Текст книги "Литеродура"

Мой папа умер за месяц до моего рождения, и мы с ним так и не увиделись. Вы уже поняли, что его звали, как и меня, Женей. Евгений Щетинин. То есть наоборот: меня назвали в честь него. Он был старшим лейтенантом милиции, точнее, омоновцем и погиб в очередной командировке в Чечне. Мне не слишком подробно рассказывали эту историю, но в целом дело было так.

На каком-то заброшенном заводе прятались ваххабиты, боевики, их было, по предварительным данным, немного, потому что война уже заканчивалась и почти всех, кого нужно было обезвредить, уже обезвредили. Туда поехал наш БРДМ[5]5
  Б Р Д М – бронированная разведывательно-дозорная машина.


[Закрыть], но бой оказался гораздо серьёзнее, чем предполагалось: откуда-то ещё повылезали бандюки. Папа с небольшой группой из восьми омоновцев поехали тогда выручать своих на БМП[6]6
  Б М П – боевая машина пехоты.


[Закрыть] и БТР[7]7
  Б Т Р – бронетранспортёр.


[Закрыть]. Банду переловили, и среди них оказался какой-то важный командир, эмир, за ним охотились дольше всего, а когда наконец и его поймали, гад решил подорваться: на нём было спрятанное под одеждой взрывное устройство. Мой папа бросился на него, оттолкнул – и… погиб.

Остальные омоновцы остались живы благодаря папе. Бабушка рассказывала, что папу хоронили в том самом цинковом гробу, о котором у нас в стране отчего-то принято говорить с ужасом, омерзением или недоумением. Вскоре родилась я, а папе присвоили звание Героя России посмертно. Конечно, мне лучше было бы родиться мальчиком, но ведь я неудачница и характером совсем не похожа на дочь героя. Сопля соплёй.

Да, у меня есть вторая бабушка, её зовут Галина Алексеевна (кстати, мамина мама – Валентина Николаевна), был ещё и дедушка, папин папа, он умер от сердца, когда мне исполнился год (или два?..). Бабушки между собой не очень ладят и общаются только по делу. Предполагаю, дело в ворчалках, которые широко практикует бабушка Валентина, и в строгом характере бабушки Галины. Бабушка В. иногда любит повторять мнение большинства, но сама никогда к нему всерьёз не прислушивается, зато мы, как ей кажется, должны действовать «как все нормальные люди». Любит она и что-нибудь неуместное сказануть, особо не задумываясь о чувстве такта и последствиях.

Я слышала пару-тройку раз, как она сверлила маму: «Ты в своей библиотеке скоро в старуху превратишься, жизни совсем не видишь за этими книжками, хоть бы познакомилась с кем-то, снова замуж бы вышла, а то киданул тебя этот с ребёнком, героем себя возомнил, потащился в самое пекло, без него, что ли, не обошлись бы? Ради чего он там воевал-то? Ни о ком не подумал! Ребёнку отец нужен, а не цинковый гроб!» Мама хлопала дверью: она терпеть не могла эти причитания и проклятия. Вполне вероятно, что нечто подобное слышала и бабушка Галина, поэтому старается с бабушкой Валентиной общаться по минимуму.

Бабушка Г. после смерти папы и дедушки резко сменила профессию: раньше она была бухгалтером во вполне приличной фирме, а стала… свечницей. Это кто? Продавщица в церковной лавке. Непонятно, почему это место зовётся «свечной ящик», на ящик не очень похоже, хотя восседает за прилавком бабушка Г. с оч солидным видом, как самая настоящая свеча. Вдобавок она ещё и староста, причём сама женщина весьма внушительного роста, хотя я уже и её переросла…

Бабушка В. православную тему не очень понимает («На старости лет эта ударилась в религию!»), но свечки не брезгует лишний раз поставить, покупает куличи на Пасху и берёт воду на Крещение, так что вроде не атеистка, а мама прониклась и даже поёт в церковном хоре. Меня тоже пробовали отправить в хор, но почему-то дело не пошло. До сих пор помню, как в воскресной школе учила стихиры с загадочными древними словами, особенно мне нравился «Новый доме Евфрафов». Звучит таинственно и сказочно: что за дом, кто такой Евфраф? На этот вопрос мне даже бабушка Г. не смогла ответить.

Глава 5

За год до школы у меня появилась учительница, тётя Сима, её нашла бабушка В. Бабушка В. кого хочешь найдёт, у неё знакомых целый вагон… нет, целый бронепоезд! Тётя Сима (странно, что я так никогда и не узнала её отчества) была пожилой женщиной, и назвать бы её старушкой, но язык не поворачивается, скорее, девчонка преклонного возраста: крошечная, тощенькая, суетливая, шустрая, с неизменным ровненьким коротким каре (не исключено, что это был парик, но тогда жаль, что не старомодный, в духе Моцарта). Она, разумеется, не могла быть пациенткой бабушки, потомков у тёти Симы тоже не наблюдалось, однако круг пациентов б. Валентины удивительным образом пересекался с кругом учеников тёти Симы. Я приходила к ней домой учиться читать, писать и считать.

Тёти-Симина квартира напоминала натуральный музей – всего две небольшие комнаты, но какие! Старинная мебель, пахнущая пылью позапрошлого столетия, блестящий тёмный паркет, узорчатые напольные часы с огромным маятником, которые громко цокали, как копыта коней, неторопливо везущих экипаж по булыжной мостовой. Был ещё хрипловатый дед-граммофон с золотой трубой, похожей на слуховую (у меня похожая была в «Наборе маленького доктора»).

На полу вместо ковров лежали чьи-то шкуры, немного плешивые от времени. Сейчас уже плохо помню, чьи: козла, осла, медведя? Или кого-то заморского-волосатого? Возможно, верблюда. Это вещи, которые сразу бросались в глаза. Но ещё мелочь разная водилась: загадочные флакончики, старинные фотографии, шкатулочки с неведомыми секретами… От тёти Симы всегда пахло старыми приторно-пряными духами, кажется «Красная Москва», – такой вот душевный запах антресолей.

В квартире затаился уютный печальный полумрак, как в норе. Я ещё ни у кого не видела на стенах тёмных обоев, только у тёти Симы. В маленькой комнате – тёмно-синие в вертикальную бронзовую полоску, в большой – бордовые, тоже полосатые. Почему-то большинство людей выбирают белые, бежевые, кремовые или розовые обои, а те, кто никакие не любит, красят стены в белый цвет: наверное, света не хватает. Полумрак разлюбили, а зря: в полумраке становишься задумчивее, мечтательнее, филосо… Философичнее? Философскее? Скорее, созерцательнее. Слово старинное, финтифлюшистое, букинистическое – «со-зер-цание», напоминает «зерцало», «зеницы», «зарницы» и прочие антикварные слова.

Занимались мы в большой комнате, которую хозяйка называла странным словом «зала».

Тётя Сима торжественно усаживала меня… нет, не за стол и не за парту, а за сек-ре-тер! Словцо меня впечатлило: то ли секрет в нём спрятан, то ли секретарь… Секретер открывался крошечным ключиком, шкаф превращался в стол, я доставала свою тетрадку… Конечно, первую тетрадь я выбирала в магазине сама. На её обложке не было ни цветочков, ни принцесс, ни щенокотиков, ни мультяшек… Купила я самую страшную, с дурацким уродливым гномом, потому что мне стало жалко оставлять его, одинокого, на полке: ведь ясно же, что никто такого некрасивого не купит, хотя изначально я шла за Русалочкой или Рапунцель.

Тётя Сима разрешала мне пользоваться всеми ручками сразу, а не только синей, каждое слово можно было писать разным цветом. Мне больше всего нравилась зелёная ручка с блёстками. Тётя Сима ненавидела тетрадки с готовыми заданиями типа «впиши ответ в клеточку» и с картинками, поэтому у меня была просто тетрадка, и больше ничего: иллюстрации и задания мы рисовали сами.

Буквы учили не по алфавиту, а вначале гласные, потом согласные, причём гласные у тёти Симы начинались не с А, а с Я.

– Женечка, прежде чем начать писать, следует разобраться, что такое Я, ведь почти все книги в мире посвящены этому Я.

Я – первая буква, которую я написала в тетради. Точнее, нарисовала.

– Женечка, на что похожа буква Я?

– На человечка. Вот голова, вот ноги у него.

В детстве мне казалось это самым важным – наличие ног и головы. Именно так я и рисовала людей – головоногами, почти колобками. Минимализм. Что-то в психологии говорится насчёт головоногов – типа в шесть лет это уже диагноз.

– Хорошо, рисуй. А ещё на что похожа?

– На петлю, узел с двумя хвостиками, на… фотик на штативе, который смотрит на тебя.

Потом была Ю, похожая на юлу, лежащую на-боку: в неё наигрались, и она отдыхает, довольная. Так мы учили алфавит. Тётя Сима не заставляла выводить закорючки и отдельные буквы, она была волшебницей, а такие люди всегда с приветом и ненавидят бессмысленный труд. Мы сразу начали писать слова, и они не были случайными. Первую пару слов придумывала она, а дальше я пыталась сочинить сама. Например, она: «Король улетел», а я: «У него много дел». Каждое слово я поначалу вымучивала, выцеживала по букве и, когда доползала до спасительной точки, чувствовала, что пропахала, как вол, целое поле. Впрочем, я никогда не видела, как вол это делает, так что лучше сравню себя с трактором.

Учиться читать я начинала с моих любимых стихов, которые знала наизусть, звучащие слова превратились в книге в тайные знаки, шифр или код. Незнакомые книжки я поначалу ненавидела читать самостоятельно, особенно меня тошнило от Тани, про которую заставляла читать бабушка В. Таня была роботом.

 
Та-ня иг-ра-ет.
У Та-ни кук-ла.
Та-ня гу-ля-ет.
Та-ня о-бе-да-ет.
Та-ня спит.
 

С любым адекватным человеком что-нибудь да происходит, но только не с Та-ней, её даже не было жалко, она ведь неживая, неживее игрушки, неживее картинки, неживее тумбочки – Таня была просто текс-том.

Потом я пошла в школу и тётю Симу, мою фею-крёстную, больше не видела никогда… Недавно мама сказала, что она умерла от онкологии примерно в тот год, когда я закончила первый класс. От тёти Симы у нас остался на память маленький сборник стихов. Она распечатывала свои сочинения дома на обычном принтере-тарахтелке, потом делала переплёт и украшала обложку всем, что под руку попадёт, – настоящий скрапбукинг. Вот только фамилии её и на обложке не было, просто Серафима Т. Возможно, «Т» означало всего лишь «тётя»…

Никто не издавал эти стихи и уже никогда не издаст, они умерли вместе со своим автором, утонули в информационном океане. Мы все в нём однажды потонем, как говорит мама, захлебнувшись слоганами рекламы, эсэмэсками, мемами, фанфиками, smm-продуктами, сериалами, поп-хитами, хештегами и прочей мишурой.

Стихи были душевными, тёплыми, мягкими на ощупь, как шарф или пледик. Вам тоже наверняка попадались подобные уютные, домашние стихи.

 
Уплывают кораблики по весне,
И от этого грустно становится мне,
Детства белые корабли
Из надежд и мечтаний моих…
Где причал ваш, кораблики, расскажите
И в страну вашу в гости меня пригласите.
 

Сейчас вы, разумеется, скажете: «Ну и?.. И чо тётя твоя Сима? Стихи как стихи, любой дурак не хуже зарифмует!» Ладно, допустим, писала она средне, зато была гениальным читателем, а этот талант встречается гораздо реже. Между прочим, гениальным читателем не станешь, пока не попробовал на своей шкуре, что такое писательство. Тётя Сима даже скучнейшую книгу могла спой絚лерить так, что хотелось моментально загуглить или стартовать в библиотеку.

Глава 6

Научившись писать, я спёрла у бабушки В. толстый ежедневник и начала сочинять. Ежедневников у неё была целая гора, благодарные родители пациентов считали своим долгом как минимум трижды в год дарить ежедневники: на Новый год, 8 Марта и День медика, а знающие – и на день рождения. Конфеты и шоколадки тоже поставлялись регулярно, у бабушки в шкафу целая полка была выделена для шоколадно-мармеладных изделий – агась, самая высокая, чтобы внучка не достала. Но однажды я всё же долезла и подточила бабушкины запасы, а следы замела: обёртку от шоколадки заклеила, а ополовиненную коробку с конфетами переставила подальше, к задней стенке шкафа. За порчу и хищение НЗ бабушка заперла меня в туалете, хотя насчёт ежедневника промолчала. Понятно: то шоколад, а то бумага…

Не возмущайтесь: в сортире меня закрывали редко и не больше чем на час. В основном за попытки к бегству. Сбегала я от родных не потому, что плохо жилось, а просто мечталось открывать новые земли. Однажды я оказалась на необитаемом Одуванчиковом острове, который обнаружился в соседнем скверике на поляне, скрытой от мира колючими зарослями боярышника и калины. Как мне удавалось исчезнуть? Легко, я же прозрачная! Например, пока бабушка или мама стояли в бесконечной очереди в кассу супермаркета.

Так вот, меня закрывали в сортире, конечно в тёмном, а дверь дополнительно подпирали стулом: спинка упирается в дверь, ножки – в стену, импровизированная баррикада, мгм. Я не шибко переживала: в сантехническом шкафу было запасено всё необходимое – коробок спичек, запасной ежедневник (с некоторых пор мне разрешили брать ежедневники легально и в неограниченном количестве) и толстые парафиновые свечи. Свечи прятала не я, а бабушка на случай отключения электричества. Но отключалось оно редко, обычно под Новый год, когда сеть нашей хрущёвки-пятиэтажки не выдерживала напряжения от сотен одновременно работающих стиралок, электрочайников, компов, посудомоек и пылесосов. Я зажигала свечу, доставала ежедневник и сочиняла:

 
Цветут сирени, свежий воздух,
А над прудом летают птицы,
Весна на улице, весна!
Что было – не продлится…
 

Когда писать было лень, рисовала комиксы, помнится, что-то из жизни козявок и раззявок – огородной мелочовки. Взаперти я пристрастилась курить веник, не то чтобы прямо раскуривала, а так, для понта, – отламывала от ствола палочку, поджигала и для солидности держала между указательным и средним пальцем – чем оно не сигара? Меня очаровывал смолистый запах экзотического хвороста (кстати, это африканское растение с именем со́рго): что-то в нём было восточное, из сказок «Тысячи и одной ночи». Естественно, бабушка возмущалась: зачем я порчу добро, откуда спички и что за вонь?! А я отвечала: «Натуральный освежитель! Эко-ло-ги-чес-ки чистый, не хуже индийских благовоний!» О, благовония!.. Мамина коллега одно время нашпиговывала ароматическими палочками книжные полки в библиотеке, преодолеть эту страсть к палкам ей удалось только после жалоб читателей в вышестоящие инстанции.

Глава 7

Райский период – время, когда я училась в началке. «Золотой век»! Бить меня наконец-то перестали, учиться оказалось легко. Я по-прежнему считалась чудиком, но мои странности терпели, а главное, у меня завелись аж две подруги сразу – Полина Х. и Варя С.

В первом классе я обожала врать, брехала ото всей души, со вкусом и сама верила, что мои выдумки – абсолютная правда. Я начала водить экскурсии. Полкласса оставались на продлёнку и после уроков отправлялись в школьный двор на прогулку. Тут и начиналось самое интересное. За первый месяц учёбы я сориентировалась на новой территории и нашла немало достопримечательностей. Например, трухлявое бревно с дуплом (интересно, что оно забыло здесь?). В нём поселилось крошечное солнце – в этом я была уверена так же, как и в том, что меня зовут Женей Щетининой. Утром солнце видно через один конец бревна, а вечером – через другой. Теперь, конечно, ясно, что бревно лежало как стрелка компаса, чётко по линии восток – запад, а тогда я врала, что своими глазами видела, как утром из дупла вылезало солнце, а вечером возвращалось и гасло. Вначале экспонат посещали только Варя и Полинка, но со временем возле него побывали все девчонки из нашего класса и некоторые из параллельных.

Продолжение экскурсии… Экспонат – дохлая ворона на дереве, она почему-то висела на верёвочке. Может, её пытались поймать в силки или сама запуталась где-нибудь на помойке, а потом ещё и повесилась. Не знаю, как это вышло, но ворона точно висела на верёвке и очень, между прочим, высоко – никто даже не пытался её оттуда достать, а исчезла сама приблизительно через год, превратившись за это время в лохмотья.

Висячая ворона, естественно, оказалась непростой. Звали её Крокета (понравилось слово «крокет», по телику услышала), при жизни она была Чёрной Учительницей, летала по школам. Заберётся в окно, ударит крыльями по подоконнику – и становится интеллигентной женщиной в чёрном костюме и синей блузке. Чёрная Учительница похищала девочек-отличниц, уводила в своё гнездо обучать магии, а если жертва сопротивлялась, превращала её в ворону. Одна девочка, Маша Наташина (могла бы придумать имя пооригинальнее, да?), сбежала чудом из гнезда Крокеты и рассказала обо всём родителям. Машин папа сплёл сети и вышел ночью на охоту. Он подкараулил ворону – настал ей конец! Потом милиция-полиция освободила всех отличниц, а те, кто превратился в ворон, стали снова девочками после смерти Крокеты. Так оказалось раскрыто множество преступлений.

Легенда о Чёрной Учительнице неожиданно стала популярной, её рассказывали по всей на-чалке, но никто бы не поверил, что я это сочинила: Крокета потеряла автора, стала фольклорным персонажем.

Обнаружились и другие достопримечательности: вход в Каменное Царство Пауков – расщелина в огромном камне, который торчал из земли, как гора, в самом дальнем углу двора, и Кладбище Бывших Хомячков за кустами жасмина. В целях конспирации мы называли его просто КБХ. Лет через пять я узнала, что на этом месте завучиха вычёсывала своего крошечного то ли пса, то ли кота, поэтому в кустах валялась рыжеватая шерсть, едва присыпанная землёй.

Благодаря экскурсиям я приобрела кое-какой авторитет в обществе, вдобавок я начала писать стихи. По любому поводу. Их было так много, что они не умещались на стенде «Жизнь класса» у нас в кабинете, стенд приходилось регулярно обновлять. Мне покровительствовала муза Динаралина.

Сознаюсь: долгое время я думала, что это такое длинное фантастическое имя, а оказалось – имя и отчество: Динара Алиевна. Уже поняли, что она была нашей учительницей в началке? Муза обратила на меня внимание во втором классе, ближе к Новому году: она задала на дом сочинение про зиму, и я рискнула написать в стихах… Своеобразные у меня тогда получались вирши, ничего не скажешь, а виновато, кстати, Наше Всё (ну, Пушкин, хех).

В детстве я просто обожала болеть. Особой популярностью у меня пользовалась ангина. Лечила меня, конечно, бабушка-педиатр, а сидела со мной дома мама. Лежишь себе в кровати, отдыхаешь, попиваешь куриный бульон, мультики гоняешь, но главное – мама читает книги!

Аудиокниги тоже неплохо, но ни в какое сравнение не идёт с маминым чтением, недаром же она библиотекарь! Мама чаще всего читала мне сказки Пушкина, я готова была их слушать бесконечно: по второму, третьему и даже тысяча сто сорок третьему разу. Ради этого стоило похворать! Мама доставала с полки старые книжки, которые, кажется, ещё со времён её детства остались, – бордовый трёхтомник с золотыми буквами и совсем без картинок. Без картинок я даже больше люблю (спасибо тёте Симе!), а то расфантазируешься, а тут – бенц! – иллюстрация. Смотрят на тебя совсем другие физиономии, и пейзаж-антураж другой, не твой. Облом. Короче, книжка Пушкина на веки вечные осталась одним из самых чудесных и тёплых, как родное домашнее одеяло, воспоминаний.

К концу началки я, правда, почти совсем перестала болеть ангинами… Может, благодаря «золотому веку» и отсутствию стрессов, а может, потому, что бабушка отправила меня удалять аденоиды и гланды. Расставание с аденоидами и гландами происходило в мерзкой детской больнице и запомнилось мне на всю жизнь! Фу! Никогда не соглашайтесь их удалять, это хуже, чем зубы драть, лучше уж дома под старым добрым одеялом сидеть в компании с Пушкиным. Вот и регент (хоровичка) из воскресной школы сказала потом, что голос у меня «шатается», потому что гланд с аденоидами нет. Моя вокальная карьера закончилась, так толком и не начавшись. Бабушка Галина сразу высказала всё, что думала, насчёт гланд и пения бабушке Валентине, но бабушка Валентина пожала плечами и ответила кратко: «Мракобесие. При чём тут гланды, если медведь на ухо наступил? Отстаньте от ребёнка!»

Так вот, пушкинский слог на меня повлиял существенно, и знаменитое зимнее сочинение, положившее начало моей славе, я написала в подражание Александру Сергеевичу:

 
Зима ступила на порог,
У наших окон снег залёг,
Деревья в белом одеянье,
И речка в крепком замерзанье,
А подо хладным льдом в болоте
Лягушки почивают в гроте,
Печалью тихою полны.
О, спи, природа, до весны…
 

Эти незамысловатые стишата попали первыми на Доску почёта, где провисели несколько лет. Дальнейшая судьба рукописи неизвестна. Сейчас вы мне начнёте загибать про Булгакова, про «рукописи не горят». Ага, бодро маршируют через огонь, воду и медные трубы! Верьте, если хотите, чертям, но я на личном опыте убедилась, что ещё как горят, тонут и в трубах создают засоры. Мама вон по юности много песен сочиняла, а потом все слова и ноты сожгла на шашлыках, то есть на пикнике с друзьями. Это было после смерти папы. И больше о стихах своих мама не вспоминает и ничего не сочиняет, хотя… не писать на бумаге или в ноутбуке не значит не сочинять. Я тоже иногда не записываю, не хочу никаких стихов, а оно тем не менее в голове крутится – вопреки, назло… Ну и мозги тоже горят: вон в крематории ещё как плавятся! Ладно, не буду о мрачном, шучу я так.

В пятом классе мама уговорила меня отправить два стиха на детский конкурс «Свирель», и я заняла там второе место! Не ожидала, чес-слово… За что? Обычные стихи, простенькие… Один из них я посвятила таракану. У нас в это время дома завелись тараканы, не то чтобы много, но попадались иногда. Бабушка В. сначала хлопала их тапком, а потом вызвала какую-то антинасекомую службу. Мне стало их очень жалко – они ведь живые. В старину, кажется, люди терпимее относились к домашним насекомым: тараканы грелись на печке, подбирали крошки со стола…

 
Темно в избе натопленной, и нам
Мурлычет сказку дымчатая кошка.
На печке притаился таракан,
Поужинал сушёной хлебной крошкой…