Текст книги "История философии. Немецкая философия от Канта до Фихте. Второй том, 1 часть"

История философии
Немецкая философия от Канта до Фихте. Второй том, 1 часть
Юлиус Бергман

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Юлиус Бергман, 2024

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0062-0223-8 (2-1)

ISBN 978-5-0062-0220-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первый раздел. От Канта до Фихте включительно

I. Кант

– Иммануил Кант родился в Кенигсберге 22 апреля 1724 года, сын ремесленника, чьи предки были выходцами из Шотландии. Он жил в своем родном городе, за исключением нескольких лет, в течение которых он был репетитором в деревне. Его воспитание характеризовалось серьезной религиозностью и пиетистским образом мышления родителей. В университете он изучал математику, физику и философию, а также посещал теологические лекции. В 1755 году он стал частным преподавателем. В круг своих лекций он включал математику, физику, физическую географию и антропологию, что оказывало на него большое влияние. Через пятнадцать лет после окончания хабилитации11
  Высшая университетская квалификация


[Закрыть] его повысили до полного профессора. В этой должности он проработал до 1797 года, отказавшись от нескольких назначений в другие университеты. Кант умер 12 февраля 1804 года, оставшись неженатым. Он любил уютное, общительное общение, которое по своей склонности и обстоятельствам находил скорее в кругу торговцев и космополитов, чем в кругу своих коллег. Обилие тонких, часто остроумных замечаний в его трудах, особенно в «Антропологии», свидетельствует о его обширном наблюдении за миром и людьми.

Кант изначально принадлежал к лейбниц-вольфовской школе, но с самого начала занял в ней несколько более свободное положение. Его хабилитационный трактат Principiorum primorum cognitionis metaphysicae nova dilucidatio (1755) уже отклонялся от учения этой школы в некоторых немаловажных пунктах. В дальнейшем в своих трудах он критикует ее более решительно: Die falsche Spitzfindigkeit der vier syllogistischen Figuren (1762) и: Der einzig mögliche Beweisgrund zu einer Demonstration für das Dasein Gottes (1763). Последняя уже содержит важный комментарий к более позднему учению Канта «Критика», а именно объяснение понятия бытия и опровержение основанного на нем онтологического доказательства (см. выше, т. I, с. 237). Ряд работ Канта еще того периода, когда он принадлежал к лейбницевско-вольфовской школе, являются преимущественно или полностью научными по содержанию. Наиболее важной из них является «Всеобщая естественная история и теория небес» (1755), содержащая гипотезу, выдвинутую пятьдесят лет спустя Лапласом независимо от Канта, о происхождении Солнца и планетарной системы из сгущающейся и вращающейся массы газа. В период между 1763 и 1766 годами английская философия, особенно учение Юма, оказывала на Канта все большее влияние. Уже в 1764 году в трактате «Об основоположениях естественной теологии и морали» он требует, чтобы философия, вместо того чтобы подражать математике, исходила из фактов внутреннего опыта. В трактате 1766 года «„Грёзы духовидца, объяснённые грёзами метафизика“», где откровения Сведенборга первоначально рассматриваются в сатирическом ключе, ему хотелось, чтобы задача метафизики сводилась к познанию пределов человеческого разума.

– Первым признаком того, что он начал строить систему критической философии, является диссертация, написанная им в 1770 г. для получения профессорского звания: «De mundi sensibilis atque intelligibilis forma et principiis». В ней содержится различие между чувственным миром, существующим в пространстве и времени, и интеллигибельным миром, который непространственен и нетемпорален, а также учение о том, что пространство и время – это лишь формы, в которых вещи предстают перед нами в соответствии с природой нашей чувствительности или способности восприятия, что чувственный мир, следовательно, не есть сам мир, а лишь его явление, и, наконец, сомнение в том, что интеллигибельный мир, существующий сам по себе, может быть предметом человеческого познания. Только через одиннадцать лет (1781 г.), в течение которых Кант опубликовал лишь несколько незначительных сочинений нефилософского содержания, появилась работа, содержащая фундамент и первую основную часть новой системы, – «Критика чистого разума». За ней в 1788 году последовал второй основной систематический труд – «Критика практического разума», а в 1790 году – третий, «Критика способности суждения». Пояснительный трактат к «Критике чистого разума», опубликованный в 1783 г., называется «Пролего́мены ко всякой будущей метафизике, могущей возникнуть в смысле науки» (Prolegomena zu einer jeden künftigen Metaphysik, die als Wissenschaft auftreten wird können). Критике практического разума предшествует Grundlegung zur Metaphysik der Sitten (1785). За Критикой чистого разума следует Metaphysische Anfangsgründe der Naturwissenschaft (1786), в которой полученные из нее принципы применяются к познанию природы. В аналогичном отношении к Критике практического разума находится Metaphysik der Sitten (1797), состоящая из двух частей – метафизических оснований учения о праве и метафизических оснований учения о добродетели.

Кроме перечисленных здесь работ, существует немалое количество трудов, которые, отчасти вызванные литературными и политическими событиями, дополняют и развивают представленную в них систему, особенно ее практическую часть. Наиболее важными из них являются: Ideen zu einer allgemeinen Geschichte in weltbürgerlicher Absicht 1784, Die Religion innerhalb der Grenzen der bloßen Vernunft 1793 (за эту работу Кант получил от имени короля выговор от министра Вёльнера за «искажение и унижение некоторых основных и фундаментальных догматов Священного Писания и христианства», после чего он сделал заявление, Как самый верный подданный короля, он заявил, что и впредь будет полностью воздерживаться от всех публичных разговоров, касающихся религии, как в лекциях, так и в сочинениях, – декларация, которой он больше не считал себя связанным после смерти короля), Zum ewigen Frieden 1795, Der Streit der Fakultäten 1798, Anthropologie in pragmatischer Hinsicht 1798. Следует также отметить, что «Логика»22
  Так называемая «Логика Йеше», опубликованная в 1800 году)


[Закрыть] Канта была составлена из его заметок и лекций по его поручению его учеником Йеше и опубликована в 1800 году.

После того как Кант под влиянием английской философии пришел к мнению, что прежний метод метафизики, т.е., по его объяснению, «совершенно изолированное спекулятивное познание разума, возвышающееся над указаниями опыта, и притом посредством одних только понятий (а не, как в математике, путем применения их к наблюдению), где, таким образом, сам разум предполагается своим учеником», – это всего лишь метод метафизики.

И что сам он был лишь полем битвы (см. выше, т. l, стр. II), он не считал, что должен скептически отрицать возможность такого знания вообще, даже если для этого придется искать его в иной области, чем до сих пор, и исключить именно те вопросы, на которые, как он говорит, до сих пор со всеми своими дополнениями намеревалась ответить метафизика, – вопросы о бытии Бога, бессмертии души и свободе воли. Нельзя, считал он, как это делалось до сих пор, пытаться удовлетворить потребность разума подняться над почвой опыта с помощью знаний, которыми он обладает неизвестно откуда, и в заслугу принципов, происхождение которых ему неизвестно; Прежде чем приступить к возведению здания, необходимо убедиться в его фундаменте путем тщательного исследования, ответить на вопрос, каким образом разум может прийти к искомому знанию, каковы его объем, обоснованность и ценность. Метафизике должна предшествовать наука, определяющая возможность, принципы и объем всякого независимого от опыта знания, которую можно назвать критикой чистого разума, наука, которая не принимает ничего как данность, кроме самого разума, и поэтому, не опираясь ни на какие факты, стремится развивать знание из его первоначальных зачатков.

Это, уверяет он, совершенно новая наука, о которой никто еще не задумывался, о которой не было известно даже самой идеи и для которой нельзя использовать ничего из того, что было известно до сих пор, кроме намека, который могли дать сомнения Юма. Кант противопоставляет эту новую процедуру прежней под знаменем догматизма. «Критика, – говорит он, – противостоит не догматической процедуре разума в его чистом познании, как наука (ибо она всегда должна быть догматической, т.е. строго доказывающей из определенных принципов), а догматизму, т.е. презумпции возможности доказать с помощью определенных принципов. Т.е. презумпция исходить только из чистого познания из понятий (философских), по принципам, какими давно пользуется разум, без выяснения способа и закона, по которому он к ним пришел. Таким образом, догматизм – это догматическая процедура чистого разума, без предварительной критики его собственных способностей».

Задача, поставленная перед критикой чистого разума, – определить возможность, принципы и объем всякого знания, не зависящего от опыта, – была, вероятно, осознана уже более ранними философами, хотя никто еще не считал ее настолько обширной, чтобы только ее решение могло быть приписано значению особой науки. Мысль о том, что для успешного построения метафизики необходимо решить эту задачу, также не была далека от сознания ранних философов. Однако более детальное определение, которое Кант вскоре дал идее критики чистого разума, показав, насколько возможность такого познания, к которому стремится метафизика, представляет собой проблему, полностью оправдывает его характеристику своего начинания как совершенно нового, о котором никто еще даже не задумывался. Ибо, по его мнению, трудность заключается не в том, чтобы признать возможность такого знания, к которому стремится метафизика, чтобы оно было «априорным», т.е. независимым от опыта, а в том, что оно должно обладать свойством, которое присуще только знанию a posteriori, т.е. знанию, полученному из опыта. Т.е. знаниям, почерпнутым из опыта (эмпирическим), свойством добавлять к понятию своего объекта новую определенность, изначально в нем не содержащуюся, т.е. выводить за пределы познания, совпадающего с простым понятием своего объекта.

Для того чтобы очень ясно и определенно разобраться в этой трудности, мы должны соединить с различением априорных и теоретических суждений второе – различие аналитических и синтетических суждений. «Во всех суждениях, говорит Кант, в которых мыслится отношение субъекта к предикату (если я рассматриваю только утвердительные суждения, так как впоследствии легко перейти к отрицательным), это отношение возможно двумя способами. Либо предикат B принадлежит субъекту A как нечто, что содержится (скрытым образом) в этом понятии A; либо B лежит совершенно вне понятия A, хотя и связан с ним. В первом случае я называю суждение аналитическим, в другом – синтетическим. Аналитические суждения (утвердительные) – это, следовательно, те, в которых связь предиката с субъектом устанавливается посредством тождества, а те, в которых эта связь мыслится без тождества, называются синтетическими суждениями. Первые можно было бы также назвать объяснительными суждениями, вторые – экстенсиональными, поскольку первые ничего не добавляют к понятию субъекта через предикат, а лишь разлагают его, разбивая на подпонятия, которые уже были (хотя и путано) в нем представлены: тогда как вторые добавляют к понятию субъекта предикат, который вообще не был в нем представлен и не мог быть извлечен из него путем его разбиения. Например, если я говорю: все тела протяженны, то это аналитическое суждение. Ибо я не должен выходить за пределы понятия, которое я связываю с телом, чтобы найти протяжение как связанное с ним, но только подвергнуть это понятие анализу, т. е. только осознать то многообразие, которое я мыслю в нем в любой момент, чтобы найти в нем этот предикат: следовательно, это аналитическое суждение. С другой стороны, если я говорю: все тела тяжелые, то предикат – это нечто совершенно иное, чем то, что я мыслю в простом понятии тела вообще.

Добавление такого предиката дает, таким образом, синтетическое суждение». Если мы объединим эти две классификации суждений, то сначала получим четырехчленное деление. Из него, однако, сразу же отпадает один член – аналитические суждения a posteriori, «ибо, как говорит Кант, было бы неправомерно основывать аналитическое суждение на опыте, так как для формулирования суждения я не должен выходить за пределы своего понятия, а потому не нуждаюсь в свидетельстве опыта». Таким образом, остается трехчленное деление суждений на аналитические (которые вообще априорны), синтетические a posteriori и синтетические a priori.

Если сравнить с этим делением те познания, на которые нацелена метафизика, то все они состоят из синтетических суждений «априори». Именно в том и состоит идея метафизики, что она является наукой, полностью возвышающейся над учением об опыте (см. выше), и ставит своей целью расширение знания. Она вовсе не занимается, как говорит Кант, простым делением и аналитическим объяснением априорных понятий, а расширяет наши априорные знания и настолько выходит за их пределы посредством синтетических априорных суждений, что сам опыт не может следовать за нами так далеко, например, в суждении, что мир должен иметь первое начало, и т.д., и поэтому метафизика, по крайней мере, в соответствии с ее целью, состоит исключительно из синтетических априорных суждений. Среди суждений, относящихся к метафизике, есть, конечно, очень много аналитических, но они не являются собственно метафизическими суждениями, а лишь представляют собой средства к ним. Так, например, поскольку понятие субстанции принадлежит метафизике, то и суждения, вытекающие из простого его деления, например, суждение: Субстанция есть то, что существует только как предмет; но из суждений, имеющих своим предметом понятие субстанции, метафизическими являются только синтетические, например, суждение: Все, что есть субстанция в вещах, является постоянным.

Теперь допущение, что могут существовать синтетические суждения a priori, причем не так, как все аналитические суждения являются а priori, так и все синтетические суждения являются априорными, чревато трудностями. Кант говорит об этом так: «Если я должен выйти за пределы понятия А, чтобы признать связанным с ним другое В, то что же это такое, на чем я основываюсь и посредством чего становится возможным синтез? Ведь у меня нет средства искать его в области опыта. Возьмем утверждение: все, что происходит, имеет свою причину. В понятии чего-то происходящего я действительно представляю себе бытие, которому предшествует время и т. д., и из этого можно сделать аналитические выводы. Но понятие причины лежит совершенно за пределами этого понятия и указывает на нечто отличное от того, что происходит, и поэтому вовсе не входит в это последнее понятие. Как же тогда я могу сказать нечто совершенно отличное от того, что происходит в целом, и признать понятие причины, хотя и не содержащееся в нем, тем не менее принадлежащим ему и даже необходимым? Что здесь является неизвестным = x, на что полагается рассудок, когда он полагает найти, помимо понятия A, чуждый ему предикат B, с которым он, тем не менее, полагает связь?»

Именно эта трудность заставляет предварять метафизику, которая стремится не к чему иному, как к синтетическим суждениям a priori, критикой чистого разума, так что реальная задача последнего содержится в вопросе: как возможны синтетические суждения a priori? «То, что метафизика до сих пор оставалась в таком колеблющемся состоянии неопределенности и противоречия, объясняется лишь тем, что эта задача, а возможно, и различие между аналитическими и синтетическими суждениями, не были рассмотрены ранее. Взлет и падение метафизики теперь зависит от решения этой задачи или от достаточного доказательства того, что возможность, которую она требует объяснить, на самом деле не существует». «Поэтому можно и нужно считать все предыдущие попытки догматического обоснования метафизики несостоятельными». «Поэтому все метафизики торжественно и законно отстранены от своего дела до тех пор, пока они не дадут достаточного ответа на вопрос: как возможно синтетическое знание a priori?»

Того факта, что метафизика занимается синтетическими априорными суждениями и что их наличие является проблемой, еще не достаточно, по мнению Канта, чтобы обосновать необходимость решения этой проблемы, то есть подвергнуть чистый разум критике, прежде чем приступать к построению метафизики. Ибо, как он полагает, он может доказать, существует еще одна наука, чьи выводы являются синтетическими суждениями a priori и которая обрела обширное и неоспоримое владение и неуклонно прогрессирует, никогда не занимаясь вопросом о возможности синтетических суждений a priori: математика. Существует также ряд метафизических положений, которые, даже если они независимы от опыта, тем не менее признаются общим согласием опыта и поэтому могут рассматриваться как неоспоримое синтетическое априорное знание, хотя проблема относительно таковых еще не решена.

Это те положения, которые естествознание, являющееся не проблемной, а реально данной наукой, использует в качестве принципов и воплощение которых можно назвать чистой наукой о природе, например, положение о связи следствий с их причинами (все, что происходит, имеет свою причину), или положение о том, что при всех изменениях телесной природы количество материи остается неизменным, или что при любой связи движения следствие и противодействие должны всегда оставаться неизменными. То, что суждения математики и чистого естествознания являются априорными суждениями, следует из того, что мы должны признать их необходимость и строгую всеобщность. Ведь опыт может научить нас только тому, что нечто является фактическим, но никак не тому, что оно абсолютно необходимо, и опыт никогда не дает своему суждению истинной или строгой, а только предполагаемой или сравнительной общности, так что на самом деле оно должно означать: насколько мы до сих пор воспринимали, из того или иного правила не существует исключения. Если, следовательно, суждение мыслится одновременно с его необходимостью или в строгой всеобщности, т.е. так, что никакое исключение не допускается как возможное, то оно является a priori». Необходимость и всеобщность являются определенными характеристиками априорного знания и к тому же неразделимы. Синтетический характер суждений математики и чистого естествознания также легко распознать. Исключение составляют лишь некоторые математические принципы, которые, однако, служат лишь цепью метода, а не принципами, например, целое равно самому себе или целое больше своей части. Если, например, рассмотреть арифметическое выражение 7 +5 = 12, то окажется, что понятие суммы 7 и 5 содержит не что иное, как сведение обоих чисел к одному, при этом совершенно не задумываясь, что это за единое число, которое объединяет оба. Чтобы найти это число, нужно выйти за пределы понятий «семь» и «пять», используя визуализацию и постепенно добавляя на картинке от пяти до семи предметов, например точек, и таким образом увидеть, как появляется число двенадцать. Особенно если мы возьмем несколько большие числа, то очевидно, что, если мы будем крутить и переворачивать наши понятия как угодно, мы никогда не сможем найти сумму, просто дробя наши понятия. Что касается геометрических суждений, то возьмем, к примеру, принцип, согласно которому прямая линия между двумя точками является самой короткой. То, что это является синтетическим, поскольку понятие прямой линии не содержит в себе величины, а только качество, и поэтому понятие кратчайшей линии не может быть выведено из понятия прямой линии путем какого-либо деления, а может быть только объединено с ним для формирования суждения с помощью некой интуиции. Наконец, что касается суждений чистого естествознания, рассмотрим высказывание о том, что при всех изменениях в физическом мире количество материи остается неизменным. В понятии материи я думаю не о постоянстве, а лишь о ее присутствии в пространстве через выполнение одного и того же; таким образом, я действительно выхожу за пределы понятия материи, чтобы априорно мыслить нечто в дополнение к нему, чего я не мыслил в нем; следовательно, это суждение является не аналитическим, а синтетическим.

Зачем же метафизике нужна наука, определяющая возможность, принципы и объем всякого знания a priori и имеющая своей задачей объяснение возможности синтетических суждений a priori, если математика, которая также целиком занимается синтетическими суждениями a priori, не имеет такой потребности? И когда даже ряд метафизических положенитй (те, которые в совокупности составляют чистое естествознание) признаются с полной очевидностью и подтверждают себя во всем опыте, хотя никто до сих пор даже не заметил проблемы возможности синтетических суждений a priori? Отвечая на этот вопрос, Кант не ограничивается указанием на неудачу всех имевшихся до сих пор попыток создать метафизику, требующую всеобщего признания; он также проводит различие между знаниями, к которым стремится метафизика в той мере, в какой она хочет быть чем-то большим, чем чистое естествознание, В этом заключается причина, по которой метафизика, в отличие от математики и естествознания, должна дождаться завершения критики разума, прежде чем начать свое предприятие, и которая объясняет, почему попытки метафизики до сих пор не увенчались успехом. Различие между математическим и метафизическим знанием (включая положения чистого естествознания) состоит, по его мнению, в том, что последнее, как и аналитическое, есть знание, выводимое из понятий, тогда как последнее есть знание, выводимое из построения понятий, т.е. из представления представлений, соответствующих понятиям, и притом из представления этих представлений чистым разумом, который ничего не берет из опыта. Математик, например, считает, что Например, если он хочет выяснить, как сумма углов треугольника может быть отнесена к прямому, то он не считает, что может достичь своей цели, просто рассматривая понятие треугольника как фигуры, заключенной в три прямые линии, а начинает с построения фигуры, соответствующей этому понятию треугольника, и проведения некоторых вспомогательных линий, и таким образом, через цепь умозаключений, всегда руководствуясь интуицией, приходит к совершенно правдоподобному и в то же время общему решению вопроса. Таким образом, математика имеет дело с предметами и знаниями лишь в той мере, в какой эти предметы и знания могут быть визуализированы. Из метафизических познаний те, которые составляют чистое естествознание, хотя и не могут быть соответствующим образом рассмотрены, например, понятия причины и субстанции, тем не менее имеют с математическими то общее, что они относятся к предметам восприятия (причем не чистого, а эмпирического восприятия). С другой стороны, в той мере, в какой метафизика стремится быть чем-то большим, чем чистое естествознание, в той мере, в какой ее усилия направлены на познание Бога, свободы, бессмертия (см. выше, с. 6), она выходит из области всевозможного опыта и ищет знания, выходящего за пределы мира чувств, где опыт не может дать ни ориентиров, ни поправок, как, например, когда легкий голубь в свободном полете, разделяя воздух, сопротивление которого он ощущает, приходит к мысли, что в безвоздушном пространстве ему будет гораздо легче. Именно эта особенность метафизики делает справедливой и разумной постановку вопроса о том, как разум может прийти ко всем этим познаниям «априори», каковы их объем, обоснованность и ценность.

Если начинание критики разума оправдывается для догматизма постановкой проблемы, составляющей возможность синтетических априорных суждений, и указанием на ту особенность метафизики, что искомое ею синтетическое априорное знание выходит за пределы мира чувств, то, по Канту, оно находит свое оправдание для скептицизма в доказательстве существования синтетических априорных суждений как непреложного достояния в двух науках, в математике и в естествознании. «Если бы в действительности не существовало, говорит Кант в Пролегоменах, таких чистых синтетических априорных суждений, их следовало бы считать совершенно невозможными, с чем действительно столкнулся Давид Юм, хотя он и не ставил вопрос в таком общем виде, как это сделано здесь и должно быть сделано, если ответ должен иметь решающее значение для всей метафизики. Ибо как это возможно, говорил этот проницательный человек, чтобы, когда мне дано понятие, я мог выйти за его пределы и соединить с ним другое, которое вовсе не выводится из этого понятия, и притом так, как если бы это понятие обязательно принадлежало этому понятию? Только опыт может дать нам такие связи (так он заключал из той трудности, которую считал невозможной), а вся эта мнимая необходимость или, что бы это ни было, знание a priori, принимаемое за нее, есть не что иное, как долгая привычка находить что-либо истинным и, следовательно, считать субъективную необходимость объективной.» «Я охотно признаюсь, что воспоминание о Дэвиде Юме было тем самым, что впервые прервало мою догматическую дремоту много лет назад и придало моим исследованиям в области спекулятивной философии совершенно иное направление. Я был далек от того, чтобы прислушиваться к его выводам, которые проистекали лишь из того, что он не представлял себе свою задачу в целом, а обрушивался лишь на ее часть, которая, не рассматривая целого, может не дать никакого сведения». В частности, скептицизм должен быть противопоставлен математике, поскольку, как показывает пример Юма, сомнение не стесняется отрицать значение реального знания для построений чистого естествознания до тех пор, пока его подходу не помогает математика. Ошибка Юма, как неоднократно отмечает Кант, заключалась в том, что он рассматривал математические высказывания как аналитические. «Ведь если бы он этого не сделал, то расширил бы свой вопрос о происхождении наших синтетических суждений далеко за пределы своего метафизического понятия причинности, а также распространил бы его на возможность математики a priori; ведь он должен был предположить, что она также является синтетической. Но тогда он ни в коем случае не мог основывать свои метафизические положения на простом опыте, потому что в противном случае он подверг бы опыту и аксиомы чистой математики, а для этого он был слишком проницателен. Хорошая публика, в которой оказалась бы метафизика, предохранила бы ее от опасности позорного оскорбления, так как шутки, предназначенные для последней, должны были бы затронуть и первую, но он так не считал, да и не мог считать: таким образом, проницательный человек был бы втянут в рассуждения, которые должны были бы стать похожими на те, которыми мы сейчас занимаемся.»

Он никогда бы не поддался на разрушающее всю чистую философию утверждение, что синтетическое суждение о связи следствий с их причинами «априори» совершенно невозможно и что все, что мы называем метафизикой, равносильно простому заблуждению, Если бы у него перед глазами была наша задача в ее общем виде, то он понял бы, что, согласно его аргументации, не может быть и чистой математики, поскольку она непременно содержит синтетические суждения a priori, и тогда здравый смысл, вероятно, уберег бы его от этого утверждения. " -Задача «Критики чистого разума» более подробно сформулирована Кантом в ответах на четыре вопроса. Поскольку существуют две науки, знание которых состоит из синтетических суждений «априори», – чистая математика и чистое естествознание, то общий вопрос, на который должна ответить «Критика чистого разума», – вопрос о том, как возможны синтетические суждения «априори», – содержит прежде всего два вопроса: как возможна чистая математика? и как возможно чистое естествознание? Как возможно чистое естествознание? Третий вопрос касается возможности такого синтетического знания a priori, которое, в отличие от математического и научного знания, выходит из области всевозможного опыта, мира чувств, поэтому, если называть вместе с Кантом олицетворением всех возможных синтетических знаний a priori из понятий метафизику, то метафизика, в той мере, в какой она хочет быть больше, чем чистое естествознание, или, если брать термин метафизика в более узком смысле, как это делает Кант в данном контексте, то возможность метафизики как таковой. Что касается метафизики в этом более узком смысле, то, поскольку она еще не стала реальностью, остается открытым вопрос о том, возможна ли она вообще. «Но в известном смысле, – говорит Кант, – такого рода знание также должно рассматриваться как данное, и метафизика, хотя и не как наука, тем не менее реальна как естественная диспозиция. Ибо человеческий разум неумолимо, не будучи движим к этому простой тщеславной целью, движимый собственной потребностью, переходит к таким вопросам, на которые нельзя ответить никаким эмпирическим применением разума и, следовательно, заимствованными принципами, и поэтому во всех людях действительно была и всегда будет некоторая метафизика, как только разум расширяет себя в них до уровня спекуляции». Таким образом, вопрос о критике разума применительно к метафизике может быть сформулирован следующим образом: Как возможна метафизика как естественная диспозиция, т.е. как вопросы, которые чистый разум ставит перед собой и на которые он вынужден отвечать по мере сил в силу собственной необходимости, вытекают из природы всеобщего человеческого разума? К этим вопросам Кант добавляет четвертый: Как возможна метафизика как наука? Смысл его, по-видимому, таков: Каким путем следует идти, чтобы сделать метафизику действительной, если под ней понимать воплощение всех тех синтетических познаний» priori из понятий, которые, согласно ответу на предыдущие вопросы, возможны, т.е. достижимы человеческим разумом?

Деление «Критики чистого разума» не выводится из этого деления вопроса, поставленного перед ней для ответа, но согласуется с ним. Кант сначала выделяет (в соответствии со своим делением формальной логики на общее элементарное учение и общее методологическое учение) две основные части: трансцендентальное элементарное учение и трансцендентальное методологическое учение. Если, по его словам, воплощение всего знания чистого и спекулятивного разума рассматривать как здание, о котором мы имеем в себе хотя бы представление, то элементарное учение намечает и определяет строительный материал, к какому зданию какой высоты и прочности он принадлежит; методологическое же учение не касается ни материала, ни плана; оно есть определение формальных условий целостной системы чистого разума.