Текст книги "Сестры"

Тайны под шубой

Живешь себе спокойно в обычной семье: родители, сестра, школа, институт. Летом дача. И все у вас благополучно, скучнополучно даже. Жизнь похожа на селедку под шубой. Слои овощей, майонез вкуснючий, домашний (по семейному рецепту), свекла тертая, селедка на дне, а сверху желток. Все как у всех. И ты даже не подозреваешь, что под ровными традиционными слоями спрятана семейная тайна. Что в майонез примешаны измельченные кости скелета. И ты сам не обычный человек, а воплощение страшной семейной тайны. Интересно, есть хоть одна семья в мире без скелета?

Нельзя сказать, что Катя и Маша жили душа в душу или неразлейвода. Не душа в душу. Разлей вода. Есть огромная разница между младшей сестрой из воображения и реальной младшей сестрой. Младшая сестра, если вы не знали, это ужас-ужас. Особенно если она младше на восемь лет. Особенно если ты ее просила и пела родителям песенку «У меня сестренки нет», а потом она у тебя появилась. Катя чувствовала себя так, будто это она произвела сестру на свет своими просьбами и шантажом. Детская психика предельно эгоцентрична.

Мама носила тяжело. Несколько раз ложилась на сохранение. С самого начала все было нелегко с этой беременностью. Катя уже тогда виноватила себя. Рисовала маме вазы с пионами и ромашками. Она верила, что чем больше нарисует картину, тем лучше будет маме. Малышка родилась раньше срока – тридцать вторая неделя. Долго была в реанимации – несколько месяцев. Мама ездила к ней, как на работу, каждый день. Была зима. Новый год встретили вот так – втроем реально, но вчетвером. А в конце апреля Машу привезли в дом. Катя смотрела на красного крошечного ребенка. С малюсенькими сморщенными ручками и пяточками, на которых тоже были складки, будто пятки малышей производят из кальки. Но Катя радовалась, в недрах эмоций она откопала радость и радовалась как могла. Ведь если есть сестра – надо радоваться, это же любовь и все такое хорошее. Катя старалась радоваться изо всех своих детских сил.

Вскоре началось непредсказуемое. Для Кати непредсказуемое, а для взрослых вроде бы известное, но они об этом не предупреждали – что будет вот так. Маша орала. Она плакала днем, плакала ночью. Она срыгивала постоянно. И что-то не так у нее было по неврологии. Родители возили ее в больницу показывать разным профессорам. Маша стала центром семейного напряжения. Главным божком. Жизнь которого постоянно была под угрозой.

Катя слышала, как мама кому-то из подруг, плача, рассказывала по телефону, что Маша чуть не умерла в кроватке. Просто перестала дышать. Мама схватила ее всю синюю и начала трясти. И только тогда Маша задышала.

С младшей сестрой совершенно не о чем было говорить. Она вообще не говорила долго. И пошла поздно. Катя по-прежнему рисовала вазы с цветами – ими были увешаны все стены, оклеен туалет, две картины висели на стеклянной двери в кухню. Но Катя, увы, уже навсегда была изгнана из детского рая, она превратилась в семейную тень.

Маша, Маша, Маша. Машенька, малышка. «Смотри, как она улыбается. Смотри, как она машет ручкой. Смотри, она пытается ползти. Маша никак не садится, уже восемь месяцев, Маша не садится, Маша не садится, Маша села!!!» Будто не о чем больше говорить. Все разговоры в семье вертелись вокруг Маши. «Маша – это наша победа! Маша перестала таращить глазки, у нее опять дрожит подбородок! Маша пытается идти! Смотрите, она сделала шаг!!! Целый шаг! Умница!» Кате велено было радоваться. Велено было становиться взрослой. Нет, она не страдала, уж точно не осознавала, что страдает. Ей надо было приспосабливаться к новой реальности и учиться радоваться тому, чему положено. Принимать правила.

Иногда и ей перепадало внимание. По вечерам отец затеял читать ей «Маленького принца». Он садился с Катей на диван, она прижималась к его подмышке, и они читали. Полчаса. Это были их великие полчаса. «Дети должны быть очень снисходительны к взрослым», – читал отец. И Катя старалась.

Внимание родителей утекало к Маше. Даже когда Катя заболела корью, она не стала главной, потому что все очень боялись, что Маша заразится. Катю с температурой отвезли к бабушке. Она неделю смотрела на старый бордовый ковер, на котором распускались цветы и рассказывали ей свои истории. Еще по ковру полз градусник, он извивался, как гусеница, и перебирал мелкими ворсинками. Когда болезнь миновала, Кате позволили вернуться в дом. Маша, слава богу, не заболела. Понимали ли родители тогда, что Кате их недоставало? Или им было совсем не до нее? Катя вертела свои детские воспоминания, как большой хрустальный шар. Сейчас, после стольких лет, ей казалось, что она тогда ощущала какую-то недосказанность, какое-то мрачное изменение в их семейном укладе, ошибочно полагая, что все из-за появления сестры. Что дети всегда вот так мрачно появляются. Но теперь понятно, что это было дыхание тайны. Запрятанного за пазуху халата материнского горя, которое нельзя показывать. И родители порой избегали Кати, чтобы она не разглядела их черную тоску. Маша стала для всех одновременно и выходом из горя, и его источником, откуда оно сочилось мертвой водой.

Выяснилось, что мама тогда потеряла ребенка. Недоношенная девочка родилась с серьезными пороками. Гематомы, кисты, позже присоединилась инфекция – то ли катетер в слабую венку неправильно поставили, то ли пневмония новорожденных развилась, то ли все это сразу. Девочка прожила всего две недели. И умерла. Ушла как ангел, тихо улыбнувшись Марине.

– Все знают, что недоношенные дети не улыбаются. Но она улыбалась. Марина не стала бы придумывать, – тетя Лена рассказывала Кате, руки терзали клетчатый носовой платок.

Марина с Андреем никак не могли принять смерть малышки. Уже точно не сказать, у кого возникла идея усыновления. Марина не мыслила вернуться в дом одной. И для Андрея это было бы очень болезненное поражение. Начались поиски ребенка. Подключили связи. Все это время Марина имитировала, что ребенок в больнице. Андрей и Марина вцепились в мысль, что весь этот театр нужен для Кати: что хотя бы для нее не будет семейного горя. Они верили, что берегут ее, спасают. Через пару месяцев девочка нашлась. Связи решили все, время вообще было очень неровное, смутное.

– Отказница-мать – слишком молодая, школьница. Дочь чиновника из какого-то региона. Сибирь или Урал, уже не вспомнить. Залетела непонятно от кого. Родители привезли ее в Москву, она тут доносила. Родила, написала отказ и вернулась назад как новенькая, – продолжала тетя Лена. – Мы все убеждали себя, что делаем очень доброе, благородное дело.

– Девчонка назвала новорожденную Любовью. Наверное, любовь большая у нее была. Фамилию дали потому, что тогда отказников определяли сначала в Морозовскую. А врача, принимавшего роды, звали Владимиром – вот и набралось информации, – тетя Лена говорила, а слезы-то текли сами собой. – Но решили девочку переназвать, чтобы как-то от той истории отгородить, что ли. Назвали Машей. И никто про это не знал. Никто, кроме нас троих. Получилось все провернуть. И не узнали бы. Нам казалось, мы победили смерть… Если бы… Эээх…

– А что с тем ребенком? С той девочкой, которая умерла? – чугунным голосом спросила Катя.

– Кто ж знает, тогда проще относились к детям. Тазами в морг забирали. И дело с концом.

Зачем все эти события

«Дыши, Маша, дыши, ты должна дышать. Медленно, вдоооох, выыыдох, вдооох, выдооох». Главное – длинный выдох. Выдох медленней вдоха. «Маша, ты можешь, ты справишься, это скоро очень пройдет. Вдоооох, задержка, выыыдоооох. Вдооох, задержка, выдооох. Вдоооох, выдоооох. Так-так-так, что еще советуют врачи. Отвлечься, скоро все пройдет. Посчитать пуговицы на одежде». Маша нащупала пуговицы на рубашке. «Один, два, три, четыре, пять, шесть. Хорошо. Рукава еще есть, там две пуговицы. На кармашках? На кармашках нет. Вдооох, выдоооох». Медленно, шаг за шагом должно стать лучше. Можно еще позвонить, но кому? Первая мысль – позвонить маме. «Черт! Вдооох, выдоох. Что еще можно сделать? Отвлечься. Это просто приступ паники, это не опасно для здоровья, это скоро пройдет». Все тело Маши покрылось мурашками. «Повседневные дела, что у меня сейчас может быть за повседневное дело?»

Маша зашла в ванную комнату и начала закидывать белье в стиральную машину. Все подряд, светлое – с темным, носки с трусами, лифчики и джинсы. Запихнула все вместе. «Вдоох, выдооох». Чувство страха сковывало обручами, словно она была бочкой с вином или виски. Маша насыпала порошок. «Вдох. Выдох. Медленно. Скоро отпустит». Рукам стало холодно, Маша включила воду, грела руки. Вода текла. Разлей вода. Текла и текла, журчала, от мыла на поверхности ее появлялись блестящие маленькие пузырьки.

Отступило. Маша замоталась в плед. Заварила себе чай с лимоном и забралась с ногами в кресло. Панические атаки для нее не в новинку. Она помнит, как началась первая. Но предпочла бы забыть.

Зачем все эти события? Зачем оно непременно должно происходить? Неужели нельзя прожить просто так, без всего этого, спокойно? По заранее продуманной схеме, без форс-мажоров. Почему невозможно все проконтролировать? Вот, к примеру, Пелевин на чем выехал – что весь мир мы воображаем в своей голове, а в реальности ничего не существует. Не только на этом и далеко не он единственный, но, согласитесь, отличная же идея! Как здорово: выкидываешь из головы ненужное, вставляешь нужное путем медитаций или еще как-то, и все! Перфекто! Нет лишних фактов, нет ненужного прошлого. Нет никаких свидетельств об усыновлении (удочерении) и кучи всего разного тоже нет. А есть только что-то приятное. Что-то хорошее. Что-то, что ты желаешь себе.

И тут Маша задумалась: а чего же она желает себе? Лично себе – такой, какая уже получилась. Чего она хочет для себя на самом деле? Простая и внезапная мысль. Вопрос продолжал падать внутрь Маши. Она слышала, как он звякает о стены ее личной бездны и никак не достигнет дна.

Следователь

У государственных инстанций, как правило, депрессивный художник по интерьерам – только мрачные фильмы снимать. «Как они тут вообще работают?» – думала Катя, идя по коричневому коридору. Желтые лампы бледно освещали дорогу, а заодно и обшарпанные пластиковые настенные панели под дерево и пыльный линолеум с рисунком паркета, как в «Эрмитаже». К дверям были привинчены номера, желтые на черном. Нужен 8-й кабинет. Катя постучала в дверь.

– Заходите. Здравствуйте! Вы по делу о ДТП в Санаторном проезде? Присаживайтесь.

Катя подвинула стул и села напротив следователя. Молодой мужчина крепкого сложения. Совсем молодой. Совсем смазливый. Больше похожий на актера или даже стриптизера. Катя удивилась этой мысли. Иногда мозг такое выдает, хорошо, что никто не слышит, кроме нее самой.

– Вы, как я понимаю, Екатерина Андреевна. Так?

– Да. Напомните, как вас зовут, пожалуйста.

– Максим Сергеевич Буров, – сказал мужчина и зачем-то вскинул брови. На фоне бледно-зеленой стены, увешанной разными благодарностями, постерами и календарями, он выглядел как персонаж из клипа 90-х годов.

В углу в пластиковом ведре на небольшой табуретке стоял цветок. Некрасивый. Бледнеющие листья его были в раздумьях, то ли продолжать жить, то ли завянуть.

– Как продвигается дело?

– Екатерина Андреевна! – в произнесении ее имени Катя услышала легкую издевку или показалось? – По вашему случаю возбу´ждено уголовное дело. Так как ДТП повлекло за собой тяжкие телесные повреждения и смерть более одного лица. Мы провели осмотр места ДТП, собрали все данные. Получили заключения судмедэксперта.

– Вы определили виновных? Или подозреваемых?

– Единственным обвиняемым по этому делу проходит Андрей Грибанов, ваш отец, управлявший транспортным средством. Других обвиняемых быть не может.

– Как же так?! Как это возможно? А врачи, которые ехали больше часа?! А дорожные работники, которые положили асфальт, но обочину не засыпали гравием? А медицинские работники в больнице, которые не оказывали своевременную помощь? А свидетель, который вытаскивал из машины пострадавших, когда этого было делать нельзя? Они что – не виноваты?!

Катя вскипала от дикого возмущения. Она бурлила, как котел с маслом, пузырьки лопались на поверхности.

– Екатерина Андреевна, вы успокойтесь, – заговорил следователь, и губы его стали малиновыми, цвета переспевшей ягоды, – успокойтесь, прошу вас. В коридоре есть кулер, налейте себе воды. Я понимаю ваше возмущение. Вы потеряли близких. Но их уже не вернешь. Давайте разберемся, я вам помогу. Вы можете нанять адвоката и подать в суд на кого захотите. И суд будет разбираться. И, я уверен, разберется. И вот в чем он разберется. Дорожные службы действительно производят ремонт на этом участке дороги. О чем напоминают дорожные знаки, расставленные по участку. Дорожный знак действует до его отмены. В данном случае дорожный знак стоял где ему и положено. И отменяющий дорожный знак тоже стоял. Протяженность ремонта – семнадцать километров. ДТП случилось на том участке, где проводились работы. А это значит, что водитель должен был соблюдать осторожность. Так что дорожные работники тут ни при чем.

Сотрудники «Скорой помощи». На место происшествия приехали фельдшер, медбрат и водитель. Они преодолели порядка пятидесяти километров. В момент обращения бригаде необходимо было посетить еще два вызова, что они и сделали, и приехали на ДТП. Действовали по инструкции. База «Скорой помощи» в этом районе не оснащена реанимобилями.

Катя слушала голос следователя, будто он вещал из радиоприемника или другого предмета в кабинете, но никак не из малинового рта. Бурлящее масло гнева превращалось в масло бессилия.

– Тэкс, продолжаем. Согласно заключению судмедэксперта, травмы, полученные в результате ДТП, были тяжелыми. Политравмы. Разрывы внутренних тканей и органов. Переломы, повреждения позвонков, сотрясения мозга. Множественные гематомы, серьезные повреждения сосудов. Я не буду сейчас вам все их перечислять. В заключении эксперта сказано, что врачебное вмешательство было своевременным и уместным. Но, увы, уже не могло помочь пострадавшим.

Теперь о свидетеле. Степан Константинович Студеный, проживающий в соседнем доме с погибшими, оказался на месте ДТП первым. Он увидел опрокинутое транспортное средство, лежащее вне дорожного полотна. Остановился, чтобы оказать помощь и вызвать спасателей. Он, кстати, должен сегодня подойти в отделение. Автомобиль был перевернут, что может способствовать его внезапному возгоранию. В таком случае необходимо постараться извлечь пострадавших из кабины. Степан Константинович пытался помочь пострадавшим. Его уж обвинять – совсем совести не иметь.

– Как у вас все складно получается! Никто не виноват, но люди погибли.

– Екатерина Андреевна, напомню вам, что обвиняемый по данному делу имеется. Это Грибанов А. П. А пострадавший – Грибанова М. Л. В связи с этим и возбуждено дело. В таких случаях мы рекомендуем написать заявление о приостановлении уголовного дела.

Катя представила, как она срывает самый большой календарь со стены и запихивает его следователю в рот, лишь бы он заткнулся.

– Я этого так не оставлю. Мой отец за всю жизнь ни разу не попадал в аварию. Ни разу! Вы пытаетесь все свалить на него. Но такого я уж точно не допущу. Вам лень работать. И из-за этого виновные даже не чувствуют угрызений совести. Вот вы сами, как вас там, опять забыла, вы вроде бы молодой человек, а уже насквозь прогнивший. Не видите живых людей. Для вас все эти дела – просто бумажки. Рутина. Еще одно дело, которое поскорее бы закрыть. Да вы не человек, вы – мусор человеческий. Вы думаете, что ни до чего нет никому дела? Что все так и останется. Но нет! Нет!!! Я доберусь до правды!

Возможно, Катя успела прокричать что-то еще более хлесткое. Возможно, она даже сбросила стопку бумаг со стола следователя.

Возможно, даже Буров М. С. выскочил из-за стола и постарался Катю утихомирить. Человек-то он был не плохой. Не гнилой, как показалось Кате, если только с самого краешка. Вполне возможно, что в кабинет зашли другие сотрудники отделения. У них были автоматы. Но что сделаешь с женщиной в ярости. Оружие тут бессильно. И Катя, отмахиваясь от утешений и автоматов, вышла из кабинета номер восемь.

И надо же было случиться так, что тут же она встретила соседа, того самого Степана.

– Мои соболезнования, Катенька, – успел сказать Степан.

– Убийца, – швырнула ему Катя в ответ.

А когда она вышла на улицу, то нашла машину Степана и нацарапала на дверце ключом «убийца». После чего действительно полегчало.

– Почему Степан-то убийца? – Олег чистил картошку. Шкурки сползали в ведро длинными червячками.

– Если бы не его «помощь», родители были бы живы. Я уверена в этом. Они все покрывают друг друга, – Катя отвечала спокойно, без запала. Возможно, она и сама начинала сомневаться в необходимости обвинять соседа в убийстве.

– А если бы он не остановился, то страшно представить, что вообще было бы, – продолжал Олег. Неочищенными остались две картофелины. – Сколько они пробыли там до его приезда, неизвестно. А сколько бы пробыли, если бы не он? Всю ночь?

Катя молчала. Она уже сочиняла текст петиции.

Зазвонил телефон. Степан.

– Алло.

– Катенька, зачем же ты мне машину-то попортила? Я ведь ничего не сделал плохого. Что же ты так несправедливо-то обходишься со мной, – голос Степана был горький, как недоспелый грейпфрут. – Я же помочь хотел, я как лучше хотел. А ты… – Степан, видимо, махнул рукой от досады, той самой рукой, в которой держал телефон.

Катя поежилась. Посмотрела, как Олег наливает в кастрюлю воду и кладет картофелины одну за одной.

– Я что хотел сказать-то еще, Катя, – Степан совладал с рукой и досадой, – Андрей с Мариной перед выездом ругались сильно. Кричали. Они обычно тихие такие, а тогда были сами не свои. Марина плакала даже. Я со своего участка слышал, через забор. Думал, зайти – не зайти, может, случилось что. А когда вышел, то они уехали уже. И вот что еще непонятно, на вечер в гости звали меня. Андрей звал. Но вот уехали. Я еще подумал: наверное, случилось что-то. Серьезное… Куда они спешили? И куда успели… – Степан зашмыгал носом, в телефоне появились звуки, будто он кладет его куда-то.

– А с машиной ты зря, Катенька. Не могу я с такой надписью ездить. Закрасить надо. Обращаться не буду никуда. Решим сами. Погорячилась ты, понимаю. Я у ребят сегодня узнаю, во сколько обойдется ремонт. Тебе скажу сумму. Надеюсь, недорого…

Паутина женщин

Под утро всегда сладко спится. Подолгу с вечера не можешь заснуть. Просыпаешься среди ночи. Слышишь, как дождь в окно постукивает. Скребет водяными когтями, как тоска. Поворачиваешься с левого на правый бок. Все неудобно.

Катя закидывала на мужа ногу. В одеяле он выглядел подобно холму. Шотландский холм. Олегу тоже не спалось. Ныли колени. Погода. Суставы не выдерживали нагрузки от давления. То ли давления веса, то ли атмосферного. Крутились. Взяли телефоны. Лежали так циклопами в темноте, то и дело тыкая пальцами в свой светящийся глаз.

Читали всякие статейки. Закон о животных. Люди голодают у Думы. Семь дней на воде, и все для того, чтобы поскорее прошел второе чтение закон о правах животных. К голодающим выходят время от времени депутаты, что-то спрашивают и уходят обратно в свою теплую Думу, в теплую думу о родине.

Кевин Спейси и Вайнштейн лечатся от сексуальной зависимости в специальной клинике, после того как их обвинили в харассменте. Особенно было досадно за Кевина Спейси. Олег его даже оправдывал, что Катю бесило еще больше. Нельзя оправдывать негодяев, даже если они любимые великие актеры. Олег обычно мямлил что-то о невнятности границ между знаками внимания и домогательствами. Между способом завоевать свой объект вожделения и эксплуатацией нижестоящих сотрудников. Олег предполагал, что скандалы с актерами – удачный способ отвлечь внимание от чего-то более значительного. Катя же ощущала, что мир наконец-то подошел к важным переменам – уже занес одну ногу над следующей ступенью развития. И по этому случаю ни Кевину Спейси, ни Харви Вайнштейну никаких поблажек – пусть расплачиваются! Современный человек должен это осуждать.

Возмущение постепенно улеглось, после того как Катя оставила под новостями комментарии, где изложила в четкой форме, что она думает об этом всем.

Гнев бодрит, особенно праведный. Катя продолжила серфить.

Участница группы «Пусси Райот» и активист «Божьей воли» поженились. И стали компромиссной ячейкой общества. Это баян, но все равно удивительный. Чубайс пообещал России большую газовую турбину, пообещал лидерство России на рынке беспилотных автомобилей. Олег увлекся подборкой статей про Чубайса, а Катя пролистывала исповедь Алехиной и Энтео, открывая каждую гиперссылку. Сон не шел, зато шел пятый час. А в семь уже вставать. Мир, такой далекий от их постели, такой безумный, такой круглосуточный, мир, в котором совершенно не было их, их бессонницы, рассказывал истории одну за другой, меняя фотографии, темы, персонажей. Холивары сменялись холиварами, люди троллями. Это было где-то там, по ту сторону, в заэкранье. Где их (Кати и Олега) никогда не будет. И хорошо, наверное, что так.

Олег закрыл свое жидкокристаллическое око. Дыхание его стало более ровным. Послышался тихий храп, звучащий как двигатель беспилотного автомобиля. Спейси, Вайнштейн и Чубайс лечились от сексуальной зависимости на большой газовой турбине.

Катя еще повертелась, уткнулась в огромное плечо мужа, убирала и возвращала руку ему на грудь. Отворачивалась, поворачивалась. В окно продолжал скрестись дождь. Не спалось. Вязкое чувство, будто ты в болоте между бодрствованием и сном. И неясно, какой берег ближе. Еще эта полутошнота…

Катя открыла сайт «чайлд. ру». Стала читать описание первой недели беременности: беречь себя, отказаться от ядов, не принимать никаких лекарств без согласования с врачом. Первая неделя считается от первого дня последней менструации. Катя перелистала до третьей недели. «Оплодотворенная яйцеклетка попадает в матку, где имплантируется в эндометрий, если имплантация пройдет благополучно, то… Ощущения женщины в этот период похожи на ощущения приближающейся менструации… В месте образования плаценты начинают образовываться ворсинки, в каждую из которых врастает капилляр… Из задней части внутризародышевого листка в утолщенный тяж мезодермы прорастает аллантоис». Текст становился все чудесатее. «Эмбрион напоминает небольшой шарик диаметром до 0,2 мм». Перелистнула на описание четвертой недели. Катя читала, не понимая слов. Как мантру. Как молитву.

Три года попыток. Обещанного же три года ждут. Пора уже. К вопросу подходили обстоятельно, по науке. Обследовались: анализы, УЗИ, цитология. Олег сдавал спермограмму раз в полгода. Уже шесть раз. С научной точки зрения они были абсолютно способны к деторождению. Показаний к ЭКО не было. Но зачатия не случалось. Не считая двух замерших беременностей на очень раннем сроке. Самопроизвольные выкидыши. Катя научилась об этом не думать как о чем-то страшном. Погрешности, говорила она о выкидышах. Артем был зачат относительно легко. Значит, все нормально должно быть и дальше.

Катя отложила телефон и попробовала сконцентрироваться на своем животе. Есть ли там уже зарожденная жизнь? Получилось ли в этот раз? Как и прежде, ей казалось, что получилось. Что она ощущает, как ворсинки врастают капиллярами и пятая часть миллиметра постепенно становится миллиметром. Она уже видела себя округлившейся, с налившейся грудью. В джинсах со специальной резинкой для живота. Представляла, как гордо заходит в лифт, и соседи смотрят на нее с восхищением. Она уже планировала семейную фотосессию, где она, как женщина-весна, в развевающемся платье, с венком в волосах из живых белых цветов. Ее русые волосы волнами спадают на плечи. Олег обнимает. Их животы почти одинакового размера, и в этом есть комический эффект. А Артем прислоняется головой к животу, укрытому мягкими светло-зелеными складками. И они все босиком. На каком-нибудь коврике под искусственную траву.

Катя коснулась живота. Вспомнила маму. Бабушку, тетю, другую бабушку, сестру Машу тоже вспомнила. И стало ей казаться, что весь мир окутывает паутина из женщин. Женщины плетут эту паутину из самих себя, как волшебные пауки. Священные пауки. Изредка в паутине появляются мужчины. Паутина из женщин обволакивала землю одним большим сотовым облаком. И где-то там, внутри нее, была Катя. Одна из. Липкий паутинный сон наконец-то забрал ее к себе из другой всемирной паутины.

Под утро так сладко спится. Снятся цветные, манящие сны.

Олег обычно вставал первым и шел в ванную. Ему выходить раньше всех, чтобы успеть до часа пик. Потом уже Катя будила Артема. Сквозь сон он просил: «Еще пять минут, еще пять минут». Катя снимала с сонного пижаму и надевала на него носки. Сладкий, домашний, теплый мальчишка. Артем постепенно просыпался. Становился более вредным, ворчливым, капризным. Утро, ничего не поделаешь. Катя велела ему чистить зубы. Кормила тостами с маслом и вареньем. Мальчику нужны быстрые углеводы. Отводила в школу. Идти всего пятнадцать минут – быстро. Если кое-кто не хочет прыгнуть во все лужи. В школьных штанах. И в кого вырастают такие дети?! И почему нельзя отвешивать им подзатыльники?! У этих психологов с теорией привязанности, наверное, никогда не было настолько вредных детей. И дойдя до школы, Катя поняла, что чего-то недостает из утреннего комплекта. Она есть, сын есть, сменка есть. Рюкзак!

– Я думал, ты возьмешь его, ты же всегда берешь, – флегматично сказал Артем.

Катя очень хорошо помнит про теорию привязанности и осознанное родительство. Поэтому подзатыльники под запретом. Рука так и зудит, но она хорошая мать и никогда не позволит себе выйти за рамки. И Катя идет домой за рюкзаком. Незапланированные полчаса из жизни. Но дети, сперва дети, а потом все остальное. В материнском сердце уживаются и ненависть, и любовь. Дети – наше все, так ведь?

И тут Катя вспомнила, что давно не заглядывала в электронный дневник. Бездны разверзлись перед ней.