Текст книги "Теория катастроф"

Вполне возможно, что он и сам бы мог выйти к Петру Ивановичу с такой идеей. Но то, что первым об этом заговорил Тищенко, Юру почему-то насторожило, и кольнуло в сердце предчувствие беды. Кольнуло и исчезло.

– Так в чем заковыка, Петр Иванович? – поинтересовался он.

Петр Иванович пожевал губами.

– В пердуне этом старом, – признался он, помолчав немного. – Понимаешь, я никак не думал, что он так упрется насчет договора. Вот этого… про который я тебе говорил… Получается как. Ты ему продал бумаги. Я тебе продал квартиру. Считай подарил. А он у меня – бывший тесть. И по документам все бьется. Начнут раскручивать – в миг докопаются. А так получается, что бумаги продал ты, а квартира ушла на какую-то фирму. Оно, конечно, и так раскручивается, но все же не сразу. И договариваться уже можно будет. Ну что, по рукам?

Объяснение Тищенко было настолько логичным и естественным, что Юра сразу повеселел. И долго еще потом, продумывая всю схему, пытался он вернуть в память неожиданно возникшее в момент разговора нехорошее ощущение, но это у него так и не получалось. Уж больно все было логично и естественно.

Тем более что Тищенко оказался не просто человеком слова, но личностью, прямо скажем, уникальной. Не дожидаясь, пока операция с дедом будет завершена, он дал команду – и в течение двух дней элитная квартира была оформлена в собственность Юриной фирмы. Со всеми делами, с регистрацией.

– Смотри, – сказал Тищенко, передавая Юре папку с документами. – Теперь твое дело проследить, когда у Халамайзера пятый выпуск пойдет. И сразу ко мне в бухгалтерию, бумаги приходовать. Понял меня? И с дедушкой не затягивай.

Но с дедушкой началась морока – не приведи господь. Как и было договорено, следующим же утром он появился у Юры с вырученными от Халамайзера деньгами и привычно расположился в кресле. Юра протянул ему пачку бумаг первого выпуска на две тысячи долларов и очередной договор купли-продажи. Дед бумагами пренебрег, схватил договор и впился в текст. Дочитав до конца, закатил жуткий скандал.

Оказалось, что престарелый законник и тыловой ветеран довольно быстро сообразил, что, отдав Юре две тысячи и что-то там подписав, он через полчаса получает на руки в другом месте уже четыре тысячи. И первоначальная идея о девяти тысячах и бесприютной сестре как-то сама собой рассосалась и канула на задворках памяти, уступив место всепоглощающей жажде мгновенного обогащения.

Короче говоря, дед категорически отказывался отложить на вожделенную квартиру первоначальные две тысячи долларов и требовал немедленного обмена всех полученных от Халамайзера денег на бумаги «Форума». На тех же условиях.

– Я в милицию пойду! – орал дед. – В ОБХСС! В райком партии! Я сразу почуял, что здесь что-то не так. Если вчера все было по закону, требую продать мне. Как ветерану партии и труда! Иначе сей же час иду в милицию. Пусть разберутся. Что это за бумаги за такие да откуда они у вас. Пусть, пусть разберутся.

Видя, что деда понесло и что морщинистая шея его уже становится малиновой, Юра не стал напоминать ему, что райкомов партии больше нету, а снова набрал Тищенко.

Тот выругался в трубку, но общаться с дедом отказался.

– Какая разница, – рассудил он. – Сколько там у него? Четыре? Продай ему на четыре. Пусть подавится. Быстрее закончим.

– А он ко мне завтра с восемью не припрется? – шепотом спросил Юра, отворачиваясь от клокочущего деда.

– Может, – задумчиво согласился Тищенко. – Эдакая сволочь. Он и послезавтра может заявиться.

– С шестнадцатью?

– С шестнадцатью.

– Ну и что мне делать? Он меня за неделю по миру пустит. Мне людям зарплату через три дня выдавать.

– Подъезжай вечером в «Прощание славянки», – пригласил Тищенко. – Часиков в восемь. Скажешь, что ко мне. И деда возьми с собой. Обсудим.

Роскошная обстановка ресторана не усмирила взбунтовавшегося старика, а всего лишь заставила орать злодейским шепотом, от которого собравшаяся публика вздрагивала и оборачивалась. Пришлось перебираться в кабинет. Там дед разошелся не на шутку. Объяснения Юры и Тищенко, что запас бумаг не бесконечен и что продавать их ему в постоянно удваивающихся количествах нет никакой возможности, дед отметал с порога.

– Ничего себе – рыночная экономика! – вопил он. – Ничего себе – спрос и предложение! Это что же получается такое? Как что хорошее появляется, так сразу опять дефицит? Так раньше хоть в райкомах для ветеранов льготы были. А теперь что? За что советскую власть угробили? Чтобы опять дефицит был?

Произнося слово «дефицит», дед ожесточенно брызгал слюной, и видно было, что оно ему жутко не нравится.

– Мало бумаг. Мало! – втолковывал ему мрачный и злой Тищенко. – На всех не хватит. Понял, отец? Мы специально их собрали – малую толику – чтобы тебе с квартирой помочь. Понял?

Но верить, что такая замечательная штука, как ежедневное удвоение первоначального капитала, была придумана специально для него, дед отказывался категорически. В его сбивчивом бреде все настойчивее начинала проскакивать идея о том, что вся затея с бумагами была устроена не иначе как властями и исключительно чтобы помочь обнищавшему за годы реформ трудовому народу. А всякие там – и он бросал на Юру и Тищенко недобрые взгляды – скрыли от народа правду и хотят хапнуть куш.

– Сами-то, – ехидно вопрошал дед, – сами-то? По сто тыщ небось в день зашибаете? Долларов? А как мне – то восемь тысяч в зубы – и гуляй. Нет уж! Вот попробуй, только попробуй, – и он грозил Юре корявым пальцем, – мне завтра отказать. Я общественность привлеку. Я – в милицию, – вспомнил он давешнюю угрозу.

Услышав про милицию, Тищенко рассвирепел и так грохнул по столу начальственным кулаком, что столовые приборы взлетели в воздух и жалобно брякнули, собравшись при приземлении в кучу.

– Ты кому милицией грозишь! – взревел он. – Ты с кем говоришь, вошь вохровская? Ты забыл, кто я такой? Сгною, твою мать!

От неожиданного отпора дед присмирел и съежился на стуле, жалобно заскулив. Но боевой блеск в его блеклых голубых глазках не погас.

Начались переговоры.

Когда Юре стало понятно, о чем идет речь, он попытался было возникнуть, но получил от Тищенко толчок в бок и заткнулся. Двадцать тысяч на квартиру дед уже не хотел. Однокомнатная конура – это оскорбление для ветерана. Опять же сестра. Вдвоем в комнате… Или ему на старости лет предлагают спать в коридоре на сундуке? Ха-ха! И это когда по столам гуляют такие деньги. Он что, мальчик? Не понимает, что на зарплату в такие кабаки не ходят? Короче. Квартира должна быть двухкомнатная, не меньше. Сорок метров. И деньги на обстановку. Чтобы холодильник был импортный. И цветной телевизор. И на карманные расходы. Тысяч пять, чтобы приодеться. И чтобы сестра порадовалась, увидев, что брат ее живет не подаянием.

Дедовские притязания тянули примерно на шестьдесят тысяч.

– Выйдем, – мрачно сказал Тищенко Юре, когда позиция деда стала более или менее определенной. – Посоветуемся.

Они оставили осипшего от препирательств старика мрачно сверкать глазами в тиши кабинета и вышли в общий зал.

– Даже не знаю, как теперь быть, – признался Тищенко и выругался, оглянувшись. – Вот ведь скотина. Втравил я тебя… Главное дело, понимаешь ли, что по закону у нас все в порядке. Но он же сейчас такой вой поднимет, что мало не покажется. Писать начнет. На приемы бегать. Крови попьет… И послать я его не могу. Обещал первой жене. Так мы с ней договорились, в общем. Что будем делать?

Юра прокручивал в уме идею, которая возникла у него еще за столом. На отношения Тищенко со стариком ему было, по большому счету, наплевать. С его стороны сделка выглядела очень просто. Он вынимает из фирмы бумаг примерно на двадцать тысяч и дарит их деду. За это Тищенко, в свою очередь, продает ему, Юре, за ничего не стоящие бумажки пятого выпуска роскошную квартиру. Реальная стоимость квартиры не меньше семисот тысяч. Доход от сделки – тридцать пять к одному. Теперь Пискунов заартачился и требует шестьдесят штук. Это значит, что доход составит одиннадцать к одному. На этом и надо немедленно останавливаться, пока дед не передумал. Конечно, вынимая из фирмы бумаг еще на сорок с лишним тысяч, он практически обнулит оборотку. Но это означает всего лишь, что придется положить обратно сорок тысяч своих и закрыть вопрос. Такого количества свободных денег у Юры не было, но недели за две добыть их вполне можно.

Но тут Тищенко преподнес Юре сюрприз. По-видимому, он не совсем верно оценил Юрино молчание.

– Я вот что думаю, – сказал Тищенко. – Надо ему бабки отдать, пусть подавится. Давай прикинем. Однокомнатная обошлась бы в двадцать тысяч. Считай, что ты их уже отдал. Значит, остается еще сорок. С одной стороны, ты это вроде бы не совсем бесплатно делаешь. Правильно? – И Тищенко подмигнул Юре. – А с другой – если бы не я, то у тебя бы проблем не было. Поэтому давай так. Я тебе завтра двадцать штук пришлю. Прямо утром. А с остальным сам разберешься. Ну как?

От таких предложений не отказываются. И Юра понял, что после нескольких лет в бизнесе ему наконец-то посчастливилось встретить истинно порядочного и благородного человека. Конечно же, он согласился.

Окончательное решение деду объявлял сам Тищенко. Общее количество бумаг ограничено, на всех не хватит, и дефицит, что бы дед ни орал, реально существует. Но учитывая его престарелый возраст и заслуги военных лет, удалось изыскать возможность продать ему бумаг еще на двадцать тысяч долларов. И ни на цент больше. В известном деду месте за эти бумаги он выручит искомые шестьдесят тысяч. Но если он после этого еще раз сунется к Кислицыну, пусть пеняет на себя.

По-видимому, старик не ждал такой уступчивости и явно пожалел, что не запросил больше. Но делать было нечего, и он исчез, пообещав Юре на прощание, что завтра с утра забежит, и извинившись за резкость при переговорах. Легко объяснимую, если вспомнить про плохое здоровье и тяжелые годы войны.

– А он разве воевал? – спросил Юра у Тищенко, когда за дедом закрылась дверь. – Он мне что-то говорил, что был комиссован перед войной.

– Да ни дня он не воевал, сволочь старая, – ответил Тищенко. – Всю войну за Уралом проболтался. В лагерной охране. Награды, правда, есть. И на все ветеранские сборища, как на работу, ходит.

Прошло месяца три. Может, даже больше. Халамайзер, как и ожидалось, выбросил в продажу акции пятого выпуска, Юра полностью рассчитался с Тищенко за квартиру и начал закупать и завозить мебель. Занятый квартирой, он напрочь забыл про настырного деда. Но тот вдруг напомнил о себе, появившись у Юры в кабинете промозглым ноябрьским утром.

– Как поживаете? – любезно осведомился старик, опускаясь в кресло и пристраивая на полу брякнувший полиэтиленовый пакет. – Я вам помидорчики принес. Урожая этого года.

Юра с подозрением покосился на пухлый сверток, который дед держал в правой руке.

– Спасибо, – ответил он. – Нормально поживаю. Как у вас? Квартиру получили?

– Однокомнатную, – сказал дед, и взгляд его затуманился от горя. – За восемнадцать с чем-то. Петр Иванович помогли.

– А чего ж так? – удивился Юра. – У вас же шестьдесят тысяч было.

Дед пригорюнился еще сильнее, и по покрасневшему носу его потекла скупая старческая слеза.

– Господь покарал, – признался он, всхлипнув. – За жадность. Сестрица моя… Скончалась, царствие ей небесное. От сердца. В одночасье. Заснула ночью и не проснулась уже. А одному-то мне куда такие хоромы? Сколько мне осталось? Да и операция у меня была тяжелая. Я вам рассказывал? Мне же все порезали внутри, трубки всякие наружу повыводили. Почти полгода так и ходил. Пять метров пройду – отдыхать надо. Сейчас опять вот покалывать начало.

Несмотря ни на что, жалости дедушка Пискунов у Юры уже не вызывал. Юра слишком хорошо помнил, как дед орал и грозил, обвиняя его и Тищенко во всех смертных грехах. И открытое ему Петром Ивановичем лагерное прошлое старика тоже не добавляло симпатий к нему.

– Я попрощаться пришел, – продолжал дед дребезжащим от слез голосом. – Чтобы зла на меня не держали. И попросить хочу. Напоследок.

– О чем?

Дед аккуратно положил на стол сверток.

– Тут сорок тысяч, – сказал он. – Как выдали их мне, так и сохранил. Еще бумажек не продадите?

– Не продам, – решительно заявил Юра, с ненавистью наблюдая, как в еще мокрых от слез глазах старика появляется знакомый ему боевой задор. – Нету больше. Вам же объясняли. Ни одной бумажки первого выпуска больше нет.

– А второго?

– И второго нету. И третьего.

– А какого есть?

– Только пятого. Последнего. Но по нему выплаты начнутся через месяц. Не раньше.

Дед призадумался.

– А сколько будут выплачивать?

– По номиналу плюс тридцать процентов, – сказал Юра, решив не сообщать деду, что «Форум» уже сворачивается, и через месяц его бумагами можно будет оклеивать стены в новой квартире.

– А через два месяца – плюс пятьдесят? – спросил дед, проявив осведомленность в механизмах финансового рынка.

Юра кивнул.

Дед призадумался и зашевелил губами.

– Я куплю, – объявил он, закончив вычисления. – На все.

Юра пожал плечами. В конце концов, он вовсе не нанимался водить деда за ручку. Проблема с квартирой решена. И если теперь дед хочет выбросить деньги в печку, это его личное дело. Обидно, правда, потому что эти деньги изначально принадлежали ему и Тищенко. Но что было, то было. Хотя и обидно.

Но тут дед сделал неожиданный ход конем.

– Я, Юрий Тимофеевич, – сказал дед, поерзав в кресле, – хотел бы… как это… искупить… В общем, вы меня простите, дурака старого, за давешнее. Искупить хочу. Давайте я их опять у вас лично куплю. Как у физического лица. На все сорок тысяч.

Предложение было настолько внезапным, что сперва Юра не поверил своим ушам. Первая же пришедшая ему в голову мысль состояла в том, чтобы послать соскочившего с катушек старика к чертовой матери. В кассу. Пусть делает со своими деньгами что хочет. Но потом он сообразил, что дедовские сорок тысяч все равно можно считать погибшими. Потому что, если он правильно понимает политику Халамайзера, ни процентов на эти деньги, ни самих денег дед уже никогда не увидит. А значит, чем отдавать сорок тысяч в халамайзеровскую прорву, лучше забрать их себе. И честно вернуть половину Тищенко.

Он отправил деда обождать в приемную и позвонил Петру Ивановичу. Тот воспринял информацию с энтузиазмом.

– А как ты с Халамайзером разберешься? – спросил Петр Иванович. – Ты разве ему за бумаги денег не должен будешь?

– Разберусь, – отмахнулся Юра. По мере того, как «Форум» все увереннее двигался к своему неотвратимому крушению, заведенный когда-то Халамайзером железный контроль за деньгами хирел на глазах, и спрятать сорок тысяч до следующей сверки расчетов, которая вполне может и не наступить, ничего не стоило.

– Ну тогда действуй, – разрешил Тищенко. – Мне бы сейчас лишняя двадцаточка тоже не помешала.

Далее последовала традиционная процедура с изучением и подписанием договора, после чего дед бережно перевязал принесенной с собой веревочкой огромный тюк бумаг пятого выпуска, водрузил банки с помидорами на Юрин стол и пропал, широко ухмыльнувшись на прощание и снова загадочно провозгласив:

– Зайгезунд!

И потекло неспешно время. В установленный природой срок развалилась пирамида «Форума», разразилась громом публикаций вся демократическая и недемократическая печать, важные чины из Министерства финансов в очередной раз объявили общественности, что никакой ответственности за сотворенное безобразие нести не могут и что они давно всех предупреждали, отгорели костры, у которых грелись ночами обманутые вкладчики, тщетно дожидаясь обещанных выплат, поступили в суды первые тысячи исковых заявлений и были тут же возвращены обратно, ибо установить надлежащего ответчика в придуманной Халамайзером хитроумной схеме не представлялось возможным. Потому что сам «Форум» никаких бумаг не продавал, а всего лишь выкупал их у населения по договорной цене. А брокеры бумагами торговали, но никакой ответственности за их обратный выкуп не несли. Да и принадлежали эти бумаги не им, а «Форуму». Если бы им, тогда, конечно, другое дело. Но ведь не им же, правда? Да еще Халамайзер откликнулся из синей зарубежной дали, сказал, что собранные «Форумом» деньги очень успешно проинвестированы и скоро принесут всем вкладчикам небывалые дивиденды. И никуда он вовсе и не сбежал, а просто отъехал проследить, чтобы все было в порядке. Проследит и тут же вернется. Так что зря прокуратура суетится. И вообще вся шумиха вокруг «Форума» есть не что иное, как политическая акция, направленная на удушение передового российского предпринимательства силами коммунистической реакции, глубоко окопавшейся во властных структурах. За это ли мы проливали кровь на баррикадах девяносто первого!

Юра Кислицын окончательно освоил новую квартиру, перезнакомился со всеми соседями, отметил новоселье, куда почетным гостем был приглашен Тищенко, подаривший Юре ошеломляющей красоты саксонский сервиз. Сам же Петр Иванович получил повышение по службе и стал префектом своего округа.

И можно было бы считать, что жизнь наладилась, но тут в небе что-то полыхнуло и медвежьим ревом прозвучали первые грозовые раскаты.

Чудным весенним утром Юра Кислицын, на выходе из подъезда, вытащил из почтового ящика казенную бумажку. На бумажке написано было противным бюрократическим почерком, что его такого-то числа приглашают посетить районный суд по указанному адресу, куда он вызывается в качестве ответчика по делу номер… В четырнадцать тридцать. Зал номер два.

Юра пожал плечами и, не испытав особой тревоги, передал повестку своему юристу, как только доехал до офиса.

– Сходи, – приказал Юра. – Узнай, что им нужно.

Когда он вернулся с обеда, юрист уже ждал его в приемной, и по его лицу Юра понял, что случилась беда. В руках юрист держал страниц десять убористого машинописного текста.

– Вы почитайте, – сказал юрист. – Мне это очень не нравится.

На десяти страницах излагалось исковое заявление гражданина Пискунова И.М. к гражданину Кислицыну Ю.Т. Суть его состояла в следующем. Гражданин Кислицын Ю.Т., являясь единоличным владельцем фирмы, оперирующей на рынке ценных бумаг, участвовал в мошеннических операциях с так называемыми бумагами инвестиционного фонда «Форум». Мошеннический характер этих операций подтверждается документами, приведенными в приложении. Гражданин Кислицын Ю.Т. не мог этого не понимать, поскольку является обладателем всех необходимых дипломов и лицензий. Копии приведены в приложении. Тем не менее, гражданин Кислицын Ю.Т., приобретя неустановленным путем в личную собственность определенное количество вышеуказанных бумаг, продал их истцу, гражданину Пискунову И.М., заведомо введя его в заблуждение относительно ценности этих бумаг и возможности получения дивидендов по ним. Копия договора купли-продажи находится в приложении. Истец, обманутый гражданином Кислицыным Ю.Т., потратил на приобретение данных бумаг все свои личные сбережения в сумме сорока тысяч долларов США. Далее он, истец, неоднократно пытался вернуть свои деньги, много ночей провел в очередях и подорвал свое здоровье, и так загубленное войной с фашизмом и тяготами послевоенного строительства. Подтверждается медицинскими справками и официальной бумагой из регионального отделения Союза обманутых вкладчиков. Не располагая более личными сбережениями и получая мизерную пенсию (подтверждается справкой из райотдела социального обеспечения), истец был вынужден распродать имеющееся у него имущество, чтобы приобрести остро необходимые для лечения дорогостоящие импортные медикаменты. Прилагаются копии документов из комиссионных магазинов и медицинских рецептов. Учитывая заведомо и умышленно мошеннический характер исходной сделки с гражданином Кислицыным Ю.Т., истец просит суд удовлетворить его законные требования, состоящие в следующем. Признать сделку купли-продажи ценных бумаг ничтожной с момента заключения и на этом основании обязать ответчика вернуть истцу все полученные от него деньги. Взыскать с ответчика штраф в пользу истца за незаконное пользование чужими денежными средствами в размере три процента от суммы за каждый день с момента заключения сделки. Возместить ответчику понесенные им материальные потери, оплатить расходы на лечение и выплатить разовую материальную компенсацию за невосполнимый ущерб для здоровья. Обязать ответчика ежемесячно выплачивать истцу сумму, определяемую из величины упущенной выгоды (расчет прилагается). И наконец, учитывая перенесенные истцом нравственные и физические страдания, возместить ему моральный ущерб. Оценка морального ущерба также вынесена в приложение.

Всего истец насчитал ни много ни мало, а один миллион двести восемьдесят тысяч долларов.

Дойдя до этого места, Юра оторвался от чтения, посмотрел на юриста и коротко сказал:

– Он рехнулся.

– Может быть, – согласился юрист. – Только деньги он получит.

– Это каким же образом? Ты же знаешь, что суды не принимают заявлений по делам «Форума».

– Это, как видите, приняли, – резонно возразил юрист. – Тут ведь вот какая история. По бумагам «Форума» нет возможности установить право собственности. Значит, нет надлежащего ответчика. А в нашем случае, Юрий Тимофеевич, ответчик имеет место быть, так сказать, во всей красе. В этом вашем договоре черным по белому написано, что вы продали ему бумаги «Форума», принадлежащие вам по праву личной собственности.

Юра отмел возникшее у него острое чувство немедленно найти и придушить деда, потому что оно мешало ему сосредоточиться, и начал трясти юриста. Тот держался уверенно. По всему выходило, что Юра, к моменту совершения сделки, не мог не знать, что «Форум» вот-вот исчезнет. И документальное подтверждение этой Юриной осведомленности развалить будет чрезвычайно тяжело. Или в старике на исходе лет проснулся незаурядный юридический гений, или он нанял для этого дела кого-то из светил. Поэтому шансы проиграть дело чрезвычайно велики. И единственное, что можно посоветовать, это попытаться договориться, не выходя в суд.

– Сколько? – коротко спросил Юра.

Юрист задумался.

– Вообще-то, – осторожно сказал он, – здесь объявляется сумма, явно несоразмерная с величиной причиненного ущерба. На этом можно попробовать сыграть. Обычная практика – величина ущерба плюс столько же. Значит, получается восемьдесят штук. Но я боюсь, что может не получиться.

– Почему?

– Есть отягчающие обстоятельства, – пояснил юрист. Он начал загибать пальцы. – Ветеран… пенсионер… инвалид… лишен средств к существованию… расходы на лечение… распродажа личного имущества… упущенная выгода – он ведь ее по официальным банковским ставкам считает… Так далее. Думаю, что вдвое скостить можно будет. Так что до суда меньше, чем на пол-лимона договориться вряд ли удастся.

– На пятьсот тысяч? – Юра не поверил своим ушам.

Юрист кивнул, глядя на хозяина с жалостью.

Кислицын побелел от ярости и почувствовал, как во рту появляется неприятный металлический вкус, предвещающий повышение давления.

– Хорошо, – сказал он, по-прежнему стараясь не сорваться. – А если я докажу, что эти сорок тысяч ему никогда не принадлежали? Что это мои собственные деньги?

Юрист ожил на глазах.

– Это меняет дело, – с ходу объявил он. – В корне меняет. А как вы это докажете?

Юра попытался вспомнить, где у него лежат первоначальные договора с мерзким стариком, не вспомнил, махнул рукой и начал рассказывать.

– Все началось с того, что он принес мне две тысячи долларов. Вот они-то и были его собственными. Я продал ему бумаги первого выпуска. На все две тысячи. Назавтра он принес мне уже четыре тысячи, которые за них выручил. Буквально назавтра. Все документально подтверждено. И таскал ко мне деньги, пока не набрал шестьдесят тысяч. Потом за двадцать штук купил себе новую квартиру. Тоже можно доказать. И уже на последние сорок тысяч купил бумаги пятого выпуска, которые ничего не стоили. Где же тут обездоленный ветеран?

Юрист надолго задумался.

– Вы мне эти документы дайте, – объявил он. – Это хорошо, что они есть. Тут ситуация, как с «Властилиной». К ней ведь иски предъявлялись сразу на все – в том числе и на то, что с ее помощью наварили. Но там ничего не удалось доказать. А здесь есть документы. Можно попробовать. У меня, кстати, еще одна мысль есть.

– Какая?

– А ну как этот сукин сын заработанные на «Форуме» деньги незадекларировал? Наверняка ведь так. Иначе бы у него их вдвое меньше было.

– Ну и что?

– Капнуть на него надо, – пояснил юрист. – В районную налоговую инспекцию. А лучше всего – в полицию. Там возбудят уголовное дело по факту неуплаты налогов в особо крупном размере. А я потребую, чтобы оба дела объединили в одно.

– И что это даст?

– Ха! – юрист потер с удовольствием руки. – Вместо инвалида и ветерана против нас будет выступать уголовный преступник. Да и сам он посговорчивее станет. У вас с полицией есть отношения, Юрий Тимофеевич?

Юра кивнул.

– Так я вам советую очень быстро эту штуку начать раскручивать. Просто сегодня же.

– А зачем такая спешка? Суд когда?

– Дело не в суде. Вы исковое заявление до конца дочитали?

Заявление безвинно пострадавшего вохровца заканчивалось тем, что он просил суд, еще до начала рассмотрения дела по существу, принять неотложные меры по обеспечению иска. Наложить арест на счета ответчика во всех банках. Наложить арест на все имущество ответчика. В первую очередь на принадлежащую ему фирму, стопроцентным владельцем которой он является. С учетом того, что он же является и ее генеральным директором, наложить арест на счета упомянутой фирмы и на ее имущество. В составе имущества особо выделить принадлежащее данной фирме на правах собственности помещение фондового магазина. А также недавно приобретенную фирмой пятикомнатную квартиру по адресу… И служебный транспорт – один автомобиль марки «Вольво» и двое «Жигулей».

– Вы ведь квартиру на фирму покупали? – спросил юрист, дождавшись, пока Юра дочитает до конца.

Юра снова кивнул.

– Вот это очень плохо. Если бы на себя и были там прописаны, то тут можно было бы потянуть… А так – не знаю даже.

– Что ты хочешь сказать?

– А то, что исполнительный лист уже выписан. Я с судебным приставом говорил. Сегодня он по другим делам занят, а завтра с утра к нам собирается. Приедет сюда, а потом сразу же на квартиру. Опечатывать.

– И что же делать? – растерянно спросил Юра, переставая ощущать стремительно уходящую из-под ног почву.

– Надо срочно домой, – посоветовал юрист. – Все собрать, что есть. Деньги, ценности, одежду… Перевезти куда-нибудь. Когда опечатают, то все. И дайте указание бухгалтерии. Пусть начинают готовить платежки. Нужно сегодня же обнулить счета. А то они нам завтра всю работу остановят.

Уже в дверях юрист обернулся и спросил:

– Юрий Тимофеевич, я попробую поработать с составом суда? Там небольшие расходы будут. Или как?

Юра кивнул головой, бросил в рот две таблетки, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, дожидаясь, пока лекарство подействует. У него никак не могло уложиться в голове, что все случившееся происходит наяву и именно с ним. Арест счетов и имущества фирмы, созданной с нуля, своими собственными руками и на чудом спасенные в начале гайдаровской реформы деньги, фирмы, в которую он вложил все, что у него было, бросив, не раздумывая, в прожорливую топку бизнеса и семью и немногих друзей. А фондовый магазин, лучший в Москве, выросший, как в сказке, на месте развалюхи-сарая! Его репутация везунчика и не делающего ошибок бизнесмена! Квартира, наконец, будто бы свалившаяся с неба, квартира, в которую он влюбился с первого взгляда и которую отделывал с такой заботой, тратя на это редкие часы свободного времени, квартира, о которой в кругах фондовиков уже говорили как о чем-то особенном, его коллекция российских ценных бумаг, занимавшая целиком одну комнату, коллекция, право посмотреть на которую так ценилось всеми знатоками, приезжавшими даже из-за границы… И сейчас все это, с таким невероятным трудом и риском отлаженное и отстроенное, все это может обрушиться в одночасье. Он представил себе завтрашние статьи в «Коммерсанте», неминуемый шквал соболезнующих и скрыто злорадных телефонных звонков, сургучные печати на дверях и перемигивание соседей – и за что, за что! Все из-за этого выжившего из ума старого мерзавца, бесстыдно нажившегося на пирамиде «Форума» и теперь рвущегося отхапать очередной куш. Перед закрытыми глазами его возник жалкий, неопрятный и дурно пахнущий старик, что-то бормочущий слюнявыми губами про божью кару за жадность и обретший вдруг такую роковую и зловещую силу. Будто возникший из горстки глины Голем схватил его за горло неумолимо крепнущей рукой и стал сжимать узловатые пальцы с нестрижеными черными от въевшейся грязи ногтями, безжалостно перекрывая дыхание. Юра вспомнил заискивающий голос старика, дряблые щеки, в морщинах которых терялись вызывающие брезгливость мокрые дорожки, его постоянную готовность перейти от жалобного скулежа к агрессивному напору – и понял, что никакие соглашения и договоренности здесь невозможны. Либо он сотрет в пыль этот призрак из лагерного прошлого, либо… Нет, об этом даже невозможно подумать. Такого не может быть никогда! В этой войне поражение невозможно.

Можно проиграть кому угодно. Можно проиграть тому, кто умнее. Тому, кто богаче. Тому, кто крепче стоит. Но проиграть можно только человеку своего круга. Этому… этому проиграть нельзя. Немыслимо. Вохровская вошь! Кто это сказал? Тищенко! О! Так чего же он ждет!

– М-да, – только и сказал Петр Иванович, выслушав по телефону горестную историю. – И что ты намерен делать?

Юра хотел было сказать, что намерен потребовать от Тищенко немедленно образумить своего зарвавшегося родственника, но его остановила почудившаяся вдруг холодноватая нотка в голосе собеседника, и он ограничился просьбой о немедленной встрече. Сегодня же вечером. Там, где всегда.

– Сегодня не могу, – с сожалением ответил Петр Иванович. – Никак. Давай до завтра. Заезжай ко мне в префектуру, – он пошелестел бумагами, – в двенадцать ровно.

Но не получился у них разговор. Юра провел в кабинете Тищенко не меньше часа, а беседа заняла никак не больше десяти минут. Постоянно звонили телефоны, на которые Тищенко набрасывался, как ястреб, и ежеминутно влетали растрепанные чиновники, заваливавшие хозяина кабинета пачками входящих и исходящих. А один как пришел, так, повинуясь жесту хозяина, и остался, рассевшись в кресле напротив Юры. Конечно же, говорить при нем о деле можно было только туманными намеками. И единственное, о чем Юра успел попросить, так это о звонке в местную налоговую полицию с просьбой принять и помочь.