психике рационального человека-эгоиста, оно настаивает на минимизации (а не на оптимизации) государственного контроля в экономике и обществе в целом. Тем самым оно открывает путь массовой коррупции, мошенничеству, ведет к экономическим и техногенным катастрофам, ограничивает способность противостоять экологическим бедствиям. Либертарианство столь же ущербно, как и этатизм, подавляющий свободы и права личности, и столь же в итоге неэффективно. Это вполне подтверждается опытом России.

О том, насколько глубже психологические наклонности воздействуют на сознание даже таких высокоинтеллектуальных людей, как Алан Гринспен, чем «упрямые факты», видно из его недавних выступлений. Признав осенью 2008 г., что его идеология либертарианства «была ущербной», он, оправившись от кризисного шока, с начала 2011 г. опять активно выступает против государственного вмешательства в экономику (как выступал в течение почти полувека), поскольку это вмешательство по его убеждению, и является главным источником неопределенности, препятствующей инвестициям. Гринспен пишет: «Восстановление США после финансового и экономического кризиса протекает разочаровывающее медленно. При тщательном изучении переменных, которые можно было бы считать ответственными за показательный провал в росте ВВП и за высокий уровень безработицы, особо выделяется необычно низкий уровень инвестиций в корпоративный неликвидный основной капитал длительных сроков службы… Это остро контрастирует с энергичным восстановлением рынков ликвидных корпоративных ценных бумаг. В чем, в таком случае, причина этого исключительно сильного стремления избегать инвестиций в неликвидные активы?… Я полагаю, что как минимум наполовину, а возможно, на три четверти такой результат может быть объяснен шоком от намного возросшей неопределенности, заключенной в условиях конкуренции, регулирования и финансирования, с которыми бизнес столкнулся со времен коллапса «Леман Бразерс», когда поднялась высокая волна правительственного активизма… Такое объяснение подкрепляется сравнением с аналогичными событиями 1930-х годов. Я прихожу к выводу, что нынешний правительственный активизм препятствует энергичному экономическому восстановлению, движимому в значительной части тем положительным эффектом благосостояния, который порождается американским и глобальным рынком ценных бумаг» Г

Следует отметить, что глобальная пирамида «спекулятивного капитализма», сформированная прежде всего «элитой» США в 1980-е -90-е годы, дала возможность этой стране фактически безвозмездно привлечь из-за рубежа материальные и интеллектуальные ресурсы на многие триллионы долларов, что и явилось основным источником инвестиций для долговременного роста американской экономики в предкризисные четверть века. И этой «элите» теперь почти невозможно отказаться от своих «финансовых авианосцев», каковыми являются гигантские транснациональные банки и финансовые ТНК.

Greenspan F. Activism. // International Finance. 2011. DOI: 10.1111 /j. 1468–2362.2011.01277.x