Текст книги "Ночной шторм"

Тильда достала из кармана ключи, но, подойдя к двери, увидела, что та не заперта. Изнутри доносились голоса.

Участок представлял собой одну большую комнату, еще без зоны ресепшн. Тильда помнила, что, когда она была маленькой, здесь располагался магазинчик сладостей. Теперь ее встретили голые стены, окна без занавесок и пыльный пол.

Внутри стояли двое мужчин средних лет. Один был в куртке, надетой поверх темно-синей полицейской формы, другой – в гражданской одежде. Увидев Тильду, мужчины замолчали, словно она застала их в неподходящий момент.

Одного из них Тильда уже видела раньше: это был Йоте Хольмблад, комиссар полиции и ее начальник. У него были коротко подстриженные седые волосы и приятная улыбка. Комиссар сразу ее узнал.

– Привет! – сказал он. – Добро пожаловать в твой новый участок!

– Спасибо, – Тильда пожала руку своему шефу и повернулась к другому мужчине, с кустистыми бровями и редеющими черными волосами: – Тильда Давидсон.

– Ханс Майнер.

Рукопожатие было коротким и сухим.

– Мы с вами будем работать здесь вдвоем.

«И не похоже, что ты этому рад», – подумала Тильда. Она открыла рот, намереваясь сказать что-нибудь любезное, но Майнер ее опередил, сообщив:

– Я здесь почти не бываю. Большую часть времени провожу в Боргхольме, но тут у меня тоже будет рабочий стол.

Он улыбнулся комиссару и сел на стул.

– Вот как, – сказала Тильда, только сейчас осознавшая, как одиноко ей будет работать на новом участке. – Какое-то особое дело?

– Можно и так сказать, – ответил Майнер, выглядывая в окно. – Наркотики, разумеется. На острове они тоже есть, как и везде.

– Это твой стол, Тильда, – Хольмблад показал на стол у окна. – У вас будут компьютеры, факс, рация и телефон.

– О’кей.

– Вам не придется много сидеть в участке, – продолжал Хольмблад. – Скорее наоборот. Не забывайте о полицейской реформе. Вас должны видеть в деле. Нарушения правил дорожного движения, драки, мелкие кражи и крупные кражи со взломом. И разумеется, подростковая преступность.

– Я уже остановила один форсированный мопед по дороге сюда, – сообщила Тильда.

– Молодец, – одобрительно кивнул начальник полиции, – ты им показала, что полиции нужно бояться. На следующей неделе мы официально откроем участок. Пресса приглашена. Газеты, местное радио… Придешь?

– Конечно.

– Ну и чудесно. И еще… Я знаю, что прежде ты работала в Вэкшо, но тут тебе придется работать самостоятельно. В этом есть и плюсы, и минусы. Ты сама можешь планировать свой рабочий день, но это означает и большую ответственность. Отсюда до Боргхольма полчаса езды, так что, если что-то случится, не стоит рассчитывать на то, что подкрепление прибудет сразу же.

Тильда кивнула:

– В полицейской школе мы прорабатывали такие ситуации. Учителя…

Майнер хмыкнул.

– Учителя понятия не имеют о реальной работе, – сказал он.

– А мне они показались достаточно компетентными, – отрезала Тильда.

Она ненавидела такое обращение, это было все равно что сидеть на заднем сиденье в полицейском автобусе и молча слушать старших, как полагается молодым полицейским.

Хольмблад внимательно посмотрел на нее и произнес:

– Важно, чтобы ты не забывала о больших расстояниях на острове, отправляясь одна на задание.

Она снова кивнула, сказав:

– Надеюсь, я справлюсь.

Начальник полиции намеревался продолжить инструктаж, но тут на стене зазвонил телефон.

– Я возьму, – сказал он и в два шага пересек комнату. – Наверняка это из Кальмара.

Он снял трубку и сказал:

– Полицейский участок Марнэса, Хольмблад.

Прослушав сообщение, комиссар спросил:

– Где?

Получив ответ, он произнес:

– Вот как… Мы приедем.

И повесил трубку. Потом сказал:

– Звонили из Боргхольма. К ним поступил сигнал о смертельном случае на севере Эланда.

Майнер вскочил со стула.

– Где?

– У маяков Олудден. Кто-нибудь знает, где это?

– На юге, – ответил Майнер. – Семь или восемь километров.

– Тогда возьмем машину. «Скорая» уже в пути. Похоже, речь шла об утопленнице.

Зима 1868 года

С постройкой маяков в Олуддене все – и жители окрестных деревень, и моряки – стали чувствовать себя безопаснее. По крайней мере, так считали те мужчины, что строили эти маяки: они думали, что они заботятся о безопасности. Женщины знали, что это не так.

Смерть была еще ближе, чем раньше. Она пришла к ним в дома.

На стене сеновала под самым потолком кто-то вырезал на дереве надпись «Любимая Каролина 1868». Каролина была мертва уже больше ста лет, но она прошептала мне из стен о том, как было на Олуддене в старые добрые времена…

Мирья Рамбе

Дом просто огромный. Чештин идет из комнаты в комнату в поисках Каролины, но в доме слишком много мест, чтобы спрятаться. Слишком много комнат, слишком много шкафов.

Скоро налетит ветер: воздух насыщен влагой, и Чештин знает, что ей нужно спешить. Прочному дому не страшны сильные ветры. Но маленькие люди беспомощны перед его силой. Вот почему каждый раз они прячутся дома у камина и ждут, пока ветер стихнет.

За холодным неурожайным летом последовала суровая зима. Была первая неделя февраля, и ни у кого не было желания выходить на мороз. Но смотрители маяка должны работать в любую погоду, и сегодня все здоровые мужчины, кроме смотрителя Карлсона, готовят маяки к зимнему шторму.

Женщины остались на хуторе, только Каролины нигде не было видно. Чештин искала ее во всех комнатах и даже на чердаке. Она не могла спросить ни других служанок, ни жен смотрителей маяков, потому что те ничего не знают о состоянии Каролины. Может, подозревают, но не знают наверняка.

Каролине восемнадцать лет – она на два года моложе Чештин. Обе они прислуживают в доме смотрителя маяка Свена Карлсона. Каролина общительная и доверчивая, она напоминает Фину, старшую сестру Чештин, уехавшую жить в Америку. Но из-за своей доверчивости Каролина часто попадает в неприятности. В последнее время она чувствовала себя неважно, и только Чештин было об этом известно.

Каролина не могла покинуть хутор и уйти в лес, потому что знала о приближении шторма. Но что, если она все равно решилась? Чештин вышла на улицу. В заснеженном дворе бушует ветер, предвестник шторма.

Внезапно до нее доносится крик.

Это не ветер.

Это женский крик.

Ветер ударяет Чештин в грудь, заставляя девушку согнуться; она бежит к коровнику и входит внутрь.

Коровы нервно перетаптываются на месте, пока Чештин осматривает стойла. Никого. Она поднимается по крутой лестнице на сеновал. Холод пробирает до костей.

Что-то шевелится у стены в тени стога с сеном.

Это Каролина. Она лежит на полу под грязным покрывалом и едва дышит. С губ ее слетают еле слышные стоны. В глазах отражается стыд.

– Чештин… Мне кажется, это случилось, – говорит она. – Я думаю, оно вышло.

Чештин опускается на колени.

– Там есть что-то? – шепчет Каролина. – Или только кровь?

Покрывало на ее ногах пропиталось кровью. Чештин приподнимает край и кивает.

– Да, – говорит она, – ты родила.

– Он живой?

– Нет, он… не сформировался… он уродец…

Чештин склоняется над бледной подругой, спрашивает:

– Как ты?

Каролина прячет глаза.

– Он умер некрещеным, – бормочет она. – Надо похоронить его в освященной земле… чтобы он не вернулся. Его обязательно надо похоронить…

– Мы не можем, – возражает Чештин. – Шторм начинается. Мы умрем, если выйдем в такую погоду.

– Мы должны его спрятать, – шепчет Каролина, ловя ртом воздух. – Они решат, что я шлюха… Что я хотела убить его…

– Не важно, что они подумают, – говорит Чештин. Накрывая ладонью горячий лоб Каролины, она тихо добавляет: – Я получила письмо от сестры. Она хочет, чтобы я приехала к ней в Америку. В Чикаго.

Каролина не слышит. Дыхание ее становится учащенным, но Чештин все равно продолжает:

– Я через Атлантику поеду в Нью-Йорк и оттуда дальше. Она пришлет мне деньги на билет. – Чештин склоняется ниже: – И ты можешь поехать со мной, Каролина. Хочешь?

Каролина не отвечает. Она больше не пытается дышать. Вместе с воздухом ее покидает жизнь. Теперь Каролина лежит неподвижно с открытыми глазами. На сеновале тихо, как на кладбище.

– Я скоро вернусь, – со слезами на глазах шепчет Чештин.

Она заворачивает то, что лежит на полу, в покрывало и поднимается, сжимая сверток в руках.

Выходит во двор, где свирепствует ветер, и идет к дому для слуг. Заходит в свою комнатку, увязывает в тюк свои вещи и вещи Каролины и надевает на себя все, что можно, чтобы спастись от ветра.

Затем Чештин идет в обеденный зал, освещенный свечами. Там тепло от печки. В кресле за столом сидит смотритель маяка Свен Карлсон. Живот его распирает черную униформу и свешивается через ремень.

Государственный служащий, Свен Карлсон относится к самым привилегированным членам общества. У него своя скамья в церкви в Рёрбю. Рядом с ним восседает жена Анна на стуле с мягкой обивкой. Служанки стоят у стены, а в углу сидит Старая Сара, из бедных крестьян в Рёрбю, за заботу о которой смотритель маяка заплатил самую низкую цену на аукционе.

– Где это мы были? – спрашивает хозяйка при виде Чештин. У нее от природы высокий и резкий голос, но сейчас она еще и кричит, чтобы ветер, бушующий на улице, не заглушил ее слова.

Чештин проходит в центр комнаты и останавливается. Она думает о своей сестре в Америке.

Потом нагибается и кладет сверток на стол перед Свеном Карлсоном.

– Добрый вечер, смотритель, – громко и отчетливо говорит Чештин, разворачивая грязное покрывало. – Мне кажется, вы кое-что потеряли…

4

Йоаким провел на хуторе три дня, не ведая тогда, что это были последние счастливые дни в его жизни. Если бы он знал, то наслаждался бы каждой секундой, проведенной с семьей. Но он этого не знал. Не знал, какой счастливой была его жизнь до этого дня.

Предыдущей ночью он и Катрин легли поздно. После того как дети заснули, они прошлись по ожидавшим ремонта комнатам и обсудили покраску. Они решили окрасить стены и потолок в белый цвет, а двери и плинтусы – в разные цвета.

Они легли в полночь. В доме было тихо, но спустя пару часов Ливия начала кричать. Катрин вздохнула, и, не говоря ни слова, вышла из спальни и направилась к дочери.

Они встали в шесть, когда за окном еще было темно. Скоро темно будет почти весь день, подумал Йоаким. До Рождества оставалось всего два месяца.

В половине седьмого вся семья собралась в кухне завтракать. Йоаким должен был ехать в Стокгольм, поэтому выпил чай еще до того, как Катрин с детьми уселись за стол. Ставя чашку в посудомоечную машину, он заметил тонкую оранжевую полоску солнца на горизонте. Само солнце еще скрывалось за морем, но небо уже начало окрашиваться в персиковые тона. По небу косяком летели птицы.

Гуси или журавли? Слишком темно, чтобы разглядеть. Да он и не разбирался в птицах.

– Видите птиц? – спросил Йоаким через плечо. – Они поступают так же, как и мы. Летят на юг.

Никто не ответил. Катрин и Ливия жевали бутерброды, Габриэль пил молочную смесь из бутылочки.

Маяки поднимались из моря к небу, как две сказочные башни. Южный маяк моргал красным глазом, из окон северного маяка сочился слабый белый свет. Это было странно. Йоаким ни разу еще не видел, чтобы в северной башне горел свет. Йоаким наклонился ближе к окну. Может, это свет солнца отражается в стекле? Нет, ощущение такое, словно свет идет изнутри башни.

– Там много птиц, папа? – спросила Ливия позади него.

– Нет.

Йоаким отвел взгляд и вернулся за стол.

Перелетным птицам предстояла долгая дорога, как и Йоакиму. Он должен был проехать сорок пять миль в тот день, чтобы забрать оставшиеся вещи в Стокгольме. Ночевать он собирался дома у своей матери Ингрид в Якобсберге, чтобы на следующий день вернуться на хутор. Это должна была быть его последняя поездка в столицу. По крайней мере, в этом году.

Габриэль казался довольным, но Ливия выглядела сонной и усталой. Она вяло жевала бутерброд, разглядывая стакан с молоком.

– Доедай, Ливия.

– М-м-м…

Ливия не была жаворонком и по утрам часто бывала в плохом настроении. Но стоило ей прийти в детский сад, и усталость и сон как рукой снимало. Она недавно перешла в старшую группу – подготовительную – и очень этим гордилась.

– Что вы будете делать в садике сегодня?

– Это не садик, папа, – с кислым выражением лица возразила Ливия. – Это Габриэль ходит в садик, а я хожу в школу.

– Скорее, в дошкольную группу – разве нет?

– Школу, – упрямо произнесла Ливия.

– Хорошо, и что вы сегодня будете делать в школе?

– Не знаю, – ответила Ливия, глядя на стол.

– Играть с друзьями?

– Не знаю.

– Хорошо, но допей молоко. Нам скоро ехать в Марнэс… в школу.

– М-м-м…

В двадцать минут восьмого солнце уже показалось над горизонтом. Оно робко выглядывало из воды, опираясь на волны слабыми желтыми лучами. Зимнее солнце светило, но не грело: день обещал быть холодным. Термометр на стене показывал три градуса выше нуля.

Йоаким очистил окна «вольво» от инея и открыл заднюю дверцу детям.

Ливия сама уселась в детское кресло, пристроив на коленях Формана. Йоаким усадил в соседнее кресло Габриэля и крепко застегнул ремни безопасности. Потом сел за руль.

– Мама с нами не попрощается? – спросил он.

– Она пошла в туалет, – сказала Ливия. – По-большому. Так что она не скоро вернется.

Ливия уже окончательно проснулась и стала разговорчивее. А в саду она вообще превратится в ураган.

Йоаким откинулся на спинку кресла и заметил, что детские велосипеды во дворе – красный двухколесный Ливии и трехколесный Габриэля – не заперты замком. Это не столица, здесь можно было не бояться воров.

Через пару минут вышла Катрин в красной зимней куртке с капюшоном и синих тренировочных штанах. В Стокгольме Катрин всегда одевалась в черное, но здесь, на острове, начала покупать свободную и комфортную одежду ярких расцветок.

Она помахала им на прощание и улыбнулась. Под глазами у жены были темные круги от недосыпания. Встретившись взглядом с Йоакимом, она погладила дверной косяк.

Их новый дом. Йоаким тоже улыбнулся и помахал в ответ.

– Поехали, – сказала Ливия.

– Поехали! Поехали! – закричал Габриэль, энергично махая маме на прощание.

Йоаким завел мотор. Фары зажглись и осветили дом и тонкий слой инея на земле. Пора поставить зимнюю резину, подумал Йоаким.

Ливия надела наушники: дочери недавно подарили первый в ее жизни плеер, и она уже научилась им пользоваться. Ливия слушала сказку о медвежонке Бамсе; когда играли песенки, она давала и Габриэлю их послушать.

С проселочной дорогой хутор соединяла узкая, посыпанная гравием дорога, идущая через лес. Дорога была извилистой, и Йоаким вел машину осторожно, стараясь не съехать в канаву, тянувшуюся вдоль разрушенной каменной изгороди.

На выезде на дорогу висел их новый почтовый ящик. Йоаким притормозил, проверяя, нет ли на главной дороге автомобилей, но в обоих направлениях было темно и тихо. По другую сторону дороги простиралась поросшая коричневым мхом равнина.

По пути им не встретилось ни одной машины. Проехав деревню Рёрбю, они въехали в Марнэс. Мимо проехала цистерна с рыбой, двое детей с рюкзаками на спине бежали к школе. Йоаким свернул на главную улицу и поехал по безлюдной улице к площади. В двухстах метрах от нее находилась школа, а рядом с ней располагался окруженный садом с качелями и песочницами детский сад Ливии и Габриэля. Это было невысокое деревянное строение с большими окнами, окрашенное желтой краской.

Родители прощались с детьми на тротуаре. Йоаким остановил машину у обочины, но не стал выключать мотор. Другие родители кивнули ему в знак приветствия. После вчерашней статьи с фотографиями в «Эланд-постен» все теперь знали, кто он такой.

– Остерегайтесь машин, – сказал Йоаким. – Не сходите с тротуара.

– Пока! – крикнула Ливия, сама открыла дверцу и выскочила из машины. Она уже привыкла к садику и не боялась оставаться там одна. Габриэль молчал, когда Йоаким помогал ему выбраться из кресла, – но стоило ему оказаться на тротуаре, как он мигом понесся вслед за Ливией.

– Пока! – крикнул Йоаким. – Увидимся завтра.

Когда он сел в машину, Ливия была уже почти у входа в сад. Габриэль бежал за ней. Йоаким включил первую передачу, развернул машину и поехал обратно на хутор.

Йоаким припарковал свою «вольво» рядом с машиной Катрин во дворе и вышел, чтобы взять сумку и попрощаться с женой.

– Эй! – крикнул он, заходя в прихожую. – Катрин?

В доме было тихо.

Он зашел в спальню, взял сумку и снова вышел во двор.

– Катрин?

Снова тишина, потом до него донесся глухой звук откуда-то сбоку. Йоаким повернул голову и увидел, как открылась дверь коровника и из темноты вынырнула Катрин.

– Привет! – произнесла она с улыбкой.

– Что ты там делала? – спросил он.

– Ничего особенного. Ты уже уезжаешь?

Йоаким кивнул.

– Веди машину осторожно.

Катрин быстро поцеловала его; губы ее были теплыми. Йоаким ощутил аромат кожи и волос жены.

– Передавай привет Стокгольму, – сказала она. – А когда ты вернешься, я расскажу тебе про сеновал.

– Сеновал? А что там особенного?

– Я покажу тебе завтра, – пообещала она.

Йоаким с любопытством посмотрел на жену.

– Хорошо, я позвоню от мамы вечером. – Он открыл дверь машины и добавил: – Не забудь забрать детей из садика.

В двадцать минут восьмого он заехал на бензоколонку, чтобы забрать крытый прицеп, арендованный по Интернету. Платеж Йоаким уже сделал, так что ему надо было только состыковать прицеп с машиной.

После Боргхольма движение стало более интенсивным, и Йоаким оказался в длинной очереди из автомобилей, большинство из которых принадлежали жителям острова, работавшим на материке. Тем не менее машину каждый из них продолжал вести с привычной для сельских жителей неторопливостью.

Дорога повернула на запад, и он оказался на мосту, связывавшем остров с материком. Йоакиму нравилось ехать по мосту высоко над проливом, любуясь морем, которое переливалось в лучах утреннего солнца.

Проехав мост, он включил радио и надавил на педаль газа. Машина понеслась вперед мимо небольших прибрежных деревень. Дорога была извилистой и проходила через леса и рощи, пересекала многочисленные реки и ручейки, впадавшие в море.

Постепенно она отклонялась на запад, и скоро моря уже не было видно. Перед Норчепингом Йоаким остановился, чтобы перекусить в безлюдном кафе. Там можно было выбрать из семи разных видов минеральной воды – шведской, норвежской, итальянской, французской и других, что было явным признаком цивилизации, – но Йоаким предпочел воду из-под крана.

Поев, он поехал дальше в сторону Сёдертэлье, и дальше – в Стокгольм. В половине второго его «вольво» с прицепом влилась в поток машин, направлявшийся к центру города. Мимо тянулись складские помещения, высотки и железнодорожные станции.

Стокгольм был красивым городом, построенным на больших и маленьких островах, но Йоаким не чувствовал радости от возвращения в родной город. Все, о чем он думал, были пробки на дороге. Здесь всем постоянно чего-то не хватало. Не хватало квартир, не хватало мест для парковки, мест в детском саду, даже могил для всех умерших не хватало. Столичных жителей призывали кремировать почивших родственников, чтобы те не занимали много места. Об этом Йоаким читал в газете.

Он уже начал скучать по Олуддену. Шоссе было целым лабиринтом из развязок, поворотов, мостов и перекрестков. Йоаким свернул на нужную ему улицу и оказался перед светофором, зажатый между автобусом и мусоровозом. Перед ним по переходу шла женщина, везя ребенка в прогулочной коляске. Ребенок что-то спрашивал, но женщина смотрела только прямо перед собой с унылым выражением на лице.

У Йоакима были дела в городе. Сначала нужно было посетить галерею в районе Эстермальм, чтобы забрать пейзаж, унаследованный от покойных родственников. Владельца галереи не было, но его престарелая мать узнала Йоакима и вынесла ему картину Рамбе в тонкой деревянной коробке.

– Мы вчера осмотрели ее, перед тем как упаковать, – сказала она. – Очень хорошая работа.

– Да, мы тоже так считаем.

– У вас есть другие работы художника на Эланде?

– Не знаю. Знаю только, что одна принадлежит королевской семье, но вряд ли она висит у них в летнем дворце Соллиден.

Уложив картину в багажник, Йоаким продолжил путь, двигаясь на запад по направлению к Бромме. На часах было полтретьего, и дороги пока были свободны. За четверть часа он доехал до места и свернул на улицу, где прежде жил с семьей.

По дому Йоаким скучал гораздо больше, чем по Стокгольму. Дом располагался всего в паре сотен метров от моря, окруженный садом с зарослями сирени. На этой улице находилось всего пять домов, но и их было трудно разглядеть из-за высоких деревьев.

Яблочная вилла представляла собой высокий и просторный деревянный дом, построенный директором банка в начале века. Но до того, как его купили Йоаким и Катрин, в доме жили юные родственники владельцев, поклонники философии нью-эйдж, которые сдавали комнаты по отдельности и больше времени посвящали медитации, чем ремонту.

Молодежь не испытывала никакого уважения к старому дому, и соседи мечтали от них избавиться много лет. Во владение Катрин и Йоакима дом перешел в удручающем состоянии, с совершенно заросшим садом. Они с энтузиазмом взялись за ремонт. Объемы работы их не пугали: до этого они уже отремонтировали свою первую совместно приобретенную квартиру, в которой до этого проживала восьмидесятилетняя старушка с семью кошками. Йоаким работал учителем труда и занимался домом по вечерам и на выходных. Катрин работала полдня учителем рисования и все остальное время уделяла дому.

Второй день рождения Ливии они отмечали с Этель и Ингрид в доме с разломанными полами, в окружении банок с красками, рулонов обоев и инструментов. В кранах была только холодная вода, потому что в те выходные сломался нагреватель. Когда Ливии исполнилось три года, они уже устроили настоящий детский праздник. К тому времени полы были обновлены, обои наклеены, лестницы ошкурены и покрыты лаком. А к первому дню рождения Габриэля ремонт уже был полностью завершен.

Теперь дом снова выглядел, как вилла начала века. В прекрасном состоянии, окруженная ухоженным садом с подстриженными лужайками, она ждала своих новых владельцев, Стенбергов – бездетных супругов лет тридцати, работавших в Стокгольме и мечтавших о жизни за городом.

Йоаким остановил машину, вышел и огляделся. В квартале было тихо. В соседнем доме жили Лиза и Микаэль Хесслин, ставшие хорошими друзьями Йоакиму и его жене, – но они были на работе. Летом они окрасили дом в желтый цвет. А когда журнал «Красивые виллы» делал о них репортаж, дом был еще белым.

Йоаким повернул голову и посмотрел на деревья. Невольно он подумал об Этель. Почти год прошел, но Йоаким все еще помнил ее крики.

От забора узкая тропинка вела к воде. Никто не видел Этель на тропинке в тот вечер, но это был самый короткий путь к морю.

Йоаким пошел к дому, вспоминая, как сам красил фасад в белый цвет, как аккуратно водил кисточкой и как потом наносил лак.

Йоаким отпер дверь и вошел внутрь. Всю мебель и ковры уже увезли, но воспоминания остались. За три года он и Катрин вложили душу в этот дом. В доме было тихо, но он слышал слабое эхо стука молотка и шороха пилы. Скинув обувь, Йоаким последний раз прошелся по гостиной. На втором этаже он задержался перед одной из комнат для гостей. Маленькая комната с одним окном. Здесь спала Этель, когда жила с ними.

В подвале еще оставались вещи, которым не хватило места в машине в прошлый раз: кресло, пара стульев, два матраса, стремянка, пыльная птичья клетка – память о попугайчике Уильяме, умершем год назад. Йоаким стал носить их наверх. Освободив подвал, он включил пылесос и убрал с цементного пола пыль.

Теперь дом был готов к приему новых владельцев.

Йоаким собрал пылесос, ведра, тряпки, чистящие средства – и сложил у подножия лестницы.

В столярном чулане слева висели инструменты: молотки, клещи, дрель. Их Йоаким тоже упаковал в коробку. Он предпочитал современным изобретениям старые добротные инструменты и приспособления. Гвозди, шурупы, кисти, губки, валики…

Йоаким держал в руках валик, когда внезапно услышал, как наверху открылась входная дверь. Он выпрямил спину и прислушался.

– Эй! – послышался женский голос. – Ким?

Это была Катрин, и в голосе ее звучала тревога.

Он услышал, как входная дверь захлопнулась и раздались шаги в прихожей.

– Эй, я здесь, в подвале! – крикнул Йоаким.

Он сделал шаг по направлению к лестнице, прислушиваясь. В доме было тихо. Йоаким быстро поднялся наверх, гадая, как Катрин могла оказаться в Стокгольме.

Но, поднявшись, обнаружил пустую прихожую и закрытую входную дверь. Йоаким подергал ручку. Дверь была заперта.

– Эй! – крикнул он еще раз.

Никакого ответа.

Йоаким обошел весь дом комната за комнатой, хотя и знал, что Катрин в нем нет – она осталась на Эланде. Зачем ей брать машину и ехать за ним всю дорогу до Стокгольма, ни разу не позвонив?

Наверняка ему показалось. Слуховая галлюцинация.

Йоаким посмотрел на часы. Десять минут четвертого. На улице начинало темнеть.

Он достал из кармана мобильный и набрал номер домашнего телефона в Олуддене. Катрин с детьми уже должны быть дома.

Шесть сигналов. Семь. Восемь. Никто не ответил.

Йоаким позвонил Катрин на мобильный. Безрезультатно.

Он пытался справиться с тревогой, вынося вещи из дома. Но, сложив все в прицеп и погасив свет в вилле, не удержался и набрал еще один номер.

– Дом Вестинов.

В голосе матери, как всегда, слышно было волнение. Она, как и прежде, боялась звонков.

– Привет, мама. Это я.

– Привет, Йоаким. Ты в Стокгольме?

– Да, но…

Тревога в голосе сменилась радостью узнавания, вслед которой пришло разочарование, когда он сказал, что не сможет навестить ее вечером.

– Почему? Что-то случилось?

– Нет, – поспешил он заверить мать, – но мне кажется, что лучше поехать домой сегодня. У меня в багажнике ценная картина и куча инструментов в прицепе, не хочется все это оставлять там на ночь.

– Конечно, – согласилась Ингрид.

– Мама, Катрин тебе не звонила?

– Сегодня? Нет, а что?

– Хорошо, я просто поинтересовался.

– Когда ты приедешь?

– Не знаю, мама, мы теперь живем на Эланде…

Завершив разговор, Йоаким снова набрал Олудден. Никто не ответил. На часах была половина пятого. Он завел машину и выехал на улицу. Теперь оставалось только завезти ключи агенту по продаже недвижимости. Больше у них с Катрин не было дома в Стокгольме.

Дороги были забиты, и у него ушло сорок пять минут только на то, чтобы выехать из города. Йоаким притормозил на парковке перед въездом в Сёдертэлье, чтобы еще раз позвонить Катрин.

Четыре сигнала, потом трубку сняли.

– Тильда Давидсон, – произнес незнакомый женский голос.

– Алло? – с удивлением сказал Йоаким.

Может, он ошибся номером?

– Кто звонит? – спросила женщина.

– Это Йоаким Вестин, – ответил он медленно. – Я живу в Олуддене.

– Понятно.

– Моя жена и дети там? – спросил Йоаким.

Ответом ему была тишина.

– Кто вы? – проговорил он.

– Полиция, – сказала женщина. – Я хочу, чтобы вы…

– Где моя жена?

Снова последовала пауза.

– Где вы находитесь, Йоаким? Вы на острове?

Это был голос молодой женщины, несколько нервный, не внушавший Йоакиму доверия.

– Я в Стокгольме, нет, точнее, уже в Сёдертэлье.

– Вы едете сюда?

– Да, – ответил он. – Перевожу оставшиеся вещи из нашего прежнего дома.

Он хотел любым способом заставить женщину ответить на вопросы.

– Вы можете мне сказать, что случилось? Это…

– Нет, – перебила она. – Я ничего не могу сказать по телефону. Но вам лучше приехать сюда как можно быстрее.

– Это…

– Не превышайте скорость, – прервала его женщина-полицейский и повесила трубку.

Йоаким сидел в машине, прижав телефон к уху и глядя в пустоту. Мимо проносились машины с зажженными фарами.

Он выехал на дорогу и поехал на юг, превышая допустимую скорость на двадцать километров. В воображении его возникали образы Катрин и детей в обстановке Олуддена. Йоаким затормозил у обочины и снова набрал домашний номер.

Три сигнала.

– Давидсон.

Йоаким не стал представляться.

– Это несчастный случай? – спросил он.

Женщина-полицейский не ответила.

– Вы должны мне сказать.

– Вы за рулем?

– Сейчас нет.

Женщина помолчала и сказала:

– Это несчастный случай на воде.

– Со смертельным исходом? – спросил Йоаким.

Снова нет ответа. Через некоторое время Тильда Давидсон повторила заученную фразу:

– Мы не сообщаем такую информацию по телефону.

Йоакиму казалось, что телефон в его руке весил целую тонну. Рука задрожала.

– На этот раз вам придется. Мне нужно имя. Если кто-то из членов моей семьи утонул, я должен знать имя. Я буду звонить, пока вы его не назовете.

Опять пауза.

– Секунду.

Йоаким поежился.

– Мне назвали имя, – услышал он голос женщины в телефоне.

– Кто это?

– Покойницу зовут Ливия Вестин.

У Йоакима перехватило дыхание. Покойница. Ему хотелось закрыть глаза и представить, что это сон.

– Алло?

Йоаким зажмурился. Ему хотелось зажать уши, чтобы ничего не слышать.

– Йоаким?

– Я здесь, – отозвался он. – Я все слышал.

– Хорошо, тогда мы можем…

– У меня есть еще один вопрос, – перебил он женщину-полицейского. – Где Катрин и Габриэль?

– У соседей.

– Я скоро приеду. Скажите Катрин, что я скоро приеду.

– Мы будем здесь весь вечер, – сказала Тильда Давидсон.

– Хорошо.

– Позвать священника?

– Не надо. Мы справимся.

Йоаким отключил телефон, завел машину и выехал на дорогу. Он не хотел разговаривать ни с полицейскими, ни со священником. Ему была нужна только Катрин. «Она у соседей» – так сказала женщина-полицейский. Видимо, на ферме к югу от Олуддена. Но у него не было номера их телефона. Он даже не знал их фамилию. Видимо, Катрин с ними успела подружиться. Но почему она ему не позвонила? Может, она в шоке от случившегося?

Внезапно Йоаким понял, что думает не о том человеке. Слезы потекли по его щекам. Ему снова пришлось съехать на обочину, включить аварийную сигнализацию и прижаться лбом к рулю.

Йоаким зажмурился.

Ливии больше нет. Только сегодня утром она сидела на заднем сиденье и слушала музыку, а теперь ее нет.

Йоаким высморкался и посмотрел на темную дорогу.

Он подумал об Олуддене. Колодец. Наверняка это колодец. Наверняка где-то на хуторе был колодец с неисправной крышкой. Почему он только не проверил? Ливия и Габриэль свободно бегали по двору. Ему надо было поговорить с Катрин раньше, обсудить все риски.

Но теперь поздно.

Он закашлялся и снова завел машину. Нельзя терять время. Катрин ждет.

Перед его мысленным взором стояло ее лицо. Вся его жизнь изменилась с той встречи с Катрин во время осмотра квартиры. Только потом в его жизни появилась Ливия.

Взять на себя ответственность за воспитание Ливии было для них серьезным шагом. Они хотели детей, но не сразу. Катрин хотела сделать все, как надо, – продать квартиру, купить дом и только потом завести детей. Ему вспомнилось, как он и Катрин сидели за кухонным столом и несколько часов обсуждали этот вопрос.