Текст книги "Сестры"

Метаморфозы и метастазы

Маша удивлялась, читая записи: ведь еще тогда она все понимала, текст не врал. Текст был беспощаден к иллюзиям. Как же она этого не замечала? Как же ей удавалось написать и забыть? Написать и снова думать, что все складывается прекрасно? А вот так.

Денис менялся постепенно. Сначала закончились комплименты. Хорошие и ласковые слова следом утекли одно за другим, будто он их забыл. Какое-то время было затишье – нули на оси координат. И Маша к этому привыкла. Есть мужчина – и хорошо. Планировали совместный отпуск, познакомились с родителями. Рассуждали о свадьбе, копили на свадьбу.

Потом снова появились слова. Но уже совсем другие. Маша совершала все больше и больше промахов. Готовила не ту еду, надевала не ту одежду, шутила не на те темы, да и волосы у нее, если честно, жидкие слишком и нос некрасивый. И рисует она плохо. И в квартире мебель не та. Незаметно, едва уловимо в их отношениях появлялся все больший уклон в минус.

Маша хотела исправиться, старалась, но все было напрасно. Денис временами свирепел. Начались скандалы. Он обижался, что его недостаточно ценят, недостаточно любят, что всего недостаточно для него в этом союзе. И с Машей он остается только из великодушия, потому что на это чахлое «добро» больше никто не позарится. Маша рыдала тайком в душе, пока льется вода. Скрывала все от сестры и родителей. Потому что ужасно стыдно такое не скрывать. Пыталась все исправить. Пыталась изо всех сил стать идеальной, ведь было же хорошо раньше, значит, шансы есть.

Денис для нее был главным: судьей, авторитетом, мужчиной. Все вертелось вокруг него. Больше всего ей хотелось вернуть того Дениса, который осыпал ее комплиментами и заваливал письмами. Что-то же Маша сделала не так, раз он изменился? Чем именно расстроила?

Успокаивала себя, что человек такой эмоциональный, что на работе у него проблемы. Денис как раз уволился, придумал все бросить, потому что решил стать массажистом. Нужны были деньги на обучение. Он нервничал. Маша отдала ему все свои сбережения, потому что «глава будущей семьи должен распоряжаться семейным бюджетом», потому что «ты все равно потратишь на какую-то ерунду» и «не женское это дело – считать деньги». Маша копила на дополнительное образование в Англии. Денис считал это глупейшим вложением. Куда ушли все ее накопления, Маша не знает. Но они точно не приумножились.

В доме появлялся крепкий алкоголь и как следствие – крепко выпивший Денис. Маша отчаянно цеплялась за какие-то осколки прошлого. Осколки ранили, но она продолжала цепляться. Потом, спустя годы, Маша сможет понять причину такого отчаянного своего заблуждения – инфантильного, девчачьего. Будто ей тринадцать, а не двадцать с гаком. Но в то время понять, дорасти, выбраться шансов не было. И Денис неистовствовал от своей власти над Машей.

Стал гораздо жестче в сексе. Быстро и грубо удовлетворялся, говорил разные уничижительные слова, плевал в лицо. А потом ударил Машу в первый раз, ткнул кулаком в спину, после того как разрядился, и отхлестал по щекам. Щеки загорелись, но следов, слава богу, не осталось.

Тут, конечно, надо было бы сразу сказать «стоп!» и закончить отношения. Маша тогда расплакалась. Убежала ночью из своей квартиры. И думала, что это конец. Звезды на землю, шершавый край схлопнувшейся вселенной. Сидела в каком-то баре. Собиралась с мыслями. Но никому не смогла рассказать. Потому что ужасно позорно быть слабой, быть жертвой унизительно.

Вернулась домой под утро. Впервые заговорила о расставании. Денис умолял простить. И на месяц, если не больше, стал тем самым Денисом с букетом розовых роз – внимательным, ласковым, нежным. Они улетели в Париж на выходные и на Монмартре целовались два часа, как будто юные любовники.

Весь следующий год были такие качели. Грубость менялась на нежность, теплые дни на холодные, обожание перетекало в ненависть. Маша исхудала, возобновились панические атаки. Так и жили. Преодолевали трудности, так сказать. Свадьба отступила на второй план, потому что Маша никак не решалась на ребенка, а Денис настаивал. Маша принимала контрацептивы, несколько раз Денис находил их и выбрасывал. Вырывал из рук таблетки и насиловал ее. Тут многие бы поспорили, действительно ли это было насилием. Она же не сопротивлялась… Они же жили вместе. «Она же женщина, – скажет кто-нибудь. – Ей так даже больше нравится, это вообще фантазия многих женщин, чтобы их брали силой». Но, несмотря на все старания Дениса, беременность не наступала.

Денис выходил из себя все смелее. У Маши наступали месячные, а у Дениса припадки ярости. Красные дни календаря приобретали дополнительный смысл.

Первый синяк на лице Маша замазывала. Купила специальный крем «Синякофф» – и замазывала. После вторых побоев она просто отсиживалась дома.

Ситуация затягивала Машу все глубже и глубже. Сознаться было еще страшнее, чем раньше. Как же она это допустила? А вдруг он поменяется? А вдруг она еще чуть-чуть исправится, и все наладится?

Невероятно, правда? Кажется, ну как же?! Как же она это все позволяла проделывать с собой?! Где уважение к себе?! И все такое. Зачем он ей такой нужен? Почему она не рассталась раньше? Значит, ей так и надо, если она себя сама так не ценит!

Однажды осенью стало очевидным, что отношения не улучшатся. Маша попала в клинику неврозов. И тогда же начала готовиться к разрыву.

Но беда и в этот раз не пришла одна.

Что страшнее

Потом, по возвращении, были две сахарные недели. Маша даже понадеялась, что все вот-вот наладится. Но Дениса надолго не хватило. Сначала он убеждал Машу, что она псих и ничего не понимает, потом добавились обвинения. Маша воспринимала это уже как-то ровнее. Без надрыва. Надрыв случился раньше, а сейчас было ровное серое настроение. Метод серого камня, как говорят специалисты.

После одной из ссор Денис взял паузу: «Нам надо пожить отдельно, отдохнуть друг от друга, подумать». Перестал бывать у Маши. Перестал писать. Они перестали видеться. Тут как раз все и случилось с родителями Маши. Денис устранился: «Сочувствую, но это не мое дело». А спустя несколько дней обозначил, что все кончено.

Написал длинные сообщения в «Вотсапе», уличил в слабостях, грехах и несовершенствах. Недостаточно опрятна, ленива, мрачна, слишком худая, жидкие волосы, не способна себя обеспечить, нездорова, бездетна, плоха в постели. Прислал фотографии своей новой девушки и провел сравнительный анализ с Машей.

«Каждый человек выбирает, как жить. Ты выбираешь быть несчастной, выбираешь быть лузером и аутсайдером. Ты ждешь, что тебя будут все спасать, а сама с упоением гибнешь. Не на того напала. Я выбираю жизнь, я выбираю упругую грудь и накачанную попку. Я выбираю оптимизм, а не твои унылые булки. Моя новая девушка открыла мне глаза, и теперь я увидел, насколько был слеп. Ты чуть не загубила меня. Но я спасся с тонущего корабля. Конечно, я оставляю один шанс из миллиона, что ты исправишься и станешь наконец-то достойна меня. Один из миллиона. Но сама понимаешь, как это все маловероятно. Так что я тебя отправляю пока в неоплачиваемый отпуск. Ха-ха».

И еще много-много слов. Обида крепко сплелась с облегчением. Они обнимали друг друга – обида и облегчение. И обида задушила облегчение обжигающим холодом. Обида ли это была? Или другое чувство, рассыпающееся по всей Маше, будто колотый лед? Потому что внутри себя Маша соглашалась с Денисом. Она чувствовала, что ее уличили, добрались до самой ее сути. Что она по-настоящему плохая. И это и есть ее правда. Ее омут. Разум пытался вытащить из омута, приводил веские, но слишком тихие аргументы. Маша справлялась с этим медленно. Она падала в страдания и копошилась там, как в старом, знакомом до последней ниточки тряпье.

Было больно не от того, что ушел очередной мужчина, было больно от того, что все вообще не то. Было жаль себя, свою никчемную, невезучую жизнь. Свое вечное недо-. Недолюбленность, недостаточный рост, недостаточное здоровье, недостаточные способности к обучению (особенно в сравнении со старшей сестрой). Это сравнение всегда было не в пользу Маши. Маша вообще удобная фигура для сравнения, вот Денис тоже сравнил. Недоношенность, хотя сейчас это уже опровергнуто и взамен недоношенности пришла недородственность. Недородная дочь. Машу обожгло чувство острого одиночества – ну, когда ты один, даже если вокруг люди, такое чувство. Только людей не было. А она была.

Маша нырнула еще глубже. И ей стало казаться, что ее не должно было быть. Ведь ее не хотели. Не ждали. Избавились, передали несчастным людям, потерявшим ребенка. И она стала всего лишь заплаткой в их семье. Тем, чем забивают брешь, чтобы не утонуть в горе. И даже с этим она не справилась. Что-то темное и несоизмеримо огромное заставляло Машу думать снова и снова об этом. Другие мысли не пробивались сквозь мрачную стену. Маша чувствовала, что она в каменном мешке из мыслей, которые внезапно превратились в цемент. Снова стало не хватать воздуха.

Где-то на горизонте сознания она поймала мысль, что этого делать не надо. Что это нехорошо, неконструктивно. Что надо бы остановиться, выйти на улицу, погулять по лесу, а еще лучше позвонить кому-нибудь, да хоть сестре. Но делать что лучше – не про Машу. Так поступают годные люди, а Маша негодная.

Маша сняла толстовку. Взяла канцелярский нож. И сделала несколько тонких надрезов выше локтя на внутренней стороне руки. Полосы легли поперек старых зарубцевавшихся шрамов. Потекла такая красная, такая яркая, такая живая кровь. Боли практически не было. И тогда Маша сняла лосины и сделала еще несколько надрезов поглубже, перечеркивающих один длинный шрам на бедре. Капельки крови устремились вниз по ноге, обошли щиколотку и достигли пола. Кровь бежала быстро, будто куда-то торопилась, будто ее наконец-то выпустили из продолжительного заточения. Маша почувствовала облегчение. Ей было тесно со всей этой кровью, а теперь удалось лишнее выпустить наружу.

Если бы так просто можно было бы исправить все остальное. Маша взглянула на себя в зеркало. В отражении на нее смотрела испуганная четырнадцатилетняя девочка. Тогда она сделала этот длинный надрез на ноге. Если бы можно было все исправить.

Отмотать время. Сжечь дневник. Или еще больше отмотать время и вообще в то лето не жить на даче. Уехать в лагерь на три смены.

А если бы время моталось дальше, открутить назад так сильно, чтобы даже и не родиться. Выскочить недоприкрепленным эмбрионом, скатиться по бедру своей непутевой недоматери в водосток душа. Да, пожалуй, это был бы лучший сценарий.

Кровь замедлялась, густела, теряла свой свежий цвет. На полу появилось несколько размазанных следов. Маша вытерла кафель и пошла в душ. Вода смывала дорожки, ведущие от ранок вниз. Если бы можно было смыть и себя. Тогда она простояла под душем час.

Шумиха

Утром город завалило пушистым снегом. Но это не помешало дорожной службе снять старые бордюры, не модные, из прошлого сезона, и энергично устанавливать новые, красивые, из камня, а не бетона. Бордюры врезались в землю, на них ложился новый пушистый снег. Длинная вереница машин с торжественной медлительностью шествовала в сторону центра. В каждой машине аккумулировалось раздражение. Когда люди научатся извлекать из раздражения полезную энергию, они смогут летать. Есть же солнечные батареи, почему бы не сделать батареи раздражения? Возможно, это бы решило наконец проблему пробок. А пока в мрачном утреннем свете, в окружении снега, новых бордюров и других авто, водители и пассажиры утыкали свое раздражение в смартфоны. Писали комментарии в приложении «Яндекс. Пробки», листали социальные сети, смотрели каналы. И читали петиции, в том числе и Катину.

Катя набрала номер больницы.

– Алло, ординаторская, верно?.. Что я хотела? Я хотела узнать, посадили ли под домашний арест врача Афанасьева и медсестру Ядынбекову?.. До сих пор?! Нет? Как так?! Возмутительно, передайте, что им недолго осталось. И я приложу все свои силы, чтобы за врачебные ошибки ввели смертную казнь! – Катя выкрикнула последнее слово и нажала красную кнопку с надписью «Завершить».

«Надо еще дорожным рабочим позвонить. Пуcть тоже боятся», – сказала Катя самой себе.

Как хорошо, когда есть конкретные виновные, когда все понятно, когда без сомнения ясно, куда можно направить свою злость. Виновные должны быть обязательно. Всегда! В каждом случае. И если невозможно наказать виновных в пробках, потому что тут все неясно, то хоть каких-то виновных наказать надо обязательно. Найти и наказать!

Петиция, составленная Катей, набирала все больше и больше подписей. Кате посыпались сообщения в личку от незнакомых людей – с сочувствиями и проклятьями. Больше и больше сообщений. В устоявшуюся мелодию их жизни добавился новый истеричный ритм.

История потекла по сетям. Подключились блогеры, которым всегда есть что сказать. Проснулись энтузиасты-расследователи, жаждущие фактов и новых данных: на какой дороге, в какой больнице, какая именно «Скорая» (подразделение, номер бригады), какое отделение полиции этим занимается, когда наступила смерть, какие принимались меры, как выглядит заключение судмедэксперта, как выглядели трупы, есть ли фото с места аварии, есть ли посмертные фото.

Пока Катя стояла в пробке, она получила больше ста сообщений в личку. Катя старалась отвечать, но через какое-то время, примерно через 50 новых бордюров, она поняла, что всем ответить точно не сможет.

«Здравствуйте, я адвокат по гражданским и уголовным делам, готов взяться за ваше дело. Давайте обсудим детали» – два десятка таких сообщений.

«Здравствуйте, я представитель портала/газеты/журнала/программы ХХХ NEWS – мы заинтересовались вашей историей, приедем сегодня к вам в любое время куда скажете». Тоже не один десяток.

«Есть ли фото ваших трупов? 50 000 за одного и 80 000 за двоих. Интересует?»

Другие сообщения принимали все более безумный вид. Были сообщения про украинский след, американский след, чеченский след, след масонов, про заговор против российских граждан, про аномальные зоны в Московской области и заговоренные на погибель автомобили, родовые проклятья и расплату за грехи предыдущих поколений. Было ощущение, что Катина страничка попала в тайную сеть психически больных людей, которые скопом решили подключиться к проблеме. Катя начала думать, что все это какой-то жестокий троллинг. Но жизнь вообще сплошной троллинг, если посмотреть под определенным углом.

В полдень Катин аккаунт взломали. И начались звонки. Катя оставила смартфон на беззвучном режиме. По работе общалась только через электронную почту и стационарный телефон. Ей стало казаться, что коллеги как-то странно на нее поглядывают. И в регулярно повторяющемся вопросе «все ли в порядке?» она начала видеть издевку.

Катя внезапно очутилась будто бы без дома и без одежды напротив толпы.

Маша. Следователь. Дневник

Вы не замечали, что в последнее время стали сниться странные сны? Как будто случайно переключил кто-то ваш привычный канал снов.

Что вам снилось в последнее время? Есть ли вы в своих снах? Снится ли вам что-нибудь в метро? Когда перегоны между станциями погружают поезд в подземную тьму.

Зимой люди в метро похожи на насупленных птиц. Недобрых, сонных, взъерошенных голубей с отмороженными лапками, потому что одна лапка скрючена – в ней телефон. Зимой в метро у людей лица серы и по-особенному, по-зимнему безучастны. Как будто они не тут, а где-то далеко, в гораздо более прекрасном месте, чем подземка. Они там, а тело тут оставлено на передержку или наказано за плохое поведение. Например, за то, что слишком много жрет. Или устает. Или все время хочет спать.

Маша разглядывала лица и фигуры людей. Это ее развлекало. Мысленно она раздевала каждую фигуру, но с бесстрастным интересом – интересом скульптора. Как интересно устроены тела. Как природа и углеводы их изобретательно вылепливают. У дамы в сером полушубке щедро вырисован живот. Он ложится плотной подушкой на колени. Из-за чего вся фигура приобретает величие гусыни. А у парня на соседнем месте, который изо всех сил изображает, что спит или смертельно ранен, такие покатые плечи, будто он холм. И на руках у основания пальцев небольшие вмятинки. Маша решила, что он, скорее всего, печет хлеб. Что это какие-то добрые, неопасные руки.

И тут же в памяти вспыхнули руки совсем другие. Длинные жилистые пальцы с аккуратными ногтями. Маша помнила каждый миллиметр этих рук. Складки на фалангах, несколько темных волосков, выпирающие венки и жесткую кожу ладоней. Ее язык помнил шершавый рисунок отпечатка пальцев, возле ногтей кожа была самая жесткая.

– Следующая станция «Щелковская». Нэкст стэйшн. Счелкоускауая.

Внезапный голос диктора выдернул Машу из черного холодного тоннеля, куда увлекали ее те самые руки. И вот она снова тут, в совершенно другом черном холодном тоннеле, наполненном поездами и людьми, похожими на птиц.

«Что я им скажу? Я им скажу: можно ли мне забрать вещи? Они дороги как память. Интересно, это достаточная причина? Хрен знает. У них все же как-то не по-людски вечно. Наверное, будут допрашивать или как это у них называется. Отпечатки пальцев снимать. Как бы так спросить, чтобы меньше вызывать вопросов? Может быть, сказать, что в машине была моя сумка? Или так, наоборот, будет только хуже? Как лучше-то? Как же я ненавижу все эти инстанции!!! Так… Спокойно. Сейчас я выпью вторую таблетку новопассита, буду спокойная, расслабленная, ведь это не очень сложно – пришла, попросила, забрала. И всё. Все, можно будет успокоиться. Главное, не привлекать к себе особого внимания… Что ж я за дура-то такая непробиваемая?!»

– Милочка, глянь, какой автобус стоит? 395-й или 338-й? Я не вижу отсюдова, – Машу за руку одернула пожилая женщина, будто сложенная пополам, с сумкой на колесиках, не сильно меньше по габаритам, чем ее владелица.

Маша обернулась, посмотрела на женщину стеклянным взглядом, пытаясь понять, откуда идут помехи, внешние помехи, нарушающие тишину ее размышлений.

– Матерь божья! Да ты слепая, что ли?! Матерь божья! И кожа бледная какая. Ети-жны! Куды не сунься, всюду эти мертвецы – наркоманы. Шаперится, гыдота всякая, куда только полиция и Путин смотрят…

Незнакомка с сумкой на колесиках, извергая то ли жалобы, то ли проклятья, отступила к другому прохожему, которому пришлось выслушать экзистенциальный вопль. И автобус был уже не так важен.

«Неужели все и вправду так плохо?!» – печально подумала Маша. А через полчаса уже стояла у дверей следователя Бурова М.С.

Бабуля как в воду глядела. Потому что в голове у Бурова М.С. в ту же секунду были похожие мысли. Вот как у бабули точь-в-точь. Наверное, они ментальные родственники, как это можно еще назвать? Когда люди думают одновременно одинаковое что-то. Сегодня все как с ума посходили. Тихое, совершенно точно забытое богом отделение полиции превратилось в место паломничества странных личностей. И все они себя мнили корреспондентами, журналистами и прочей швалью. И всех их интересовало дело Грибановых. Буров даже думал, что его коллеги разыгрывают. Подшутили так, чтобы службу веселей было нести. Но нет.

– Значит, Мария Андреевна Грибанова, вы беспокоитесь о вещах, которые были обнаружены на месте преступления. И что же вам особенно интересно?

– Ну, я хотела их забрать… Как память о… О родителях.

– У вас проблемы с памятью? Без этих вещей плохо она работает?

– Хорошо работает… но все-таки эти вещи мне дороги. Они же не нужны следствию, – зачем-то добавила Маша.

– А вот, может, и нужны?! – уцепился за эту фразу Буров, разозленный назойливыми звонками и визитерами. – Может быть, они очень нужны следствию! Может быть, без них, без этих улик, следствие зайдет в тупик, а вы же хотите, чтобы мы нашли и покарали всех виновных! Вы же хотите, чтобы мы приостановили все другие дела, ведь у нас ничего более страшного не происходит. Никто никого больше не убивает, не продает наркотики в школах, не грабит пенсионеров. Все преступные элементы полгода работали над тем, как укокошить Грибановых у полиции под носом.

– Я ничего не хочу, я просто хочу вещи, а вы со мной зачем так говорите? – Маша поняла, что из этого разговора она не выйдет победителем. Что тут, похоже, все серьезно.

Максим Сергеевич позволил себе минутную слабость. И ему самому уже было немного неловко. Напротив стояла испуганная девушка – неубедительная, невнятная, ненапористая, неживая. Что он на нее спустил своих собак? Просто ей не повезло. Он даже жалел гражданку Грибанову М. А. Столь яркое эмоциональное поведение не красило его и вообще не было ему свойственно. Но как-то надо было выкручиваться из сложившейся нелепой ситуации, как-то оправдать свою внезапную вредность.

– Мария Андреевна, – уже спокойным голосом продолжил Буров, – я понимаю вашу печаль. Но вещи пока отдать не могу. Они все находятся в работе. К вашему делу сейчас повышенное внимание. Мне звонят постоянно, интересуются. Даже приходят в отделение разные граждане. Вы понимаете, теперь мы должны более пристально все изучить.

– П-п-по-чему повышенное внимание?

«А хрен его знает!» – хотелось ответить Бурову. Но он понимал, что это не соответствует статусу должностного лица. «Это у вас надо спросить!» – следом пронеслось у него, но он успел остановиться.

– Мы выясняем это. Так что ничем помочь не могу. Есть у вас что по делу? Чем вы еще можете помочь следствию?

– Я? Помочь? Не знаю, – Маша растерялась, досада была настолько нескрываема, что Буров буквально унюхал ее в своем кабинете.

– Тогда не буду вас более задерживать. Пожалуйста, освободите кабинет, мне надо работать.

И, пока Маша брела по коридорам отделения полиции, пока она выходила на свежий воздух и ждала автобуса, пока вынашивала безумные нереализуемые планы, как получить дневник, один другого бестолковее, Буров позвонил дознавателю Петрову А. Я.

– Сань, а ты смотрел вещи, найденные в машине Грибановых? Ценное что-нибудь было? …Да сейчас их дочь приходила младшая. Странная такая… Ты посмотри еще раз, что-то там интересное, может быть, найдется? Глянешь? Спасибо. Добро.

Мелочи, мелочи главное!.. Вот эти-то мелочи и губят всегда и все…

Маша ехала в маршрутке. Спускалась в подземку. Она была опять наедине со своими чудны`ми мыслями. Она думала о том, что мысли материальны. Точнее, вещественны. Мысли каждого человека – как одна большая молекула. Которая в определенном узоре сцепляет атомы, и, какая бы большая молекула ни была, а молекулы, несмотря на то что маленькие, бывают умопомрачительно длинными, все равно повторяют себя. Из раза в раз. Иногда очень удобно начать думать о чем-то отвлеченном, особенно когда в неотвлеченном грядет апокалипсис. Например, о длине молекул. Она зачем-то вспомнила, что в школе рассказывали, что есть молекула, площадь которой займет всю поверхность плавательного бассейна. Всего одна молекула. Сколько вагонов помещается в бассейне? Маша охватила взглядом вагон. О чем думают эти люди? Что за молекулы у них в мыслях? Ей хотелось убежать все дальше от своих, например в голову вот этой девушки с выпрямленными волосами в красивом бордовом берете. Убежать в ее голову и больше не выходить на этот ужасный свет. В той голове не будет погибших родителей, дневника, тех самых рук, панических атак, новостей об удочерении. Пусть в той голове будет легкая, приятная чушь. Пусть там будет возведена в ранг особой важности какая-то мелочь. Например, что цвет сезона – винный. Что маникюр с сатиновым покрытием особенно идет к загорелой коже, что на праймеры консилеры в «Рив гош» на этой неделе скидки и что лучше зимой добавить силовой нагрузки и убрать аэробную. Маша истово желала быть внутри головы с такими мыслями. И чтобы больше ничего.

А в это самое время где-то за МКАД в небольшом отделении полиции люди, мысли которых были ну совершенно другими молекулами, переворачивали с ног на голову Машину жизнь. Превращали ее в раздробленные куски. Вот такая химия. Реакция разложения.

Случайный шум вокруг обычного висяка, случайный сотрудник УВД, случайная журналистка с сомнительным прошлым, сохранившая связи с сотрудником УВД, случайно затерявшаяся на десятилетия тетрадка.