Текст книги "Гости «Дома на холме»"

То, что в ее сводную сестру он ничуточки не влюблен, Тася догадалась, однажды увидев, как недовольно дернулись вниз уголки его рта, когда вошла Лика. Всего на миг, но этого было достаточно, чтобы тайна раскрылась. А Лика этого не заметила… И Тася никак не могла решить, стоит ли предупредить ее? Или пусть надеется? Все же кругом твердят, что надо надеяться на лучшее!

Только вряд ли кто-то смог бы объяснить, в чем оно еще может таиться, если ее мама умерла…

* * *

– Это не он.

Чтобы поговорить, пришлось выйти из гостиницы. Постояльцы проснулись, то и дело кто-нибудь подходил к их диванчику, где сестры так удобно устроились. Почему-то каждому не терпелось познакомиться с новыми девушками… Эльке удавалось с первого раза запоминать имена, и Анита надеялась на нее. Это удобнее даже электронной записной книжки.

Когда она вернулась в гостиную, Глеб Константинович, так звали актера (не ошиблась, узнав его в коридоре!), тотчас поднялся, будто Анита застала их врасплох. Она взглянула на сестру: нет, ничего не произошло. В Элькиных глазах был холод, который так притягивал и раззадоривал мужчин. Каждому казалось, что уж он-то лед растопит!

«Максим смог бы, – подумалось ей. – Вон как Элька вспыхнула, когда он только на пороге появился».

– Наслышан-наслышан. – Артист слегка склонил седую голову. – Сестра Элеоноры?

– Звучит, как название баллады, – усмехнулась она.

– Верно-верно! Искренне рад. – Глеб Константинович протянул руку, чем сразу остудил едва зародившуюся симпатию.

Руку Анита подала, но с неудовольствием отметила: «А вот с манерами у вас не очень, господин артист…»

И заметила, как ухмыльнулась Элька: уж ей-то лучше всех было известно, как не любит Анита, когда к ней прикасаются. Разве что сестре это позволяется.

Глеб Константинович поклонился Эле:

– Покорен вашей красотой, – и скользнул взглядом по лицу Аниты. – Уверен, я еще буду иметь удовольствие пообщаться с вами, а сейчас – увы! Должен лететь в Москву, в Москву! Работать-работать.

– Ему кажется забавным произносить затасканные цитаты? – сквозь зубы процедила Анита, когда артист выпорхнул из гостиной. Пытался казаться невесомым, только вышло тяжеловато.

Элькин взгляд сразу повеселел.

– Злючка! Этот дурак уверен, что мы даже не слышали о Чехове! Какие там цитаты… Где ты пропадала?

Но ответила Анита, только когда они спустились с крыльца и отошли от гостиницы, внутри которой проснулась жизнь. Невидимые люди зашуршали пакетами, из которых доставали чистое белье, зазвенели кофейными чашечками, закашляли, засморкались… Слышимость оказалась слишком хорошей, об этом нельзя было забывать.

Пальцы Аниты привычно нашли руку сестры – не мерзнет вроде. В пятнадцать лет Элька вырывалась и вопила: «Ты до пенсии будешь меня за ручку водить?!» Как-то чуть под машину не угодила, отскочив прямо на дорогу: Аните до сих пор помнилось перекошенное лицо пожилого водителя. Как у бедняги сердце не отказало? А потом как-то вдруг Элька перестала считать этот жест покровительственным и теперь часто сама брала сестру за руку. Обеим было спокойней, когда они чувствовали друг друга.

– Это не он. То есть этот артист – не Авдонин. Глуповат, – бросила Эля и усмехнулась одним уголком рта.

– Мне тоже показалось… Хотя среди писателей полно дураков! Я это узнала, когда начала работать в издательстве.

– Прямо-таки дураков? Как же они пишут книги?

Анита подняла глаза к небу. Те мягкие дымчатые облака, за которыми она наблюдала в саду, расползлись и плотно сбились у горизонта. Как обычно, ей стало жаль, что не удалось показать их Эльке.

– Они всего лишь антенны. Их заслуга невелика. Они просто улавливают то, что им посылается.

– Откуда? – удивилась Эля.

– Оттуда.

Младшая сестра проследила за ее взглядом.

– Шутишь? Когда это ты стала верующей?

– Я всегда была верующей.

– Да ладно! Почему ж ты крест не носишь?

– Элька! Одно с другим никак не связано. Крест – всего лишь атрибут, но не сама вера.

– Ух ты! Скажи это какому-нибудь батюшке…

– Думаю, не стоит. Я не готова к богословским спорам. – Анита заглянула в лицо сестры. – Так что ты разузнала об этом актере?

Элька слегка поморщилась.

– Скорее, артисте! И по-моему, не очень хорошем. Такая дешевая наигранность во всем!

– Это может быть защитной маской, если Авдонин не хочет показывать себя настоящего. Он вполне подходит. Помнишь театральные маски? Комедии и трагедии.

– С дырками вместо глаз? Они жуткие…

– Правда? А мне всегда нравились.

– Тебе вечно нравится не… – она вдруг резко оборвала себя и спросила о другом: – Я так понимаю, ты догнала Макса?

– Макса? Почему ты его так называешь?

– Но он же Максим!

– Вот именно. Меня же ты не зовешь Аней, если я Анита.

Элька раздраженно вырвала руку.

– Не придирайся! Ты нашла его?

– Нашла. Но ничего не успела выведать. Правда, у меня будет второй шанс. – Анита взглянула на часы. – Ровно в полдень мы договорились выпить с ним кофе.

Эти слова она произнесла очень медленно со зловещим придыханием, и сестра не выдержала, рассмеялась. И вдруг порывисто обняла ее. Ткнувшись носом в мягкое плечо, Анита невольно втянула нежный, свежий запах кожи и подумала, что Элька всегда пахла, как весенний цветок. Хотя шипов у нее предостаточно, совсем не фиалка.

Она быстро коснулась губами тонкой ключицы – так в детстве мама целовала их обеих в лоб. Всегда вскользь, как будто стеснялась кого-то… Не их же? Или… Она внутренне сжалась – как обычно при мысли о матери: неужели так и будет саднить всю жизнь?

– Так у вас, типа, свидание?

Элькин голос прозвучал весело, но Анита хорошо знала этот тон. Часто он бывал предвестником бури… Это удивило: «Да ей всерьез понравился тот парень?! Что это? Любовь с первого взгляда? У Эльки-то?!»

На ее памяти сестра влюблялась только раз, в десятом классе, и это было настоящим кошмаром, ведь, как ни странно, мальчик не ответил на ее чувства. Юру так манил блеск золотой медали, которую он в конце концов и получил, что все остальное просто оставалось вне его поля зрения. А Элька тихонько скулила по ночам, как брошенный хозяином щенок, и слышать этот звук было просто невыносимо.

Аните хотелось убить парня, хотя тот, в общем-то, и не был виноват… Он настолько не замечал никого вокруг себя, что не давал Эльке ни малейшего повода. Ну да, у него были красивые зеленые глаза и мелкие, тонкие черты лица, как у Максима, – тот же типаж! – но разве это повод исходить слезами и строить культовый храм, в котором оказалась старая тетрадка Юры, исписанная шариковая ручка, которой касались его пальцы, фотография с «Поляроида», сделанная кем-то из одноклассников, и еще много всякой ерунды, потерянной им и подобранной Элькой.

Аните пришлось хорошенько постараться, чтобы выставить отличника дураком, каким он и был на самом деле: пятерки в школьном журнале – не признак ума. Только Элька отказывалась это понимать… Ее могла разочаровать лишь глупость, и Анита пошла на крайние меры. Изучив его тетрадь, она с неделю тренировалась подделывать Юркин почерк и одновременно сочиняла письмо сестре. Сначала хотела, чтобы оно сочилось пошлостью, что в то время еще и шокировало бы Эльку, но решила: это может показаться неправдоподобным. По рассказам сестры, в отличие от вечно хихикающих над скабрезными анекдотами одноклассников Юра не допускал даже сальных шуточек и тем восхищал ее.

Наверное, он и правда был неплохим парнем, но Аните было необходимо разочаровать Эльку, чтобы ночной скулеж прекратился, и ради этого она готова была на все. Письмо от Юркиного имени она заполнила таким пафосом и самолюбованием – вплоть до призыва посвятить свою жизнь служению его таланту, что Элька сразу очнулась. В семнадцать лет трудно отречься от себя самой, даже ради кумира.

Весь тот день Элька провела на диване, отвернувшись к спинке. Скомканное письмо она сжимала в руке… Анита ждала, что сестра поделится с ней, выплеснет гнев, и то, как долго она молчала, уже начинало беспокоить.

«А вдруг я просчиталась? – думала Анита с беспокойством. – Что, если она готова принести себя в жертву ради любви? Глупость какая…»

Элька оказалась не готова. Когда Анита готовила ужин, сестра вошла в кухню и швырнула размякшее письмо в мусорное ведро. Не дав ей опомниться, Анита быстро засыпала его мокрыми картофельными очистками…

Она знала, что сестре и сейчас нравятся мужчины «с извилинами», как выражалась Элька. Но то ли они встречались слишком редко, то ли она недооценивала чужой интеллект, больше она ни в кого всерьез не влюблялась.

Поэтому Аните и не поверилось, что Максим, фактически не произнеся ни слова, мог так подействовать на ее сестру. Хорошенький, да… Но когда Эльке было достаточно внешности?

На всякий случай Анита все же произнесла равнодушно:

– Да какое там свидание… Мы не за этим сюда приехали, верно?

Несколько секунд Элькин взгляд еще был подернут ледяной пленкой, потом оттаял. Она улыбнулась:

– Это точно. Значит, артиста пока не вычеркиваем?

– Думаю, надо разузнать о нем побольше. Похоже, он – действующий актер, раз помчался на репетицию.

– Он не говорил про репетицию, – педантично заметила Эля. – Он сказал «работать».

– Но писателю не нужно ехать в Москву, чтобы работать… Писать можно в любой точке мира.

– А с читателями Авдонин не встречается, так?

– Никогда.

Оглянувшись на гостиницу, от которой они отошли уже метров на двести, Элька поделилась:

– Артист хвастался, что играет Фамусова. Надо проверить. Это из какой пьесы?

– «Горе от ума», темная ты моя…

– Точно. Мы же изучали. Ой, подожди, даже какие-то строчки мелькнули!

– «Забрать все книги бы да сжечь»?

– Ого! Это оттуда?

– Как раз слова Фамусова.

– Нет, что-то другое…

– «Зла, в девках целый век…» Ну, это про меня.

– Что ты болтаешь?! Вспомнила! «А судьи кто?»

У Аниты внезапно ослабели ноги. Остановившись, она глубоко втянула свежий, но уже прогретый воздух. И медленно провела языком по вдруг пересохшим губам.

Элька встревожилась:

– Ты что?

– Ты это специально вспомнила?

– Что? Да что?!

– Про судей… Мы с тобой пытаемся судить. А какое право имеем? Кто мы такие, чтобы судить других?

Лицо ее младшей сестры вытянулось и заострилось, как бывало, когда Эля приходила в ярость. Сузив глаза, она смотрела на Аниту так испытующе, точно пыталась понять, на чьей та стороне. Хотя в этом сомнений и быть не могло…

– Кто мы такие? – повторила она, отделяя каждое слово. – Я скажу тебе… Мы – ее дочери. И мы должны за нее отомстить.

* * *

Вот уж я удивилась, когда увидала, как наш Максимка распивает кофе с новенькой постоялицей. И даже не с самой симпатичной из сестер… Если уж разобраться, красотка у них младшенькая. Прямо как с экрана!

Анита, конечно, милая девочка, но даже наша Лика не в пример лучше. В ней жизнь кипит, а эта, прости Господи, как лягушка пучеглазая… Щупленькая, бесцветная, одни глазищи светятся. Безвредная, конечно. Только какая от лягушки радость?

Лика тоже их сразу заметила. А как не заметить, когда эти двое совсем одни в зале сидели. Он у нас и ресторан, и бар вместе. Маленький зальчик, но уютный. Лика говорит «стильный». Ей виднее, она в этих хитроумных словечках лучше разбирается.

Я как раз кадку протирала, в которой пальма растет, когда Лика вошла – и сразу прям выскочила, но я успела углядеть, что она в упор на Максима с Анитой посмотрела и аж споткнулась. На каблучках – вжих! – развернулась и вышла. Только ее светлый хвостик на макушке чиркнул воздух…

Все ж таки не зря я их в своей голове с Максимкой соединила, что-то у них намечалось. Неужто эта девица все им испортит? И когда успела его заарканить? Ведь только ж заселились! Максим у нас не ходок, на рабочем месте лишнего себе не позволяет. Не то что папаша Ликин, если уж откровенно… Петра я не раз замечала с разными дамочками. Может, и в номера к ним захаживал… Этого я не видела, врать не буду. А не удивилась бы, если б кто сказал. А что? Петр у нас – еще хоть куда, хоть и мешки под глазами наметились и лицо малость отяжелело… Но, если его рядом со старшей дочкой поставить, поди, за ее приятеля сойдет. Как там теперь говорят? Бойфренда. Дурацкое слово!

Но «папик» – еще хуже… От такого словечка и стошнит! А уж от самого старичка, запускающего лапы под юбку к девочке, и подавно… Как некоторые это терпят?! А Лика, помнится, говорила, что ей ровесники нравятся – это когда наш повар, Олег, стал за ней маленько ухлестывать. Они не ссорились, ничего такого. Просто она ему так вежливо дала понять, что равнодушна к мужчинам постарше. И я ее понимаю! От молодых же запах другой… Я и то чую, как Максимка пахнет. Аж голова порой кругом идет… Хотя я в жизни своему Паше не изменяла и вообще на сторону не поглядывала! Но такого красавчика – как не заметить?

О чем они там с Анитой говорили, я, понятное дело, не слышала. Кадку протерла, пальму полила и уже хотела уходить, пока время обеда не началось, но тут Максим поманил меня рукой. Только тогда я и заметила, какие глаза у него – как у побитой собаки. Он просто смотрит, а мне плакать хочется.

«Неужто, – думаю, – он так влюбился по уши? Прям сразу – как в омут?»

Но спрашивать, понятное дело, не стала. Подошла к их столику и стою, жду – чего скажет? Может, ему повыпендриваться перед девчонкой захотелось! В хозяина поиграть. Ну, а что ж? Я и подыграть могу, от меня не убудет. Вообще-то, Максим – парень уважительный, никогда ни панибратства, ни уж тем более хамства не допускает. Но кто ж не знает, как мужики любят хвосты распускать?

– Даша, – начал он, а у самого глаза больные-больные, – вы не знаете, наш профессор какой вообще наукой занимается?

Вот те раз! Я думала, они тут шуры-муры разводят, а они сплетничают! А чего ж он такой убитый сидит? Неужто Аните профессор приглянулся? Может, ей как раз нравятся постарше… Так Максим из-за этого расстроился? Она не видит, что ли, как парню плохо?

– Не знаю, – говорю. – Не имею привычки лезть в дела наших гостей.

Видать, резковато у меня это вышло, потому что Максим сразу будто проснулся. И уставился на меня уже нормальным взглядом, не страдающим.

«Вот тебе что требовалось!» – думаю.

– Это правильно, – откликнулась Анита.

Когда она улыбается, личико у нее милым становится. Хотя не красавица и губка нижняя вперед выпирает, но это даже по-детски так… Может, она и старше, чем кажется, только в людях с таким неправильным прикусом всегда что-то младенческое остается.

Вот вспомню, как моя дочурочка губку выпячивала, когда обижалась, прям сердце щемит. Горе горькое. Соскучилась я сильно…

А Максим добавил:

– Я тоже не лезу в чужие дела. Поэтому и спрашиваю.

– Но это не такой уж секрет, правда? – Она глазищи с его лица на мое переводит, но спокойно так, без суеты.

А то, когда у людей глазки бегают, это сразу прям отвращение вызывает. Как я на нее ни сердилась из-за Лики, ничего не могла с собой поделать – нравилась мне Анита. Еще утром показалась куда милее, чем сестра-красотка. А что я лягушкой ее обозвала… Так это про себя, в сердцах. Больно за мою любимицу Лику стало, обидно.

Хотя, видать, зря я злилась. Разговор у этих двоих совсем не тот, какой на любовных свиданиях ведут. Дела какие-то обсуждают… Профессора зачем-то приплели.

– Филолог он, – вырвалось у меня как-то само.

А две секунды назад говорила, что не знаю!

Но никто из них мне на это пенять не стал. Максим только спросил:

– Это точно?

Удивился, поди, что я слова такие знаю! А я просто запомнила, как профессор однажды сказал Петру: «Мы с Татьяной Михайловной коллеги – филологи. Но это, скорее, призвание… Вы же понимаете, особых средств к существованию это не дает».

Слово-то я запомнила, а что оно значит – так и не выяснила. Хотела дома в Википедии посмотреть, да пока вечер наступил, я уж и забыла. А тут вдруг всплыло в памяти.

Когда я это все рассказала, Анита несколько раз медленно кивнула, как будто поняла что-то.

– Филологи. Оба. Интересно!

И что ей интересно?

Максим тоже ждал объяснения, только не дождались мы. Эта девушка своими мыслями делиться не привыкла. Поди догадайся, что у нее на уме!

Это, конечно, не очень вежливо было с ее стороны: сама подняла тему – так не давай ей зависнуть! Но я гостям нравоучения читать не нанималась. За такое и уволить могут…

А Максим, чтоб досады не показать, вообще перевел разговор. И ко мне опять обратился:

– Тася вернулась? Она сегодня в расстроенных чувствах.

– Да не она одна, – ляпнула я.

И тут же пожалела об этом, потому что Максим так и впился в меня взглядом:

– А кто еще?

– Да хоть ты, – выкрутилась я.

Про Лику мне не хотелось говорить. Может, у него вообще на нее никаких видов не было… И ее взглядов, поди, не замечал. А уж Анита и вовсе не в курсе дела! Чего их корить?

– У тебя случилось чего? – спрашиваю.

Почему-то долго-долго он на меня смотрел… Решал что-то про себя. Потом быстро взглянул на Аниту и качнул головой.

– Нет. Ничего не случилось.

«Ну, – думаю, – точно в ней дело!»

А что попишешь? Как говорится, сердцу не прикажешь. И лягуху полюбишь… Хотя, я так прикидываю, приказать можно, пока дело далеко не зашло. Сжать его в кулак – никуда не денется. Поболит и перестанет.

Но это я Максимке наедине скажу, когда Аниты рядом не будет. Еще не поздно, думаю. Всего-то ничего прошло…

* * *

Солнечная рябь струится по руке.

Эля не только глазами вбирала, ощущала ее кожей и прислушивалась к теплым касаниям. Век почти не поднимала, любуясь сквозь ресницы золотистой пыльцой крошечных волосков на руках, которые она не удаляла. Она всегда нравилась себе такой, какой создала природа. Даже глаза не подкрашивала – ресницы были намного темнее волос. А губы не нуждались в помаде, Эля только изредка проводила по ним языком, чтобы казались влажными и блестящими.

Понимала, что и другие испытывают удовольствие, глядя на нее. Их любование тешило Элю, но и только. Направленные на нее лучи восторга не кружили голову, они казались естественными, как вот эти, солнечные. Они приятны, но что в этом невероятного?

Она забавлялась: то вытягивала ноги, то поджимала их, ловя взгляды Петра, которые тот пытался удержать, скрыть, но они вырывались из-под контроля. Улавливала, как сбивается у него дыхание… Вот-вот и астматический приступ случится! Господи, ну отчего?! Неужели от вида чьих-то ног может перехватить горло? Ведь это всего лишь ноги. И кстати, Эля ни разу даже на сантиметр не разомкнула коленей. Что ж он так задыхается-то?

Ей было даже немного стыдно и уж точно неловко за этого взрослого человека, до сих пор не научившегося владеть собой. Он пытался вести разговор, но слишком часто делал паузы, и это выдавало его с головой. Может ли он оказаться Авдониным? Эля верила в это все меньше. У писателя, которого они разыскивали, самообладание было фантастическим… В ином случае он не смог бы писать по роману в полгода – не тяготясь тем, что случилось двадцать лет назад. Или отпустил себе грехи, памятуя о сроке давности?

– А еще там удивительные рукописные книги хранятся!

На слове «книги» Эля очнулась. Почему он заговорил об этом? Обычного хозяина отеля могут интересовать рукописные книги? О чем он вообще? Вспомнила: о монастыре. В эту дыру все приезжают ради монастыря. Авдонин тоже когда-то приполз отмаливать грехи в святом месте? Она еле удержала усмешку: и как – удалось? Может, и правда отпустило, и он больше даже не вспоминает о том, что продолжает терзать их с Анитой?

«Молиться я не собираюсь, – подумала она мрачно. – Я печень вырву этой сволочи! И съем у него на глазах…»

– Книги – это интересно. – Эля светло улыбнулась, хотя перед глазами все еще сочилась кровью тяжелая, свисающая с ладони печень…

– Вы любите читать? – удивился Петр.

Его недоверие было слегка оскорбительно, ведь Эля действительно любила читать. И ей вовсе не казалось забавным то, что ее ставят на одну плашку с Барби. Конечно, на полках сестер соседствовали разные книги, но Эля никогда не стыдилась своего выбора. Ну да, она любит фэнтези… Неужели это делает ее инфантильной? Разве тот, кто до старости сочиняет сказки о драконах и рыцарях, считается умственно отсталым? Хоть тот же Толкин… Еще какой умник был, не чета многим!

– А вы? – вернула она вопрос.

Почему-то он рассмеялся и с силой потер ладонями колени, обтянутые светлыми брюками.

– Эх… Когда-то читал. И не поверите – много! Много. Но эта гостиница сжирает все время. Это ведь только кажется, что все тут идет своим чередом. Не думайте! Столько всяких мелочей, которые приходится изо дня в день решать. Изо дня в день.

– У вас хорошие помощники. – Ей вдруг захотелось разузнать о Максиме.

Сейчас он пьет кофе с ее сестрой… Но это ничего не значит! Анита не из тех девушек, которые должны вызывать тревогу. Тем более – сестра.

«Она же догадалась, что Макс мне понравился?» – Эля вдруг ощутила беспокойство, и это удивило ее саму. Или надо было сказать прямым текстом? Но зачем?

К тому же разве Максим слепой? Каждый, кто видел их обеих, выбирал младшую. Торжества Эля не испытывала, ведь это было естественно. Всей душой она желала Аните счастья! Только не за ее счет.

Эля резко опустила ноги.

– Простите, я должна…

«Я сказала – простите?!» – это огорошило ее саму, но Петр лишь разочарованно вздохнул. Подняться ему удалось не сразу, враскачку… Но все же встал первым и протянул руку. Ее, узкая, утонула в мужской ладони.

Что произошло в этот момент, Эля так и не поняла. Вибрация, происхождения которой она не знала, стремительно пронизала все ее тело, заставив передернуться, как от холода. Что за черт?

– Вы озябли? – забеспокоился Петр. – Сегодня же теплынь! Но я могу развести камин.

Отняв руку, она удивленно огляделась:

– А камин-то где?

– Не здесь. В другой половине. Там, где я живу. Мы живем. С Тасей.

– А, ваша дочка… Младшая, да?

– Она не будет против, если вы зайдете на огонек! Да, на огонек.

Эля хмыкнула:

– Привыкла?

– Не к чему привыкать. Я не позволяю себе волновать ее. Она… особенный ребенок. Немного.

Расспрашивать Эля не стала: это никак не пересекалось с ее жизнью. Он – не Авдонин. Ему некогда даже читать, не то что писать. Или он сказал это для отвода глаз? Нет-нет, Петр никак не подходит, у Авдонина не было детей. По крайней мере, он их не воспитывал. Был свободен, чтобы творить прекрасные книги… и мерзкие дела.

Ей вдруг так захотелось броситься к сестре, прижаться щекой к теплой макушке – иначе не получалось: слишком велика разница в росте. Волосы Аниты источали едва уловимый запах трав, как память о лете. Когда зимой начинало казаться, что солнце не вернется к ним вовсе, Эля зарывалась носом в волосы сестры.

Может, и ее собственные пахли так же, но этого ей не суждено было узнать. А спрашивать казалось неловким… А в мире было не так уж много вещей, которых Эля стеснялась. Если бы ради их цели понадобилось сесть к этому гнусному старику на колени, ее не пришлось бы долго уламывать.

Конечно, это было бы омерзительно, и внутри у нее все сжималось бы от брезгливости… но они с Анитой обговорили детали заранее. И Элька уже на все согласилась…

– Я должна найти сестру, – она проговорила это с улыбкой.

Дерзить было еще рано. А вдруг он все же окажется Авдониным?

Эля скользнула взглядом по мясистому лицу: щеки подернуты красными сеточками сосудов, нос тяжело навис над узким ртом, верхние веки почти закрыли глаза. Мог этот человек быть красивым? Тогда, двадцать лет назад? А в некрасивого разве можно влюбиться так, чтобы потерять голову? Да что там – жизнь потерять…

Это казалось возможным. Эля мысленно смоделировала его лицо, как умели компьютеры: тут подтянуть, тут замазать… Пришлось признать: «Ну да, выглядел он неплохо. Но и артист не хуже. Ой, голову сломаешь, пока этого Авдонина вычислишь!»

* * *

Сначала они поспорили о сортах кофе: Максим предпочитал «робусту» и снисходительно относился к «арабике». Анита поддела:

– Любишь покрепче?

– И погорячее, – подмигнул он и сам смутился от двусмысленности сказанного. – Нет, я не то хотел сказать…

– Не беспокойся, – остановила она. – У нас же не свидание, необязательно просчитывать, как твое слово отзовется.

– Журналистская практика сказывается. Приходилось подбирать слова.

Анита вдруг поняла, что не особенно удивилась: этот парень как-то не походил на обычного портье. Хотя кто знает, какие они? Может, скрытые интеллектуалы, тайком почитывающие Борхеса? Ей самой стало смешно: «Максим? Не-ет… Непохоже».

Хотя и журналистика, какой она себе представляла эту профессию, была не тем делом, которое подходило Максиму. Конечно, Анита знала его пять минут, но ей уже казалось, что в нем присутствует некая созерцательность, свойственная, скорее, художникам или фотографам. А того жадного любопытства, напористости, которые необходимы репортерам, не находила. Он не расспрашивал. Он наблюдал за ней.

Но молчать было неловко, не настолько они были близки, чтобы просто думать рядом – каждый о своем… И Анита сама завела разговор: сперва о кофе, конечно. Потом, загибая и разглаживая уголок салфетки, начала осторожно подсовывать вопросы о гостинице, о тех, кто здесь живет. Интересовали ее лишь трое, но она постаралась завуалировать это.

О хозяине решила разузнать у Даши, если получится ее разговорить. Что-то подсказывало: Максим не станет обсуждать дела своего босса. К тому же Петром сейчас занималась Эля, а у нее чутье было, как у диковатого зверька. Анита почти не сомневалась, что сестра все поймет об этом человеке еще до конца разговора.

«Как же ему тяжко, наверное, просто сидеть и беседовать с Элькой!» Она не то чтобы посочувствовала Петру – скорее, ее это забавляло. Анита уже слышала признания, будто в присутствии сестры у мужчин кружится голова и запретные желания начинают бродить с такой силой, что срывает клапаны. Их обеих давно не удивляло, как часто к Эльке тянут руки… Но Анита знала: ее малышка способна дать отпор! Да так, что в следующий раз не скоро захочется…

– Значит, ты журналист?

– Нет, какой там… Поработал немного в газете. И сбежал… Вот мой отец – настоящий журналюга! Его прямо колбасит, если день посидит дома… Ему кажется, что жизнь проходит мимо, если он не в гуще событий. А мне бы, наоборот, подальше от этой гущи. Не люблю.

– А что любишь? – ей действительно стало интересно.

Он взглянул на нее и отвел глаза.

– Собак. Но это ты уже знаешь. Точнее, я любил одну собаку.

– Разве так бывает? Если любишь одну собаку, значит, любишь их вообще?

Усмешка его была едва заметной.

– То есть, если любишь женщину, то не одну, а любую?

– О нет, – рассмеялась Анита. – Здесь действует другой закон.

– Почему это? В чем разница?

Она переспросила с недоверием:

– «В чем разница»? Ты всерьез?

– Абсолютно. Чем отношение к одному живому существу отличается от отношения к другому?

Откинувшись на спинку стула, Анита прищурилась:

– Нет, ты же шутишь? Я не верю.

– Я не шучу. Может, я чего-то не понимаю? Но своего щенка я любил больше, чем… кого бы то ни было.

– А у тебя есть женщина? Вообще была?

– О! – удивился Максим. – Мы уже настолько откровенны?

– Хороший кофе раскрывает души…

– Ну, ладно… Конечно, у меня была женщина. И не одна. С последней я расстался как раз после смерти Тролля.

– Его звали Тролль?

– Дико звучит, я понимаю, – кивнул Максим. – Но он не был злобным существом. Иначе я не любил бы его…

Анита опустила взгляд в чашку. Кофе она уже допила, только темные разводы вырисовывались на дне. В них невозможно было что-то прочесть. А уголок салфетки совсем истончился.

– Ты еще мало знаешь о любви, – выдохнула она. – Злодеев иногда любят ничуть не меньше.

Несколько мгновений Максим прокручивал ее слова, потом наклонился вперед, будто пытался выведать секрет:

– Ты о ком сейчас?

– Да так… Вообще.

– Непохоже, чтобы вообще. – Он резко отклонился назад. – Почему меня не оставляет ощущение, будто вы с сестрой приехали сюда не просто отдохнуть? Знаешь, так и кажется, что у вас некая тайная миссия.

«С ума сойти. – Анита оцепенела на миг. – Черт… Он – ясновидящий, что ли?»

Она заставила себя рассмеяться.

– Богатое у тебя воображение!

– А это лишь мое воображение?

– Смешно…

Но это было совсем не смешно. Анита принялась за другой уголок салфетки: «Паршивые из нас с Элькой конспираторы… Первый встречный практически все раскрыл!»

Внезапно у нее перехватило дух: а что, если сделать Максима своим сообщником?! Нет, не так… Сообщники – это у бандитов. Партнером? Доверенным лицом? Звучит до ужаса официально, но по сути…

«Элька меня убьет», – она тщательно разгладила салфетку, липнувшую к увлажнившимся пальцам. Анита взглянула: подушечки уже были в белой пыльце… Резко смахнув бумажную труху большим пальцем, она растерянно ухмыльнулась:

– А ведь ты прав. Это не игра воображения. Мы действительно приехали сюда не просто так.

По закону жанра, она выдержала паузу. Максим смотрел на нее с тем спокойным ожиданием, которое вроде бы не вынуждало говорить, но обмануть его было как-то неловко.

Постаравшись сделать это негромко, Анита набрала полную грудь воздуха.

– Мы разыскиваем одного человека. Писателя. Довольно известного. И он живет здесь.

– В нашей гостинице? – казалось, Максим ничуть не удивился.

Анита кивнула.

– Правда, под вымышленным… Ой, что я говорю? Это пишет он под псевдонимом! А живет, конечно, под настоящим именем. Только мы его не знаем. Нам известен лишь возраст. И то примерный… Ему должно быть чуть за пятьдесят. Или около того.

На этот раз паузу затянул он. Смотрел на нее и молчал, а когда заговорил, Анита поняла, что ее версии вывернулись наизнанку.

– Если это писатель, то, наверное, Татьяна Михайловна. Только она на такое способна. Умная тетка…

* * *

Ей всегда хотелось работать так, чтобы письменный стол стоял под наклонным окном мансарды и свет – лучше бы солнечный! – падал прямо на лист бумаги. С ноутбуком Татьяна Михайловна так и не подружилась. Позднее набирала текст, уже написанный от руки, но это было чисто механическим действием, далеким от творчества.

В этой гостинице она впервые обрела условия, о которых мечталось. С тех пор, как в отрочестве ей пришлось похоронить мать, у нее так и не появилось своего дома. Бабушкин – в другом городе, где Таня доросла до совершеннолетия, – был холодным во всех смыслах: углы промерзали и чернели, потому что сверху был неотапливаемый чердак, а над ним – старая, ненадежная крыша.

И бабушка тогда была такой же старой и ненадежной – ночами кашляла так, что Таня не могла уснуть, прислушиваясь то с ужасом, то с надеждой: «Вдруг умрет?! Вдруг умрет!»

А когда это все же произошло, Таня не испытала ни отчаяния, ни облегчения. Ничего. Просто не успела, потому что в тот же день явилась дама из ЖЭКа и объявила, что ветхий дом сносят, а поскольку Татьяна здесь не прописана, ей не положено новое жилье.