Текст книги "Ядам и Лилит"

* * *

Мелкие белые цветы усыпали поляну. Воздух, пропитанный их ароматом, хотелось вдыхать и вдыхать. Вождь бросил копьё, нарвал охапку цветов и стал забрасывать ими ми-а. Я тоже включилась в игру и принялась кидать цветами в него. В белых волосах ми-а цветы были почти незаметны, а на его, тёмных, белели, как снег.

– Ах, так, Лил-Ыт?! – Вождь подбросил меня в воздух.

– Ещё! – завизжала я.

Снова подкинув меня, он крикнул:

– Теперь тебя! – И повалил мою ми-а в цветы.

Хохоча, они покатились по поляне…

* * *

Обнимая холмик свежей земли, я жалела, что проснулась, не осталась в счастливом сне. Однако заставила себя подняться: нужно найти Тойби и похоронить братьев.

День подходил к концу, а я не нашла ни семью, ни того места, где оставила тела юношей. Если Тойби на них не наткнётся, они останутся непогребёнными. Когда я брела в группе увечных, то расспрашивала старуху, куда попадают духи людей, чьи тела пропали. Ведь кто-то тонет, срывается в пропасть, становится добычей хищников. Если тело человека не погребено, где оказывается его дух? Остаётся на земле?

– Нет, а-ми, – отвечала она. – Сперва дух умершего попадает в подземный мир, на ладонь Великой Старухи. Она какое-то время ждёт, прежде чем подуть на него. Благодарность живущих делает дух лёгким, и, когда Старуха подует, он поднимается в небо. Обряд погребения – это знак благодарности, он помогает духу умершего стать лёгким. Когда обряд невозможен, важно, чтобы люди наполнили свои головы добрыми мыслями об умершем. Это тоже делает его дух лёгким. Только дух человека, не оставившего ни в ком доброй памяти о себе, вынужден блуждать по земле.

Дух Космача никогда не станет лёгким! Даже если семья не узнает, сколько зла совершил этот взбесившийся зверь, никто в Тойби его не вспомнит добром. А духи юношей окажутся среди звёзд! Я благодарила братьев за то, что они так старались, объясняя мне охотничьи знаки; за то, что подготовили костёр для последнего этапа моего посвящения; за то, что сами исключили себя из жеребьёвки – вряд ли вождь их об этом просил… За то, что они брали с него пример и старались быть хорошими охотниками и хорошими людьми. Я пыталась думать только о них, но мысли всё время возвращались к моему мужу. Помнится, его мать сказала: «Лил-Ыт, я хочу, чтобы ты полюбила своего первого мужа, как твоя ми-а моего сына».

– Зачем ты мне этого пожелала, старуха?! Всё вышло по твоему слову, но скажи, что мне делать теперь, когда сын твой всадил копьё себе в сердце? Как мне жить, если я похоронила своё сердце с ним?

Глава 5. Йа-дА

Я брела, не зная куда. Питалась чем придётся: грибами, улитками, личинками насекомых. Изредка мне попадались невысокие ягодные кустарники, покрытые ярко-зелёными глянцевыми листьями. Красные кислые ягоды сверкали на них, как капельки крови, а бледно-голубые напоминали глаза мёртвых птиц, зато были сладкими.

Ночевала я на деревьях, выбирая ветви потолще – почти каждую ночь слышался волчий вой, и спать на земле без огня было слишком опасно. По утрам плотная белая пелена скрывала землю и небо, позже холодные ветры раздували туман, нагоняли туч. Начиналась нескончаемая серая морось, непохожая на короткие летние грозы. Осень продлится недолго. Если я не найду Тойби, то замёрзну или умру от голода. Хотя, наверное, раньше стану чьей-то добычей.

Я не боялась смерти и не стремилась жить. Тех, кого я любила, не было среди живых, мне же хотелось лишь одного: соединиться с ними. Я представляла, как меня обнимет дух ми-а, потом среди многих звёзд мы отыщем вождя и Кы-А. Мой застенчивый друг подует в орлиную кость, а мы будем слушать. Затем ненадолго расстанемся и вновь соберёмся вместе. Я жила этой надеждой, пока ко мне не пришла страшная мысль: что, если я осталась последней? Что, если людей больше нет, и я умру, не оставив ни в ком доброй памяти? Мой дух не станет лёгким, а будет блуждать по земле и встретится разве что с духом Космача. Думая так, я содрогалась…

В то утро трава покрылась инеем – первый признак близкой зимы. Я поднялась на возвышенность, продуваемую всеми ветрами. Пустошь голой земли граничила с небом. На разделяющей их черте ссутулились стервятники. Лысых голов на изогнутых шеях я не увидела, птицы уставились вниз.

Внезапно послышался звук, заставивший меня вздрогнуть. Человеческий крик? Захлопали крылья, и ещё один стервятник уселся рядом с сородичами. Крик повторился. Голос мне не почудился! Я бросилась туда, где расселись птицы, разогнала их копьём и заглянула вниз. Головокружительный обрыв! На узком выступе, вжимаясь в него, лежал человек. Один стервятник расположился у его ног, второй, подлетев со стороны головы, попытался клюнуть в глаза. Человек отмахнулся ножом, но как-то вяло. Истощён или ранен… Стервятник опустился у его ног, а тот, что сидел, взмахнул крыльями и, описав круг, напал со стороны головы.

Я завопила и, свесившись чуть не до пояса, замахала копьём. Нежданная поддержка приободрила человека, однако стервятники быстро смекнули, что копью их не достать, и возобновили поочерёдное нападение. Я принялась швырять в них камнями и дважды попала точно. С недовольным клёкотом птицы взлетели и уселись рядом с остальными, выжидая, что будет дальше. Пошёл дождь. Если он перейдёт в ливень, человека смоет с выступа! Свесившись ещё больше, я закричала, протягивая ему копьё. Но даже если бы кто-то держал меня за ноги, и я свесилась полностью, а человек был способен встать, он не достал бы до копья. В сравнении с высотой обрыва расстояние между нами казалось совсем крошечным, но оно было неодолимо.

Человек крикнул что-то в ответ и принялся разматывать полоски кожи, которыми были обмотаны его руки. Потом размотал кожаный пояс, скрутил всё в клубок, затянул потуже и снова крикнул. Поняв его отчаянный план, я кивнула, и он швырнул клубок вверх. Тот упал на самый край, я еле сумела его схватить! Трясущимися от волнения пальцами я размотала клубок и стала связывать полоски кожи, проверяя на прочность узлы. Получился длинный ремень, конец которого я прикрутила к древку возле наконечника. Снова свесившись, я вытянула копьё. Человек ухватился одной рукой за конец ремня, второй махнул мне, чтобы я отползла подальше от края. Дождь усиливался. Сквозь его шум послышался новый крик, и резкий рывок едва не вырвал копьё у меня из рук. Стиснув мокрое древко что было сил, я навалилась на него всей своей тяжестью и со стонами пыталась удерживать, чувствуя, что меня вместе с копьём стаскивает к обрыву. Только бы человек успел! Край приблизился почти вплотную, когда я увидела дрожащие от напряжения пальцы, вцепившиеся в мокрые камни. Человек подтянулся, показались его голова и плечи. Я ухватила его под мышки и, помогая себе криком, стала вытягивать наверх. Потом у меня потемнело в глазах, и я рухнула рядом с ним.

* * *

Когда я очнулась, ветер разорвал тучи и выглянуло солнце. Над нами кружили стервятники. Вскочив, я погрозила им копьём. Человек лежал без движения, и я оттащила его подальше от края. Он показался мне на удивление лёгким, наверное, я бы его не вытащила, будь он потяжелей. Едва увидев на выступе его длинное узкое тело, я поняла, что он – один из тех, кого вождь называл чужими. Голова у него была вытянутой, как и тело, но вполне человеческой, не львиной. Лицо я рассмотрела только теперь.

Его кожа была темнее моей, а гладкие длинные волосы, стянутые ремешком на затылке, совсем чёрными – таких у нас в семье не встречалось. Лоб походил на отвесный обрыв. Выпуклости, на которых у людей Тойби росли брови, у него отсутствовали, зато подбородок резко выдавался вперёд. Нос с узкими ноздрями, губы, припухлые, как у ребёнка, и едва заметный пушок над верхней говорили о молодости. Я бы приняла его за подростка, если бы не рост – когда он встанет на свои тонкие длинные ноги, то окажется выше любого мужчины Тойби! Вождь говорил, что чужие крайне опасны, однако я не усмотрела ничего угрожающего в полудетском облике юноши.

Разложив на солнце свою вымокшую накидку, я принялась рассматривать его одежду. В моей Тойби летние накидки и бедренные повязки шили из тонких шкур, для зимних использовали толстые с мохнатым мехом. Охотники надевали накидку так, чтобы шкура закрывала грудь и живот, на спине и груди перетягивали её ремнями. Женщины закрывали спину, а грудь оставляли полуоткрытой. Бедренные повязки сшивали до середины бедра. Зимнюю обувь делали из медвежьих лап, летнюю плели из корней горькой травы.

Одежды, подобной той, что носил чужой, я не видела! Накидка из очень мягкой кожи полностью закрывала верхнюю часть его тела. Надевалась она, наверное, через голову. На груди у него что-то выпирало – будто бы костяные наросты. Ноги и бёдра юноши также были обёрнуты в мягкую кожу. Как называется одежда для ног, я не знала, но сшита она была мастерски из тщательно подобранных кусков. Наверняка одежду ему шила мать! Только у матери хватило б терпения проделать такую работу, чтобы со всех сторон защитить сына.

Как же мне просушить эту мокрую красоту? Я решила начать с обуви, столь же замысловатой, как и одежда. Снизу куски кожи были пришиты жилами к толстым подошвам, а сверху – к кожаным полосам. Они доходили до середины голени и завязывались ремешками. За ремешки правой обувки юноша засунул нож. Вытащив его, я залюбовалась не столько острым кремневым лезвием, сколько гладкой деревянной рукоятью. Она заканчивалась фигуркой, напоминавшей морду гривастого. Какие красивые вещи делают чужие!

Правую ногу юноши я легко освободила от обуви, а с левой никак не получалось. Потеряв терпение, я резко дёрнула за подошву и… его глаза открылись! Я в испуге отскочила, а юноша сел. Смотрел на меня он без страха, вопросительно: что я делаю? Как ему объяснить, что я всего лишь собиралась просушить его обувь? Я указала на солнце и встряхнула своей накидкой, обдав его брызгами. Подняла обувку, снятую с его правой ноги, и вновь указала на солнце. Ткнула пальцем в левую ногу и развела руками: не могу снять. Он улыбнулся и, разрезав шов, вытащил ногу. При виде его раздувшейся багровой стопы я охнула: какую же боль я ему причинила!

Быстро насобирав мокрых камушков, я обложила ими его стопу, чтобы её остудить. Мимоходом отметила, что на среднем пальце у него недостаёт фаланги, но обрубок давно затянулся. Всё это время юноша молча смотрел на меня. Я знала, что ему больно, но виду он не подавал, а взгляд удлинённых чёрных глаз был ласковым. Чужие крайне опасны? Наверное, вождь ошибался, ведь он их не видел вблизи…

Закончив со стопой, я вновь указала на солнце и робко коснулась его накидки. Он снял её через голову, как я и предполагала, и протянул мне. Я же с открытым ртом уставилась на его смуглую грудь. Из-под накидки у него выпирали не наросты, а ожерелье! Множество хищных клыков, нанизанных на ремешок! Два изогнутые клыка, свисавшие посередине, достигали в длину половины локтя. Неужели этот узкоплечий полумальчик, и впрямь похожий на тростинку, сумел одолеть чудовище с такими зубами?!

Заметила я и ещё кое-что: его грудь уродовали шрамы! Звериные когти не могли оставить вокруг его сосков рубцы в форме кругов с расходившимися во все стороны линиями. Его увечили люди?

Юноша вновь улыбнулся, ткнул в себя пальцем и произнёс:

– Ядам.

– Лил-Ыт, – назвалась я.

– Ядам, – повторил он и, благодарно склонив голову, прижал ладони к своим рубцам.

* * *

Когда старуха учила мою ми-а по внешним признакам различать похожие травмы, я внимательно слушала её наставления. Если б у юноши была сломана кость, как у Кы-А, то раздулась бы вся нога. Однако опухла только стопа, значит, у него выверт. Это менее опасно, чем перелом, но очень болезненно. Мать вождя, приступая к вправлению выверта, всегда старалась облегчить боль, но у меня не было ни настойки из листьев, ни коры плачущего дерева, ни сушёных красных грибов. Юноше придётся сжать зубами древко копья и терпеть.

– Йа-дА! – Обхватив свою голень, я показала, как он должен держать ногу. Потом ткнула в себя и потянула свою ступню вверх, вбок и вниз. – Лил-Ыт!

Он повторил на здоровой ноге все действия – свои и мои. Скатав наши накидки, я подложила их под левую голень Йа-дА и поднесла к его рту древко копья. Он покачал головой, обхватил свою голень и кивнул, предлагая мне приступать. Я взяла его стопу за пятку и пальцы и стала плавно её сгибать. Йа-дА было очень больно, но руки его не дрожали. Как же он может терпеть? Я сдвинула его ступню в сторону, противоположную выверту, и потянула на себя – плавно, но уверенно. Повторить пришлось несколько раз. Когда раздался щелчок, Йа-дА без сил опустился на камни, так и не проронив ни звука.

Полосками кожи я обмотала его стопу и голень. Затем сняла с пояса бурдюк и побрела к луже, оставленной ливнем. Нацеживая воду, я отгоняла воспоминания, как вернулась к моему мужу и увидела в его груди копьё – то, что лежало сейчас подле Йа-дА. Вернувшись, я поднесла бурдюк к губам юноши. Он жадно глотал, видно, давно не пил. Потом соединил свою ладонь с моею и переплёл наши пальцы.

– Ядам. Лилит.

Йа-дА и Лил-Ыт вместе! Не наткнись я на юношу, обречён был не только он – я бы тоже долго не протянула. Пока я брела одна, мне хотелось лишь умереть, теперь же хотелось жить.

Показав, что нельзя наступать на больную стопу, я дала ему в левую руку копьё. Под правую подсунула свои плечи и помахала разочарованным стервятникам: пусть ищут другую поживу!

* * *

В отличие от меня, юноша знал, куда идёт, и вёл уверенно, только мрачнел всё больше. Вдруг остановился и стал осматриваться. Я увидела обугленную головёшку, ещё одну поодаль… Здесь разводили костёр? Зачем разбросали его остатки так далеко? Внезапно у Йа-дА вырвался крик, он бросился вперёд, забыв про копьё и мои наставления. Упал и пополз, подволакивая больную ногу. Потом схватил что-то, прижал к лицу. Звуков он не издавал, только плечи дрожали.

Оставив Йа-дА с его горем, я принялась искать человеческие останки. Далеко от головёшек мне попалась обглоданная кисть руки. В другой стороне – расклёванный остаток обуви с очищенной от плоти костью ноги. Ещё я нашла кожаный мешок с пришитыми ремнями и чем-то тяжёлым внутри. Юноша сидел там, где я его оставила, стискивая в ладонях череп. Я разложила перед ним находки и показала, что больше ничего нет – остальные кости растащили стервятники. Благодарно кивнув, Йа-дА вытащил из мешка округлые камни вроде тех, что когда-то нашёл Кы-А, и бережно поместил в него череп и кости. Сложив бок о бок три кругляка, он поставил на них ещё два и последний сверху. Потом проткнул ножом указательный палец и стал им водить по верхнему камню. Проткнул следующий палец и остальные, пока не появился выведенный кровью круг с расходящимися во все стороны линиями. Его веки были прикрыты, губы шевелились… Я недоумённо наблюдала за ним.

Закончив, он накинул на плечи ремни мешка и жестом попросил дать ему копьё. Мы начали спуск. Двигаясь первой, я всё время оглядывалась – как там мой спутник? Камни сыпались из-под ног, но Йа-дА ободряюще улыбался. Однако его напускная бодрость меня не обманывала – юноша обессилен и истощён. Когда он был без накидки, я видела его прилипший к спине живот, выступающие позвонки и рёбра. Сколько дней он провёл без пищи? Где раздобыть еду? С тех пор, как началось моё одинокое странствие, я ни разу не ела досыта, теперь же требовалось кормить не только себя, но и его.

Сверху с шумом посыпались камни, и я испугалась за юношу! Но он не оступился и не упал, а смотрел туда, откуда мы начали спускаться. По нашему следу двигались три молодые оленя! Я едва не закричала от радости: к нам шла еда! Йа-дА жестом велел мне молчать, чтоб не вспугнуть их, но, похоже, олени нас не боялись. Когда животные приблизились, я сделала замах, призывая его метнуть копьё. Но он покачал головой и знаком велел мне присесть. Я не поняла, чего он от меня добивается. Йа-дА показал, что сделал бы сам, потом ткнул пальцем в меня. Он хочет, чтобы я… До чего же он странный! Присев, я помочилась. Юноша махнул, предлагая продолжить спуск.

Каменистая россыпь сменилась нагромождением валунов, и мы остановились передохнуть. Подмигнув мне, Йа-дА указал взглядом вверх, и я с изумлением увидела, как олени вылизывают место, где осталась моя лужица. Перебравшись по узкой тропке между валунами, мы спустились в распадок. Путь нам преградил горный поток, однако Йа-дА здесь уже бывал и вывел меня к месту, где река сужалась, и можно было по камням перебраться на другой берег. Мы напились, я наполнила водой бурдюк. Олени по-прежнему следовали за нами.

Йа-дА привёл меня к поросшему редколесьем холму и, указав на узкую щель в его основании, жестом велел лезть внутрь. Снаружи казавшийся щелью, вход в пещеру почти сразу переходил в коридор, уводивший вправо. Мой спутник помочился у входа, направляя струю мочи внутрь, и последовал за мной. Но углубляться не стал, а вжался спиной в неровную стену, скрывавшую его присутствие от глаз тех, кто снаружи. Копьё он отставил и стиснул нож. Я с любопытством ждала.

В отверстии показалась голова с венчиком коротких рогов. Вытянув шею, олень обнюхал стену и потянулся языком к мокрому камню. Оттолкнувшись здоровой ногой и руками, Йа-дА прыгнул и обхватил его шею. Сделав молниеносное движение ножом, он упал на колени и рванул оленя на себя. Я подскочила на помощь. Едва мы втащили тушу, как появилась голова второго. Йа-дА убил оленя так быстро, что тот не издал ни звука, и двое других не насторожились. Пока они облизывали политую мочой стену, мы не шевелились. Когда олени ушли, юноша приподнял мёртвую морду и что-то в неё зашептал. Просил прощения у духа животного, чью жизнь забрал?

Йа-дА не переставал меня удивлять. Он выглядел не старше убитых Космачом парней, однако только опытный охотник мог нанести такой удар – точно в сердце!

Когда мои глаза привыкли к полумраку, я обнаружила углубление для очага, обложенное камнями, а в нём – охапку веток. Рядом валялся кусок древесины с отверстием, в которое заострённым концом была вставлена гладкая палка в локоть длиной. Повращав её между ладонями, юноша ткнул в себя:

– Ядам. – Потом указал на ветки в очаге и на меня. – Лилит.

Прежде, чем заняться огнём, мы вытащили тушу из пещеры. Животное отличалось от оленей, к которым я привыкла. У него было более длинное туловище и короткие ноги, а шея, густо поросшая волосами, казалась более толстой.

Йа-дА скинул одежду и остался в набедренной повязке, с грозным украшением на груди. Вскрыв оленье горло, он приник к нему ртом – вместе с кровью в него перетекала жизнь животного. После нескольких жадных глотков, он дёрнул меня за руку: пей! – и я глотала тёплую, солоноватую жидкость, пока не закружилась голова…

К тому времени, как я подтащила к пещере дрова, Йа-дА успел отрезать оленю голову и ноги ниже коленных суставов. Должно быть, он так увлёкся, что забыл развести огонь. Протиснувшись в щель с большой охапкой сучьев, я ахнула: в очаге пылали сухие ветки! Как же ловко и быстро всё делали его тонкие руки!

Пещерка оказалась обжитой и уютной. У стены были сложены желваки с необбитой коркой, костяные инструменты, туго набитый заплечный мешок и второй, в котором покоились череп и кости. За очагом Йа-дА расстелил две шкуры – видно, он останавливался здесь вдвоём со спутником. Пещера удивила меня чистотой: ни осколков костей и кремня на полу, ни засиженных мухами объедков и засохших экскрементов; в воздухе не чувствовалось запаха застарелой мочи, как в любом обитаемом жилище. Похоже, что люди пробыли в пещере недолго…

Подкормив огонь, я вышла. Мы вместе освежевали тушу, и Йа-дА вскрыл оленю грудину. Сердце и лёгкие опустил на шкуру, а печень протянул мне. Я ошеломлённо замотала головой: печень и сердце съедает охотник! Он указал на меня, на копьё, на себя и вновь предложил мне печень. Йа-дА благодарит меня за спасение? Видя, что я не соглашаюсь, он рассёк печень надвое. Отказываться от половины я не стала. Печень была ещё тёплой, и мне показалось, что ничего вкуснее я не ела!

Пока я запекала сердце и лёгкие, Йа-дА потрошил тушу. Конечно, следовало бы сразу промыть оленьи кишки и желудок, но уже окончательно стемнело. Мы затащили тушу в дальний угол, требуху завернули в снятую шкуру, а сверху положили отрезанные голову и конечности.

Сердце Йа-дА разрезал пополам, как и печень, и мы съели его полусырым, слизывая сгустки свернувшейся крови, а лёгкие оставили назавтра – сил жевать уже не было. Глаза у нас слипались, мы то и дело зевали. Прежде чем лечь, я хотела вновь осмотреть его стопу, но Йа-дА неожиданно прикоснулся к моим волосам. Я вопросительно взглянула на него: что он хочет? Он тут же отдёрнул руку и в явном смущении изобразил падающие хлопья снега. Мне стало смешно: почему всем мужчинам, даже чужим, нравятся светлые волосы? Вытянувшись во всю длину, он укрылся половиной шкуры. Потом вдруг нашёл мою руку и переплёл наши пальцы: Йа-дА и Лил-Ыт вместе.

Вместе… С того дня, как заболела ми-а, в моей жизни произошло так много горьких перемен! Одного за другим я потеряла всех, кого любила, лишилась семьи, похоронила своё сердце. Сегодняшний день подарил мне радость – впервые за долгое время. Ещё утром я мучилась страхом, что осталась последней из людей. Теперь же ощущала себя первой женщиной – той, что вышла из Яйца Великой Старухи! Всматриваясь в смуглое лицо спящего, я думала, что первый мужчина так же переплетал с ней пальцы…

Предупреждение вождя и поведение юноши не состыковывались в моей голове. Единственно, с чем я соглашалась: чужие очень умны. Йа-дА не стал полагаться на везенье и бросать в животных копьё, а воспользовался знанием того, что эти необычные олени охочи до человеческой мочи. Чужие не ценят жизнь. Убивают всех без разбора, гораздо больше, чем им требуется… Это не про Йа-дА! Он забрал лишь одну жизнь, очень нужную нам! Олень умер мгновенно, не испытав ни страха, ни боли, и Йа-дА просил у его духа прощения. Он мог бы убить второго – я в этом не сомневалась – но не взял больше необходимого. Наверное, те чужие, которых видел вождь, были другими. Люди Тойби ведь тоже разные. Среди них встречаются такие, каким был вождь, и такие, каким был Космач. И сами Тойби разные – бывают как наша, а бывают как та, о которой старуха рассказывала моей ми-а. Просто мне повезло, и юноша, которого я нашла, похож на моего мужа, а не на Космача. Ведь и вправду похож! – поразилась вдруг я. Не внешне, конечно, но – то, как он себя вёл, даже как улыбался… Кого мне послали невидимые?

Осторожно высвободив свою ладонь, я поднялась подкормить огонь и – столкнулась взглядом с грабителями! Воспользоваться плодами охоты Йа-дА решила четвёрка волков. Вздыбив загривки, они угрожающе зарычали. Я выхватила из очага дымящуюся ветвь и замахнулась на них. Пробудился Йа-дА и, сжав копьё, вскинулся на колено. Но не сделал замаха, а неожиданно зарычал – так, что даже мне стало страшно! Волки в испуге попятились. Один лёг на брюхо и жалобно заскулил. Тут до меня дошло то, что Йа-дА сразу заметил, – это не взрослые звери! Глупый молодняк, неопытный настолько, что сунулся в пещеру с огнём…

– Лилит, – прохрипел Йа-дА севшим голосом и махнул в угол, где лежала его добыча.

Я перебросила ему оленью ногу, и он швырнул её волкам. Скуливший вцепился в неё зубами и поволок из пещеры, остальные с визгом бросились за ним.

Йа-дА начал объяснять что-то на пальцах, но я указала на его губы. Я так стосковалась по человеческой речи! Пусть язык его мне незнаком, я хотела, чтобы он говорил! Поясняя свои слова жестами, Йа-дА произнёс:

– Волки молоды. Плохо охотятся. Волки голодны. Пусть едят.

Я повторила за ним, он одобрительно кивнул. Сняв клыкастое ожерелье, Йа-дА положил его в изголовье и похлопал перед собой по шкуре, предлагая мне лечь рядом. Когда я свернулась у него под боком, он укрыл нас второй шкурой и приобнял мои плечи. Вскоре мне стало тепло – словно меня согревал очаг Великой Старухи.