Текст книги "Экспансия – I"

– Итальянский фашизм имеет довольно касательное отношение к национал-социализму Германии, – заметил Роумэн.

– Это заблуждение. Есть люди, которые намеренно говорят так оттого, что это удобно и нужно тем, кто хочет это слышать… Но вы заблуждаетесь… Если хотите, я продолжу свое размышление вслух… Или ну его к черту?

– Нет, продолжайте, мне занятно вас послушать, тем более что я сам затеял этот разговор.

– Так вот, «феномен» Муссолини вполне закономерен, если рассматривать мир с точки зрения исторической ретроспективы. Откуда он пришел в Рим? Из деревни. Он родился в семье мелкого буржуа, отец владел кузницей, мать – учительствовала. А кто более всего революционен в деревне, испытывающей давление больших китов города? Мелкий хозяин… Отец Муссолини дал ему очень любопытное имя: «Бенито Амилькаре Андреа». Почему такое странное имя? Потому что Бенито Хуарес был героем Мексики в ее борьбе против янки. Амилькаре Чиприани и Андреа Коста потрясали города Италии – два самых «бесстрашных анархиста страны».

Мальчик воспитывался в семье, где слово «социализм» было неким защитным щитом против наступления буржуев города на патриархальную деревню. Имеет ли значение в разбираемом нами вопросе характер Муссолини? Да. Имеет. Уже в школе он называл себя дуче, то есть вождь. Уже в школе он устраивал поножовщину, уже в классах мечтал о себе самом как о явлении века. Нормальному человеку это трудно представить… Вы не мечтали о себе самом, Пол? Вам не слышался рев толпы, здравицы в вашу честь? Вы мечтали о своих портретах на всех улицах, во всех домах и кабинетах? Нет?

– Вы говорите, говорите, доктор, – по-прежнему не отрывая тяжелого взгляда от лица Штирлица, заметил Роумэн. – Валяйте, я слушаю.

– Муссолини ушел в эмиграцию, бросив школу, куда мать пристроила его учителем начальных классов. Когда в стране нет возможности реализовать себя, когда социальные условия таковы, что коррупция душит на корню все живое и самостоятельное – а Муссолини был живым и самостоятельным, смешно у него это отнимать, – тогда честолюбие ищет выхода в любом деле, которое может помочь вознесению к известности. Трагедия общества, таким образом, делается той питательной средой, на которой вырастают амбиции людей, подобных Муссолини и Гитлеру… В Швейцарии, куда – он эмигрировал, ему ничего не оставалось, как примкнуть к тем, кто дробил римское правительство, а дробила его только одна сила – социалисты. Именно социалисты, никак не национальные, заметьте себе, а те именно, которые сначала исповедывали Маркса, а потом – Бернштейна. Муссолини было двадцать лет, когда в девятьсот втором он начал работать в эмигрантской «Аванти!», главном органе социалистов. Он писал день и ночь… Он написал за годы эмиграции сорок томов статей, работоспособностью его природа не обделила… И знаете, кто подтолкнул его вверх? Дхачинто Серрати и Анжелика Балабанова, социалисты…

– Вот вы себе и противоречите, – заметил Роумэн. – Значит, я прав, если лидера фашизма поддержали вожди социалистов…

– Он тогда не был лидером фашистов, Пол. Он стал им через двенадцать лет, во время кризиса, вызванного войной. Тогда, в эмиграции, он не был фашистом, тогда он думал лишь о том, где и с чьей помощью он может стать Муссолини. Именно поэтому он рвется в редакторы самого левого журнала Италии «Классовая борьба», именно поэтому печатает на его страницах разоблачительные статьи против буржуазии, – чем хлеще ругаешь сильного и богатого, тем больший авторитет нарабатываешь среди слабого и бедного… А их много, бедных-то, куда больше, чем богатых, выгодное поле для рекрутирования резервов; поменьше науки, никаких доказательств, долой логику; главное – чувство, фраза, ореол ниспровергателя… Вы говорите «социализм»… Мне пришлось сопровождать Шелленберга в Рим, когда он отправился туда завязывать дружбу с секретной службой дуче, накануне визита в Италию фюрера… Перед тем как ехать туда, поработал в справочно-архивной службе СД… И нашел любопытные высказывания Муссолини: «Я прославляю индивидуума. Все остальное – не более как проекция его ума и воли». По-вашему, это утверждение имеет отношение к социализму? «Нет ничего истинно-то, все дозволено! Это будет девизом нового поколения!» Или: «Я ненавижу здравый смысл и ненавижу его во имя жизни и моего неистребимого вкуса к авантюрам». «Масса любит сильных людей. Масса – это женщина». «О социализме я имею варварское представление. Я воспринимаю его как самый великий акт отрицания и разрушения, который когда-либо регистрировала история!» Как? Имеет это отношение к тому социализму, который определен его создателями? «Если социализм не желает умереть, он должен набраться смелости быть варварским». Ничего, да? Надо уяснить себе истинные философские концепции, на которых состоялся Муссолини, во-первых, и понять, отчего он получил трибуну в рядах социалистической партии, во-вторых. Начну со второго. Социалисты переживали разброд. Реформизм, то есть приспособленчество к существовавшему, делали партию зыбкой, готовой к любым компромиссам, только бы удержаться на плаву политической жизни. Так почему все же трибуну захватил не кто-нибудь, а именно Муссолини? Ответ мы получим только в том случае, если проанализируем первую позицию… Не скучно?

– Отнюдь.

– Можно продолжать?

– Не ерничайте.

– Не буду… Так вот, работая в секретном справочно-архивном подразделении СД, я познакомился с данными о том, на чем – реально, а не по слухам – состоялся Муссолини. Агентура сообщала, что Муссолини не Маркса штудировал, и не Энгельса, и не Каутского с Бернштейном, не Плеханова и не Ленина, но Штирнера и Ницше, создателей школы эгоцентрического насилия над окружающими. Затем он обратился к Бергсону, к теории интуиции, то есть к теории примата личности над законами развития общества, и теории мессианства индивида, его власти над себе подобными. А уже после он вгрызся в учение Сореля, для которого единственной формой достижения поставленной в жизни цели было насилие. Не наука, повторял он Сореля, может завоевать массу, но мифы, которые я создам для нее. Мифы легко запомнить, они апеллируют к чувствам плебса. А уже потом рядом с Муссолини появились новые философы, вроде Папини и Прецолини, которые более всего говорили о великой тайне итальянской души, о традициях великого Рима, о необходимости борьбы за возвращение к легенде. Но как это сделать? Ответ подсказал Парето: «На смену уходящих элит должны прийти новые. Массой правят избранные, масса поклоняется силе и слову, произнесенному как откровение от новой веры. Когда правящий класс исчерпал свои силы управлять толпой, его необходимо свергнуть, чтобы занять его место; с плебсом нельзя говорить голосом разума. Он воспринимает лишь приказ и обещание». Муссолини впитывал эти концепции, но, будучи человеком ловким, прекраснейшим образом понимал, что еще не время открыто заявить себя в новом качестве. Сначала надо было стать в рядах партии социалистов, завоевать там лидирующее положение, а уже потом – в нужный момент, при благоприятных обстоятельствах – заявить себя вождем своей доктрины. И этот момент настал, когда грянула война. Именно тогда он порвал с социалистами, и первым это приветствовал вождь итальянских националистов Прецолини, заявивший: «Наконец-то возвышенная натура Муссолини избавилась от социалистической наклейки!» Сразу же после того, как Муссолини был изгнан из рядов социалистов, министерство иностранных дел Италии, чуравшееся ранее «левого революционера», наладило с ним тайный контакт. Муссолини получает гигантские субсидии от фирмы «Эдисон», частично, кстати говоря, ваш капитал, от «Фиата», именно эти фирмы оформляют для него купчую на издание газеты «Пополо д’Италия». Тайные эмиссары французского правительства передали ему около миллиона – как же, социалист призывает к вступлению Италии в войну против Германской империи! Между прочим, и русское правительство установило с ним контакт. Он предложил свои услуги агенту царя Геденштрому, попросив за это миллион франков. Пока Петербург размышлял, Муссолини перекупили другие силы. И лишь после того, как его купили, после того, как он стал обладать кассой втрое большей, чем касса партии социалистов, он провозгласил создание «отрядов революционного действия». Знаете, как будет по-итальянски отряд, объединение?

– Нет.

– «Фаши». Отсюда и термин «фашизм». Продолжать?

– Да.

– «Пополо д’Италия» перестала быть органом социалистической партии, но сделалась беспартийной газетой «бойцов и производителей». Все, с социализмом покончено, причем я имею в виду слово, термин, определение, а не идею, об идее мы уже говорили. Началось сближение с буржуазно-аристократической элитой. Ему это было необходимо, без поддержки клуба, в котором хранились традиции «итальянского духа», – я, однако, не знаю, был ли такой, я вообще не понимаю, что такое «дух нации», – он бы не смог реализовать себя в качестве вождя. Что он мог предложить клубу традиционно сильных, то есть богатых? Только одно: «Я, Муссолини, обязуюсь навести в стране порядок, дать вам гарантию спокойной жизни, но взамен вы предоставляете мне титул вождя и коронуете «дуче национального порядка». Кто мог дать Италии порядок? Кто мог спасти от безбрежности парламентской демократии, где сшибались мнения талантливых честолюбцев? Только тот, кто поднялся на гребне народного недовольства, кто научился управлять массой и кто сможет повести ее туда, куда выгодно тем, кто живет во дворцах и очень не хочет переселяться оттуда в хижины. Правый политик не сможет повести за собой обездоленных, это понимали в клубах элиты. Военная диктатура годится на ограниченный срок. Выход один: приручить Муссолини, дать ему вкусить власти, получив заверения от бывшего социалиста, что имущественные отношения останутся прежними. И Муссолини выступил перед элитой. Повторяя слова французского философа Лебоона, развившего Ницше, он грохотал: «Цивилизации создавались и оберегались маленькой горсткой интеллектуальной аристократии, никогда толпой. Силы толпы направлены лишь к разрушению. При этом толпа способна воспринимать те идеи, которые упрощены до предела. Чтобы увлечь массу, нужно обращаться не к разуму – она лишена его, – но к воображению. Толпа топчет слабых и преклоняется перед сильными. Тип героя, который прельщает плебс, напоминает Цезаря, шлем которого слепит своим блеском, власть внушает уважение, а меч заставляет толпу бояться! Для того чтобы управлять массой, должна определиться элита. Есть два рода элит: львов и лисиц. Начало двадцатого века есть упадок власти лисиц, пришло время элиты львов. Девятнадцатый век был веком разума, иначе невозможно было создать капитал. Сейчас пришло время не разума, но интуиции! Есть интеллектуальная интуиция, а есть мистическая. Я стою на почве последней! Я готов сказать свое слово против демократического вырождения и гуманитарных вывертов интеллигентов! Человек по своей природе слаб и плох, и если он способен чего-либо достигнуть, то лишь благодаря страху. Я введу наказание за леность. Забастовки и демонстрации будут беспощадно пресечены. Меня будут критиковать те, с кем я начинал. Что ж, я заставлю их замолчать, все методы хороши во имя того, чтобы в стране восторжествовал порядок! Классов нет, это выдумка марксизма! Есть нация, только нация и ничего, кроме нации!»

– Вы считаете, что Муссолини был таким же националистом, как Гитлер?

– Возможны модификации. Все-таки нельзя не учитывать многокровье Италии, но идея национального социализма или – поначалу – «окопного», первым провозгласил именно Муссолини. Он был прямо-таки необходим для военного комплекса, который получил огромные прибыли после войны, эти люди понимали, что их мало, что они нуждаются в защите того, за кем идет масса, и они на него поставили. У них не было выбора: рабочие бастовали, власть не знала, как удовлетворить их экономические требования, не обидев военных промышленников, пример – России был у всех на устах, тучи сгущались, угроза социальной революции была явью. Промышленники создают «антибольшевистские организации», платят военным, которые обучают наемников, но разрозненные отряды – это ничто, капля в море. Силу можно убить только силой. Общество расслаивалось, нужен был лидер, который устроит и военных промышленников, и рабочих. Вроде бы несовместимость, не правда ли?! Однако эта несовместимость была кажущейся. Промышленников устроило то, что Муссолини повел рабочих в атаку не на банки и дворцы миллионеров, а на парламент и демократию, народ устал от нищеты и дискуссий, народ хотел определенности. Вот он ее и получил. Как всегда, в левом лагере шла перепалка по поводу принципов, на которых может состояться объединение с буржуазной демократией, как всегда, не было единства, как всегда, людей мучили прениями, а Муссолини пошел со своими фашистами на Рим и взял его без боя. Точнее говоря, он и не брал его: военные промышленники, банкиры и армия заставили короля отдать ему власть; «поход на Рим» нужен был как миф, ибо, по Муссолини, не логика правит массой, но именно легенда… Ну а уж после того как он сел в кабинет премьера, после того как в его руках оказалась армия, полиция, флот, связь, железные дороги, не очень-то трудно было убрать идейных противников и поручить своим борзописцам создать культ «спасителя нации». Свобода слова была признана ненужной, границы закрыты, газеты подчинены цензуре, забастовки запрещены, недоверие возведено в принцип – фашизм обрел свое лицо… Согласны с такого рода версией?

– В чем вы видите разницу между национал-социализмом Гитлера и фашизмом Муссолини? – спросил Роумэн.

– Она номинальна. Гитлер был еще менее образован, он вообще вышел из люмпенпролетариата, осознал свою бездарность в живописи, это, видимо, внутренне сломало его, отсюда – жестокость, культ крови и ненависти… Как всякий некомпетентный человек, он не верил логике и презирал науку. А поскольку в ту пору, когда Гитлер вышел на старт, в Германии буйствовал культ насилия, как реакция на ужас войны; поскольку интеллектуальная элита была разобщена; поскольку экономика рушилась, выбрасывая на улицу миллионы рабочих, ставших изгоями общества; поскольку образованных людей было мало, – внимающее истеричному слову большинство ринулось за тем, кто говорил привычное и понятное: «Во всем виноваты евреи! Во всем повинны большевики!»

– Сейчас вы, видимо, начнете меня убеждать, что и Гитлера привели к власти толстосумы… Что-то не вяжется: толстосумы – которых я не люблю, как всякий интеллигентный человек, – вполне мыслящие люди. Видимо, вы в первую очередь имеете в виду промышленников, зачем им было помогать тому, кто науськивает на них массу?!

– Масса была той силой, которой Гитлер торговал: «Я могу ими управлять, а вы – нет. Хотите видеть меня фюрером, хотите иметь гарантию, что я спасу Германию от большевистской революции, – принимайте меня таким, каков я есть, я обещаю вам спокойную работу и неприкосновенность ваших счетов в банках». Кстати, английский нефтяной король Детеринг передал Гитлеру накануне выборов в рейхстаг что-то около двадцати миллионов марок. Неужели вы серьезно думаете, что без поддержки Ялмара Шахта и вице-канцлера Палена фюрер мог прийти к власти? Они отдали ему власть, как и Муссолини. Но толстосумы очень боялись опыта России. Шахт и Пален ничего так не боялись, как русского эксперимента, где лозунг «Мир – хижинам, война – дворцам» стал практикой жизни.

– Вы, случаем, не состоите в коммунистической партии?

Штирлиц пожал плечами, закурил, поинтересовался:

– А если и да – что тогда?

– Вас завербовал Кремль в конце сорок четвертого?

– А если раньше? – Штирлиц улыбнулся. – Тогда что?

– Вы сказали, что вам известно, как пытали в гестапо… Если вас пытали, то кто? Когда? За что?

– На все вопросы я не отвечу, но на вопрос «за что» готов дать ответ… Я кое-что сделал для того, чтобы помочь срыву сепаратных переговоров Аллена Даллеса с Карлом Вольфом… В Швейцарии, в сорок пятом…

– Значит, моя интуиция, – Роумэн жестко усмехнулся, – не подвела. Вас вербанули коммунисты. Кому, как не им, было выгодно сорвать эти переговоры?

– Странно… Мне казалось, что более всего в этом была заинтересована Америка… Стать страной, которая идет на сговор с Гиммлером? От этого довольно трудно отмыться… Мне кажется, я работал на вас не меньше, чем на русских… Вопрос престижа в политике – вопрос немаловажный…

– И для того чтобы вы помогли нам сохранить реноме самой честной и респектабельной державы, вы убили несчастную Фрайтаг, дорогой штандартенфюрер Штирлиц?

– Давно знаете мою фамилию?

– А вы как думаете?

– Я думаю, вам сказали об этом совсем недавно.

– Мне сказали об этом после того, как ты, фашистский перевертыш, начал следить за моими друзьями…

– Красивый, веснушчатый агент Кемпа – ваш друг? – удивился Штирлиц и потянулся за сигаретой, но не успел ее достать из пачки, потому что Роумэн ударил его кулаком в лоб, повалив навзничь.

Гарантированная тайна переписки

«М-ру Полу Роумэну,

Посольство США в Испании

Дорогой Пол!

Элизабет и я сердечно поздравляем с Кристой. Бог тебя услышал и выполнил твой заказ: умная, голубоглазая и с веснушками, именно про такую девушку ты мне писал в одном из своих посланий. Счастья вам и добра.

По поводу дома на берегу океана. Можно подобрать. Правда, цены довольно высокие, как-никак мы живем в Голливуде, не где-нибудь. Я посмотрел три коттеджика, один с бассейном, шесть комнат, дорого, но можно взять в рассрочку, другой – холостяцкий, всего одна спальня и холл, правда, огромная веранда, метров сорок, этот дешевле, поэтому просят все деньги сразу. Третий нужно ремонтировать, его арендовали немецкие и французские эмигранты, полное запустение, они потихоньку складывают чемоданы, с работой плохо, антинацистская продукция сейчас не требуется в той мере, как в сорок четвертом, поэтому люди решили вернуться к своим разбитым очагам в Европе.

Я заказал фотографии трех этих домов, вышлю тебе со следующей почтой.

Твой совет по поводу споров я учел и принял к неукоснительному исполнению. Ты совершенно прав: все решает ячейка счастья, в ней рождается мир и доверие, именно то, чего лишена большая часть человечества.

Кстати, по поводу Врэнкса. Он не получал ни одного письма из той страны, которую ты имел в виду. Он писал туда пять раз, но не получил ни одного ответа. Твою рекомендацию я ему передал, он был весьма удивлен этим, тем не менее поблагодарил и пообещал обо всем подумать. Назавтра он позвонил мне и спросил, не был бы я так любезен отправить его письмо вместе с моим. Я ответил, что мое письмо тебе идет так же, как все обычные письма, это только ты мне отправляешь корреспонденцию с дипломатической почтой.

У меня очень много новостей, но я понял из твоей прежней весточки, что целесообразнее говорить обо всем этом при личной встрече. Если я тебя понял верно, тогда наговоримся обо всем, когда вы с Кристой приедете сюда следующей весной. Пожалуйста, не резервируйте отель, Элизабет и я обидимся, если вы остановитесь не у нас, мальчишки орут на улице, так что они не будут вам мешать, да и комната, которую мы для вас приготовим, окнами выходит в сад, который принадлежит другу Эйслера, композитору Дмитрию Темкину, ты помнишь его, он делал музыку для фильма “Сто мужчин и одна девушка” с Леопольдом Стоковским в роли дирижера. Он живет здесь уже двадцать лет, стал знаменитостью; но говорит с ужасающим акцентом, а Эйслера приглашает в гости только вечером, чтобы никто не видел; днем и по воскресеньям у него собираются только одни американцы, все-таки пословица, что порою надо быть святее самого папы римского, только потому и стала пословицей, что выражает суть того времени (тех времен), в которое она сделалась хрестоматийной, то есть понятной каждому и почти каждому потребной.

Если у вас в посольстве будут показывать фильм “Десант”», посмотри… В титрах ты найдешь и мою фамилию. Полюбуйся на игру президента актерской Лиги Рейгана, я тебе писал о нем, он изображает одного из наших диверсантов.

К сожалению, я провалялся в постели, подцепив какую-то дикую инфлуэнцу (температуры нет, но страшный кашель), когда в Штаты приезжали русские писатели Симонов и Оренбург. О них много писали, причем по-разному, отмечали, что Эренбург личный представитель Сталина, давно и прочно связанный с русскими секретными службами, возглавлял бюро Коминтерна в Париже, а Симонов, который пишет лирические стихи, был придан ему в качестве декорационного прикрытия. Впрочем, газетная сенсация газетной сенсацией, а принимали их здесь великолепно, было очень дружественно, и, как сказал мне потом Брехт, к нему звонил затворник Лион Фейхтвангер и, кажется, был намерен выбраться из своего далекого уединения. Кстати, он ведет себя именно так, как ты советуешь мне вести себя. Ему легче – он создает миры, в которых живет, ему не скучно, а я – бездарь, лишен дара сочинять или рисовать, поэтому не могу существовать без общения с себе подобными.

А месяцем позже приехали два русских беженца, один бывший полковник, другой майор. Рассказывали совершенно ужасные истории про Россию, напичканы сюжетами, которые можно сразу же крутить в кино, их лекции собирали громадную аудиторию, здорово заработали. Я с ними потом поговорил, и выяснилось, что они перешли к Гитлеру в сорок втором, сотрудничали с генералом Власовым, ты помнишь, о нем много любопытного рассказывал Аллен. Мой интерес как-то угас, потому что у меня, как и у тебя, да и у всех наших, свое отношение к перебежчикам. Я все время видел их в немецкой форме, представляю, как бы ты себя чувствовал, ведь охранники твоего концлагеря носили такую же форму.

Брехт ходит какой-то опущенный, я спросил, отчего он не отвечает на твои письма. Он был весьма удивлен и сказал, что ничего от тебя не получал. Но со свойственной ему рассеянностью, я думаю, сунул куда-нибудь твои послания и найдет их лишь в тот день, когда решит прибрать в своем кабинете, сплошь заваленном книгами, журналами и корреспонденцией.

Мы сердечно обнимаем Кристу и тебя.

В ожидании скорой встречи,

твой Грегори Спарк».