Текст книги "Первая работа. Испания"

Глава 6
Mi cuarto

Наконец-то одна! Я перевела дух и огляделась.

Комнатка маленькая, но вся наполнена теплом и светом, который проникал даже сквозь резные деревянные ставни. Направо – невысокая кровать, покрытая ярким лоскутным одеялом. На спинке висит аккуратным прямоугольником тёмно-синее полотенце.

У стены – стол цвета спелого каштана, высотой с парту, с одним узким ящичком, из которого торчал чёрный ключ.

Больше всего места в комнате занимал комод у окна. Над гигантской тумбой с пятью ящиками нависало большое зеркало, в котором я отражалась от макушки до пояса. Поверхность зеркала была неровной, сизоватой, и отражение выходило мрачное, суровое, с тёмными кругами под глазами и презрительно сжатыми губами. Я попыталась улыбнуться, но вышло похоже на персонажа Джонни Деппа в триллере «Легенда о Сонной Лощине».

Ничего, зато это моя комната, mi cuarto. Моё пространство, мой остров. Буду на нём спасаться от всех.

«Принять бы душ», – подумала я, но вместо этого уселась на лоскутное одеяло. Погладила вышитые на нём выпуклые розовые хризантемы и зелёные ромашки с голубыми сердцевинками. Отбросила в сторону полотенце, стащила кроссовки, легла на бок и прикрыла глаза.

Сразу, как подводная лодка, в животе всплыл голод. Он ткнул меня куда-то в горло, но сон оказался сильнее. Я почувствовала, как огромный комод отплывает, покачиваясь на солнечных волнах, а меня затягивают к себе зелёно-голубые ромашки…

Просыпаюсь в полумраке, быстро, со всхлипом, словно кто-то вытолкнул меня из сна, а заодно крикнул вслед что-то неприятное. Резко сажусь на кровати, отчего в глазах темнеет, а виски начинает ломить. Впрочем, боль быстро уходит, уступая место чувству голода, такому сильному, что меня слегка мутит.

Сую руку в рюкзак, на самом дне нащупываю «Алёнку». Достаю, разворачиваю.

Может, сегодня мне уже не выходить из комнаты?

Нет, нужно. С естественными потребностями не поспоришь. Откладываю шоколадку, потягиваюсь. Приоткрываю дверь, стараясь не смотреть на своё отражение в зеркале над комодом. С кухни слышится Маринин смех, потом приглушенный бас Хорхе, и снова смех.

«Со мной она вообще ни разу не смеялась, – подумала я, – если только надо мной…»

Выхожу из комнаты. Скольжу по коридору бесшумно, почти ползком. Беспрестанно напоминаю себе о груде ваз в прихожей. Кто знает, может, хозяйка выставила часть коллекции на полу. Не хватало ещё разбить что-то в этом доме в первый же вечер.

Добираюсь до ванной. Дверь в кухню приоткрыта, оттуда доносится голос Марины. Мне кажется, она произносит «Мария», но я заставляю себя не прислушиваться. Захожу в ванную, пытаюсь нащупать выключатель. На стене справа его нет. С другой стороны – тоже.

Что ж такое! Может, выключатель на кухне? Пойти спросить у Хорхе? Ни за что в мире!

В ванной не темно: слабый зеленоватый свет струится из цветного окошка под самым потолком. Я вижу очертания раковины и двух больших халатов, свисающих над стиральной машиной. К счастью, замок на двери простой: обычная защёлка, как у нас дома. Я запираюсь и снова выдыхаю. Прямо шпион в тылу врага!

Как я ни верчу кран, вода течёт только холодная, но ледяное умывание идёт мне на пользу. Становится легче дышать. Правда, и голод усиливается.

Я стараюсь бесшумно открыть защёлку, но Марина всё равно слышит и зовёт:

– Манюша! Иди к нам!

Со вздохом толкаю дверь на кухню. Первое, что вижу, – это длинные и стройные Маринины ноги. Загораживая всё окно, она сидит на подоконнике. Марина сменила мини-платье на шорты, но шорты очень короткие и больше напоминают купальник.

В первую секунду мне кажется, что Марина курит, но нет – у неё в руке обычный детский леденец-улитка на палочке. Интересно, где она его взяла? Купил поклонник, то есть сын сеньоры Рибаль?

Хорхе притулился где-то сбоку, за холодильником, мне его не видно. Зато рядом со входом – небольшой столик. На нём расстелена разноцветная скатерть с нарисованными баклажанами и помидорами, но главное – посередине стоит кувшин с чем-то густым, тёмно-красного цвета, а рядом, в хлебнице – небрежно разломанные куски тёмно-серого багета. Вдоль стенки – вездесущие вазочки, но среди них я примечаю стакан.

– ¡El flor! – смеётся Марина.

Она указывает себе на щёку, потом тычет пальцем в меня и снова смеётся. Я трогаю щёку. Ну конечно, пока я спала, хризантема отпечаталась на моей щеке. В ванной я свет не включала и не видела отражения, а смотреться лишний раз в зеркало над комодом из Сонной Лощины не хотелось.

Значит, на моей щеке цветок. Очень смешно. Но гораздо смешнее то, что цветок по-испански – не мужского, а женского рода. Не el flor, a la flor!

Я не поправляю Марину. Для этого у нас в кухне носители языка имеются. Молча подхожу к столу, беру стакан и наливаю себе из кувшина густой томатный суп. Краем глаза вижу, что из-за холодильника выглядывает Хорхе. Он почему-то тоже не поправляет Марину. Зато долго глядит на меня.

– ¿Te llamas María?[10]10
  Тебя зовут Мария? (исп.)


[Закрыть]

Моя рука дрогнула, гаспачо пролился на цветастую скатерть. Баклажан из фиолетового стал наполовину красным. Овощ-мутант. Как и этот дурацкий Хорхе.

– Si[11]11
  Да (исп.).


[Закрыть], – еле слышно отвечаю я, оглядываясь в поисках тряпки.

Хорхе молча протягивает мне рулон бумажных полотенец. Приходится шагнуть к нему, протянуть руку, пробормотать извечное «спасибо». Мне чудится, что он чуть придерживает рулон, прежде чем отдать мне. Но глядит он на меня не с тем восхищением, с каким таращится на Марину. Он рассматривает меня настороженно, словно я не гостья из России, а белый медведь в лаптях и с балалайкой.

Я быстро вытираю пятно, выбрасываю салфетку в корзину у плиты. Непонятно, можно ли в этом доме брать еду с собой в комнату… Так что я залпом выдуваю суп из стакана и направляюсь к раковине.

– Мыть не нужно, – предупреждает Марина, – у них посудомойка.

– Э-э-э… Работница?

– Машина!

– А где она? – растерянно говорю я.

– В раковине оставь! – отмахивается Марина, словно моих умственных способностей маловато, чтобы найти посудомоечную машину.

Я осторожно ставлю свой стакан в керамическую, в синих цветочках раковину и украдкой поглядываю на хлебницу. Мягкий хлеб, с твёрдой коркой, усыпанной семечками. Взять кусочек и съесть здесь, на кухне? Нет. При них не смогу проглотить ни крошки. Тогда, может, всё-таки в комнату? Но вдруг нельзя?

– Buenas noches, – наконец говорю я, обращаясь к ним обоим сразу.

Марина равнодушно машет мне вслед.

– Да, Манюш! – вспоминает она. – Завтра в десять у нас тест. В школе. Так что в половине десятого уже нужно позавтракать.

– Gracias, – зачем-то отвечаю ей по-испански, на что Марина заливисто смеётся.

В комнате я закрываю дверь с такой силой, словно хочу, чтобы она навеки прилепилась к проёму. От холодного супа, вкуса которого я не успела распробовать, есть хочется ещё сильнее. Но я лучше умру от голода, чем ещё раз появлюсь на кухне.

Солнце скрылось. В комнате всё равно жарко. Я подхожу к окну, осторожно тяну ставни за ручки. Они послушно складываются гармошками и разъезжаются в разные стороны.

Я выглядываю на улицу. Внизу изредка проезжают машины, с грохотом проносятся мотороллеры. В доме напротив нас – кафе, возле него – пара железных столиков, поблёскивающих на солнце. За одним сидит пожилая дама, она читает газету и пьёт кофе из крошечной чашки. У неё на плечах – салатовая шаль с длинными кистями. Шёлковая, наверное… За вторым столиком о чём-то яростно спорят двое мужчин восточной внешности, один постарше, другой помладше. И хотя перед ними лишь красные банки с колой, мне чудится запах запечённой курицы. К нему примешивается аромат жареного теста.

«Чуррос», – вспоминаю я. Один из последних текстов, что раздавала нам для перевода Беатрис, был посвящён этой традиционной испанской выпечке – сладким пончикам en lazo, то есть в форме подковки. Их обжаривают во фритюре, обильно посыпают сахарной пудрой и подают. Да не просто так, a junto con una taza de chocolate caliente o café con leche. C чашкой горячего шоколада или кофе с молоком. Стоило мне вообразить, как я обмакнула бы свежеиспечённый пончик в густой ароматный шоколад, в животе забурчало с новой силой. Пожилая дама оторвалась от газеты и посмотрела на наш дом. Я отпрянула от окна. Неужели заметила меня? Я же на втором этаже!

«Может, выйти на улицу? – мелькнуло в голове. – Если там продают churros, то куплю парочку да съем! Хотя… Вдруг мне назовут цену, а я не пойму?»

Мысль о том, что я плохо понимаю даже самые простые слова, которые произносят испанцы, огорчала меня. Ну как можно было не узнать “cuídate”, то есть «осторожно»… Слова как будто повылетали у меня из головы. А я ещё и преподаю этот язык! Позор какой-то…

Я захлопнула ставни. Вернулась на кровать, схватила «Алёнку», откусила кусок и принялась яростно жевать, воображая, что это горячий шоколад, в который макают пончики. Куснула раз, другой. И остановилась. Кто знает, сколько вечеров мне придётся заменять ужин родной шоколадкой? Лучше её поберечь…

Я убрала «Алёнку» в ящик стола, заперла на ключ – не от соседей, а от самой себя, – и достала книгу о Гауди. Это была единственная книга с его биографией, которую удалось купить в Москве. Я решила прочесть её от корки до корки, разобраться с вехами его жизни, с архитектурными терминами, а потом, в награду, купить ещё одну, на испанском.

Книга оказалась увлекательной, как роман. Но меня не покидало ощущение, что я – заложник в моей комнате. Застряла в ней, как в капсуле. Даже мысль о том, что удалось утаить от Марины книгу, не развлекала меня. Марине-то всё равно. Сидит там на подоконнике со своим поклонником и хохочет. Ещё и ужинать вместе пойдут. Закажут себе жареную курицу.

Mi cuartо становилась всё больше и больше похожа на mi prisión, то есть на тюрьму. Угрюмый комод, усмехающийся всеми неплотно закрывающимися ящиками, был со мной полностью согласен.

Когда совсем стемнело, я сунула книгу под подушку и забралась под цветастое одеяло. Оно оказалось тяжёлым, как бабушкин плед из верблюжьей шерсти. И пахло так же – летом, песком и старой дачей.

«А Гауди иногда вообще не мог шевелиться, – вспомнилось мне перед сном. – Он же болел ревматизмом. Наверное, тоже ощущал себя как в капсуле».

Мысль о том, что моя жизнь хоть отчасти напоминает ту, что вёл великий зодчий, немного утешала.

Глава 7
Дурацкое качество

Под утро мне приснился сон, что я превратилась в белёсую скользкую косточку мандарина и застряла внутри – в липкой и сочной оранжевой мякоти. Кричи – не кричи, пинай – не пинай тонкие стенки между дольками – бесполезно. Никто не услышит, только ещё больше увязнешь. И кругом одуряюще пахнет мандаринами.

Спросонья я не поняла, как оказалась в этой комнате, разлинованной жёлтыми полосками света. Свет настойчиво пробивался сквозь резные ставни, и, оторвав голову от подушки, я увидела, что разлинован не только пол, но и мои ноги и кровать. Потом поглядела на мутное зеркало мрачного комода и вспомнила: «Я в Испании! Прилетела язык учить!»

С утра комод не пугал, как накануне. Я решилась разложить по его ящикам вещи из чемодана.

Легко вскочив, потянулась. Так, посмотрим… В верхнем ящике поместятся футболки и носки. В средний отправлю лёгкие брюки и пару платьев. А в самый нижний – босоножки.

Нет, босоножки лучше выставить у двери, в нижний ящик переложить футболки, а в верхний – косметичку и пакет с лекарствами, который мама туго набила всевозможными средствами «от головы», «от живота», «от температуры».

Приятно всё-таки самой распоряжаться нехитрым имуществом.

Вид у комода, набитого носками и футболками, был самый что ни на есть обиженный. Будто сказочное чудище накормили до отвала зефиром и сливочной помадкой, а пугать людей при этом запретили. Вот оно и расстраивается.

Я погладила комод по тёплому деревянному боку и вдруг снова почувствовала нежный мандариновый запах. Так он мне не приснился? Приоткрыв дверь, я прислушалась. Тишина.

Глянула на экран телефона – восемь утра. Все спят, похоже. Прекрасно. Я вернулась в комнату, надела шорты и футболку. Взяла рюкзак, в который положила документы, кошелёк и блокнот с ручкой. Отыскала в косметичке зубную щётку и пасту. Взвалила рюкзак на спину, зажала под мышкой хозяйское полотенце и направилась в ванную.

Выключатель я по-прежнему не нашла. Ну и ничего! Света сквозь мутное зелёное окошко пробивалось ещё больше, и я без труда разглядела ванну, занавеску и кран.

Горячая, очень горячая вода, будто нагретая солнцем, помогла мне смыть не только пену от шампуня на волосах, но и все вчерашние неприятные воспоминания. Фен я решила не искать: в такую жару волосы высохнут сами. Зубы я чистила очень быстро: и есть хотелось, и было страшно, что кто-то постучится, нарушит моё уединение.

К счастью, когда я выскользнула, как мышонок, из ванной комнаты, в коридоре по-прежнему было тихо. Я нырнула в кухню и осмотрелась.

Батюшки, сколько, оказывается, тут вазочек! Везде – на полках, в шкафах, на окне, где вчера восседала Марина. Я сразу и не заметила…

В вазах из разноцветного стекла солнечные лучи плавали, как золотые рыбки, а те, что скользили по керамическим ободкам, напоминали медно-зелёные спинки жуков-бронзовок. Казалось, всё на кухне – и старенькие деревянные стулья с протёртой клетчатой обивкой, и сверкающие ковшики, стройным рядом висевшие над газовой плитой, и холодильник, залепленный пёстрыми магнитами, и овощи, нарисованные на скатерти, – всё искрится и движется. Я как будто попала на волшебный корабль, и он только что снялся с якоря и поплыл в неведомые дали…

Но главное – на столе стояла ваза с большими густо-оранжевыми мандаринами. Как они пахли… Вовсе не Новым годом, а южной теплынью, от которой кружилась голова. Я взяла мандарин, быстро очистила, отправила дольку в рот. Сладкий!.. И ни одной косточки.

Вокруг вазы были расставлены глубокие тарелки. У стены – пачка молока и пакет с кукурузными хлопьями. Видимо, сеньора заранее позаботилась о нашем завтраке.

Но мне захотелось побольше всего разглядеть на кухне, пока я одна. Я сунула в рот ещё дольку мандарина и подошла к раковине.

Над ней была очень необычная плитка – мозаика. На каждом квадратике – свой рисунок. И он нигде не повторялся дважды! Вот кораллово-красная морская звезда раскинула щупальца на песчаном дне. На следующем квадрате два шоколадных кружка на белом фоне – как будто печенье плавает в миске с молоком. Рядом ещё два таких же кружка, но жёлтых, на тёмном фоне, словно забралась в дупло к сове, а она – раз! – и глаза открыла. Глаз тоже имеется – в древнеегипетском стиле. За ним – то ли лабиринт, то ли мандала – кирпично-красный узор на розовом фоне…

Я зачарованно рассматривала пёстрые квадраты. Потом погладила дорожки мандалы-лабиринта. Они словно тянули куда-то вглубь меня самой, в мой внутренний мир, приглашая по нему прогуляться.

Почему я не заметила их вчера? Ведь я ставила в раковину стакан от гаспачо! Всё моё внимание было приковано к Марине – она сидела вот тут, на подоконнике, – и к Хорхе, который прятался на табурете за холодильником.

Я на секунду вообразила Марину на своём месте. Допустим, она попала в новое помещение и хочет внимательно всё рассмотреть. Станет ли Марина обращать внимание на то, что на окне сижу я, а на табуретке – Хорхе? Нет, она пройдётся по кухне, удовлетворит своё любопытство, а потом и голод.

Почему же моё внимание, будто магниты, притягивают другие люди? Почему я, как парализованная, начинаю думать о том, что этим людям приятно, а что их раздражает? Что это за дурацкое у меня обнаружилось качество: постоянно подключаться ко всем, кто рядом со мной?

Я погладила очередной рисунок на плитке: шахматную доску, на каждой клеточке – абрикос на ветке. Из коридора послышался шум шагов. Кто-то захлопнул за собой дверь в ванную. Марина? Хорхе?

Я заметалась по кухне. Как же хочется продлить одиночество… Надо бы позавтракать, но не успеваю, не успеваю… Я достала из рюкзака ручку, накарябала на салфетке: «Жду на улице. Маша». Схватила ещё один мандарин и выскочила из кухни. Коридор был пуст, но в ванной кто-то плескался. Я на цыпочках прокралась к выходу. Осторожно обулась. Лучше бы сандалии, а не кроссовки, но не стану терять время.

Приоткрыла дверь, выскочила на площадку и едва не рассмеялась от облегчения. Зачем я играю сама с собой в Джеймса Бонда? Впрочем, иначе и нельзя с таким дурацким качеством – примагничиваться ко всем подряд.

Спускаться вниз я решила по лестнице. Оставлю лифт Марине. А сама снова пройду по пути моллюска, заползу в самую глубину раковины, в своё одиночество…

«На самом деле, – подумала я, толкая тяжёлую дверь подъезда, – я стремлюсь не к одиночеству. Я снова собираюсь примагнититься, просто не к человеку, а к городу».

На улице царила жара. Но не душная, а ненавязчивая. Она приобняла меня как старого доброго друга.

Я погладила шершавый ствол платана. Его кора была похожа на одеяло из лоскутков всех оттенков коричневого – от серовато-бежевого до жёлто-охряного. Присев на оградку рядом с деревом, я неторопливо очистила мандарин и огляделась.

Город, с его утренним шумом, звуками и запахами, заползал внутрь меня, как аромат бабушкиной шарлотки с яблоками, начинавший дразнить гостей уже в лифте.

Кафе, которое я вчера рассматривала, называлось “El Galliner”, а под вывеской красовался петух в ярко-зелёных сапогах. Интересно, что такое «гальинер»? Не петух же… Но gallina – это «курица». Значит… Это курятник! Проверяю свою догадку по телефону, в который ещё в Москве скачала испанско-русский словарь. Всё сходится! Только по-испански «курятник» – gallinero. Значит, слово на каталанском!

Выходит, я ещё не добралась до своего колледжа, а город уже потихоньку учит меня языку.

Между тем из кафе вышли два официанта. Один снимал красные пластиковые стулья с железных столов и вытирал столы тряпкой, а другой сметал в кучу налетевшие за ночь листья платана. Они без конца перешучивались и поглядывали на меня. Я смутилась, выбросила в урну шкурки от мандарина и решила немного пройтись по улице.

За нашим домом оказалась детская площадка. Странная она была: ни горок, ни качелей, зато много песка и две деревянные башенки, между которыми натянута верёвка. На верёвке покачивалась «тарзанка» из автомобильной шины. А с другого бока к башенке был привязан какой-то совок, назначения которого я не поняла. Над площадкой нависала огромная акация: стручки тёмные, больше моей ладони. Интересно, если подпрыгнуть, удастся сорвать хоть один стручок? Что у него там внутри?

– Маша! – раздражённо позвала меня Марина и ещё для верности замахала руками. – Ты глухая?! Зову, зову! Нам в другую сторону!

Я бросила прощальный взгляд на акацию и поплелась к подъезду.

– Привет, давно ждёшь?

– Целых тридцать секунд! – сердито отчеканила она.

Выглядела Марина неважно. Под глазами круги, зевает без конца. Зато одета как с фотографии светской хроники: короткое красное платье с кокетливым белым воротничком, тупоносые чёрные туфли с серебряными пряжками, руки увешаны звенящими серебристыми браслетами. И облаком – густой запах персика и ванили.

«Если она так наряжается на занятия, что она наденет на дискотеку?» – подумала я. В обычной серой футболке и шортах из голубой джинсы я выглядела с ней рядом как родственница из далёкой деревни.

Надежда на то, что я не стану «примагничиваться» к Марине, а просто пройдусь до самой школы с ней рядом, глазея по сторонам, растаяла, как тёплая дымка вокруг платана, у которого я сидела. Всё кругом теперь заглушал крепкий персиковый аромат, который не смог бы перебить даже запах жареной курицы из кафе “El Galliner”.

Мы двинулись вниз по улице, и один из официантов засвистел нам вслед. То есть не нам, а ей.

Марина снова сковывала моё сознание, не давала сосредоточиться ни на чём другом, кроме своей царственной персоны. Не сердится ли она? Не думает обо мне плохо?

Я как будто снова застряла в том мандарине из сна. Хотелось отвлечься от Марины, но не получалось.

Конечно, город всё равно не сдавался, увлекал, звал, манил. Ещё одно кафе, на этот раз с улиткой (“El Caracol”), которая сжимает во рту меню с блюдами из улиток (бр-р-р), магазин канцелярских принадлежностей – papeleria, супермаркет.

На ступеньках supermercado дремал пожилой индиец. За его спиной сквозь стеклянную витрину виднелись ящики с нектаринами и железное ведёрко с багетами. Каждый багет завёрнут в бумагу и похож на эскимо.

Но вот слабый ветерок вздымает сухие листья и обёртки от мороженого и доносит сладкий запах духов моей спутницы. И против воли я снова «подключаюсь» к ней, осознаю себя не в своём, а в её пространстве, начинаю переживать, что загораживаю ей отражение в зеркальной витрине овощного магазина, verdurería, а ведь она только и делает, что любуется собой в каждом окошке, которое мы минуем.

Так мы доходим до колледжа.

– Вон! – указывает Марина на двухэтажное здание бурого цвета. – Вон твой храм науки! Сейчас припадёшь к его… как это называется? Ступеням? Короче, начнёшь грызть гранит.

– В смысле, уроки начнутся? – с замиранием сердца спрашиваю я.

Здание мне нравится. Вокруг него плотным кольцом растут кипарисы. За ними слышен детский смех.

– Ну да, уроки, – скучающе отвечает Марина, – то есть сначала тест будет. Уровень твой определят.

– Тест? – пугаюсь я. – Я не знала… Я… не подготовилась!

Про себя же думаю: зачем я читала вчера биографию Гауди?! Лучше бы пару правил из бабушкиной грамматики повторила!

– Детка, нельзя так напрягаться, – морщится Марина, – ты учишься тут за деньги! Кто тебе поставит плохую оценку за твои же деньги?

– Дело не в оценках, – возражаю я.

– А в чём ещё?

– В знаниях. Я хочу научиться хорошо говорить по– испански.

– Я отлично говорю, – пожимает плечами Марина, – а с грамматикой полный швах. Ну ничего, я у тебя скатаю. Смотри, не отсаживайся от меня никуда! Кстати, по грамматике тут будут домашку задавать. Будь добра, делай её тщательнее. Я буду у тебя по утрам списывать, а позориться не хочу.

Меня охватила тоска… Честно говоря, я надеялась, что хотя бы на уроке смогу сесть рядом со студентом или студенткой из другой страны и немного отдохнуть от Марины.

– Вон уже, встречают. Церберы, – буркнула она.

«Цербером» Марина назвала невысокую девушку с короткой стрижкой и в очках. Судя по жёлтой футболке с логотипом колледжа, она была старостой, то есть помогала студентам разобраться, куда идти и что делать. За её спиной я разглядела целую толпу ребят. Разбившись на группы, они что-то бурно обсуждали, смеялись или заглядывали к кому-нибудь в телефон. Кто-то сидел на полу у входа, кто-то ел. Одиночек тоже хватало, и вид у них был несколько испуганный.

– ¡Hola! – обратилась к нам девушка в очках, а потом вдруг перешла на английский: – Who are you? Where are you from?[12]12
  Кто вы? Откуда приехали? (англ.)


[Закрыть]

– Is it possible to speak English here?[13]13
  Здесь можно говорить по-английски? (англ.)


[Закрыть] – растерянно спросила я.

– Why not? – подмигнула она мне. – I’m not your teacher, I just help the students, and English is the language…[14]14
  Почему нет? Я не ваш преподаватель, я просто помогаю студентам. А английский – это… (англ.)


[Закрыть]

Она задумалась, почесала карандашом кончик носа, поправила очки и закончила:

– Of the world-wide communication[15]15
  Язык мирового общения (англ.).


[Закрыть].

Последняя фраза прозвучала очень научно, и мы обе рассмеялись. Я – ещё и от облегчения, что всё понимаю и что говорю по-английски, пожалуй, даже с меньшим акцентом, чем эта славная девушка, – всё-таки не зря Ольга Сергеевна столько гоняла нас, добиваясь кристально чистого произношения дифтонгов и межзубных согласных.

– But don’t speak your native language, – предупредила меня староста, – otherwise you bring sweet. So what is your native language?[16]16
  Но не разговаривайте на вашем родном языке. Иначе вы приносите конфеты. Так какой у вас родной язык? (англ.)


[Закрыть]

– Russian, – улыбнулась я, – we are from Russia[17]17
  Русский. Мы из России (англ.).


[Закрыть].

– A! – обрадовалась девушка, сверилась со списком и спросила: – Maria and?..[18]18
  Мария и?.. (англ.)


[Закрыть]

– Marina! – помогла я ей.

– Marina… – протянула девушка, нахмурилась, что-то вспоминая, а потом обратилась к Марине: – I remember you…[19]19
  Марина… Я тебя помню… (англ.)


[Закрыть]

Но было поздно. Марина, заскучав во время нашего разговора, отошла в сторонку и нашла себе новую жертву – худенького темноволосого паренька в жёлтой футболке. Похоже, он вспомнил Марину, как и моя староста, потому что принялся болтать с ней. Она отвечала кокетливо, без конца позванивая браслетами.

– Marina! – позвала девушка-староста, но та даже не повернула голову.

Парень развёл перед Мариной руки, демонстрируя что-то большое, вроде рыбы, которую он поймал на рыбалке, Марина с хохотом сдвинула его руки, мол, не завирайся, поменьше была рыба, а он опять раздвинул и даже нахмурился. Снова смех и звон браслетов.

– Yes, I remember you! – закатив глаза, повторила староста, а потом гаркнула парню: – Manuel!

Тот вздрогнул, посмотрел на старосту.

– ¿Que pasa, Trini?[20]20
  Что случилось, Трини? (исп.)


[Закрыть]

– ¡Acompaña de esta chica en la aula siete![21]21
  Проводи эту девушку в седьмую аудиторию! (исп.)


[Закрыть] – велела она.

– And me?[22]22
  А я? (англ.)


[Закрыть] – заволновалась я.

Про меня-то не забыли?

– You go to the other classroom, – улыбнулась Трини и, сверившись с листком, добавила: – Number five. First you’ll have a test and than a grammar lesson with Rosita[23]23
  Ты отправляешься в другую аудиторию. Номер пять. Сначала у тебя будет тест, а потом урок грамматики с Роситой (англ.).


[Закрыть].

И, неправильно истолковав моё изумление, поспешила объяснить:

– Sorry, but otherwise you’ll talk too much Russian to Marina. That’s not good. Not good for you. Too much sweets. So don’t be upset![24]24
  Извини, но иначе ты будешь разговаривать слишком много по-русски с Мариной. Это не слишком хорошо. Для тебя. Слишком много конфет. Не огорчайся! (англ.)


[Закрыть]

Upset?! Да я готова была задушить в объятиях славную Трини! И на всех пара́х помчаться в пятую аудиторию.

Вот уж никогда в жизни не думала, что буду так рада предстоящему тесту и уроку грамматики!