Текст книги "Тайное сокровище Айвазовского"

Глава 8

Ленинград, 1955 год

Дело с мертвой точки не двигалось.

Он выучил уже наизусть протоколы допросов подозреваемых, досконально знал каждого из них, мог нарисовать схему передвижения любого в вечер убийства. Но ни мотива, ни улик не мог найти, а без них дела, считай, и нет.

Взять, например, главного хранителя Протасову. Уважаемая дама, профессор, регалии, труды, муж инженер, сын студент, дочка замужем за метростроевцем. В семье тишь да гладь. С покойной поддерживала ровные деловые отношения. Все до единого сотрудники архива это подтверждают, да и Галя при жизни никогда ничего плохого о ней не говорила, а уж Гале-то он верил.

А что алиби нет… Что тут поделаешь, если человек один в кабинете сидит, а секретарь третий день бюллетенит?

Или взять Лежевскую из стола справок. Эффектная женщина, можно сказать, красавица, муж – большой начальник, в Смольном работает. Что ей было с Галиной делить? Деньги? Мужа? Должность?

То же самое – старший научный сотрудник Щукина. С ней Галина приятельствовала. Чай иногда вместе пили, несколько раз на концерты выбирались. У Щукиной муж на железной дороге работает, часто в разъездах, вот она Галину и приглашала. Близкими подругами они не были, Галя вообще туго с людьми сходилась, очень была замкнутой, стеснительной. Странно даже, что она Сергея в свою жизнь пустила. Может, от одиночества устала, а может, понравился он ей, поняла, что человек хороший. Или почувствовала, что влюблен? Женщины такое чувствуют, хоть виду не подают.

Младший научный сотрудник Борисов, сопляк в юношеских прыщах и с толстенными линзами на носу. Такого в роли убийцы даже представить дико. Заикается, путается в словах, ручонки от страха ходуном ходят, самое время мамку на помощь звать. Тьфу. Размазня, а не парень. И все равно петушиться пытался, когда Коростылев на него надавить попробовал.

Да-а. И что толку с этих подозреваемых?

Вот если бы было убийство по неосторожности, тогда всех троих можно было бы всерьез рассматривать в качестве потенциальных убийц. Но убийство-то было намеренным.

Сергею удалось вычислить орудие убийства. Как показал опрос сотрудников, из хранилища пропал небольшой бюст Пушкина, который подарили на юбилей еще Галиной предшественнице. Он долгие годы стоял на Галином рабочем столе и вдруг исчез. Эксперты сошлись на том, что удар таким предметом вполне мог стать смертельным, и теперь Жорка Николаев носом землю рыл, пытаясь отыскать этот бюст.

Остальные подозреваемые и вовсе не имели к Галине никакого отношения. Старший научный сотрудник Русского музея Маковская приходила работать с документами, с архивариусом практически не общалась. Сидела молча за столом и что-то строчила в своих блокнотах. Так она и сейчас приходит раза два в неделю. За что ей Галину убивать? Никаких связей с погибшей ни у Маковской, ни у ее родственников обнаружить не удалось.

То же самое аспирант этот, Кирилин. Молодой парень, комсомолец, отличник, в университете на хорошем счету. Интеллигентные родители, ни в чем ни разу не замечены. Что ему можно предъявить? За что он ее убил? Не за что. К тому же свидетели подтверждают, что Галина была неизменно доброжелательна с обоими – и с Кирилиным, и с Маковской.

Никто из них убить не мог. И все же кто-то убил.

– Вот что я думаю, Николаев. Мотивов для убийства на свете не так много, а точнее, всего два – любовь и деньги. Остальное так, вариации на тему. Любовь здесь определенно ни при чем. Это все сослуживцы подтвердили, да я и сам знаю.

Перед Николаевым ему таиться было нечего. Жорка к нему на днях домой заходил и с Костей познакомился. Вот проныра сопливая, крякнул, вспомнив о конфузе, Коростылев. Как дело было: приходит он домой со службы и видит картину маслом – Костик гостя чаем потчует и об их делах семейных докладывает. Ладно, Жорка парень надежный, такой не выдаст. А ему, Сергею, даже легче стало, хоть с кем-то можно по душам поговорить.

– Если не любовь, остаются деньги. Своих денег у Галины, понятно, отродясь не водилось. А вот документики архивные сумасшедших денег могут стоить, я сообразил справки навести. Что, если кто-то решил архив обчистить? Даже не обчистить, а так, спереть бумажку-другую. Никто и не заметит, а заметит, так не сразу. Да и вынести ее из архива несложно, чай, не сервиз и не часы каминные. Могло такое быть?

– Могло, – охотно согласился Жорка и закивал белобрысой головой.

– Вот. А Галина его поймала за руку. Он с перепугу ее и убил. А может, и не с перепугу, а умышленно. Если это был кто-то из своих, то она по доброте душевной могла припугнуть паразита, мол, не вернешь документ – пойду в милицию или к директору, вот он и… Что думаешь?

Эту версию он вынашивал уже дня два. Допросы сотрудников с рассказами, каким чудесным человеком была Галина Петровна, да как ее все любили, да как все дружили, да какой у них коллектив замечательный, порядком ему надоели. Он этих рассказов и от самой Галины наслушался. Галя часто говорила о работе, коллегах, и всегда только хорошее, как будто это было не обычное советское учреждение, а Святейший Синод. Кстати, он в нынешнем здании архива, кажется, раньше и заседал. Так вот, кто-то из этих ученых святош на народное достояние покусился, не иначе. Вопрос, кто и как гада вычислить.

– По-моему, в десятку, Сергей Игнатьевич! Точно, – замотал вихрастой головой Жорка. – И что теперь делать будем?

– А что в магазине в таких случаях делают или на фабрике, к примеру? Ревизию устраивают. Вот и мы устроим. Глядишь, спугнем кого. – И он плотоядно щелкнул зубами.

Добиться ревизии в архиве оказалось делом не легким. Директор архива Толоконников, профессор, член-корреспондент и так далее, вдруг страшно заартачился, забегал по инстанциям, подвывая о высокой репутации учреждения, о происках завистников, о пятне на весь коллектив и прочих глупостях. Ну да убийство на рабочем месте – это вам не шуточки, пришлось ему уступить, а уж каким соловьем заливался, по каким кабинетам бегал. А вот не вышло. Коростылев – старый хитрый лис и таких бородатых ученых козлов за версту видел и десятками на завтрак кушал.

Ревизия началась. В ходе кропотливой работы был установлен один незначительный с виду факт.

Пропало письмо неизвестного, датированное 1848 годом. Ничего особенного это письмо собой не представляло и хранилось среди прочих бумаг князя Александра Васильевича Трубецкого.

– Это какой-то родственник декабриста, что ли, – объяснял Жорке Коростылев. – Причем не особо близкий. К тому же, как мне в архиве объяснили, он травил Пушкина и вроде даже с Дантесом дружил и клеветал на поэта. Вот ведь мерзавец, а? И кому понадобилось письмо из его архива?

– Сергей Игнатьевич, а что в том письме было? Мне тут мысль пришла: что, если в этом письме было ясно написано, что он клеветник и мерзавец, Трубецкой этот? Тогда письмо могли выкрасть его потомки. Или заказать кому-нибудь из сотрудников архива. Не хотели, чтобы делишки их предка на свет божий выползли. Пушкиным весь мир восхищается, а он гения травил, до дуэли довел вместе с другими великосветскими подлецами.

– А что, почему не версия? – оживился Коростылев. – Аристократы эти – народ спесивый, все о чести рода хлопочут. Может быть, очень даже может быть. Могли и из-за границы эту кражу заказать и валютой заплатить. Знаешь что? Надо достать список всех иностранцев, которые за полгода побывали в Ленинграде. Проверь, не было ли среди них кого из белых эмигрантов. И велю-ка я директору архива выяснить, кто из потомков Трубецких ныне проживает в Советском Союзе. Может, кто и выжил. А пока попробуем выяснить, кто проявлял интерес к архиву Трубецкого. Мне главный хранитель клялась, что у них все фиксируется – кто когда с какими документами работал. Если, конечно, он туда потихоньку не лазил, так что Галина не замечала, пока не застукала на месте преступления.

И завертелось все сначала. У старшего хранителя Протасовой муж был за границей, на какое-то предприятие в Восточной Германии ездил для обмена опытом и налаживания совместного производства. Мог он там завязать знакомство с Трубецкими? Мог. Мог жену подбить на кражу? За большие деньги мог. Подумаешь, бумажка в один листик. Сперли, никто лет десять не заметит. Тем более что вместо подлинной липовую подложили.

Далее. Лежевская. Муж – большой начальник, часто бывают на приемах в Смольном. А там иностранные дипломаты. Могли снюхаться? Теоретически могли, но практически? Станет ли такой человек, партиец со стажем, награжденный орденами и медалями, рисковать карьерой? Вряд ли. А жена его, за флакон французских духов или за финтифлюшки какие-нибудь?

Он вспомнил Ираиду Львовну с ее приподнятыми бровями, надменным взглядом и золотыми сережками в ушах. Нет, такая не снизойдет. Но проверить все же надо. Добросовестность превыше всего.

Следующий. Младший научный сотрудник Борисов. Тощий, прыщавый, маменькин сынок, у такого связаться с иностранцами духу не хватит. Хотя если Трубецкие эти не за границей, а в России проживают, дело другое.

Тут очень кстати вспомнилось, как в кабинет во время допроса Борисова заглянула Лежевская и какими восторженными глазами этот юнец смотрел на красавицу, хотя та и старше его лет на пятнадцать. Да, перспектива получить большие деньги его могла бы соблазнить, это не исключено. Чтобы ухаживать за такой женщиной или хотя бы подступиться к ней, нужны немалые средства. Букеты, подарки, такси – дамочка-то избалованная. Конечно, ничего ему бы не светило и с букетами, но мало ли какие фантазии в прыщавой голове обитают.

Украсть письмо за деньги, пожалуй, Борисов мог. А вот убить? Хотя такие вот неврастеники самые опасные и есть. Именно из них маньяки получаются.

Борисова проработать с особой тщательностью, пометил себе Коростылев.

Далее. Щукина. На приемах не бывает, за границу не выезжала, муж тоже все больше по родным просторам колесит. Сомнительно, но все равно проверим.

Затем Маковская и Кирилин. Люди пришлые, но для кражи письма вполне подходящие.

Маковская. Мать двух дочерей, обе еще школьницы. Муж умер вскоре после войны, осколочное ранение дало о себе знать. Живет в коммунальной квартире со свекровью. Та хоть на пенсии, но работает нянечкой в детском саду. Денег едва хватает. Могла она выкрасть письмо? Вряд ли. Все же двое детей, если посадят, дети, почитай, сиротами останутся. Да и беседовал он с ней. Усталая женщина, очень открытый взгляд, держится просто. Родители были рабочими на Кировском заводе, она первая в семье получила высшее образование. Отец с матерью умерли в блокаду. Нет, такая украсть не могла. Убить могла, если бы речь шла о спасении детей, украсть – нет. Но проверять придется и ее.

Наконец, Дмитрий Кирилин. Странный парень. Вроде ничего особенного – воспитанный, из хорошей семьи, отличник, активист. Длинный, чахлый какой-то. Но по комсомольской линии у него все в порядке, в университете на хорошем счету. Такому и деньги вроде не особо нужны, мама с папой хорошо зарабатывают, отдельная квартира. Но есть в нем какая-то неопределенность, скользкий он, что ли. Сергей Игнатьевич даже объяснить это не мог. Но во время разговоров с Кирилиным у него было ощущение, что тот темнит, недоговаривает. Хотя все подозрения в краже и убийстве он отметал горячо и, кажется, искренне. И все равно ощущение второго дна не покидало. Усталость, наверное, сказывается. Да и тема, которой Кирилин занимается, с Трубецкими не связана. Но, может, именно такой с виду безупречный субъект и есть главный фигурант? Деньги ему не нужны, так острых ощущений захотелось или бабенка какая-нибудь подбила? Любовь – вещь опасная, из-за нее люди на любые безрассудства идут.

Коростылев вздохнул. Улик не хватает, вот в чем дело.

Его размышления прервал громкий стук в дверь. Не успел пробурчать недовольное «войдите», как в кабинет ворвался Жорка Николаев.

– Вот, Сергей Игнатьевич! – шлепнул на стол тоненькую серую папку на тесемочках. – Все, кто имел доступ к пропавшей единице хранения.

Стянул с головы шапку, вытер потный лоб и плюхнулся на стул возле стола начальника.

– Ты пальто-то сними, не на вокзале, – сердито заметил майор и взялся за тесемочки.

Жорка покладисто снял пальто, засунул в рукав шарф, повесил пальто на вешалку. Даже вихры пригладил, чтоб не торчали в разные стороны.

– Значит, Протасова, Борисов и Кирилин, – удовлетворенно кивнул Коростылев.

– Так точно, – подтвердил Николаев. – Протасова – главный хранитель, она, в принципе, ко всем документам доступ имеет, Борисов помогал Колосовой, то есть Галине Петровне, в хранилище, когда ее сотрудница с аппендицитом слегла. Кирилин несколько раз делал запрос именно на эти документы. В течение осени раза четыре и в этом месяце один.

– Протасова, Борисов, Кирилин. – Он готов был повторять эти фамилии до бесконечности. – Если письмо украла Протасова, кража могла произойти когда угодно. Борисов работал в хранилище еще в сентябре, но мог ведь и после заглянуть, так сказать, по дружбе, а?

– Мог, – кивнул Жорка.

– Кирилин мог украсть, точнее, подменить письмо в один из своих визитов. Хотя убить Галину в хранилище было сподручнее Протасовой и Борисову, потому как посторонних туда не пускают, я уточнял. Заходя в хранилище, Галина всегда закрывала за собой дверь, замок там автоматически защелкивается.

– Но могла ведь однажды и не закрыть?

– Могла. А ты уверен, что Лежевская, Щукина и Маковская не могли подменить документ?

– Маковская точно, она вообще их в руках не держала. Щукина в хранилище, вероятно, бывала, но, как утверждают сотрудники, никакого интереса к документам и адресам хранения не проявляла.

– Вот это не факт. Включай ее обратно в список подозреваемых. Ей-то как раз сподручно было документик подменить, Галина ей доверяла. Пока чай пили, Галю могли вызвать куда-нибудь минут на десять, за это время можно половину архива перелопатить. Она архивный работник, ей найти документ – дело плевое. Включай, – решительно ткнул пальцем в бумагу Сергей Игнатьевич. – А чего там с Лежевской?

– Похоже, она вообще никогда не бывала в хранилище. Близких отношений с покойной не поддерживала, рабочих дел там у нее не было.

– Может быть, может быть. – Коростылев закурил. – Ладно, четыре – уже не шесть. Эх, Жорка, нам бы орудие преступления. Не нашли?

– Нет. Да, может, убийца его того, в Неву бросил, и всего делов.

– Может. Но вот что странно – бюст Пушкина, которым Галину ударили, хоть и небольшой, а в карман его не засунешь. И крови на него хоть немного, а все ж попало. Значит, следы в сумке или в портфеле должны были остаться. А наши эксперты все кошелки у всех сотрудников архива перетрясли. И портфели, и сумки, и сетки – все. И хоть бы капелька, хоть бы пятнышко. Может, он до сих пор где-то в здании архива припрятан? Что думаешь? Здание-то ого-го. Засунул его убийца в какую-нибудь щель под лестницей или в другом отделе спрятал. Надо было обыскать весь архив, вплоть до директорского кабинета, и желательно с собакой, – хлопнул себя по лбу Коростылев. – И как это я раньше, старый дурак, не сообразил?

Николаев уперся взглядом в стоявший на шкафу бюст Дзержинского.

– Сергей Игнатьевич, выйдите на минутку, есть одна идея.

– Это еще зачем?

– Проверим кое-что. Только вы не входите, пока я не позову.

– Придумал еще игрушки на рабочем месте.

Никаких чудес от Жоркиных проверок Коростылев не ждал, но из кабинета все же вышел, велев, чтобы лейтенант не задерживался.

Едва дверь захлопнулась, Жора торопливо надел пальто и засунул в карман бюст Дзержинского, предварительно замотав его в мятый носовой платок. Затем затолкал в карман рукавицу, чтобы торчала наружу, повязал шею шарфом, взял папку и вот так, нараспашку, встал посреди комнаты.

– Можно! – крикнул Алексей в сторону двери. Дождался, пока майор сядет на место, и гордо спросил: – Как?

– Что как? Ты чего, Николаев, дурака из меня разыгрывать собрался? Пальто новое решил продемонстрировать?

– Ага! Значит, не видно бюста? – Жорка с видом заправского фокусника достал из кармана Дзержинского.

– Фью! – присвистнул от неожиданности майор. – Ну-ка, еще раз. Ага, а карманы у работников архива не проверяют.

– О том и речь.

– Жорка – голова. Быть тебе скоро капитаном, – похлопал он по плечу своего подчиненного. – А карманы на мужских пальто, как правило, глубже, чем на женских. Значит, это или Кирилин, или Борисов. Да, и карман должен быть вшивной, иначе ничего не выйдет.

– А вот не факт. Сеструха юбку на днях сшила, весь вечер по комнате крутилась. Она такая вся в складках, в клетку, и карманы у нее огромные. Отец еще шутил, что теперь в магазин можно без сетки ходить, все в карманы влезет. По килограмму картошки в каждый точно войдет. А если поверх юбки пальто надето или, скажем, шуба, так и вообще ничего не увидишь.

– Ай да Жорка, ай да голова. Так, выяснить, кто во что был одет в день убийства. Пальто и шубы изъять, передать экспертам на осмотр.

– А в чем же они ходить будут, подозреваемые-то? Зима все-таки, завтра минус двадцать пять обещают.

– Ничего, потерпят. Пальто изымем с самого утра, до вечера посидят на работе, никуда не денутся. Дальше. Обыскать весь архив. Хотя если убийца не дурак, уже сто раз мог бюст вынести и выкинуть под самым нашим носом.

– А с женскими юбками и платьями как быть?

– Изымем и изучим, – подвел черту Коростылев. – Эх, поздновато спохватились.

Глава 9

Ленинград, 1975 год

Полезная вещь – архивные документы. Алексей разглядывал желтоватую картонную карточку, в которую сотрудницы паспортного стола заносили все сведения о когда-либо прописанных или выписанных по конкретному адресу гражданах.

Вот он, Кирилин Дмитрий Борисович, 1935 года рождения. Был прописан по этому адресу с августа 1938-го по октябрь 1956-го, потом с декабря 1969-го по июнь 1970-го, далее выписан на Зверинскую улицу.

– Спасибо, девушки, – поднимаясь из-за стола и убирая в карман блокнот, улыбнулся Алексей паспортисткам. Самой юной из «девушек» было никак не меньше сорока, и под носом у нее росли настоящие усы, черные и пушистые. Но Алексей давно понял: хочешь задобрить какую-нибудь старую мымру – назови ее девушкой, вмиг подобреет.

Так, теперь на Петроградскую сторону. Только сперва выпить кофе с пирожками, здесь у метро как раз имеется замечательная пирожковая. В прошлом году они расследовали ограбление квартиры неподалеку, на Малодетскосельском проспекте, Алексей в эту пирожковую частенько заглядывал.

Осторожно преодолел несколько обледенелых ступеней, вошел в маленький зал, где так соблазнительно пахло выпечкой. Взял один пирожок с картошкой и два с яблоками, а еще стакан обжигающего кофе с молоком из гигантского никелированного титана, едва донес все это до ближайшего столика.

– Уф, – тряс он рукой, дуя на пальцы.

– Что, горячий? – сочувственно поинтересовалась бабуля в пуховом платке с целой горкой пирожков на тарелке. – А я вот никогда здесь не ем, возьму пирожков и домой, а уж там с чаем, в тепле и уюте. А тутошний кофе и кофеем не назовешь, то ли ячменный напиток, то ли еще какая зараза. Зинка – баба бессовестная, никогда не знаешь, чего в титан набухает. ОБХСС на нее нет. – Бабушка покосилась в сторону толстой тетки в кружевной косынке, обслуживавшей за стойкой посетителей. – Мы с ней в соседних квартирах живем, так она кажный день с работы вот такие сумки волочет с продуктами. Ворюга. – Бабулька тихонько плюнула в сторону бессовестной Зинаиды и, прихватив сумку, куда уже затолкала пирожки, направилась к выходу. – До свидания, Зиночка, здоровья тебе.

Алексей подозрительно взглянул в сторону Зинаиды, потом взял с тарелки еще теплый пирожок и думать забыл о всякой чепухе. Кофе с молоком, который умели готовить только в пирожковых, он обожал именно потому, что тот был совсем не похож на кофе. Зато был сладким, горячим и пах как-то очень аппетитно. Дома у мамы такой никогда не получался.

– Выписан, значит, на Моховую? – разочарованно протянул Алексей, глядя в плотно исписанную мелким аккуратным почерком картонку.

– Совершенно верно, – подтвердила молоденькая паспортистка с курносым носиком, забирая карточку. – Могли бы и не ехать, а просто позвонить.

Да уж, мог бы позвонить, дурья башка, а теперь придется пилить на Моховую. А куда деваться? Шустрый, однако, тип этот Кирилин. За пять лет два раза прописку успел сменить. Хлопот с ним не оберешься.

Теперь Кирилин Дмитрий Борисович с супругой и сыном проживал на Моховой улице, в доме номер 17, в двухкомнатной квартире на пятом этаже. Алексей даже во двор заглянул, нашел нужный подъезд и на окна квартиры полюбовался. Так, на всякий случай.

– Юрий Васильевич, это определенно он, – кладя перед собой папку с копиями документов, доложил Алексей. – Кирилин Дмитрий Борисович, 1935 года рождения, женат, имеет приемного сына.

– Тоже приемного? – приподнял над очками брови Терентьев.

– Это сын жены от первого брака. – Алексей заглянул в бумаги. – Сейчас Кирилин работает в научно-исследовательском музее Академии художеств, старший научный сотрудник. Никакой дополнительной информации о нем пока нет, только анкета с места работы. Не значился, не состоял и так далее. В музей я еще не совался, чтобы не спугнуть, анкету в отделе кадров раздобыл, строго секретно. Жена Кирилина, кстати, работает там же. Они и познакомились на работе.

– Думаю, надо поступить так. Кирилина к нам на беседу, в это время Сапрыкин наведается в музей и побеседует с его коллегами. Только предварительно свяжемся с директором и попросим услать куда-нибудь под благовидным предлогом жену Кирилина. Что скажешь, Алеша? Или ты предпочитаешь вместе с Сапрыкиным в музей поехать?

– Нет, я лучше здесь, – однозначно решил Алексей. – Очень хочется на этого типа взглянуть.

– Для начала мы просто с ним познакомимся. Ты фотографию Кирилина достал? Надо предъявить ее соседке Коростылева. И сделать это не откладывая.

– Есть. Разрешите прямо сейчас к ней поехать?

– Давай. Если у нее будут сомнения и даже если она его точно узнает, надо будет как-то незаметно его живьем предъявить. Чтобы наверняка.

– Сделаем, – кивнул Алексей.

– Соседка на фото Кирилина опознала, договорились, что она посидит в машине, когда Кирилин к нам на беседу приедет. Из машины на него глянет, чтобы не спугнуть, – докладывал на следующее утро Алеша.

– Молодец. А как у тебя дела, Сергей?

– Картина такая: Коростылев устроился на работу в институт всего полгода назад. До этого работал вахтером на табачной фабрике, рядом с домом. Там проработал года четыре. Сразу, как на пенсию вышел, так и устроился.

– Вот это уже интересно. Дальше.

– На прежнем месте работы о нем отзываются положительно, отпускать не хотели, но Коростылев объяснил, что график не устраивает, со здоровьем начались проблемы.

– А что с подозреваемыми по делу об убийстве Колосовой?

– Все живы. Бывший главный хранитель Протасова на пенсии, вдова, ей сейчас шестьдесят девять, ишемическая болезнь сердца. Думаю, ночные путешествия с кувалдой наперевес не по ее части.

– Согласен. Но у нее, кажется, были дети?

– Сын и дочь. Оба солидные люди – сын работает главным инженером на закрытом предприятии, дочь преподает в Институте Бонч-Бруевича. Обоим около сорока. Честно говоря, трудно представить, чтобы они решили свести сомнительные счеты с Коростылевым или гонялись за каким-то кладом. Зачем им?

– Да, думаю, Протасовых можно вычеркнуть, – согласился майор. – Дальше.

– Щукина Любовь Антиповна. Еще работает, заведующая фондами, доктор наук. Я с ней встречался – маленькая, кругленькая, на убийцу с кувалдой тоже не тянет. Муж болеет, у него язва. Дочь живет в другом городе.

– Понятно. Дальше.

– Борисов Яков Леонидович. Ныне работает в Институте востоковедения, замначальника отдела Древнего Востока. Сорок три года. Доктор наук. Не женат, проживает с мамой. – Тут Сапрыкин замялся, отчего брови у майора сразу нахмурились.

– И? – поторопил он.

– Разговаривал я с ним, с коллегами его и с начальством, – покаялся Сапрыкин. – Потому как если это не Кирилин был, то вполне мог быть Борисов. Вот его фото.

Сергей вынул из папки и положил на стол фотографию худощавого мужчины с большими залысинами, близко посаженными глазами и выражением лица не то высокомерным, не то брезгливым.

– Противный субъект, – из-за майорского плеча бросил Алексей.

– Это еще только фотография, – кивнул Сапрыкин. – Я ведь ему не стал сотрудником уголовного розыска представляться. Договорился с руководством института, чтобы меня за корреспондента научно-популярного журнала выдали.

– Молодец, сообразил, – скупо похвалил Терентьев.

– Так вот, Борисов, когда понял, что я о нем статью собираюсь писать как о типичном советском ученом, в смысле выдающемся и перспективном, надулся как индюк. Чуть что – сразу огрызался и норовил ткнуть меня носом в мою необразованность. Выставил меня полным дураком и неучем, еле удержался, чтобы по физиономии ему не съездить. А вообще тип нервный, жизнью не удовлетворен, уважением коллег не пользуется и вообще отношения в институте напряженные. К начальству почтителен, но болезненно реагирует на критику. Одним словом, сгусток комплексов и неврозов. Такой мог кувалдой по голове дать без особого повода, просто от обиды.

– Неплохо. Двое подозреваемых лучше, чем ни одного. А с алиби у него что?

– С алиби все просто – был дома, мама, естественно, подтверждает.

– Естественно. Алексей, когда у нас соседка Коростылева ожидается? Григорьева, кажется?

– Я попросил ее пораньше прийти. Завтра в 11.30 будет.

– Очень хорошо. Надо будет ей показать и Борисова, у тебя фотография имеется? Заодно покажи его фото во дворе по месту жительства Коростылева и в НИИ, вдруг кто-то его видел. Понял, Сапрыкин? – обернулся майор к Сергею.

– Уже бегу, – стрельнул глазами в Алексея Серега и поспешил на выход.

– Итак, Дмитрий Борисович, думаю, вы уже догадываетесь, по какому поводу приглашены к нам?

Ровная доброжелательность в разговоре с Кирилиным давалась майору без труда. Дмитрий Борисович производил приятное впечатление. Спокойное открытое лицо, предупредительность, легкая беспомощность во взгляде – все это располагало к Кирилину, хотя и не означало, что этот приятный человек не мог совершить убийство.

– Признаться, нет, – словно прощения попросил Кирилин. – Я предположил, что, возможно, это как-то связано с музеем, хотя… – Он замер на полуслове в явной растерянности.

Голос у Кирилина был мягкий, глубокий, чуть приглушенный. Приятный голос. Да и человек приятный. Идеальный образ ленинградского интеллигента. Может, слишком идеальный?

– Нет, не с музеем. Ваш визит к нам связан с погибшим недавно Сергеем Игнатьевичем Коростылевым. Вы ведь были с ним знакомы?

– С Сергеем Игнатьевичем? Да, мы знакомы. Хотя вряд ли это можно было назвать близким знакомством, и потом, как бы вам объяснить…

Майор Терентьев внимательно слушал, не пытаясь поторопить или помочь Кирилину. Алексей сбоку стола вел протокол, не проявляя никакого участия в разговоре.

– Понимаете, – с трудом подыскивал слова Кирилин, – мы познакомились давно при очень неприятных для меня обстоятельствах. Впрочем, – на его лице появилась тень печальной улыбки, – вы наверняка должны знать об этом, не правда ли? Убийство Галины Петровны Колосовой, сотрудницы архива.

Юрий Васильевич сдержанно кивнул. Кирилин кивнул в ответ.

– Я тогда проходил как подозреваемый. И наше общение с Сергеем Игнатьевичем было лишено взаимной симпатии, если можно так выразиться. Насколько я понимаю, убийцу так и не нашли. А спустя много лет я вдруг столкнулся с ним у дома моих родителей. Оказалось, он живет неподалеку. Мы разговорились. Он пожаловался, что ему одиноко, и пригласил зайти. Признаться, после всего пережитого тогда, в 1955-м, у меня не было никакого желания продолжать знакомство, но он так настаивал. Спустя какое-то время я действительно зашел к нему. Кажется, это было днем. Я завозил маме лекарства. Она очень болеет, а муж одной моей коллеги работает заведующим аптекой и вот помог с дефицитным препаратом, – смутился и даже слегка покраснел Кирилин. – Лекарство было нужно срочно, я отпросился с работы и поехал на Красноармейскую, а уже когда освободился, подумал, что, коли я оказался поблизости, стоит зайти к Коростылеву. И зашел.

– Что, вот так, без звонка?

– Да. Он говорил, что днем всегда дома, приглашал заходить в любое время. Вот я и зашел.

– А дальше?

– Дальше? – растерялся Кирилин. – Дальше мы посидели, выпили чаю. Поговорили, в основном о Галине Петровне и той давней истории. Мне этот разговор, признаться, был не очень приятен, как и сам визит, но пришлось терпеть. А уж после мы больше не виделись.

– Скажите, а о своей нынешней работе Сергей Игнатьевич вам ничего не рассказывал?

– Говорил, что работает. С усмешкой такой печальной, вот, мол, работаю теперь ночным сторожем.

– А где именно работает, не упоминал?

– Кажется, в каком-то НИИ, но могу ошибаться. Понимаете, я очень хотел поскорее завершить визит, все думал, как бы это сделать, не обидев старика. Так что слушал невнимательно.

– А вас не удивило, как мы вас разыскали, если вы были так мало знакомы с покойным? – с максимальным простодушием поинтересовался Терентьев.

– Да нет. – Кирилин пожал плечами и потер задумчиво переносицу. – Когда я приходил к Кирилину, дома была его соседка. Он нас не представил, но, возможно, после моего ухода он ей рассказал, кто я?

– Да, вы правы. Что ж, благодарю за потраченное на нас время. Подпишем протокол, и вы можете быть свободны. – Майор протянул руку за протоколом. – Ах да, где вы были в ночь с шестого на седьмое декабря?

– В ночь с шестого на седьмое? Дома, вероятно, а почему это важно? Его убили этой ночью?

– Да. Прочитайте и подпишите.

– Что скажешь, Алексей? – спросил Терентьев, едва за подозреваемым закрылась дверь.

– Даже не знаю, – надул по-мальчишечьи губы Алеша. – Не похож он на убийцу – не врал, не выкручивался. Об убийстве Колосовой сам рассказал и о соседке.

– Не дурак потому что, вот и рассказал.

– Так что же получается, он это? А с виду и мухи не обидит.

– Да ничего пока не получается, кроме того, что гражданин Кирилин Д.Б. действительно был знаком с гражданином Коростылевым С.И. и вполне может иметь прямое отношение к его смерти. А может и не иметь. Ты пойми, Алексей, у нас с ним было первое знакомство, только и всего. А для дела, помимо впечатлений, нужны доказательства. Но вот что я определенно могу сказать: Кирилин человек не глупый, выдержанный, и убийство в состоянии аффекта совсем не его амплуа. С другой стороны, кого угодно можно довести до крайности.

– Значит, будем работать дальше? – уныло спросил Алеша.