Текст книги "Не время для славы"

– А вы думаете, через сто лет ваш народ будет помнить, раздавали вы или нет свои личные деньги?

– На Кавказе помнят все, – жестко повторил Заур. Властное, в желтой сеточке морщин лицо его усмехнулось, и он сказал:

– Вот я вам расскажу историю. В одном селе была свадьба, и на свадьбу эту, как полагается, пригласили имама. И так как на свадьбе ели горох, то этот имам скушал гороха чуть больше, чем надо. И вот, когда настала пора поздравлять молодых, он встал и почувствовал, что у него тяжко в животе. Он поднатужился, чтобы выпустить воздух, и… ну, словом получилось побольше, чем он рассчитывал. Бедный имам был ужасно смущен. Он бросил и стол, и свадьбу, прыгнул на коня и уехал из села прочь. Он был в таком ужасе, что не появлялся в селе тридцать лет. Но он все-таки очень любил свое село, и вот, когда он был уже глубоким стариком, и ему казалось, что никто его не узнает, он приехал в село, и увидел маленького мальчика, который спешил с букварем в школу. «Эй, мальчик, как тебя зовут и сколько тебе лет?» – спросил имам. «Я не знаю точно, сколько мне лет, – ответил мальчик, – но я родился через двадцать два года, пять месяцев и шесть дней после того, как на свадьбе обделался имам».

Штрассмайер расхохотался.

– Давайте попросим Аллаха о том, чтобы никого из нас не помнили в горах за то же, за что помнили этого имама, – сказал, приветливо улыбаясь, Заур.

Все снова заулыбались, а полный русский захлопал в ладоши.

– А это кто? – тихо спросил Кирилл, наклонясь к Ташову.

Полный русский услышал вопрос и протянул через угол стола руку.

– Михаил Викентьевич Шершунов, – сказал он, – я руковожу УФСБ республики. Террористов ловим. И их пособников.

И, широко улыбнувшись, подмигнул Кириллу, сразу сделавшись похож на удивительно симпатичного плюшевого мишку.

Кирилл вышел из главного дома за полночь. Волны шуршали, как серебряная фольга, ночь пахла морем и горными пряными звездами, и где-то далеко-далеко, за семьдесят километров отсюда, в море на трех ногах стоял красный москит, таранящий жалом в морское дно.

Чья-то тень шевельнулась рядом, и Кирилл, обернувшись, увидел давешнего пацаненка. Его черные глазенки блестели, как у гепарда, и весь он был ладный, гибкий, – настоящий маленький мужчина в серых штанишках и камуфляжной курточке.

– На, – сказал мальчик, и доверчиво протянул ему на ладошках «стечкин».

Кирилл взял пистолет и только тут понял, что он заряжен.

– Ты откуда взял обойму? – похолодев, спросил Кирилл.

Маленький горец засмеялся.

– Оружие – это не игрушка, – сказал Кирилл.

– Я уже взрослый в игрушки играть, – гордо ответил мальчик.

* * *

Когда гостей уложили спать, а Михаил Викентьевич Шершунов отбыл из резиденции, обговорив с Зауром кое-какие дела, Заур и Гаджимурад спустились в гостиную.

Там, возле биллиардного стола, стоял Хаген, и загонял шары в лузы с безошибочным прицелом опытного стрелка.

– Что делать с Наби? – сказал мэр Торби-калы, – он так и не написал заявление.

Лицо Заура Кемирова, президента республики Северная Авария-Дарго, на мгновение сделалось отсутствующим.

– Я предлагал Наби компромисс, – сказал Заур, – он отказался от компромисса. Каждый человек в республике должен знать, что бывает с теми, кто отказывается от компромисса.

Хаген кивнул. Кий в его руках ударил по шару с сухим треском капсюля, бьющего по бойку, обреченный шар покатился по ворсу и канул в лузу.

* * *

Горный воздух и долгие перелеты сыграли дурную шутку с Кириллом: он проснулся в одиннадцать утра. Сон был глубок, как смерть, и Кирилл лежал несколько секунд в залитой светом спальне с лепным потолком и душистым бельем, мучительно вспоминая, в каком конце мира он находится, и «Мариотт» это или «Хайятт».

Потом за окном раздался пронзительный крик петуха, и сразу задребезжало, заурчало, лязгнуло, – было такое впечатление, что ворочается бульдозер (потом Кирилл увидел, что это был БТР). Кирилл сразу вспомнил, где он, и долго лежал, разглядывая клочок синего-синего неба в прорези тяжелых бархатных портьер.

По крайней мере, здесь было тепло.

Бронированных «мерсов» во дворе не было. Возле ворот охранники дразнили гепарда. В главном доме полные женщины в длинных юбках и тщательно увязанных на голове платках напоили его чаем, и зашедший в кухню Хаген сообщил, что иностранцы с утра полетели с Магомед-Расулом на буровую.

– А какой телефон у Джамала? – спросил Кирилл.

Голова, несмотря на морской воздух, была как чугунная.

– Он в горах. Там связи нет, – объяснил Хаген.

– А поехать к нему можно? – спросил Кирилл.

– Поехали.

* * *

За полтора года Торби-кала сильно изменилась. Некогда объездная дорога вокруг города была из одних ям да рытвин. Теперь она превратилась в здоровенную четырехполосную магистраль; по обе стороны ее деловито зарождались заправки и магазинчики.

В пригородном селе, через которое они поехали, Кирилл увидел новую школу, новую поликлинику, и новый спортзал рядом с новым домом культуры. На зданиях висели портреты Заура и реклама зубной пасты.

– А на какие деньги все это построено? – удивился Кирилл.

– На бюджетные, – ответил глава АТЦ.

– А что, раньше деньги не выделялись?

– Выделялись. В декабре.

– В каком смысле в декабре?

– Вон видел поликлинику? Ну вот представь себе, что у тебя по федеральной программе есть сорок миллионов рублей на ее строительство. И эти сорок миллионов приходят в республику двадцать седьмого декабря, а к тридцать первому их надо или освоить, или вернуть. Ну кто их освоит? За пять дней? Ты берешь эти деньги и едешь в Москву, и двадцать отдаешь там, а двадцать берешь себе.

Кирилл даже несколько удивился познаниям Хагена в части финансовых отношений центра и регионов. Он всегда полагал, что Ариец учился арифметике, считая пули в рожке, и дальше цифры тридцать учеба не задалась.

– А теперь когда выделяют? – спросил Кирилл.

– Тоже в декабре.

– А как же…

– Заур Ахмедович создал Фонд имени Амирхана Кемирова, и все работы делает Фонд. Он с нами рассчитывается векселями, а в декабре Фонд получит деньги и погасит векселя.

– А подрядчики хотят строить без денег? – спросил задумчиво Кирилл.

Хаген хлопнул по рыжей кобуре, из которой торчала потертая рукоять с витым, словно телефонным, шнуром, и лаконично ответил:

– Хотят.

– А если деньги не придут?

– Придут.

Тут Кирилл не удержался, еще раз посмотрел на рукоять торчащего «стечкина» и спросил:

– Слушай, а чего ты его на шнурке носишь?

– Так прыгучий, гад, – ответил Хаген, – вон у меня зам в прошлом месяце свой в сортире утопил. Потом сам за ним нырял. Я что, в сортир нырять буду?

За городом дорога свернула влево, нырнула в короткий тоннель и помчалась по рыжему ребру ущелья. Новенькие светоотражающие покрытия вспыхивали в лучах солнца, как выстрелы.

За туннелем началось огромное село, карабкающееся по первым изгибам гор, и капустные поля вокруг. В капустном селе тоже шла предвыборная кампания, но портретов Заура здесь не было. Вместо них на новом здании школы висели плакаты Союза Правых Сил. Кирилл и не предполагал, что партия правых либералов будет пользоваться таким спросом в горных аулах.

Затем пропал и СПС.

Далеко над заснеженными перевалами таял бледный полумесяц, и тень машины внизу по горам летела, как тень самолета: начальник Антитеррористического Центра республики Северная Авария-Дарго Хаген Хазенштайн единственным знаком дорожного препинания, достойным уважения, считал вооруженный блокпост.

Они остановились часа через полтора пути, у крошечного придорожного кафе, нависающего над ущельем с перекинутым через него мостом. Воды внизу не было: вместо нее были белые круглые камни, разлившиеся почти на полкилометра вширь. Это было как рентгеновский снимок реки.

Возле кафе висел огромный портрет Джамалудина, такой же, как на черных футболках сопровождавших их бойцов, а когда они зашли, обнаружилось, что в кафе уже есть посетитель: пожилой крепкий человек в черной рубашке и черных брюках, тот самый, который глядел в капустном селе с плакатов СПС.

– Салам, Дауд, – сказал Хаген.

Мужчины поздоровались, и Хаген спросил:

– Послушай, Дауд, что это за обои ты расклеил вдоль дороги? Смотреть противно, какой такой СПС?

– Я всегда с президентом, – ответил Дауд.

– Э, если ты с президентом, приди к нему и посоветуйся. А если нет, то сними к черту эти обои. И кандидатуру свою сними.

Дауд помолчал, а потом спросил:

– А что, Ариец, химиков-то поймали?

– Каких химиков? – спросил Кирилл.

– А с химфака. Ему кассету прислали, а на ней сидит его племянница в хиджабе и говорит: «Ты мне не дядя, ты муртад и мунафик. Даем тебе три дня сроку на то, чтобы уйти со своего поста и перестать убивать истинных мусульман, а иначе я сама тебя застрелю».

«Черт. И мы собираемся строить здесь химзавод».

После кафе асфальтовая дорога кончалась, и ехать на бронированном «мерсе» не было смысла. Они поменялись местами: охрана села в «мерс» и поехала назад, а Хаген сел за руль джипа.

Ташов обосновался сзади: Кирилл заметил, как он бережно достает из «мерса» и несет в руках барашковую шапку, полную чем-то и накрытую платком. Охрана кинула им пару автоматов, обнялась на прощанье и поехала назад.

Дорога теперь кружилась, как карусель; в темных тоннелях, прошивавших ребра обрывавшейся в пропасть горы, от жары и слепней спасались коровы, солнце било о серебряный капот джипа, слепило глаза; другая сторона ущелья была в глубокой тени.

Два измерения вдруг превратились в бесконечность; машина ползла, как букашка, между горой и пропастью, внизу по крупным белым камням скакала горная речка, и на зеленых табличках вдоль пропасти вместо дорожных указателей горели белым имена Аллаха.

Через полчаса они вылетели на плотину. Рабочие в оранжевых куртках заделывали яму в дорожном полотне. Кирилл покосился в зеркало заднего вида, и увидел за собой высокую гору, украшенную серпантином, с которого очень легко попасть по машине, если, конечно, навстречу не выскочит случайный козел.

Гора впереди была изогнута как гигантская створка устрицы, и по ее обнаженным ребрам к самой середине ракушки взбиралось белое село. У поворота к селу красовалась новенькая автозаправка с гордой надписью: «Империал. Верхний Кельчи».

Кирилл сообразил, что единственной мерой безопасности, которую приняли его спутники, была рокировка машин.

Через десять минут после Верхнего Кельчи они въехали в облака. Гравий летел из-под колес в пропасть, о стекло словно кто-то разбил банку сметаны, и одежда Кирилла мгновенно набрякла туманом. Их мотало из стороны в сторону, как пьяных. Даже Хаген сбросил газ.

Потом они вывалились из тумана, как самолет, заходящий на посадку, и сверху Кирилл увидел серые и рыжие скалы с плавающими кое-где клочками облаков.

Еще через два километра они затормозили перед свежей осыпью. Скальный козырек, сорвавшись, стесал дорогу, словно гигантской стамеской. Далеко внизу белые горы упирались в полированный малахит водохранилища.

Хаген вышел из машины и поддал один из раскатившихся перед провалом камней. Малахитовая вода всколыхнулась и чмокнула. Скалы пошли рябью. Кириллу было зябко без бронежилета.

– Проедем через Кельчи, – сказал Хаген.

– А машину где бросим? – спросил Ташов, – у Ахмеда?

– Зачем бросать, – возразил Хаген, – до конца доедем.

Кирилл вспомнил гору-устрицу и содрогнулся.

– Да мы разобьемся! – вскричал он.

– Замажем на десятку, что проедем? – уверенно предположил Хаген.

– Идет, – сказал Кирилл.

Они с грехом пополам развернулись, зарывшись колесами в какую-то осыпь, снова въехали и выехали из облаков, и свернули у автозаправки, к которой была пристроена крошечная молельная комната. Прошло уже четыре часа, Кирилл устал, и голова его болела от резких перепадов высот.

Асфальтовая дорога миновала село и стала подыматься вверх, петляя по лесистому склону, усыпанному желтыми листьями и красными ягодами. Щебенка скоро сменилась грунтом; слева шли белые невысокие березы, совершенно как в любом российском лесу (уже потом Кириллу сказали, что березы были какие-то реликтовые и изо всех мест в мире водились только на этой горе да в Пиренеях), справа начиналась пропасть, похожая на вдавленный в землю гигантский каблук.

Минут через сорок им попалось целое стадо барашек. На одном из барашков, самом толстом, ехал верхом мальчишка лет восьми. Потом дорога кончилась. Под колесами машины топорщилась высокая высохшая трава. Белые хрящи горы, вздымавшейся на той стороне ущелья, теперь были вровень с машиной, и шли вертикально вверх, как небоскребы Сити. Кирилл очень отчетливо помнил, что именно с этой самой горы дважды стреляли по Хагену.

– Вот видишь же? Едем, – сказал Ариец.

В следующую секунду козырек подмытой земли скользнул под джипом и мягко обрушился вниз. Машину перекосило. Какое-то мгновение Кириллу казалось, что они сохраняют равновесие, но тут земля поползла снова, небо и горы поменялись местами, машина гулко ухнула и словно бы нехотя легла набок. Барашковую шапку на заднем сиденье подбросило, из нее вылетели какие-то мячики и поскакали по салону.

Машина перекувырнулась на крышу, и Кирилл на мгновение вспомнил стесанную стамеской пропасть и бирюзовую воду под белыми оголовками скал.

Машина сделала еще пол-кувырка, зацепилась за что-то, и замерла, раскачиваясь. Кирилл выворотил дверцу и выскочил наружу. Один из мячиков вывалился вслед за ним.

Гора над ними шла под сорок пять градусов, и джип стоял днищем вниз. Бок его упирался в безлистое колючее деревце, усыпанное красными мелкими сливами. В полуметре от деревца начиналась пропасть.

Кирилл покачнулся и сел у пропасти, прямо на вывалившийся из машины мячик. Мячик был неудобен и ребрист, и когда Кирилл встал, оказалось, что это граната. Кирилл отряхнул брюки и отдал гранату подошедшему к нему Хагену.

– С тебя десятка, – сказал Кирилл.

– Вот еще, – возмутился Хаген, – эй, Ташов, достань-ка лебедку!

* * *

К изумлению Кирилла, джип все-таки взъехал на гору. Хагену понадобилось на это полтора часа. Впрягаться в лебедку Ташову пришлось еще дважды, а один раз он встал на подножку, чтобы удержать своим весом машину, проползавшую в полколеса над пропастью.

Дорога давно пропала, – широкие полосы высокой травы сменялись кустами и скальными щербинами. Кирилл категорически отказался сесть в машину, и взбирался сбоку, махнув рукой на проигранное пари. Медное донце солнца сверкало над горами; бурые скалы были отделаны бархатным мхом и серыми острыми колючками. Щегольские ботинки Кирилла исцарапались и покрылись какой-то сизой пыльцой. Кругом были горы, небо и ветер, и Кириллу казалось, что можно так вечно идти, кроша в пыль сухие комочки мха и вдыхая пряный, чуть разреженный воздух, и если идти достаточно долго, можно дойти до неба.

Последние сто метров гора стала совсем пологой, покрылась золотым руном альпийского луга, и Хаген проехал эти сто метров за рулем, оставляя за джипом две мятые колеи в высокой подсохшей траве. Потом машину слегка тряхнуло на камнях, она въехала на вершину хребта и остановилась. Тут же, слева, начиналось кладбище, справа гора снова уходила вверх, обрастая сочным зеленым кустом, переходившим в настоящий горный лес, – невысокий, но густой и запутанный, из мелких корявых дубков и сгорбленных сосен.

У кладбища не было ни ограды, ни названия: просто из колючих трав торчали неровные тонкие плиты, украшенные арабскими буквами и кое-где – знаками газавата. Трава была как-то гуще и выше той, что на склоне, и метрах в ста стояла могила шейха, игрушечный домик со столбиком-минаретом, а за зияратом начиналось небольшое село.

Исчезли из мира стальные небоскребы Сити, бутики, кредитные карточки и бонус по итогам года; над Кириллом было только небо и солнце, а под ним – лишь жесткая щетка трав и белые надгробья, вырастающие из белых костей скал.

Хлопнула дверца джипа. Хаген встал с водительского сиденья, довольно улыбаясь, сел на капот, поболтал длинными сильными ногами, обутыми в мягкие черные мокасины со шнуровкой, и, осклабясь, сказал:

– Ты проиграл пари.

Сухо треснул выстрел.

Пуля калибра 12,7 мм вошла в колесо точно под ногами Хагена. Джип вздрогнул и осел.

– Ложись! – крикнул Хаген, шумно обрушиваясь в траву.

Кирилл мешком свалился за белый столбик, в горном воздухе сухо-сухо, как туберкулезный больной, закашлялся калашников.

Стреляли только по ним. Ташов не стрелял. Только что он был слева от Кирилла, и видимо, он тоже нырнул за могильный камень, но когда Кирилл скосил глаза, он не увидел начальника ОМОНа. Может, он прятался, а может, был уже убит.

Солнце сверкало, как взорвавшийся «Шмель», и время капало медленно-медленно, как в мире, лишившемся тяготения. Глаза видели все: и муравья, бегущего вверх по стеблю, и круглую арабскую вязь на чуртах, и удивительные кусты, обсыпанные каким-то пухом, словно гигантские коробочки хлопка, – это были те самые кусты, из-за которых стреляли.

Хаген и Ташов были вооружены. Он, Кирилл, не имел даже кремневого пистолета, чье стилизованное изображение украшало надгробие, за которым он прятался.

Снайперка треснула снова, и Кирилл увидел, как в двадцати сантиметрах от его глаз разлетается в пух цветок чертополоха.

Топ-менеджер «Бергстром и Бергстром» Cyril B. Vodrov лежал на верхушке изогнутой ракушкой скалы, в двух тысячах метрах над уровнем моря и пяти тысячах километрах от небоскребов Сити, в щегольской белой рубашке от Армани и темно-серых брюках от Yves Saint Laurent, и стрелки на его плоских платиновых часах с турбийоном показывали четыре часа дня. То самое время, в которое он сорок восемь часов назад вошел в просторный конференц-зал в другом измерении мира.

Двое, приехавших вместе с ним, возможно, были уже мертвы. Барашковая шапка с гранатами стояла в машине, и до нее было пять метров и вечность.

«Интересно, меня украдут или убьют?»

И тут зазвонил телефон.

Это было настолько неожиданно, что Кирилл вздрогнул сильней, чем от нового выстрела. Он вообще думал, что связи здесь нет. Но он был на верхушке горы, и видимо поэтому связь была.

Кириллу казалось, что ему звонят с другой планеты. Осторожно, стараясь не высовываться из-за камня, он потянулся за трубкой и приложил ее к уху.

– Кирилл?

Этот негромкий, почти без акцента голос с налитыми металлом гласными Кирилл бы узнал из тысячи.

– Джамал! Джамал! – закричал Кирилл в отчаянии, понимая, что эта трубка – нить, на которой висит его жизнь, и эти слова – последние перед смертью.

В трубке рассмеялись.

– Джамал! Нам конец, Джамал!

Смех превратился в хохот, хохот – в ржач, и еще через секунду выронивший от страха душу, вжавшийся в землю Кирилл понял, что ржут не только в трубке.

Кусты, похожие на гигантские хлопковые коробочки, раздвинулись, и из них вышел высокий изломанный человек в крапчатом камуфляже, перетянутом черным ремнем. В правой руке он держал удочку снайперки. В левой его был зажат мобильник, и хохот человека разносился по верхушке горы.

– Кирилл, салам! Это я стрелял! Салам, брат!

Над кипящим на солнце капотом джипа показалась белокурая голова Хагена.

– Ой, не могу! – драл глотку Хаген, – а он думал, это ваххабиты!

Кирилл привстал, покачнулся и сел на теплую землю. Мир вращался вокруг, как гигантская центрифуга. Кирилл не знал, ругаться ему или плакать, и, взглянув вниз, с облегчением заметил, что по крайней мере брюки его были сухие. Хотя бы он не обделался, как давешний имам.

* * *

Последний раз Кирилл Водров и Джамалудин Кемиров виделись два с половиной года назад, в тот самый день, когда террористы на Красном Склоне захватили правительственную делегацию.

Официальная версия происшедшего гласила, что террористов возглавлял Арзо Хаджиев, мятежный начальник спецбатальона ФСБ «Юг», бывший полевой командир, перешедший на сторону федералов, а потом перевернувшийся еще раз. Согласно этой версии, злодейская попытка террористов была отбита благодаря охране российской делегации, причем в борьбе не на жизнь, а на смерть погиб глава делегации, вице-премьер России Иван Углов, и его ближайший товарищ, глава Чрезвычайной Антитеррористической Комиссии генерал-полковник ФСБ Федор Комиссаров. Оба они получили посмертно Героя России. Также согласно официальной версии, Иван Углов прибыл в Бештой, чтобы назначить его мэра Заура Кемирова главой республики.

Как ни странно, некоторые детали этой официальной версии соответствовали действительности. Вице-премьер Углов действительно хотел назначить Заура президентом республики. Арзо Хаджиев действительно хотел захватить делегацию.

Не его вина, что он немного опоздал, и когда его люди подоспели к крепости, делегация была уже захвачена бойцами Джамалудина Кемирова. У Джамала по кличке Абхаз были собственные претензии к вице-премьеру и к главе Чрезвычайной комиссии. Он выяснил, что именно они отдали приказ о взрыве захваченного чеченцами роддома в Бештое, – взрыве, при котором погибли сто семьдесят четыре человека, сорок семь из которых родились в тот же день, что и умерли.

Обнаружив себя, с одной стороны, международным террористом, захватившим правительственную делегацию, а с другой стороны – защитником этой же самой делегации от другой популяции террористов, Джамал Кемиров принялся торговаться.

Он потребовал: свободы для друзей, сидевших в СИЗО; поста президента для старшего брата, и, особливо – вице-премьера Углова, живьем. Джамал Кемиров хотел поговорить с могущественным вице-премьером о том, кто ему заказал взрыв роддома.

Россия капитулировала.

Углов получил пулю в лоб.

Арзо долго уговаривал зятя, – а Джамал был женат на его дочке – присоединиться к нему, а потом плюнул и попытался захватить Красный Склон силой. В бывшей ермоловской крепости на склоне горы началась резня – резня между двумя прекрасно подготовленными группами боевиков, которые все знали друг друга, плясали вместе на свадьбах и соболезновали на похоронах. У Джамала погибли две трети людей, у чеченцев – три четверти.

Официальная пропаганда не совсем врала. В делегации многие взяли в руки оружие, когда Джамалудин решил защищать русских. Начальник охраны вице-премьера, ветеран всех «горячих точек», «краповый берет» полковник Аргунов дрался так, что горцы завидовали, в крепости полегла вся охрана премьера, и даже был там какой-то совершенно цивильный депутат, владелец сети супермаркетов, который не очень хорошо понимал, с какой стороны у автомата приклад, а с какой ствол, но все же носил ребятам гранаты. Но был только один русский, который был вместе с Джамалудином Кемировым тогда, когда тот захватил российскую делегацию.

Этого русского звали Кирилл Водров.

* * *

Джамал по кличке Абхаз совершенно не изменился.

Он был все так же болезненно тощ, как полтора года назад, пожалуй, даже еще тощее, и перетянутый кожаным поясом камуфляж подчеркивал его худобу, скрывая накачанные мускулы плеч. На коротко стриженой голове вместо десантного берета красовалась черная шапочка. Его смуглое лицо осунулось еще больше, точь-в-точь напоминая лик святого или инквизитора, и черные глубокие глаза горели на этом лице, как раскаленные уголья.

– Салам, Кирилл, – сказал Джамалудин, – я слыхал, ты привез в республику много денег? Мой брат просил, чтобы я во всем тебе помогал.

– Еще одна шутка в таком роде, – отозвался Кирилл, – и никаких денег не будет. Потому что я умру от разрыва сердца.

– Но все-таки это была отличная шутка, – расхохотался Джамалудин. – И потом, ты проиграл пари!

* * *

Он остался в горах до утра. Вечером, когда зашло солнце, Джамал и его люди встали на намаз, а потом сели за трапезу. Серебряные гвозди звезд прибили к небосводу черный занавес ночи; красные искры костра летели ввысь, и мясо молодого барашка таяло во рту.

Оказалось, что в селе живет какой-то устаз. Кирилл спросил, можно ли ему поговорить с устазом, и Джамалудин ответил, что нельзя. Они разговаривали всю ночь, и Кирилл сидел у костра в мятых брюках из шерсти тонкого мериноса и накинутой сверху камуфляжной куртке.

Он заснул только к утру, а когда проснулся, обнаружил, что солнце уже стоит высоко над миром, и Джамалудин сидит, скрестив босые ноги, и наблюдает за двумя бойцами, дерущимися с Ташовом на полянке. Бойцы были хороши, но с таким же успехом они могли долбить экскаватор.

– Оставайся, – сказал Кириллу Джамалудин, – отдохни хоть пару дней.

– У меня сегодня вечером встреча в ВЭБе. В Москве. Мы должны получить гарантии под эту сделку, или никто не даст на нее и цента.

Они сошли вниз, к селу, где за каменным лабиринтом заборов начиналась объездная дорога. У двухэтажного дома, вросшего в скалу, дожидался черный скуластый джип. Они обнялись и Кирилл, глянув вниз, вдруг заметил, что младший брат президента республики стоит на колючей траве босиком. Кирилл с внезапной тревогой взглянул на худую, изломанную фигуру.

– Сколько месяцев ты держишь пост? – спросил Кирилл.

– Три, – ответил Джамалудин.

Кирилл невольно содрогнулся. Три месяца назад здесь было плюс сорок. Как можно выдержать девяносто жарких дней без воды и еды молодому, постоянно двигающемуся мужчине?

– Это твой устаз так велел?

– Рай так просто не заслужишь, – улыбнулся Джамалудин.

* * *

В республике Северная Авария-Дарго был прокурор, которого звали Наби Набиев. Кроме прокурорского кресла, у Наби Набиева было две жены, восемь детей, и цементный заводик в Аксайском районе.

Цементный заводик не всегда принадлежал Наби Набиеву. Когда-то он принадлежал одному греку, у которого его хотел забрать сын прежнего президента республики. Грек отказался отдать завод, и кончилось тем, что его украли и продали в Чечню, а когда он выкупился из Чечни, туда украли его жену.

И хотя продавали не завод, а владельца завода, в итоге всех этих трансакций и продаж цементный завод перешел в руки прокурора и сына президента республики, а когда президентом стал Заур, завод остался одному прокурору.

Прокурор был очень хороший хозяин и заводом занимался даже больше, чем следствием, потому что оказалось, что завод приносит несколько больше денег.

Однажды прокурор Набиев заметил, что объем продаж завода несколько упал, и когда он спросил, отчего это, то выяснилось, что на окраине Торби-калы построили другой завод, куда меньше, принадлежащий какому-то кумыку.

Прокурор расстроился и послал на завод проверку. Проверка ничего не дала, потому что кумык заплатил ей деньги, и тогда прокурор завел на кумыка дело по статье о терроризме. В справке по делу прокурор написал, что кумык на доходы со своего завода финансирует террориста Булавди Хаджиева.

Дом кумыка обыскали и нашли незарегистрированный автомат и гранату, а когда кумыка арестовали, к нему в камеру ночью пришел прокурор Набиев.

– Или ты продашь мне завод, – сказал прокурор, – или ты будешь сидеть в этой камере до Судного Дня.

Кумыку не хотелось сидеть до Судного Дня, и поэтому он подписал все бумаги. Прокурор был честный человек и даже заплатил кумыку немножко денег.

Но кто же знал, что кумык окажется такой паршивец? Как только он вышел на свободу, он прибежал к президенту республики Зауру Кемирову и заявил, что завод у него забрали силой.

Заур Ахмедович вызвал прокурора к себе в Бештой, и тот поехал очень обрадованный, что президент наконец решил поговорить с ним в неформальной обстановке.

Когда прокурор приехал, он увидел, что в кабинете Заура сидят Джамалудин и Хаген, а кроме этого, там сидел тот самый несчастный кумык.

– Скажи, Наби, – спросил президент республики, – что тебе больше нравится, прокуратура или цементный завод?

– Как же можно сравнивать эти вещи, – возмутился прокурор, – между ними не может быть никакого сравнения. Ведь когда получаешь деньги с завода, в завод перед этим надо вкладывать, а деньги с прокуратуры, это так сказать, чистый заработок. Но вообще-то завод приносит куда больше денег.

– Тогда оставь себе завод и пиши заявление об уходе, – сказал Заур Кемиров, – потому что отныне в республике придется выбирать – или бизнес, или должность.

Прокурору такие слова показались очень обидными, потому что он не понимал, как заниматься бизнесом, не имея должности, и прокурор сказал с достоинством:

– Не буду я писать заявления. А если этот гад нажаловался на меня, то он по уши погряз во взятках, и вдобавок финансировал террористов.

– Клянусь Аллахом, – сказал Джамалудин Кемиров, – ты напишешь заявление, или я отрежу тебе уши.

Тут прокурор понял, что если он не напишет заявления, то с ним поступят хуже, чем он – с кумыком, и ему пришлось написать заявление об отставке, и еще одну бумагу, о том, что он возвращает маленький заводик кумыку. Заур встал, и они распрощались.

Тут надо сказать, что прокурор республики был не очень умный человек. Если бы он был умный человек, то он бы сообразил, что президент Кемиров поступил очень взвешенно.

Ведь он не отобрал у прокурора бизнес, оставив ему должность, что было все равно, что отобрать у кошки птичку, оставив ей когти. Наоборот, он отобрал должность, а бизнес оставил, потому что человек, имеющий бизнес, послушен власти, и боится бунтовать, чтобы бизнеса не лишиться.

Но прокурору моча ударила в голову. Он вернулся со встречи с президентом и слег с сердцем, и так как он был на больничном, его, несмотря на заявление, нельзя было уволить. А пока он лежал с сердцем, родичи ходили к нему табуном, и особенно его пилила жена, и кончилось дело тем, что прокурор отозвал свое заявление и сказал:

– Вот еще! Я человек, которого Москва поставила блюсти закон, и я блюду закон во имя народа! Никаким тиранам меня не снять!

Об этом-то Наби и говорили Заур Кемиров и начальник Антитеррористического центра.

* * *

Кирилл прилетел в Москву к пяти вечера. Он в это время снимал просторную квартиру на Кутузовском; прошлая, на Чистых Прудах, пропала при обстоятельствах, которые Кирилл предпочитал не вспоминать.

Года назад, как раз когда Кирилл, опираясь на костыли, вышел из больницы, друзья затащили его на холостяцкую вечеринку. На вечеринке, как принято, были девушки. Не то чтоб они были проститутки, но все знали, что в таких случаях за присутствие заплачено.

Кириллу приглянулась одна, немного простоватая, черноволосая, с крупными темными маслинами глаз. По ее простодушному «оканью» и детской непосредственности было видно, что ей вечеринка внове. Она рассмешила Кирилла и рассердила распорядителя вечера, вице-президента крупнейшего российского банка, простодушно повторив название банка и спросив:

– А он как сберкасса или больше?

Кирилл хотел было взять девочку с собой, но обнаружил, что кто-то из гостей его опередил. Кирилл поморщился и уехал.

Спустя полтора месяца, уже почти оправившись, Кирилл заехал в ночной клуб. Девочки танцевали стриптиз на ярко освещенной сцене, а гости смотрели на них из зала. Когда девочки вышли к рампе, чтобы гости могли выбрать понравившихся, Кирилл в одной из них узнал ту, черноволосую, из Суздаля.