Текст книги "Заклинание"

Ветер приподнял меня:

– Полетели Вик, не обращай на них внимания.

– Не обращаю, на змей точно. Да и вампир здесь, похоже, не из-за Тани.

– Из-за купола. Ждёт, может ему ангельского света обломится.

– А вот птицы меня беспокоят.

Мы перелетели через навий, злобно глянувших на нас. Эти твари точно Таню ждут. Не успел я об этом подумать, как две «синички» одним рывком оказались в воздухе…

Ничего себе прыжок!

Я резко повернулся к ним, правда, руку перед собой не выставил. Одна ударила меня когтями прямо в лицо, вторая по груди. Ангельская печать вспыхнула, показалась граница щита, закрывавшего меня. Я даже увидел рваные полосы, оставленные в нём когтями. Но полюбоваться ими не успел – полосы затянулись мгновенно, и щит угрожающе засиял. Птицы испустили злобный свист, отлетая подальше.

– Что, клюв погнули? – засмеялся я, пролетая сквозь щит дома.

Птицы взбесились, ринулись следом и на полном ходу врезались в тонкую преграду. Три огромные кляксы сползли по прозрачной стенке, измазав всё чёрной жижей. Совсем разбились, в кровь.

– Молодец! – хохотнул ветер.

Навьи могут долго сидеть, если их не разозлить, а разозлить их ничего не стоит.

Мы влетели в сад. Здесь всё сияло. Танин ангел постарался. По траве стелился сияющий белый туман. Ветви яблонь мерцали венами, ведущими их свет по всей длине ствола и до самых листьев. Можно было не переживать о всякой швали за оградой. Из-за щита все деревья в саду были сильны как никогда, могли до тла сжечь нарушителей. Гораздо опаснее гадские твари, уже засевшие в самом доме. Щит их не доставал. Мелкие чёрные облачка вечно прятались куда-нибудь в щели между досками вагонки в прихожей, в рамки моих фотографий на серванте, в карманы моей одежды, оставшейся у Тани дома, даже в подушку, на которой я спал. А она всё время перебирала мои вещи. Вот тогда они и нападали – грусть, отчаяние и боль.

На садовой дорожке, растянувшись во всю ширину, дремал Дорф – немецкая овчарка. Второй пёс – Дени, доберман, дежурил у входа в дом.

– А это у тебя лежачий полицейский? – спросил я его, кивая на Дорфа.

Дени улыбнулся, понимая, что я шучу. Первые дни я сильно удивлялся, что меня видят и слышат собаки, да и не только они. Оказалось, что их зрение и слух пронизывают несколько слоёв, даже за средней тенью. Чем дальше от свободного света, тем сильнее их сознание. Так что здесь, я уже говорил с псами, как с людьми. Единственное, чего они не могли делать даже в средней тени – это говорить. Их речь была даром тонкой ночи, и только в её слоях они его обретали, а мне как-то ещё не пришлось там побывать.

– Сафэн был? – спросил я.

Дени кивнул.

– Когда?

Ветер озвучил ответ:

– Недавно. Зарядил щит дома и умчался по делам.

Хорошо ветру, он слышит псов, потому что может проникать в слои света глубже средней тени, туда, где они уже могут говорить.

Из кустов выплыло светящееся очертание собаки. Сам Дорф дрых без задних лап на садовой дорожке, а его тонкая оболочка вышла в светлую тень и бродила по окрестностям. Следом за ней тянулись едва видимые серебристые линии – пуповина, связывающая с живым телом.

– Где был? – спросил я.

Спящий Дорф и Дени переглянулись.

– Ребят, в чём дело? – спросил я, предчувствуя ничего хорошего.

– Тани дома нет, – сказал ветер.

– Что?! – честно, я испугался.

За щитом дома Таня в опасности.

– И где она?

– Скорее всего, снова у тебя, – озвучил ответ собак ветер.

– На кладбище? Ночью? – я сомневался всего секунду. – Хорошо, полетели, проверим.

Ветер уже подхватил меня. Знал ведь, что Таня вполне может умчаться ночью на кладбище. Сама, как ветер – вздохнула и понеслась тенью по темноте.

Едва мы вылетели из-под щита, как в воздухе полетели первые капли дождя. Не зря чёрные облачка, витающие вдоль дороги, заметались. Первые же бисеринки воды прожгли их насквозь. Капля упала на землю, а в средней тени осталось её отражение – тонкая линия света, прорезанная в пространстве. Задетые облачка вспыхнули синим пламенем. А дождь, меж тем, начинался. Наконец-то, дождь.

Небесная вода выжигала чёрные облачка и змей, растворяла ядовитые лужицы, уничтожала обронённые людьми мрачные мысли, очищала от всей этой скверны пространство и обновляла саму жизнь, вливая силы и свет во всё, что попадало под неё.

Вампиры застыли в трансе, раскрыв рот и раскинув руки. Они прямо превратились в губки, поглощая свет небесной воды. Вот сейчас по улице можно было ходить совершено спокойно. Всё, что могло прицепиться к человеку либо спряталось, либо погибло, либо дико занято.

– Так кладбище, кладбище, – сориентировался ветер, – погнали.

Его движение в средней тени было таким быстрым, что я не увидел улиц, над которыми мы пролетели. Просто пространство вокруг растеклось на мгновение и снова стало чётким. Из сумрака выплыли очертания старых вётел, за которыми уютно пряталось кладбище. Здесь тоже было светло. И обычно… тут куда больше народа. Я огляделся. Что-то пустовато. Никто не бродит по аллее, да и на оградах никто не сидит.

Мы устремились вниз к моей могиле, почему-то светившейся на всё кладбище. Свет слишком яркий…

А, ясно, почему так пусто. Мой ангел расположился на лавочке, наблюдая за Таней. Она сидела на могильной плите, вынимала увядшие тюльпаны из пластмассовой вазы.

Таня, Таня… Какой красивой она была в средней тени, у неё был совершенно особый свет, такой нежный. Только с каждым днём он истекал. Её ожоги очень быстро превратились в воспалённые раны. Я так надеялся, что они заживут, но они начали светоточить, сначала по чуть-чуть, а теперь…

В средней тени всё было прозрачно, кроме Тани. Она от макушки до пальчиков ног была залита собственным белым светом, сочащимся из глубоких ран. Потом воспаление пошло дальше – чёрные сгустки перекрыли основные светотоки, окружили сердце, проникли в голову, и когда боль переполняла её, новая чёрная слеза, густая и вязкая медленно стекала по белой щеке.

Всё время сердечные боли, мигрени, депрессия, упадок сил, всё время давящее отчаяние – вот что чувствовала Таня. А я не мог ей помочь. Её внутренний щит был нарушен, и поэтому она воспринимала и поглощала тьму беспрепятственно.

– Как не боится ночью на кладбище? – вздохнул я.

Арим покачал головой:

– Она знает, что ты здесь. Чего ей бояться?

– Я бы не смог.

Ангел смерил меня насмешливым взглядом, и я отвернулся. Стало так тяжело. Я бы смог, ещё как смог.

Арим вздрогнул:

– Вик, не дави.

Но он не успел, всё уже передалось. Таня задышала быстро, отрывисто, по её щекам потекли слёзы, и лицо исказилось болью. Её свет внезапно померк во всём теле, будто сгорающая светодиодная лампа. Я перелетел через ограду к ней.

– Таня, услышь меня, – шептал я. – Не плачь обо мне.

Сколько раз я уже просил об этом.

Ангел вздохнул. Серебряный свет, похожий на шарик воды в невесомости, скользнул по его крылу:

– Держи.

Он кинул его мне. Я раздавил шарик на мелкие капельки, брызнул их на лицо Тани. Ангельский свет чуть озарил её тёмные глаза. Таня вздохнула спокойней, опять начала возиться на могиле. Выдернула две травинки, убрала камушек на другое место, потом вернула на своё. Я тихо вздохнул, и Таня тут же вздрогнула.

Арим грустно улыбнулся:

– Она не может отпустить тебя. В этом вся наша беда.

Да уж. Души, связанные друг с другом, не могут уходить одна без другой. Пока Таня мысленно держит меня рядом, живёт наша связь, и по этой тонкой ниточке я тяну её к себе в тень.

Поэтому она и умирает. Её свет всё больше затвердевает, по нему расходятся трещинки, и маленькие кусочки Таниной души откалываются от неё. Если появятся настоящие трещины – это будет означать конец. Свет сломается на обломки, и тогда только от силы ангела будет зависеть, сможет ли она вообще попасть в среднюю тень или её утащат по кускам в темноту.

– Ты должна жить, – прошептал я, глядя на Таню, – ты должна.

Как я хотел, чтобы она услышала меня, но нас с ней разделяли самые непроницаемые, самые глухие стены, которые только можно было создать.

Ангел покачал головой:

– Твоё время между мирами заканчивается, сорок дней на исходе. Если не перестанете тянуть друг друга к себе, потеряетесь окончательно.

– Я помню, ты говорил.

Таня опустила голову на камень и, кажется, задремала вот так, прижавшись щекой к холодному надгробию. Она спала, как каменное изваяние, не двигаясь и почти не дыша. Как мне хотелось обнять её…

Только одно прикосновение, просто чтобы почувствовать, что она жива. Я наклонился над ней, запустил руку в волосы. Таня вздрогнула, просыпаясь, приподнялась. Моё прикосновение для неё было обжигающе холодным.

Ветер пролетел над нами, сбросив ворох листьев, и она замерла, зачарованно глядя, как в свете луны, они причудливо летят над ней.

– Виктор… – прошептала Таня.

– Как ты это можешь? – спросил я. – Как чувствуешь, что я здесь?

Я не смог удержаться, прикоснулся пальцами к её тёплым губам, и снова она вздрогнула, почувствовав мой страшный холод.

Арим с тревогой смотрел на меня:

– Виктор…

Таня закрыла глаза.

– Я знаю, – прошептала она, – знаю, что ты здесь, я тебя чувствую.

Таня подняла ладонь прямо ко мне. Её тепло прошло сквозь меня, накатилось, словно волна на берег, так приятно согревая, а Тане стало неимоверно холодно, и её ладонь тут же онемела.

– Один поцелуй, – прошептал я, – и я отойду…

Но едва я коснулся Тани, как живое тепло опять проникло в меня и я замер, не в силах сопротивляться этому. Губы Тани посинели, за ними щёки, по её спине побежала дрожь.

– Виктор, отпусти её!

Неровные удары слабеющего сердца эхом отозвались в моей глупой голове, и в тот же миг всё во мне потемнело от страха:

– Что я на-де-лал?!

Таня медленно наклонялась на бок, теряя сознание.

– Арим! – завопил я в ужасе.

Ангел оттолкнул меня и обхватил её, накрывая крыльями. Над нами мгновенно полыхнула вспышка. Сафэн опустился на землю, источая волны праведного гнева.

– Дурак! – бросил он мне.

Можно подумать я этого не знал!

Арим передал Таню ему в руки.

– Почему ты позволяешь ему это делать?! – рявкнул на него Сафэн. – Я не могу одаривать своим светом не свободную душу! А приходится!

– Да что ты! – меня просто убивали эти фразы. – Столько силы, а тебе жалко каплю! Заколебали вы с вашими отговорками! Это вы не можете, это вам не положено, это вам не разрешено! Ты же сделал щит возле Таниного дома!

– Щит вокруг дома в средней тени! А сама Таня в свободном свете, у неё ещё нет полной связи со мной, я не могу сделать ей личный щит, как сделали тебе.

– Тогда питай её напрямую, как сейчас!

– Ты соображаешь, идиот?! – совсем разъярился ангел. – Без щита она не удерживает мой свет, он распыляется. Да её с таким сиянием сожрут навьи, едва она выйдет с кладбища!

Я замолк.

– Прекрати, понял? – сказал Сафэн.

– Да.

– Ещё раз к ней прикоснёшься, и я лично сделаю дырку в твоём щите.

– Я всё понял.

Ангел смерил меня ещё одним не довольным взглядом, и вдруг грубо бросил:

– Отдай!

– Что? А, да…

Я сам догадался. Жизненное тепло Тани осталось внутри меня. Сквозь моё прозрачное тело было видно, как внутри вьются светящиеся спирали её света. Я попытался вытолкнуть их из себя, но не получилось. Ни у кого бы не получилось, наверное. Это так трудно – исторгнуть из себя жизнь, пусть и чужую.

Сафэн, я думаю, в этот момент очень хотел меня придушить. Но он, молча приложил руку к моей груди и одновременно поцеловал Таню. Свет потянулся из меня по его руке и шее к его губам, и он вдохнул его в губы Тани.

Она улыбнулась, открыла глаза.

Таня всё ещё была в объятиях ангела, но двигаться ей это не мешало. Так что она взглянула сквозь меня, огляделась, видимо пытаясь понять, сколько проспала, потом торопливо поднялась на ноги и отряхнула одежду.

– Иди, – прошептал Сафэн.

Таня послушно сделала шаг, а я почувствовал отчаяние, потому что в этот момент ещё один светящийся кусочек её души оторвался и соскользнул вниз, затухая в воздухе. Она судорожно вздохнула, прижимая руку к сердцу.

– Уходи, – шептал Сафэн, подталкивая Таню, – уходи.

Она побрела вдоль могил к выходу с кладбища, не оглядываясь.

– Твои сорок дней на исходе? – ангел повернулся ко мне.

– Осталась эта ночь и день, – сдавлено ответил я.

– Аминь, – произнёс Сафэн и стремительно исчез во вспышке света.

Надо сказать, я очень его понимал.

– Он не от злости, – произнёс Арим.

– От злости, – вздохнул я.

– Таня погибает, ему больно.

– И виноват в этом я, – я повернулся к Ариму. – Я тяну её сюда. И я ничего не смог сделать за это время, чтобы спасти её.

Мой ангел улыбнулся:

– Когда охраняемый погибает, а мы, как бы ни старались, не можем ему помочь, и лишь наблюдаем за его страданиями…

Свет Арима померк. За тридцать девять дней я видел это впервые. Обычно ангелы светились, как лампочка вольт под пятьсот, но сейчас я наконец смог рассмотреть его без этого покрова слепящего света. У Арима была белая просвечивающая кожа. Сквозь неё виднелась сплошная сетка мелких сосудов, и ровно светились основные светотоки.

Внутри тела человека эти огромные трубки проходили от ног к голове и испускали свет вовне, равно как и набирали, а у ангела они были полностью замкнуты внутри тела. Эти создания сами создавали свет. И в отличие от человека в груди ангела билось сердце. А сейчас я смотрел, как оно раздувается и спадает, как вспыхивают огоньки и устремляются в основные сосуды. Но свет угасал, сосуды пустели, потухали.

Мне стало страшно. Если смерть ангела такова, то нет ничего прекраснее и страшнее её, словно беспомощно смотреть, как умирает добро.

– Что с тобой? – спросил я.

Арим, конечно, улыбнулся:

– Такова наша боль. Мы гаснем. Именно это случится с Сафэном, если он потеряет Таню.

– Я этого не знал, – прошептал я.

Свет ангела снова родился и ринулся по погасшим крыльям, и вот он уже весь сиял, освещая сумрачный мир.

– А ты чего болеешь? – спросил я. – Твой охраняемый в норме.

– Мы все чувствуем, – покачал головой Арим, – особенно мы с ним. Мы ангелы связанных созданий и сами связаны, как вы.

Мы долго сидели молча. Ветер гонял сквозь нас листья. Было так интересно ощущать, что твоё тело проницаемо. И, тем не менее, оно существует. Лёгкое, многослойное, пронизанное сетью сосудов, в которых течёт свет.

Арим сегодня никуда не спешил, как это бывало обычно, о чём-то думал. Наверное, об одном и том же со мной. Времени почти не осталось, а ситуация ухудшилась на порядок.

– Ночь заканчивается, – сообщил нам ветер.

Таня сейчас дома, спит. Когда проснётся, у неё снова будет приступ боли.

– Я должен быть с ней, – сказал я.

Арим отвлёкся от собственных мыслей, внимательно посмотрел на меня. Нет, такого взгляда я определено раньше не замечал.

– Как ты думаешь Вик, почему? – спросил он.

Я каждый день спрашивал себя о том же. Почему Таня не может смириться с моей смертью? Почему ищет меня ночью на кладбище, ждёт каждый день? Я знал почему.

Чтобы понять и принять расставание, нужно сказать и услышать в ответ: прощай. Тогда кажется, что чувство потери не так велико.

Даже выходя из дома в тапочках, на пять минут, мы произносим: сейчас вернусь. Мы говорим это, не задумываясь, где-то в душе зная, что должны дать это маленькое обещание. Чтобы другие ждали тебя, а ты сам понимал, что тебе есть куда и зачем вернуться. Каждое слово в нашей жизни имеет значение, а я не сказал Тане ничего. Ни о том, что люблю её, ни о том, что не нужно плакать обо мне. И сейчас у меня даже не было возможности объяснить ей, что её смерть разлучит нас окончательно.

– Зачем тебе? – спросил я вместо ответа.

Ангел сидел, глубоко задумавшись.

– Я не могу, – вдруг произнёс он, – не могу сказать тебе напрямую, каким образом можно поговорить с живым человеком из средней тени.

– Что?! – я действительно удивился. – Это возможно?! Арим!

И он молчал всё это время! Я мечтал поговорить с Таней хотя бы минуту, да хоть тридцать секунд! Только сказать, что люблю и ей надо жить, боже, а этот!..

Я был готов броситься на ангела с кулаками. Арим взглянул на меня и ему, конечно, стало смешно. Он расхохотался. Это было примерно то же самое, что разбегаться и биться головой о скалу. Я против ангела. Мне тоже стало смешно.

– Ты мне так и не веришь, – покачал Арим головой, и его улыбка сразу потяжелела. Похоже, он опять вспомнил, почему я здесь. – Думаешь, я просто так не говорю тебе о чём-то?

Теперь молчал я.

– Общение с живым человеком может тебя убить. Если ты погибнешь, толку от этого не будет, – сказал ангел.

– Если я не попытаюсь, погибнет Таня, – заметил я. – Толку тоже не будет. Так что надо делать?

Арим усмехнулся:

– Дружи с ветром. Он может проникать через границы всех слоёв, может переносить свет, может изменять его, менять концентрацию. Прозрачные стены для него не существуют.

Повисло молчание.

– И это всё? – уточнил я.

– Да.

– А обо всём остальном я должен догадаться сам?

– Да.

Теперь усмехнулся я. Ангел не может говорить и делать то, что хоть чем-то грозит его охраняемому, то есть мне.

– Спасибо, – кивнул я.

Арим смерил меня взглядом, улыбнулся:

– Отправляйся.

– Ты со мной не пойдёшь?

– Нет, у меня много дел.

– Каких?

– Подготовка к открытию коридора перехода. Твоего, между прочим.

– Ах, да, переход… – вздохнул я, вспомнив о том, что мне предстоит.

Арим растаял в сиянии, и после его ухода сразу потемнело. Хотя сквозь сеть листьев в сером небе угадывались прозрачно-светлые скопления золотого оттенка. В мире живых людей встало солнце.

У светлых душ, вроде меня, солнечный свет силы не отнимал. Обитатели же тонкой ночи обгорали на нём легко и быстро. Поэтому все злобные духи творят дела свои только в темноте, в тёмное время суток или в тёмных помещениях. Выдержать дневной свет почти никому из них не по силам.

Тонкая ночь. На нашем кладбище вход в её границы располагался на южной стороне у старой могилы. Чёрная дыра прямо в воздухе над покосившемся крестом. Там всегда кто-нибудь дежурил, охрана из парочки вампиров, две, три тёмные грешные души…

О, вышли…

Не зря я посмотрел в ту строну. Приближались две тёмные души, с пустыми серыми сосудами в прозрачных телах.

После ангела вокруг могилы остался купол света, так что им при всём желании не удастся приблизиться ко мне больше, чем на его границу.

– Здорово, мужики, – сказал я первым.

– Здорово, – отозвались они хором.

– Что случилось?

– Ничего. Поговорить надо.

– А чего раньше не подошли?

– Ангел был.

– А…

Не люблю общаться через преграду. Я вылетел за пределы купола.

– Насчёт Тани твоей, – начал один и замялся.

Я сразу напрягся:

– А что насчёт Тани?

– Она у тебя умирает.

– Я знаю.

– Ты заметил, какая она внутри?

– О чём ты? – не понял я.

– У неё чернота. Откуда в ней столько?

– Её щит нарушен.

– Это мы заметили, – усмехнулся один, – такие раны, её издалека видно.

– Ребят, в чем вопрос?

Раз они сами всё видят, зачем спрашивают? Ясно же, Таня набирает темноту через открытые раны. Любое чужое горе, любое случайно оброненное плохое слово, чужие мысли, всё это втягивается в неё.

– Ты знаешь, столько не набрать и за десять лет, – заметил второй. – Это не извне.

Я похолодел. Да, даже здесь я мог ощутить, как по моему прозрачному телу прошла холодная судорога.

– Она не только набирает, но и рождает сама, – тёмный говорил вполне уверенно. – Это не набранная темнота, а чисторождённая, от её собственного отчаяния. Она утянет её не в тонкую ночь, а ещё дальше. И не просто в качестве тёмной души, поверь мне.

Я молчал, осознавая, что мне говорят. Люди, умеющие рождать темноту любого рода, бесценны для тонкой ночи. Их забирают в качестве создателей, то есть в её строители. Это путь в бездну.

– Почему он мне не сказал? – вырвалось у меня.

Арим, конечно, знал об этом. Не мог не знать. Наверное, боялся, что это добавит мне боли. А даже с самым малым тёмным пятнышком в моём прозрачном теле верхний свет мне закрыт. Перед входом я должен быть чистым, светящимся и счастливым духом.

Тёмные стояли, удручённо молча. В их глазах отражался свет ангельского купола. После ухода Арима, его печать на моей могиле сияла ярко, источая вокруг себя плотное сферическое сияние.

Я много раз представлял себе такой взгляд. Такой, каким будешь смотреть, выйдя из холодного зимнего леса на горячий костёр, как будешь жаждать его живительного тепла, дрожать и мучительно ждать, потому что подойти можно, только если тебя позовут. Свет ангела даётся в руки с разрешения, иначе он смертельно опасен. А разрешить мог только сам ангел или я, поэтому…

Я отодвинулся с дороги и кивнул на купол:

– Берите, сколько возьмёте.

Тёмные посмотрели на меня благодарностью. Для них это была роскошь. Они собирают свет по крупицам, потому что сияние ангелов для них не предусмотрено, а без него здесь, как в том зимнем лесу без костра.

– Ну? Чего ждёте? – поторопил я.

Тёмные неуверенно приблизились к куполу, начали сгребать свет руками. Я не удивился, что смогли забрать весь, даже мелкие облачка поймали.

– Спасибо, – сказал один, уходя и радостно улыбаясь, – ты настоящая светлая душа.

– А толку-то… – отмахнулся я.

Ветер опустился по спирали, подхватил меня.

– Ну, всё, поговорили? Наконец-то.

* * *

Через мгновение мы влетели в окно спальни, чуть пошевелив занавески. Таня сидела на полу, раскладывая наши фотографии. Дени дремал рядом. Он приоткрыл один глаз, едва заметно пошевелил хвостом.

– Тихо, – шепнул ветер, хотя пёс и сам прекрасно знал, что когда Таня рядом, не надо показывать, что он кого-то видит.

Полы комнаты по щиколотку покрывала чёрная вода. Она сочилась из стен, капала с потолка, и над всем этим морем Таниного горя, как невесомые кораблики парили чёрные облачка. Это была самая страшная комната из всех. В остальных по стенкам и мебели тоже расплывались чёрные пятна, оттого, что страдания Тани намертво впечатывались во всё, что попадалось ей на пути, но такого, как здесь…

Она ненавидела всё в этой комнате, и в тоже время пряталась в ней. Здесь плакала по ночам, здесь пела, перебирала мои вещи. Стены комнаты дышали её болью и сливали её, как переполненные водой губки, постепенно затопляя дом.

Я быстро собрал гуляющие облачка, скатал их вместе и выбросил в окно, прямо в ветки яблони. Дерево сожжёт их. Потом сел напротив Тани, заглянул в лицо, в глаза, в душу. В ней было темно, как в затонувшем Титанике. В ногах до самых бёдер света нет вообще, в руках по плечи тоже, а на животе появилась новая трещинка.

– Общайтесь пока, слетаю вниз, – ветер выплыл из комнаты в коридор.

Дени проводил его взглядом. А с потолка опять спустилось несколько чёрных облачков. Вот ими я и занимался дни напролёт. Я уже было встал собрать их, как внезапно снизу раздался звон трубок фэн-шуй. Облачка задрожали, сразу начали рассеиваться. Хорошо на них действует пение ветра. Жаль, что нельзя всё время это использовать. Звенящие днём и ночью трубки свели бы всех с ума, и в итоге фэн-шуй сняли бы. Это нам не на руку.

Ветер внизу старался изо-всех сил. Таня удивлено прислушалась. С закрытыми окнами этот звук мог и напугать. Я быстро просочился сквозь пол на первый этаж.

– Ветер, ты чего?.. – начал было я, и замолк, оглядевшись.

Плющ разросся. Ещё вчера побеги в шипах окутывали только две стены, а сейчас зал напоминал беседку сада. Пол застелили корни, окна исчезли, закрытые чёрными листьями и повсюду нависли странные бутоны.

Кот и кошка – Бася и Тося, сидели на полу. Увидев меня, дружно мяукнули.

– Обалдеть… – отозвался я. – Давно так?

– Утром, когда она проснулась, – сказал ветер.

Плющ отчаяния рос прямо из комнаты Тани сквозь пол. Места ему там было мало, потому что рос он хорошо, кушал вкусные слёзы в огромном количестве, так что теперь, не помещаясь в четырёх стенах, осваивал новые территории. Значит, Таня скоро почувствует, что этот дом ей ненавистен, потому что везде будет натыкаться на шипы.

– Глянь, – ветер кивнул на бутоны плюща.

Я присмотрелся:

– Твою мать!

Страшно-то как! Это были не бутоны! А круглые головы с крыльями вместо ушей, мелкие, уродливые, с чёрными глазами и мощными челюстями из которых высовывались заострённые клыки.

– Что за уроды? – поразился я.

– Следующая стадия, – ответил ветер. – Дети отчаяния. Если нападут на Таню, она покончит с собой.

– Чупакабры… – выругался я.

Надо же было как-то назвать эту нечисть.

Только их сейчас не хватало для общего счастья. Несколько уродиков поднялись с побегов плюща и полетели по комнате, быстро маша крыльями. В глазах кота и кошки, пристально наблюдавших за ними, загорелся злобный жёлтый огонёк. Ветер усмехнулся:

– Вам, ребята, помочь?

Он подплыл под Басю и Тосю и стремительно взмыл в воздух, помогая их прыжку. Вот это был звук, когда зубы кота и кошки сомкнулись на пойманных чупакабрах. Те завопили, и тишину сумеречного мира прорезали не человеческие, а жуткие свиные визги. Остальные головы, услышав их, ринулись врассыпную.

– Что можно сделать? – устало спросил я. – Они хоть чего-нибудь боятся?

Ветер пожал плечами:

– Как и все остальные – положительных эмоций.

– На складе закончились, – вздохнул я.

Причём у всех. Обитатели дома перестали спать по ночам из-за моих с ветром посещений. Все трясутся и протирают пыль только святой водой. Какие уж тут положительные эмоции? Ветер же не думает, что вообще-то людям страшно становится, если сами по себе открываются двери и окна, листы газеты на столе переворачиваются, будто кто-то невидимый перечитывает статьи, или в тишине дома по ночам вдруг раздаются разные звуки, шелест, а утром везде полно листьев и лепестков, занесённых из сада.

Бася загнал стайку ушастых голов в угол и, издав победный рёв, принялся раздирать их когтями. Внутри кота образовался большой тёмный шар – ненависть, совсем человеческая – осознанная, пульсирующая и получающая удовольствие от того, что под твоими когтями гибнут мерзкие твари.

В дверях комнаты появился Дорф и кивнул мне в направлении лестницы. Оттуда раздался стук когтей. Дени спускается, значит, Таня тоже идёт.

– Эй, эй, всем стоп! – крикнул я.

Тося нырнула через меня, поймала визжащую голову, и ветер поставил кошку на пол как раз, когда вошла Таня.

– Ого… – удивлено произнесла она.

Взъерошенные, будто от удара током, домашние любимчики, стояли, выгнувшись в дугу и злобно шипели, провожая взглядом уцелевших чупакабр. Ушастые уроды уже пролетели было в коридор, но всё-таки притормозили около косяка, злобно глядя на котов и одновременно жадно на Таню.

– Что с вами? – спросила та.

Бася ответил:

– Мяу.

А Тося промолчала, у неё во рту ещё трепыхалась чупакабра. Кошка слегка сжала челюсти. Свисающие с обеих сторон крылышки, взметнулись под отчаянный визг. Ушастые собратья у двери сбились в кучу и тоже что-то возмущено проорали.

– Заткнитесь! – рявкнул я.

И стайка монстров умчалась на кухню, едва вписавшись в дверной проём.

Таня обвела взглядом комнату.

– Вик, – позвала она, глядя на трубки «фен-шуй».

В её взгляде было столько надежды.

– Ветер, – не выдержал я, – звени ещё.

Тот мгновенно толкнул трубки, они качнулись и зазвенели.

– Ты здесь, – улыбнулась Таня.

– Ветер, тихо, – сказал я.

Трубки замерли.

– Ты часто приходишь?

Ветер ответил, не дожидаясь меня, и приятный звук снова потёк по пространству сумеречного мира. Таня улыбнулась, но при этом по белым щекам потекла смола слёз.

– Мне так плохо без тебя, – зашептала она, оседая на пол.

– Таня… – с болью прошептал я.

На поверхности чёрной воды, покрывающей пол, вспыхнуло пламя. О, нет! Это нам как раз не надо. Боль вернулась!

– Ветер! – крикнул я. – Звени!

Трубки взметнулись в воздух, отчаянно звеня, и вращаясь под потолком. Таня подалась назад. Испугалась. Хорошо, не будет плакать. Чёрный огонь погас, не дойдя до неё всего пары сантиметров.

Зато стая чупакабр заинтересованно вернулась в комнату. Тося, заметив их, выплюнула голову, которую всё ещё держала во рту, взялась зубами за крыло и демонстративно отгрызла. «Враги» послушно взмыли на прежнее место.

Ветер успокоил трубки, расположился возле открытого полочного шкафа, снова качаясь в пространстве, как в гамаке. Я невзначай оглянулся на него и вдруг увидел на нижней полке пластмассовую коробку. Хранилище кубиков, оставленных с детства Тани. И меня осенило.

– Ветер, коробка, столкни её!

Тот взглянул на названный предмет, пожал плечами, протянул руку и вытащил коробку на пол. Таня отпрянула назад, увидев это. Для неё мощный поток ветра вытолкнул предмет и привёз к её ногам.

– Давай, давай, Танечка, – я уже стоял возле неё.

Нужно было, чтобы она открыла коробку.

Таня сомневалась ещё секунду, но сделала это, и высыпала кубики с буквами на ковёр.

– Вик, что ты хочешь сделать? – спросил ветер.

Если б я знал. Помнится, Арим говорил, что я могу коснуться своего прежнего мира, только выйдя в светлые слои тени. Самостоятельно я, конечно, на такое не способен, но вот ветер… Ветер может проникать через все границы, они для него не существуют. Значит, он может перенести и меня. Так, кажется, мне объяснили.

– Нам надо выйти из средней тени как можно ближе к свободному свету, насколько сможешь меня пронести.

Впервые на моей памяти прозрачный не ринулся сразу в бой. Он помолчал, а потом серьёзно спросил:

– Вик, ты знаешь, что значит выйти из средней тени в светлую?

– Теоретически, – усмехнулся я.

Ветер не торопился.

– Успокойся, я знаю, – вздохнул я. – Но ты ведь со мной, моя страховка.

– Угу…

Ничего хорошего ветер в моей затее не видел, да в ней ничего хорошего и не было.

– Нам с тобой надо смешаться, – сказал он, – по-другому никак.

– Понял.

Ветер кивнул:

– Шагай в меня.

Интересное чувство – входить в тело ветра. Никакой преграды, будто входишь в голограмму, но ощущения сразу изменились. Моё тело словно растворилось в нём… Я разрушающий смерч и лёгкий бриз над волной у самого берега одновременно. Сколько силы! Бесконечность!

Перед глазами поплыли картинки чужой памяти.

– Эй! – ветер сразу напомнил о себе. – Хватит мои воспоминания читать.

– Ты видел рождение Земли?! – поражённо произнёс я, просматривая его память. – А пирамида…

На мгновение я увидел и её, словно много миллиардов световых лет назад пролетел сверху над вселенной.

– Вик, тебе рано это знать, – вкрадчиво заметил ветер, – это знания верхнего света.

– Погоди, – прошептал я зачарованно.

Передо мной раскинулся круглый лабиринт. От пульсирующего, словно сердце шара расходились круги, но светящееся пространство между ними по мере удаления от центра меркло.

– Это ведь слои, да? – прошептал я. – И свободный свет тоже здесь?

Ветер улыбнулся:

– Это вид из-под потолка, самый верх второго этажа пирамиды. Хватит, Вик, вернись.

Таня так и сидела с широко раскрытыми глазами и смотрела как раз в нашем направлении. Наше слияние заняло секунду по времени свободного света.