Текст книги "Ох уж эти Шелли"

Шелли много читал и писал, издавал свои брошюры за собственный счет, но вот как можно прокормиться, публикуя стихи? Это ему еще только предстояло узнать.

От этого брака у Шелли осталась дочь Ианти, названная так в честь героини его первой напечатанной поэмы «Королева Мэб»[4]4
  «Королева Мэб» – название первого крупного поэтического произведения, написанного в 1813 г. знаменитым английским поэтом Перси Биши Шелли, философская поэма с примечаниями: она написана в форме сказки, которая представляет видение будущего как утопии на земле, состоящая из девяти песен и семнадцати примечаний.


[Закрыть], но Шелли редко виделся с ребенком, ограничиваясь отправкой Херриет денег на ее воспитание и оплачивая счета своей супруги.

Все это Перси честно и без утайки сообщил семейству Годвина: «Ей не надо от меня ничего, кроме денег. Я сделаю распоряжение, чтобы большая часть моего годового содержания поступала ей». После чего, томно глянув в сторону, как обычно, сидящей в комнате с книгой в руках Мэри, Перси произнес: «Все, кто знает меня, должны понимать, что спутницей моей жизни станет та, кто умеет чувствовать поэзию и разбираться в философии. Херриет – породистое животное, но она ни на что подобное не способна».

Уильям Годвин с трудом подавил в себе жгучее разочарование, опечаленной казалась и его супруга, которая еще с утра посчитала, во сколько обойдется библиотека поэтов «Озерной школы», которую и собиралась предложить профинансировать их юному гостю и, возможно, будущему родственнику.

Мэри все поняла и сделала соответствующие выводы: ничего не поделаешь, Шелли женат – это факт, с которым придется мириться. Но и ее любовь к нему – факт неменьший. О браке отец всегда говорил, что тот существует, пока жива любовь, но, когда любовь умирает, брак превращается в каторгу, а такой брак «самый худший из видов собственности». Несомненно, Мэри была достойной ученицей своего отца и знала его работы чуть ли не наизусть. Именно к ним она и обратилась, пытаясь осмыслить возникшую проблему.

Что же остается? Перси все равно не живет с Херриет, следовательно, их брак, в котором больше нет любви, закончился. О нем невозможно говорить как о браке реальном, пусть даже он остается таковым на бумаге. У жены Перси нет повода обидеться на Мэри, так как Перси она потеряла еще задолго до того, как тот узнал, что у Уильяма Годвина есть дочь. Что же до денег семейства Шелли, до их титула и общественного положения, они ей не нужны. Все это она честно изложила отцу, и когда тот не желая вступать в дискуссию, которую бы проиграл, попросил ее ради их хороших отношений перестать общаться с Шелли, не писать ему и не отвечать на письма, Мэри была вынуждена дать ему в том торжественное обещание.

Она действительно сделала все, что только зависело от нее, не писала и не читала его писем, хотя больше всего на свете ей хотелось это сделать, почти не выходила из дома, дабы не встретиться с ним даже случайно. Она страдала, но это страдание немного сглаживалось от мысли, что она приносит в жертву любовь к Перси ради любви и уважения своего отца. Так бы поступили героини ее любимых романов, так поступала и она сама.

Мэри лежала в постели и читала при свече, на ратуше часы пробили полночь, когда послышались шаги за окном, громкий стук, голоса и наконец дверь с грохотом распахнулась. Накинув на плечи шаль, она выбежала из своей комнаты и застала отца и мачеху уже в дверях, оказалось, Шелли отравился, но еще жив и требует к себе мистера Годвина, дабы проститься с ним.

После того как Мэри увидела своего возлюбленного на смертном одре, слабым после выпитого опия и промывания желудка, не способным руки поднять, но прощающим и благословляющим ее, она уже не могла сдерживать своих порывов. Переписка и встречи возобновились с новой силой, и 28 июля 1814 года она позволила Перси похитить ее из родительского дома и после ни разу не пожалела о соделанном.

А потом действительно была их первая ночь, и дальше они путешествовали из одной деревни в другую, наслаждаясь прекрасными видами природы и друг другом. Денег было, что называется, в обрез, но сестры давно уже привыкли не обращать внимания на такие мелочи: хлеб, сыр, вино, лесные ягоды – что может быть прекраснее? Перси давно отказался от мяса, так как считал, что человек изначально создан вегетарианцем, его ногти и зубы не предназначены для того, чтобы разделывать и есть сырое мясо, следовательно, мясо ему вредно. В доме Годвина мясо было редкостью, поэтому Мэри и Клэр поддержали Перси, согласившись довольствоваться плодами, злаками, молоком и сыром.

Как же хорошо бывает бродить по полям и лесам, подставляя лицо ласковому теплому ветерку, вдыхая дивные запахи трав и слушая пение птиц. Приятно бывает просто прилечь в теньке, устроившись на мягчайших мхах точно на роскошной перине. Лето – благословенное время, когда не нужно кутаться в теплые одежды, повязывать шею шарфом, носить тяжелую неудобную обувь. Проходя мимо пестрого коровьего стада, можно остановить пастуха, и за пару монет он даст путникам по кружке ароматного парного молока – дивное лакомство!

В таких местах хочется читать простые и светлые стихи Роберта Бернса, вот, например, как раз в тему:

 
Так хорошо идти-брести
По скошенному лугу
И встретить месяц на пути,
Тесней прильнув друг к другу,
Как дождь весной – листве лесной,
Как осень – урожаю,
Так мне нужна лишь ты одна,
Подруга дорогая!
 

Второго августа они наконец добрались до Парижа – города влюбленных и поэтов. В совместном дневнике, который Перси и Мэри вели ежедневно, Шелли написал: «Сегодня мы с Мэри перебирали сундучок с ее бумагами. Там хранятся ее сочинения, письма отца, друзей и мои письма. Вечером пошли гулять в Тюильри… Вернулись поздно и не могли заснуть от ощущения счастья».

О Париж! Сколько раз Мэри представляла, как однажды окажется там и будет бродить по его узким улочкам и площадям, останавливаясь в крошечных кафе или покупая на улице горячие, буквально только из огня, каштаны. Много раз она думала, что, возможно, со временем сможет устроиться гувернанткой или компаньонкой, дабы выбраться из родительского дома и наконец повидать мир.

И вот мечта сбылась, да не как-нибудь, а рядом с любимым человеком и сестрой, с которой с самого раннего детства привыкла делиться самыми сокровенными мыслями. Они сидят в самом настоящем парижском кафе, точнее, на улице у кафе, но это еще веселее, потому как можно разглядывать прохожих. В Париже странное правило: одна и та же чашка кофе стоит по-разному, в зависимости от того, где ты предпочтешь ее выпить. Стоя перед барной стойкой – одна цена, за столом в кафе – другая, на улице – третья. Если бы шел дождь или было холодно, наверное, она и сама предпочла бы заплатить пару лишних монет, лишь бы выпить свой кофе под крышей, но летом сам Бог велел пить кофе на улице.

Расторопный слуга с завитыми, точно у мамзель, волосами тут же поставил перед ними медную посудину с ароматным дымящимся напитком, три чашечки с наперсток, тарелку с какими-то белыми хлебцами. А также по стакану воды. Заплативший только за кофе Перси удивленно осведомился о дополнительных угощениях и узнал, что все это прилагается к кофе. Меж тем на специальной черной доске, установленной справа от прилавка, ни о чем таком не было сказано. Приятный сюрприз. Булочка оказалась такой свежей, что Клэр моментально проглотила угощения, а Мэри, которая поначалу подумала, что к кофе лучше бы пошло печенье, была вынуждена признать, что может хоть каждый день есть такие хлебцы и они ей не наскучат.

Во время этого путешествия, которые влюбленные называли свадебным, Шелли научил Мэри и Клэр мастерить бумажные кораблики, которые они потом торжественно спускали на воду в одном из красивейших парков Женевы, городе, где беглецы прожили пару недель.

Когда садилось солнце, они втроем штудировали книги, взятые с собой Шелли, или зачитывали друг другу фрагменты сочиненного за день. Кстати, Перси считал, что у Мэри особенно хорошо выходит все мрачное, страшное и трагическое. Она и сама выглядела, точно героиня какого-то модного готического романа: хрупкая, золотоволосая с белым нежным личиком и огромными зелеными глазами – образ идеальной жертвы. Мэри мало смеялась, и окружающие чаще видели ее склоненной над очередной книгой, нежели играющей с подружками или танцующей. Она не обращала внимания на то, в чем ходит, а если ее начинали стыдить, отвечала словами Иоанна Златоуста: «И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них».

В пылу великодушия и христианской любви ко всем и вся Мэри и Перси не могли не вспомнить об оставленной в Англии Хэрриет и написали ей, предлагая присоединиться к их дружной компании. Шелли просил законную жену поселиться вместе с ним, с Мэри и с Клэр на правах нежной сестры и доброго друга, как вариант, где-нибудь в живописном уголке полюбившейся им Швейцарии. Желая помочь бедняжке принять решение, Мэри выписывала фрагменты из книг «Права женщины» и «Политическая справедливость» и вложила листки в конверт Перси. И что же? Неразумное создание продолжало плеваться ядом и злобиться.

Глава 4. Переоценка ценностей

Любовь Перси и дружба Клэр, новые впечатления и взаимные восторги. Через пару месяцев безмятежного счастья компания вернулись в Лондон, причем Мэри предвкушала встречу с отцом, что-то он скажет своей любимой дочери, которая, не побоявшись общественного мнения, в точности выполнила все его заветы? Готовясь к радостной встрече, Мэри специально переписала некоторые особенно выразительные постулаты из «Политической справедливости», которые заучивала, восторгаясь гением своего родителя, его верности идеалам добра и свободы.

Уильям Годвин не пустил их на порог дома, велев Фенни вынести вещи Мэри и Клэр. Удар был настолько неожиданным, что, не окажись рядом Перси, ее сердце разорвалось бы на куски. Обожая отца, считая его своим духовным наставником, Мэри не могла постичь, что же произошло, она была умной девушкой, много читала, выписывая особенно понравившиеся места из произведений философов и поэтов, и вот теперь, сидя в дрянной гостинице с подавленными не меньше нее Перси и Клэр, она пыталась собрать по крупицам свой разрушенный мир и осознать, что же она не так сделала. Чем оскорбила отца и память незабвенной матери?

Она не могла поверить, что ее отец, всю жизнь ратующий за свободную любовь, вдруг разгневался из-за того, что она связалась с женатым мужчиной, который по определению не мог жениться на ней, вернув ей тем самым честь и доброе имя. Да, Херриет Шелли была молодой и вполне здоровой. Мэри не желала ей зла и не собиралась ждать, когда та преставится, чтобы выйти наконец замуж за Перси. Три года назад Перси бежал с Херриет из дома, и какое-то время они были счастливы. Но, когда Перси приехал в Лондон повидаться с Годвином, между мужем и женой уже не было огня, их любовь умерла, превратившись в привычку, а Мэри считала постыдным жить с человеком, к которому ничего не чувствуешь. Так учил ее отец, он много раз повторял, что церковные понятия устарели и обветшали и что, если женщина ничего не чувствует к своему мужу или если муж разлюбил жену, дальнейшее их пребывание под одной крышей приводит к ненависти и взаимным попрекам. Опять же с Пэрси у Мэри было много общего, они могли часами разговаривать о поэзии и литературе, чего он не мог делать с ограниченной, малообразованной Херриет.

Упорно думая об отце и о его реакции, Мэри не отдавала себе отчета, что Уильям Годвин давно и непоправимо изменился, утратив прежний блеск и апломб. Что движение «Корреспондентских обществ» давно уже было разгромлено и, пока она изучала философские трактаты или переписывала стихи в блокнот, силы тьмы одержали решительную победу.

Теперь пламенный революционер с Живодерной улицы был вынужден довольствоваться литературной подёнщиной. Он уже давно ничего не подписывал своим некогда громким и славным именем, а под различными псевдонимами сочинял школьные пособия и книги для детского чтения, занимался составлением сборников. Словом, был защитник «Политической справедливости», да весь вышел. Счастье, что хозяйкой издательства числилась его новая жена. Он же был принужден сидеть тише мыши, не смея лишний раз носа высунуть, так как любое упоминание о журналисте Уильяме Годвине повлекло бы за собой немедленное закрытие издательской фирмы, а с чего тогда жить?

Недалеко от дома находилась лондонская живодерня, и летом, когда ветер дул со стороны скотобойни, от запаха крови и разложения было не продохнуть. Пока Мэри жила в доме отца, она как-то приспосабливалась к неприятным запахам, но после того, как однажды вдохнула воздух свободы, о, она ощутила разницу! Вот если бы отец мог бросить это место и переселиться на природу, насколько бы очистились его мысли, как бы он задышал полной грудью и тогда, может быть, снова начал писать. Но отец отверг в гневе свою, как ему казалось, «падшую», а на самом деле лишившую его последней надежды дочь, предпочитая и дальше заниматься нелюбимой работой и вдыхая миазмы разлагающейся плоти.

Такая бурная реакция со стороны отца была связана не только с непослушанием дочери, утратившей девичью честь. После их опрометчивого поступка мистер Годвин просто уже не мог принять падшую дочь обратно и при этом надеяться и впредь получать пособия от государства и церкви.

Изначально он питал надежды относительно юного Перси Биши Шелли, который смотрел ему в рот и открыто называл учителем. Ведь кто такой Шелли? Наследник баронетского титула и крупного состояния, когда он получит все это, неизвестно, но рано или поздно получит. Баронет имеет все шансы со временем сделаться весьма влиятельной фигурой в политических кругах. Следовательно, сохрани они добрые отношения учителя и ученика или, еще лучше, отца и сына, поднявшись на гору, Шелли втащил бы за собой и старика Годвина. То есть, мечтая заполучить Шелли в зятья, старый Годвин грезил не новым домом и приличным доходом, он спал и видел, как снова окажется в гуще политической борьбы, как расправит плечи и…

Конечно, все портили политические взгляды неофита. Его отнюдь не бездарная брошюра «Необходимость атеизма» настолько не понравилась руководству Оксфордского университета, что юноша был исключен. Не помогло даже высокое положение, которое занимала его семья. Не помогли обычные отсылки к юношескому максимализму и просьбы простить неразумное чадо.

Потом следующий, не менее глупый шаг – Шелли женился на дочке трактирщика Херриет Вестбрук. Чего ради было жениться, когда дуреха явно сама вешалась на шею красавчику Шелли? Такая была бы счастлива, одари ее Перси ночью любви, в дальнейшем хорошие воспоминания помогли бы ей скрасить тяжесть предстоящей жизни. Но юный глупец решил поступить благородно. Молодая дурь и неоправданное донкихотство. Рыцарь на белом коне пожелал спасти прекрасную Херриет от деспотичного папеньки. В результате родители Шелли не только указали молодоженам на дверь, но и, назначив денежное содержание, предложили заранее отказаться от баронства в пользу младшего брата.

Хорошо еще, что в те дни, когда юный романтик вел переписку и затем навещал Годвина в его берлоге, хитрый пройдоха сумел-таки уговорить благородного дурака подписать некоторое количество векселей под ростовщические проценты. Деньги были срочно нужны для издательства. Отдавать долги предполагалось после того, как Шелли получит наследство от деда или отца. Так что Годвин рекомендовал ему пока что не думать о вдруг открывшейся перед юным мечтателем финансовой пропасти.

Когда же Шелли в порыве истинной любви, не требующей соблюдения условностей, все, как говорил и писал учитель, забрал из дома дочь Годвина – Мэри – и падчерицу Клэр, соседи, помятуя о пирушках, устраиваемых на Живодерной улице юным аристократом, пришли к заключению, что Годвин, на котором клейма некуда ставить, выгодно продал заезжему баронету двух бесполезных в хозяйстве девок.

Слух распространился так быстро, что бывший журналист не скоро сумел сообразить, что делать. Если бы он принял в своем доме потерявшую девичью честь Мэри и, возможно, такую же Клэр и продолжал общаться с Шелли, как будто бы все так и должно быть, соседи забросали бы их семью камнями, ну или, по крайней мере, больше Годвин уже не мог бы рассчитывать на пособия и дотации. Короче, хотел поживиться за чужой счет и в одночасье лишился двух дочерей и видов на богатенького почитателя.

Шелли тоже был подавлен подобным поведением «небожителя». Как можно проповедовать одни истины, а жить по другим? Нет, здесь определенно что-то не так, он в чем-то не разобрался, чего-то не понял. Ослепленный святой верой в людей, Перси не мог свыкнуться с мыслью, что великого Годвина больше нет и все это время он общался не с великим человеком, а с его тенью, с кривым отражением в не менее кривом зеркале окружающей действительности.

Потом, немного придя в себя и обдумав ситуацию, в которой они оказались, Мэри предложила Перси переписывать его произведения, у нее был хороший, понятный почерк. Совместная работа сблизила их еще больше, и теперь Мэри мечтала только о том, чтобы всегда соответствовать его идеалу «истинной любви», которой Перси преданно служил.

Наследник баронетского титула и его возлюбленная с сестрой ютились в плохих меблированных комнатах, не зная заранее, удастся ли заплатить за следующую неделю и будет ли при этом что положить в тарелку. Шелли не каждый день мог ночевать дома, так как опасался, что там его арестуют и посадят в долговую яму. Теперь все силы у него отбирало общение с требующими погасить долги заимодавцами. Он наделал долгов ради великого учителя Годвина, которого молодой мечтатель все еще не смел обвинить в мошенничестве и обмане. К этим долгам регулярно добавлялись счета от любящей роскошества Херриет. Вся эта свистопляска мешала влюбленным подолгу находиться подле друг друга, и зачастую Мэри узнавала о своем возлюбленном только из записок, которые тот присылал ей с уличными мальчишками. Например, таких: «Прощай, любимая… тысяча сладчайших поцелуев живет в моей памяти. Если ты расположена заняться латынью, почитай “Парадоксы” Цицерона».

Время от времени Шелли наведывался сам, принося с собой связки новых книг. Латинский Мэри знала на уровне молитв, которые заставляла зубрить мачеха, теперь же она с радостью взялась за этот язык и, освоив его настолько, что могла читать сложные тексты, взялась за греческий, а потом за итальянский.

В ее дневнике рядом с мыслями и повседневными делами всегда можно было найти название книги, которую она в данный момент читает.

Теперь ей приходилось одной коротать дни и даже ночи. Мэри забеременела еще во время их «свадебного путешествия». С огромным животом она лежала в их с Перси спальне с книгой в руке, осматривающий ее врач запретил половые сношения, так как это могло навредить ребенку, на этом основании Перси теперь по нескольку дней не являлся домой, а когда все же осчастливливал ее своим появлением, от него неизменно несло вином и женскими духами.

В самый первый раз учуяв волнующий аромат, исходящий от сорочки Перси, она спросила, и тот честно ответил, что проводил время в компании друзей и шлюх. А что ему оставалось делать, когда он, молодой, здоровый мужчина, не может иметь альковных отношений со своей возлюбленной! Зато, когда появится ребенок и все страхи останутся позади, они наверстают упущенное.

А потом Шелли снова уходил, и она неделями не слышала о нем ничего, или он присылал записки, дабы успокоить Мэри, внушив ей мысль, что он жив и с ним все в порядке.

Должно быть, из-за плохого ухода и постоянной нервотрепки Мэри родила недоношенную дочь, которая вскоре умерла.

«Нашла мою малютку мертвой. Злополучный день. Вечером читала “Падение иезуитов”», – записала она в дневнике 6 марта 1815 года. А через три дня в дневнике появляется следующая запись: «Все думаю о моей малютке – как действительно тяжело матери терять ребенка… Читала Фонтенеля “О множественности миров”». 19 марта: «Видела во сне, что моя крошка опять жива; что она только похолодела, а мы оттерли ее у огня – и она ожила. Проснулась – а малютки нет. Весь день думаю о маленькой. Расстроена. Шелли очень не здоров. Читаю Гиббона».

Глава 5. Кто написал «Франкенштейна»?

К своему очередному визиту в явочную квартиру тайный агент полиции Гарри Нокс приготовил сногсшибательную новость об авторе «Франкенштейна»: им вполне могла оказаться жена Перси Биши Шелли Мэри. Дотошный Нокс имел доказательства последнего, но убедить эти доводы могли только человека, хорошо разбирающегося в мире литераторов и литературе вообще, подействуют ли они на суперинтенданта Вильсона, Нокс не ведал. В поисках материальных подтверждений своей версии он дождался, когда Перси Шелли зайдет в кабинет директора издательства, и тихо умыкнул по забывчивости оставленную поэтом на столе в конторе записную книжку. На счастье агента, выяснилось, что данной тетрадкой муж и жена пользуются по очереди. Почерк Мэри он знал, так как она чаще, чем сестра Клэр, переписывала набело стихи Перси для печати и несколько раз являлась в издательство, когда наборщик не мог разобрать поправок, присланных автором. Однажды доставивший рукопись мальчишка по дороге свалился в лужу, так что чернила растеклись. Изуродованные, почти нечитаемые листки были разложены по всей редакции на просушку, но от этого написанное на них не сделалось более различимым. Что делать? Тут же послали за Шелли, Нокс ожидал увидеть поэта, которого он немного знал, но на пороге стояла хрупкая девушка в зеленой шляпке с клетчатым платком, завязанным крестом на груди. Нокс поднялся из-за наборной кассы, как раз в тот момент, когда помощник заполнял ячейку с большими «М», которая отчего-то оказалась полупуста. Поздоровавшись с гостьей и назвав свое имя, Нокс пригласил ее пройти. На столе лежали выложенные для просушки листы рукописи. Оглядев их и глубоко вздохнув, Мэри взяла первый и начала диктовать. Это было удивительно, Нокс только и успевал доставать из ячеек нужные буквы. Уже тогда агент был поражен хрупкостью фигурки Мэри Шелли, нежностью печального личика и тем напором, тем азартом, с которым она принялась за работу, не только разъясняя, что означали те или иные каракули, выведенные пьяной рукой ее возлюбленного, но вспоминая или догадываясь, что должно было скрываться за кляксами и водными размывами. Все это говорило о детальном знании творчества Шелли и глубоком понимании его творческого метода. Удивительная, фантастическая женщина.

И вот теперь Нокс держал в своих руках свидетельство мыслей Мэри Шелли. Страница, которая открылась как бы сама собой, содержала начало новой повести Мэри «Матильда» и тут же, буквально бок о бок с ним, рукой Перси была начата «Ода к Неаполю», дальше черновые фрагменты «Защиты поэзии» и «Освобожденного Прометея». Перечитав все записи до последней, которые содержали пометки обеих супругов, когда те читали и редактировали друг друга, Нокс уразумел, что известный поэт Шелли на полном серьезе предлагал своей юной супруге самой разрабатывать темы «Ченчи» и «Карла I», так как считал, что ей лучше, чем ему, дается трагедия. И только когда она отказалась, взялся за них сам.

Непостижимо, обычно литературно одаренные женщины берут сюжеты из своего круга, из того, что они видят каждый день, или черпают из прочитанных ими ранее книг. Но Мэри Шелли была особенной женщиной, она критиковала своего мужа, указывала ему на ошибки и предлагая замены неудачных слов и оборотов. Описывая картины природы от лица Виктора Франкенштейна, она явно взяла за образец их с Перси свадебное путешествие, когда они то и дело переезжали с места на место, дни напролет бродя по горам и долам. Кстати, своего героя она поселила в Женеве, где они с Перси задержались на несколько недель и Мэри могла без спешки изучить обстановку. Она вспоминала запахи улицы Живодеров, когда описывала лабораторию ученого, где он трудился над разлагающимися останками. Да, она прекрасно знала, как это все должно было смердеть, и могла по собственному желанию воссоздать в памяти запах во время написания этих сцен.

– Я уже разобрался. Автор «Франкенштейна» Перси Шелли, – устало отмахнулся суперинтендант Вильсон. – Судите сами. Предисловие Перси Биши Шелли – это раз, и в десятой главе цитируется раннее стихотворение Шелли «Изменчивость» – это два. Что это, если не авторская подпись?

– Я бы сказал, что это цитата. – Нокс неуверенно развел руками. – Я больше готов поверить, что писала женщина уже потому, что, когда, чудовище потребовало, чтобы Виктор создал для него подругу, тот уезжает черт знает куда, колесит из города в город и затем в течение нескольких месяцев мастерит нового человека вдали от цивилизованного общества. Уверен, что автор-мужчина решил бы, что, если Франкенштейн один раз уже слепил гомункула из мертвой плоти, что ему стоит воспользоваться готовыми чертежами и сотворить другого? Но женщина, которая много месяцев вынашивает ребенка, не может свыкнуться с мыслью, что подобное возможно впопыхах.

– М-да… – только и мог ответить Вильсон.

– По их записям я понял, что Мэри не только очень хороший писатель, она обладает критическим умом и чутьем, во всяком случае, Перси показывает ей свои свежие вещи, и нередко она жестоко критикует и редактирует его.

– Критикует самого Перси Биши Шелли?! – не поверил суперинтендант. – Каково! Представляю, если бы моя жена начала критиковать мою полицейскую работу. Не дай бог, ведь вслед за Женевьевой это бы начали проделывать мои дочки. Брр…

– Я нашел там начало поэмы «Атласная колдунья», так вот, судя по датам, он него несколько раз переделывал, а потом новый вариант вдруг начал обращением к своей жене. Сначала он посвятил ей саму поэму, там так и написано… – Нокс пошуршал листами. – А вот: «Посвящение (Мэри, упрекнувшей мою поэму в том, что она лишена человеческого интереса)».

И дальше разговор с ней и опять по имени:

 
Как, Мэри? Ты ужалена хулой
(Змея страшна и мертвая) газеты?
Мою поэму ты зовешь плохой
За то одно, что лишена сюжета?
Мышей не ловит котик молодой,
Но он прелестен, несмотря на это,
Резов и смел. Я просто в этот раз
Фантазию слагал, а не рассказ[5]5
  Перевод А. Шараповой.


[Закрыть].
 

– Получается, что это… она ему выговорила «фи», а он взял да и включил свои оправдания в поэму. Уму непостижимо!

– Но роман, о котором мы спорим, назван «Франкенштейн, или Современный Прометей», а Шелли уже осмыслял образ Прометея в поэтической драме «Освобожденный Прометей», я присутствовал в салоне мадам Рекарди, где он читал отрывки. Помню, тогда я не решился вступить в дискуссию, хотя кто-то из присутствующих вскоре припомнил Перси трагедию Эсхила «Прометей прикованный», и он подтвердил, что замысел подсказало ему именно это произведение. Помню, читал когда-то, там прикованный к горе Прометей с горделивым презрением отвечает на упреки Зевса.

Нокс кивнул, Эсхила изучали в школе, где он учился. И он прекрасно помнил эту вещь.

– Кстати, Шелли тогда высказался в таком роде, что лично для него де неприемлема традиционная концовка мифа, там, где происходит примирение повелителя Олимпа и гордого титана – защитника и учителя людей. Он тогда озорно ухмыльнулся, от чего стал похож на уличного озорника, и сказал, что в его представлении подобная концовка не достойна гения Эсхила, так как она слаба и лишена зубов. И добавил, что, безусловно, святош должен устраивать такой итог – полное примирению между Защитником человечества и его Угнетателем, эдакое возвращение блудного сына. Нет, Прометей уже не будет Прометеем, если перестанет быть бунтарем. Революционер, отказавшийся от идеалов революции и согласившийся быть как все, вставший, так сказать, в среднюю линию, перестает быть самим собой. Таким образом, бунтарь, освободитель угнетенных, революционер исчезает вместе со своим некогда гордым именем, дабы превратиться в среднестатистического гражданина.

Шелли не только восхищался бунтарем Прометеем, но и освободил своего героя, а вместе с ним и все человечество, которое вслед за своим лидером сбрасывает с себя цепи рабства и угнетения. Потому как ясно как день: даже если автор освободит одного только Прометея, тот не успокоится, пока не дарует свободу всем до последнего человека на земле, а потом спустится в Аид и освободит обретающиеся там души грешников.

Ну или как-то так. А ведь название книги – «Франкенштейн, или Современный Прометей».

– Мэри, безусловно, отлично знает эту вещь, если, конечно, Перси уже закончил ее. – Нокс примиряюще улыбнулся, как человек, знающий намного больше, нежели его собеседник, но не желающий это лишний раз подчеркивать. – Можем поспорить, что в издательство рукопись придет перебеленная ее рукой, так что ей эта тема тоже хорошо знакома, не удивлюсь, если они обсуждают ее дома…

– Значит, вы все же настаиваете, что «Франкенштейна» написала женщина? Женщина, не имеющая должного образования или опыта? Сколько, говорите, ей?

– Девятнадцать.

– Чушь. Я бы скорее предположил, что автор романа сам Байрон. Этому все нипочём.

– А вы прочитали книгу? – Нокс затаил дыхание.

– Прочитал, в последний момент изъял из типографии, прочитал, был под впечатлением и разрешил издание. И теперь, насколько я знаю, книгу уже можно приобрести в магазинах. Но женщина… нет, в голове не укладывается. «В твою брачную ночь я буду с тобой», как сказано! Вы помните, существо требует сотворить для него подругу, и, когда мастер уничтожает уже готовый задышать и открыть глаза образец, он произносит эту фразу, имея в виду, что, раз создатель не дал ему возможности наслаждаться семейным счастьем, этого счастья будет лишен и он сам. Нет, что ни говорите, женщина не может так мыслить, ей это просто не дано.

– Почему не дано? – пожал плечами Нокс.

– Да потому, что таким образом чудовище дает своему создателю шанс одуматься и попытаться все исправить. Автор-женщина должна была либо отправить монстра восвояси, где бы он проклинал творца и плакал, либо он бы напал на создателя и убил его. Но это… – Какое-то время они сидели молча, каждый думал о своем. – В одном ты прав, – первым нарушил молчание суперинтендант, – жалобы на «Франкенштейна» уже поступают, и мы должны с ними что-то делать. Глупо отрицать, что полиции уже известно имя автора, твоими стараниями мы теперь знаем даже больше, чем вся эта свора репортеров. Но вот только что нам делать с этим знанием?

– Что вы имеете в виду?

– Ты сам заметил, что в романе слишком много неприятных вещей. Вся эта возня с дохлятиной, брр, так вот, если мы разгласим, что все эти мерзости и непотребства – плод воображения юной дамы… общественность вправе потребовать медицинского освидетельствования Мэри Шелли, и в результате ее отправят в Бедлам.

– Полагаю, не нам это решать, – криво усмехнулся Нокс.