Текст книги "Не время для славы"

– Что он сказал? – спросил Кирилл у молодого чеченца.

– Он сказал, – ответил чеченец, – что иметь одну руку очень хорошо. Что на человека с одной рукой никогда не наденут наручники.

Мальчик посмотрел на Кирилла лукаво и расхохотался.

Вскоре молодые чеченцы и аварцы необычайно развеселились. Они обсуждали тетку, которая была замужем за Рустамом, чемпионат мира по вольной борьбе и козни спецслужб США, азартно вскрикивали и хохотали. Кирилл не хохотал, потому что не был специалистом ни в одном из вопросов.

Гости уходили и приходили; некоторые смотрели на Кирилла с нескрываемым любопытством, как зимой на вьюжной московской улице прохожие посмотрят на папуаса, отплясывающего по Тверской в набедренной повязке и с ожерельем из раковин, и Кирилл понял, что слух о его приезде прошел по селу, и всяк живущий в нем человек торопится посмотреть на диковину в галстуке. Диана появлялась на несколько секунд, чтобы поставить на стол жижиг-галныш или свежий дымящийся чай.

Мальчики бросили дичиться и обступили Кирилла, как невиданную игрушку. Тот, который был без руки, оказался Хас-Магомед, а второй, помладше, был Саид-Эмин. Они жили вместе с Дианой, потому что их прабабка Айсет была сестрой бабке Дианы, и между ними и Дианой в роду не осталось никого. Айсет тоже жила в доме, но последнее время редко вставала.

– А что случилось с соседним домом? – спросил Кирилл.

Мальчики не очень хорошо понимали по-русски, и Кирилл повторил вопрос еще раз, медленно, старательно выговаривая вдруг ставшие чужими звуки родной речи.

– Их отселили, – проговорил за спиной Кирилла звонкий твердый голос.

Кирилл обернулся.

Он не видел Алихана полтора года, с тех пор, как тот сидел в инвалидном кресле в маленьком магазинчике, вечно склоненный над каким-нибудь учебником, и с тех пор мальчик встал на ноги, но, казалось, нисколько не вырос и не окреп. Лицо его было полупрозрачным, как акварель, свитер висел, как на швабре, и только глаза его, черные и круглые, как донышко закопченного патрона, занимали пол-лица и рассматривали Кирилла в упор.

– Их отселили, – повторил Алихан.

– Как отселили?

– Очень просто. Собрался сход и постановил, что они вахи и пусть убираются из села.

Алихан вскинул голову и добавил:

– Если бы их не отселили, за ними бы пришли люди Джамала. Никому не нравится, когда в село приходят люди Джамала.

Шахид, игравший с Хас-Магомедом, резко обернулся, и глаза его опасно сузились. По счастью, в этот момент вошла новая порция гостей. Один из них, подросток лет семнадцати, тащил потрепанный ноутбук. Мальчик быстро заговорил по-чеченски, то и дело косясь на русского, и Кирилл сначала удивился, что в чеченской речи так много английских слов, а потом догадался и спросил:

– Алихан, ты чинишь компьютеры?

– Он все чинит, – ответил с гордостью один из стариков, – компьютер чинит, телевизор чинит, космический корабль дай, тоже починит. Эй, Алихан, покажи человеку, как ты умеешь чинить.

Алихан взял ноутбук, повернулся и пошел наверх, и Кирилл пошел за ним.

В комнате Алихана все было бедно, но чисто. На столе стоял очень старый компьютер, с крошечным экраном, и из раскрытой консоли висела лапша проводов, разъемов и плат. Стены были оклеены портретами. Не все портреты были знакомы Кириллу, но те, что были знакомы, не вызывали у него особенного восторга.

Гнетущая атмосфера комнаты давила на Кирилла. Он никогда не испытывал ничего подобного с Джамалудином или Зауром. Он мог негодовать на Джамала, ужасаться ему, бояться, наконец, – но он никогда не чувствовал себя виноватым перед Джамалом. Оптом, в кредит. Русские не ссылали родителей Джамалудина. Они не загоняли их в теплушки, как скот, они не сносили их села, не расстреливали их женщин и не убивали мужчин, – и сам Джамал никогда не резал русских ушей.

Здесь, в каменном доме, построенном на деньги, уплаченные за смерть его соплеменников, Кирилл опустил глаза, как будто даже вещи кричали ему «кяфир», – и когда он их поднял, он встретился с совершенно неподвижным взглядом Алихана. В выражении этих глаз не ошибся бы самый тупой городовой. Если Кирилл задыхался от чувства вины, то Алихан задыхался от ненависти.

Потом Алихан молча отвернулся и включил компьютер. Левая ладошка мальчика была замотана каким-то несвежим бинтом. Клавиши под быстрыми пальцами щелкали, как метроном.

Кирилл подошел к окну и выглянул наружу. По ту сторону ущелья горы стояли вертикально, как ракеты на стартовом столе.

– Это правда, что ты был там? – вдруг спросил Алихан, – на Красном склоне?

– Да.

– И как это было – в бою?

– Жутко, – честно признался Кирилл. – Мне было так страшно, что я не понимал, это сон или нет. Я ведь был в бою первый раз. И как-то больше не собираюсь.

Черные глаза мальчика отражались в экране с надписью System failure.

– А что у тебя с рукой? – спросил Кирилл.

– Так. Одна история в Сети.

– Какая история?

– История про воина по имени Муций Сцевола. К его городу подступили враги, и они должны были убить всех мужчин и женщин. И тогда он вышел к ним и положил на жаровню с углями свою руку, в доказательство мужества. И враги, окружившие город, изумились такому духу и отступили. Только он не чеченец был, этот Муций, а римлянин.

– И при чем тут твоя рука?

– Что я, хуже какого-то римлянина?

«Вот тебе и плоды образования». Что этот мальчик еще вычитает в мировой истории? Как монголы вырезали осажденные города? Как Гитлер топил печки евреями?

– Я решил, что когда меня возьмут русские, – сказал мальчик, – я не буду дожидаться пыток, как овца. Я сам суну руку в жаровню, чтобы они видели, что такое дух.

«А тебя уже есть, за что брать?»

– Тебе не нравятся мои слова?

Кирилл помолчал. Алихан выключил компьютер, и ловкие пальцы мальчика потрошили его, как кухарка рыбу.

– Видишь ли, Алихан, – сказал Кирилл, – здесь в этой комнате много портретов людей. Наверное это были храбрые люди. Но они почти все мертвы, и перед смертью они принесли много зла невиновным людям, и в общем-то не сделали ничего хорошего своему народу.

– Они воины, – презрительно сказал Алихан.

На старой тахте лежал вчетверо сложенный молитвенный коврик, и Кирилл вдруг подумал, что мальчику, с его позвоночником, особенно трудно пять раз в день вставать на колени и кланяться. Кирилл не любил кланяться никому. Ни людям, ни богу.

Кирилл присел на ручку тахты, стараясь не задеть ни коврика, ни разложенного повсюду радиотехнического барахла.

– Знаешь, – сказал Кирилл, – однажды на свете было государство, которое очень любило воевать. Оно называлось Советский Союз, и на его гербе был изображен весь земной шар, в знак того, что борьба СССР против буржуев окончится только тогда, когда последняя Советская Социалистическая Парагвайская республика войдет в лоно СССР. Чтобы воевать, это государство построило огромные заводы, которые производили танки и самолеты, и другие заводы, которые производили сталь, из которой делали танки и самолеты. Чтобы было кому водить танки, это государство согнало людей в колхозы, потому что тракторист – это тот же танкист, а тех, кто не хотел идти в колхозы – убило. Это государство так хотело воевать, что оно убило десятки миллионов, только чтобы те, кто остался в живых, знали, что жизнь их ничего не стоит, и все равно, где ее истратить – в лагере или на войне. Это государство уничтожило русских крестьян, оно уничтожило русскую интеллигенцию и русское дворянство, некоторых оно уничтожало сословиями, как крестьян, а некоторых – целыми народами, как чеченцев. И вот, даже к концу жизни этого государства девяносто процентов его промышленности работало на войну, и те заводы, которые не производили танки или сталь для танков, а делали, например, макароны, даже макароны штамповали калибра 7,62 мм, чтобы во время войны штамповать гильзы.

Но самое удивительное то, что хотя это государство называло всех, кто вокруг, своими врагами, те, другие государства – они не особенно с ним враждовали. Конечно, их политики понимали, что война может быть, и генералы их составляли оперативные планы, но в общем-то окружающий мир не зацикливался на этом. Он жил, рожал, любил, созидал, и продавал СССР военную технику и военные заводы и даже, как ни странно, половину сталинских заводов спроектировал именно он.

В начале всей этой речи Водрова Алихан разбирался с компьютером. Он подсоединил материнскую плату к какому-то стенду, протестировал ее и вставил обратно, и теперь пальцы его танцевали по клавиатуре, и в такт им по черному дисплею ползли белые строчки. Потом строчки исчезли, чечененок сидел молча, посверкивая глазенками, и по позе его было ясно, что он-то на месте Запада не продал Сталину ничего, кроме веревки, чтобы повеситься.

– Даже когда советские НИИ прогнили, а села – обезлюдели, Запад продавал нам зерно и покупал у нас нефть, а мы в это время рассказывали, как мы сейчас свернем шею империализму и какие у нас передовые технологии. И вот, когда прошло целых семьдесят лет, пришел человек по имени Рональд Рейган, и сказал: «как – эти люди говорят, что мы им враги»? «Как – эти люди называют свои технологии – наилучшими, а сами покупают наши машины на деньги, вырученные от продажи сырья?» И Рональд Рейган увеличил расходы Америки на вооружение, и Советский Союз сразу не смог угнаться за ней, потому что Советский Союз к этому времени тратил на вооружение девяносто процентов доходов и не мог тратить сто восемьдесят. Рейган снизил цену на нефть, и нам не на что стало покупать зерно. Если бы Советский Союз был всем тем, чем он называл себя, он бы даже не заметил этих мер, но Советский Союз был тем, чем он являлся, и он рухнул. Так получилось, что государство, которое хотело воевать, и семьдесят лет готовилось к войне, и только и говорило о том, как оно одолеет врагов, исчезло с карты мира, а другое государство, которое любило, строило, изобретало, – одержало над ним победу, даже не применяя оружия.

Алихан щелкнул клавишей, и экран налился нежно-голубым светом. Начал грузиться Windows.

– Если ты хочешь победить Россию, – сказал Кирилл, – ты этого добьешься не тогда, когда взорвешь мента в «газике». Ты этого добьешься тогда, когда на этой машинке вместо слов hewlett packard будет написано – «сделано в Ачхой-Мартане».

Повернулся и вышел.

* * *

Кирилл Водров ушел вниз, и Алихан смотрел из окна, как кяфир топчется по двору, оглядываясь в поисках сортира. После этого Алихан спустился в гараж. Там уже хлопотали два молодых чеченца, те самые, которые отказались дать осмотреть багажник своего «москвича». У Алихана гараж был при доме, а сортир – во дворе, как и полагается на Кавказе.

Они разгрузили багажник и ушли во двор, а Алихан, вместо того, чтобы подняться наверх, залез в раскрытый створ багажника и захлопнул его за собой. «Москвич» был такой старый, что кузов поела ржа, и сквозь некоторые дырки можно было смотреть. Алихан приставил глаз к одной из дырок, но в гараже было слишком темно.

Вскоре водитель вернулся и вывел «москвич» из гаража, но далеко он не уехал: выезд загораживал черный «мерс» кяфира. Водители посовещались и пошли в дом, не желая привлекать к себе внимание. Алихан сидел тихо, как мышь.

Через полчаса послышались шаги, и Алихан увидел, что Диана вышла во двор, и кяфир идет за ней, как селезень за уточкой, и что-то воркует. Лицо мальчика вспыхнуло, и тонкие руки сжались в кулаки.

В этот момент Диана остановилась подле машины, и Алихан услышал, как кяфир спросил:

– А что с Алиханом? Он выглядит нездоровым.

– Врачи говорят, это из-за позвоночника, – сказала Диана.

– Какие в Бештое врачи? Хотите, я договорюсь об обследовании в Москве?

Сестра сказала «да», и кяфир сел в броневик и уехал.

Вскоре тронулся и «москвич». Машину немилосердно трясло, в багажнике мерзко пахло, и от едкой мути Алихан расчихался. По счастью, за мотором это было не слышно. Пару раз «москвич» останавливали на блокпостах, но багажник не открывали. Это было бы очень глупо, если б на блокпосте открыли багажник. Алихан знал случай, когда на блокпосте однажды остановили ворованный джип, а в багажнике джипа лежал человек. Менты заметили, что номера перебиты, и затащили машину к себе. Но люди, которые ехали в джипе, вызвали подмогу, и та сумела потихоньку переложить человека из одного багажника в другой, а за угон эти люди потом откупились. Это была не совсем та история, которая угрожала Алихану, но это была забавная история.

В общем, «москвич» ехал часов пять, то в одно село, то в другое, и уже глубокой ночью они заехали в чей-то гараж, и Алихан услышал, как хлопнула дверца машины, и над багажником заговорили возбужденные голоса.

Голоса были не те, что нужны Алихану, и он лежал себе тихо, свернувшись за пустой дерюжкой, когда водительская дверца снова хлопнула, и четкий голос произнес:

– Поехали.

И тут нехороший запах снова достал Алихана, и мальчик чихнул.

В гараже мгновенно воцарилась ледяная тишина, что-то звякнуло, клацнуло, а потом чей-то голос крикнул:

– Нет! – и крышка багажника над Алиханом распахнулась.

– Вылезай, – коротко приказали по-русски.

Алихан осторожно высунул голову из багажника и увидел, что слева от машины стоят три человека, и автоматы в их руках направлены на багажник. В ту секунду, как он показал голову, сильная рука ухватила его за ворот и поставила на пол рядом с машиной, а один из автоматчиков, самый молодой, немногим старше Алихана, выругался и спросил:

– Ты что здесь делаешь?

Алихан сел на землю (это пришлось сделать, потому что ноги у него затекли и были никуда не годны), и сказал:

– Я хочу говорить с Булавди.

Автоматчики переглянулись, а молодой чеченец, бывший за рулем машины, пожал плечами и недовольно сказал:

– Какой-такой Булавди? Езжай домой, Алихан, твои сестра и бабушка, наверное, уже места себе не находят.

Алихан не двинулся с места, и водитель снова протянул руку, чтобы затащить его в машину, но в эту минуту в гараже хлопнуло, и поперек желтушного пятна от лампочки легла изломанная тень.

– Это кто хочет со мной говорить?

Алихан обернулся. На цементном приступке, ведущем из гаража, стоял Булавди Хаджиев.

* * *

Булавди Хаджиев тоже был среди людей, висевших на стене в комнате Алихана. Он висел справа от своего дяди Арзо. Там Булавди был высокий молодой красавец, с точеными чертами смуглого лица, с черными, чуть рыжеватыми кудрями, кровь с молоком и Орден Славы на молодецкой груди (Орден Алихан старательно свел фотошопом).

За два с половиной года, прошедших после Красного Склона, Булавди решительно изменился. Волос поубавилось, борода, наоборот, отросла. Щеки впали. Лицо из смуглого стало желтым, лимонным, видимо выдавая тяжелую болезнь, тело – худым, и черная куртка – обтрепанной. Глаза глядели, как рысь из капкана. Он ничем не напоминал тех боевиков середины 90-х, упитанных, рослых, завидных женихов, к которым сбегалась половина села, когда они спускались с гор передохнуть; это был загнанный зверь, не доверяющий никому в республике, напичканной предателями и агентами. Он выживал, несмотря на охоту, объявленную на него Джамалудином, но выживать было все трудней.

– Это кто? – спросил Булавди.

– Это Алихан, сын Исы, брата Мовсара, – ответил один из чеченцев.

Но Булавди уже и сам видел, что это Алихан. Тленкой был родным селом Булавди, и Булавди помнил мальчика еще семь лет назад, когда Мовсар справлял свадьбу. И, конечно, Булавди очень хорошо знал историю Дианы и Ташова по прозвищу Кинг-Конг. Ее знали все в Тленкое, но Булавди был один из немногих, кто знал настоящую причину разрыва.

Булавди молча повернулся, и Алихан кое-как вскарабкался на ноги и пошел за ним.

Они оказались на втором этаже какого-то дома. На клеенчатом столе дулом к окну лежал автомат, и через раскрытую дверь было слышно, как в неисправном бачке течет вода. Алихан чувствовал себя не очень хорошо и пропустил вечерний намаз. Смущаясь, он объяснил это Хаджиеву, и тот молча ждал, пока мальчик привел себя в порядок и сделает все, что нужно.

Когда мальчик сложил коврик и обернулся, Булавди сидел у окна, поглаживая бороду, и перед ним дымилась большая щербатая кружка с чаем. Другая такая же кружка стояла напротив.

– Это плохо, что ты меня нашел, – сказал Булавди, – чего ты хочешь?

– Воевать в твоем отряде.

Глаза Булавди обежали заморыша. Ему было столько же, сколько Алихану, когда он ушел на войну, но это была другая война. У Алихана был дом, была сестра, и даже было дело (Булавди слыхал, что сын Исы горазд мастерить электронные штучки), а когда Булавди уходил на войну, у него уже не было ни сестры, ни дома. Булавди не уходил на войну. Это война пришла к нему.

– Нет, – сказал Булавди.

– Я хочу стать шахидом.

– Почему?

Алихан заколебался. Он видел, что Булавди не хочет его брать; видимо, считает слишком слабым. Он действительно худ и слаб, но он разбирается в электронике лучше, чем кто-нибудь в отряде Булавди, а электроника – это такая вещь, что иногда одна электронная схема стоит больше, чем десять фугасов. И Алихан выдал последнюю свою, отчаянно скрываемую тайну.

– Я болен, – сказал Алихан, – я скоро умру. Я не хочу умереть в постели.

Черные глаза Булавди были как глаза затравленного волка. Внизу что-то хрустнуло, и он мгновенно схватился за автомат. Потом пальцы его разжались, он улыбнулся и сказал:

– Послушай, Алихан, сейчас не время для славы. Это время было вчера, и может быть, будет завтра, но сейчас его нет. Никто ничего не выгадает, если тебя разнесут на куски в окруженном доме, и даже если ты застрелишь какого-нибудь патрульного, толку не будет. Никто не заметит ни твою смерть, ни его. Мы попытались справиться с русскими силой и проиграли. Я слыхал, ты разбираешься в технике. Если ты поступишь в институт, ты сделаешь больше, чем в лесу с автоматом. А если ты болен, сходи к врачу.

Помолчал и добавил:

– Оружие – оно как масло. Взять легко, а руки отмыть потом трудно.

– Ты говоришь совсем как русский, – сказал Алихан.

– Какой русский? – быстро спросил Булавди.

Алихан прикусил язык. Он почему-то не хотел упоминать о приезде кяфира. Но, с другой стороны, это было глупо. Наверняка этот визит будут обсуждать еще два года.

– К нам приезжал Кирилл Водров, – сказал Алихан. – Тот самый. Он теперь какой-то нефтяник. Говорят, они будут строить вышки в море.

Лицо Булавди, гладкое выше темени и обросшее волосами ниже губ, чуть напряглось. Это меняло дело. Кирилла Водрова, если он скачет по горным селам, как последний дурак, можно было украсть, и это принесло бы пять или десять миллионов долларов. Булавди Хаджиеву были нужны деньги. Воевать с деньгами – лучше, чем без.

– Возвращайся домой, – сказал Булавди, – и смотри, когда снова приедет Водров. Заведи себе отдельную сим-карту, и позвони вот на этот телефон.

Телефон, который Булавди дал Алихану, конечно, не был телефоном самого Булавди. Булавди давно не пользовался телефонами. Это было то же самое, что носить на себе маячок. Было очень много глупцов, которые это не понимали. Они думали, что если они будут менять сим-карты и телефоны, то смогут обмануть федералов. Булавди был в бешенстве, когда узнал, что один из его ближайших помощников, Шамсаил, использовал при покушении на Хагена сим-карту, и не выбросил ее, а хранил два месяца, а потом использовал снова и попался. Глупость не имеет границ.

Булавди записывал все свои приказы на камеру и так рассылал. Встречи он назначал только через связных. Он никогда не спал на одном месте и жены своей не видел два года, – много людей ловились через жен, не меньше, чем через сим-карты.

Все это помогло Булавди выжить целых два года, хотя выжить против Джамалудина было все труднее.

– Возвращайся домой, – приказал Булавди.

Телефон, который он дал Алихану, принадлежал молодому аварцу, который занял в подполье место убитого Шамсаила. Звали этого аварца Шамиль, а фамилия его была Салимханов.

* * *

Когда Алихан ушел, Булавди спустился вниз, в гараж, где ждали двое. Они поговорили о том, о сем, а потом один из этих двоих сказал:

– Зачем ты прогнал мальчишку, Булавди? Люди к тебе приходят, а ты гонишь их прочь.

Глаза Булавди слегка сузились.

– А ты бы заманил его в лес? – ответил Булавди, – ты где зимовал прошлой зимой, в яме? Откопал дырку, затарился макаронами и срал в углу? Нос боялся наружу высунуть, чтобы Джамал следы не увидел? С тобой сколько молодых было? Пять? Один умер, другого ты сам пристрелил, потому что он к маме просился?

– Мы стоим на пути Аллаха, Булавди. Даже мать не вправе отказать сыну в том, чтоб тот встал на путь Аллаха.

– Когда ко мне приходит придурок, который расстрелял трех человек за сто долларов, и говорит: «Меня мусора ищут, я хочу встать на джихад», – это, что ли, путь Аллаха? А, Шамиль? Когда к нам уходит верующий, а его убивают, и дети его остаются без отца, а жена его снимает платок и едет в Москву проституткой, – это, что ли, укрепление ислама? Когда ты тащишь детей в лес, а там для них ни оружия, ни еды, ты что, укрепляешь ислам? Ты лучших изводишь по корень!

Булавди бешено оттолкнул собеседника, сел в машину и уехал.