Текст книги "Ты умрешь красивой"

Дверь распахнулась, и его поглотила толпа школьников, устремившихся к буфету, где уже расставляли подносы с сэндвичами.

Вера продиралась сквозь гомонящую толпу очень активных мальчиков и девочек, тащила за собой застревающий на всех порогах чемодан, ловя себя на мысли, что французские школы (да еще такого порядка!) ничем не отличаются от любой другой в России. Те же переменки, тот же квест – добыть еды и съесть ее за пять минут, успев при этом обсудить все новости на свете. Или сколько здесь отведено на перекус?

Она вышла во внутренний квадратный дворик со статуями святых в центре и устремилась к холлу, который неизбежно придется пересечь, чтобы выйти на улицу. Алая дверь была распахнута, туда-сюда шныряли дети, одетые в очень яркие вещи – формы в лицее не было никакой. Перетащив чемодан через очередной порог, она поплелась – усталая, голодная и с пустой головой – в сторону Пантеона, не особенно понимая, куда идет и что будет делать. Она даже телефон не вынула, чтобы снять очередную сторис, хотя находилась в одном из исторических районов Парижа.

– Эй, – послышалось позади. Вера не придала значения, решив, что кто-то в толпе школьников окликает товарища.

Ее обогнал соцработник в черном костюме и анимешной футболке. Только теперь она разглядела иллюстрацию из «Тетради смерти» на груди, надпись «Death Note» и цветное изображение сидящего на корточках персонажа по имени Эл. Ему сколько лет. Двенадцать?

На вид не больше двадцати пяти: тощий, длинный, прическа иглами в подражание кей-поп звездам, на плече тяжелый рюкзак мешком. Он провел рукой по челке, убрав ее с глаз. Там, в столовой, под искусственным освещением его лицо казалось напудренным до мертвенной бледности, а глаза, утопающие в глубоких провалах, – подведенными тенями. На свету тени поблекли, выдав человека, которому не мешало бы выспаться и поесть.

– Эмиль Герши, – он протянул руку для знакомства.

Ошарашенная Вера встала столбом на углу массивного Пантеона и захлопала глазами. Эмиль тоже остановился, неловко улыбаясь. Она почувствовала себя обманутой. Тут новый начальник вдруг поднял руку выше, к ее шее и снял с воротника куртки нечто похожее на большую муху.

– Ваша беседа с подозреваемым была записана. Не терпится ее просмотреть на медленной скорости. Вы завтракали?

– Как эта штука оказалась на мне?

– Я велел Юберу прикрепить ее к вашей одежде.

– Юберу? Но вы… что же… – Вера в недоумении открывала и закрывала рот, невольно вспомнив кудрявого дядечку с внешностью Пьера Ришара, – просто вот так мной воспользовались?

– Это было ваше испытание. И вы его прошли. К тому же убили двух зайцев. Показали, что прекрасно ладите с детьми – разговорили этого скользкого спиногрыза. А еще добыли запись. Теперь нам будет проще узнать, что он скрывает.

Вера смягчилась.

– Идемте. – Эмиль зажмурился, как довольный кот, и указал куда-то против солнца. – Я знаю здесь рядом тихое место, где нам никто не помешает позавтракать и просмотреть отснятый материал. Вы позволите?

И галантно – это движение совершенно не вязалось с его видом не взрослеющего тинейджера-гота – указал на чемодан.

Глава 2. Зоя

Уютное кафе «Le Comptoir du Pantheon» со столиками прямо на тротуаре под красной маркизой манило запахами кофе и свежей выпечки. Вера, мечтающая о круассане уже несколько часов подряд, отодвинула от круглого стола стул в красно-белую клетку. Ее новый начальник махнул рукой.

– Нет-нет, здесь мы ничего не сможем увидеть на экране в такой солнечный день.

Эмиль Герши пропустил Веру вперед, последовав за ней, грохоча колесиками чемодана. Пока она разглядывала полукруглую барную стойку из отполированного дерева и целую стену бутылок за ней, он выбрал маленький столик с диваном под портретом какого-то австрийского принца в напудренном парике. Интерьер здесь был каким-то плавным, закругленным: на стенах висели черно-белые виды Парижа вперемежку с портретами эпохи рококо, аккуратные полочки с книгами, с потолков свисали причудливые люстры, напоминающие пауков, у которых лапки оканчивались желтыми шарами.

Пристроив чемодан к стене, Эмиль тотчас вынул из рюкзака ноутбук с клубком проводов и распахнул его. После нажатия кнопки «пуск» ноутбук свирепо загудел, точно собирался истребителем взмыть в воздух. Видимо, для просмотра отснятых материалов ему требовался мощный процессор, или же он просто любитель компьютерных игр, о чем сообщали запавшие глаза и нездоровый цвет лица. Волосы он периодически убирал со лба и в эти мгновения еще больше походил на зомби. Все-таки сколько ему лет?

– Вы на Юбера не обижайтесь, – проговорил Эмиль, пока грузился компьютер, – он действовал по моей указке.

– Но я совсем не знала, что спрашивать Тьерри…

– Это было не главным. Нам нужно было немного сбить с толку мальчишку новыми обстоятельствами допроса, чтобы посмотреть, где он станет противоречить себе и путаться. Добиться своего рода хоторнского эффекта, когда вводят новизну, чтобы получить более благоприятный исход исследования.

Вера следила, как его длинные, худые и жилистые кисти рук плавно скользят вокруг раскрытого ноутбука: он расправлял провода, укладывал блок питания, переносной жесткий диск, подключил похожую на клипс камеру. Через пару мгновений на столе воцарился офисный порядок: все провода ровно скручены и убраны за экран, приборы лежат параллельно друг другу.

Какой аккуратист! Невольно Вере подумалось о некой степени обсессивно-компульсивного расстройства. Он наклонился к экрану, и стоящая торчком от лака челка вновь упала ему на лоб. Похож на детектива Эла из «Тетради смерти», который как раз был изображен на его футболке. Он что, под него косит?

Подошел официант. Вера неуверенно взяла меню, но тот пришел на помощь, заявив, что нет ничего вкуснее с утра, чем Крок-мадам, и что в их бистро готовят лучший Крок-мадам в Париже. Едва раскрывшая меню Вера захлопнула его и с улыбкой протянула официанту.

– С удовольствием попробую. Спасибо. Ах да, и капучино, пожалуйста.

– Черный кофе. Чем больше, тем лучше, – не поднимая головы, проговорил Эмиль Герши, уставившись в экран, на котором уже появилось изображение Тьерри. Он приложил к уху один из больших наушников и прокручивал видео вперед и назад, останавливал его, гипнотизировал перекошенное лицо ребенка, как это бывает, когда видео останавливают в самый неподходящий момент.

Вера сидела за столом, не зная, чем себя занять. Она напрочь позабыла про свой телефон и о том, что неплохо бы сделать небольшой видеообзор первого парижского бистро, которое она посетила. Но вместо того, чтобы носиться с камерой по тесным залам, она гладила свои коленки и пялилась через окно на кончик Эйфелевой башни, выглядывающий из-под полотна крыш, ощущая, что ее затягивает в удивительное, совершенно немыслимое приключение, из тех, что случаются только в кино.

Париж! Париж!!

За столиком у окна сидели две очаровательные дамы, которых назвать пожилыми язык бы не повернулся. Одна со светлым каре, в черных очках и модной теперь косухе, подперла пальцами подбородок, внимательно слушая свою собеседницу в красном берете, надетом поверх седых коротких волос, а из-под ее коричневого кардигана выглядывал ворот рубашки цвета индиго. Что-то увлеченно рассказывая, она крутила в пальцах край шейного платка и поглядывала на одиноко читавшего газету месье в твидовом костюме за столиком рядом.

– Крок-мадам, – произнесла Вера машинально, пытаясь осознать все, что с ней происходит. – Крок-мадам… Понятия не имею, что это такое. Но название кажется знакомым… Причем несет от него чем-то… Будто это блюдо, изобретенное Ганнибалом Лектером.

– «Американская история ужасов», второй сезон. – Герши на секунду оторвал взгляд от ноутбука и криво улыбнулся. – Крок-мадам готовил маньяк, похитивший журналистку.

– Любите смотреть сериалы?

– А кто их сейчас не смотрит, – пожал плечом ее начальник.

На его лице появилась очень странная, почти дурацкая улыбка, будто он задумал пошлость, но решил промолчать. Улыбка исчезла, он быстро-быстро прокручивал видео вперед и назад, так что Тьерри на экране поднимал и опускал брови. Что он делает? Зачем ему это нужно?

На их столике по одну и другую сторону от аппаратуры появились чашка с пенным кофе и яичница на тосте, а по другую – хайбол, в который доверху был налит крепкий черный кофе.

Вера перевела взгляд на свой тост с двумя желтками и разочарованно взялась за нож и вилку. Но уже через две минуты от Крок-мадам ничего не осталось. Она подняла чашку и, поднеся к носу, блаженно вдохнула, прежде чем сделать глоток. Горячий напиток прокатился по горлу живительным нектаром, и Вера не удержалась от протяжного стона. В эту минуту набежала тучка, и свет, льющийся из окна, потускнел. Ей показалось, что темнеет в глазах от слишком неприличного удовольствия – первого глотка за сегодня, выпитого далеко за полдень. Первого глотка кофе в ее первый день в Париже.

– Итак, вы меня просветите насчет дела, над которым мы будем работать? – почувствовав бодрость, Вера поставила чашку на блюдце, решительно придвинулась к своему начальнику и тоже стала смотреть на Тьерри, кривящего рожицы.

В дверном проеме мелькнула черная тень.

– Я не вовремя? – Тень остановилась у их столика. Это была невысокая, ладная девушка в черном: водолазке с длинными, закрывающими середину пальцев, рукавами, короткой юбке, плотных колготках и ботинках с шипами.

– Привет, Зоя, – махнул ей Герши, не поднимая головы. – Садись.

И продолжил играть клавишами, заставляя Тьерри корчить рожи.

Повисла неловкая пауза. Зоя – было в ней нечто готически-вампирское, можно сказать, даже сатанинское, если бы не ангельское личико и большие печальные глаза – мягким кошачьим движением сняла с плеча черную сумочку с длинной цепью и, положив ее на столик, села рядом с Верой. Та машинально утерла губы, перепачканные в кофейной пене, и сдвинулась в сторону.

– Я сестра Эмиля. – Зоя разомкнула густо накрашенные красным губы, блеснув ровным рядом белоснежных зубов. Томная и нежная, с длинными черными локонами, гибкими пальчиками – на каждом по тонкому, изящному кольцу, ноготки покрыты черным лаком. Вера бросила взгляд на ее кулон вороненого серебра, изображающий змею, которая кусает свой хвост. По Юнгу, это был символ саморазрушения.

– Это Зоя. – Герши оторвался от экрана и выпрямился. – Искусствовед, гид по Парижу, выпускница Школы Лувра, наш медиум. Вера Максимова, психолог из Санкт-Петербурга.

– Салю, дорогая. – Зоя коснулась щекой ее щеки. В нос Веры ударил приятный аромат парфюма – что-то пряное, индийское, но с нотками мандаринового масла, флердоранжа и сандала.

Она улыбнулась, ее черные брови сложились в умильный домик. На миг Вере показалось, что перед ней механическая кукла «Монстр Хай» в человеческий рост.

– На самом деле я вовсе не медиум. Это сейчас называется иначе. Я занимаюсь кадровым профайлингом – помогаю подобрать персонал, исследуя анкеты претендентов на должности. Эмиль – хороший спец. А мне интересно поучаствовать. Изучать искусство – значит, изучать и сущность человеческой природы, сущность бытия.

Улыбка у Зои была едва заметная, взгляд из-под ресниц скользил куда-то вниз и вбок, будто она обращалась к монитору ноутбука. Но на слове «бытия» она обратила темные, увлажненные глаза на Веру.

– Простите, у меня минус восемь и линзы новые, никак не привыкну, – она смахнула слезу с длинных ресниц. Радужки ее глаз казались большими и черными из-за линз, сливались со зрачками и делали ее похожей на инопланетянку. Узкий подбородок, высокий лоб, бледные скулы, обрамленные черными волосами, и эти кроваво-красные пухлые губы – она будто прилетела с Марса.

– Итак, я закончил, твоя очередь. – Эмиль снял наушники и передал сестре. Чуть приподняв провода, он сдвинул тяжелой ноутбук в ее сторону.

– Что, врет мальчишка? – слабо улыбнулась она и, не ожидая ответа, надела наушники, склонившись к экрану. Близоруко сощурила глаза и нажала на «плей».

В отличие от своего брата, она не заставляла мальчика на видео кривляться, гоняя видео вперед-назад. Тихо, неподвижно и почти не дыша, она смотрела так, будто хотела запечатлеть в голове каждую наносекунду. Тонкими пальцами крутила провод наушника, завивая его в кольцо, расплетая и завивая вновь.

Эмиль скрестил на груди руки и откинулся на спинку диванчика, смотря в окно. Вера украдкой следила за его неподвижным, как у сестры, профилем. Они были похожи лишь отдаленно. Эмиль – тощий, лохматый и угловатый, сидел, скруглив спину, наклонив подбородок к груди. Зоя – гладкая, округлая, как кошечка, и, несмотря на то, что сидела прямо, едва доставала ему до плеча. Оба одеты в черное, со смоляными волосами – причем это не был их естественный цвет. Неужели ходили в салон вместе? Оттенок идентичный. Или красили друг друга? Прямо у себя в квартире, где-нибудь на мансардном этаже…

Вера вспомнила «Мечтателей» Бертолуччи, захламленную, типично парижскую квартиру, похожую на лавку на блошином рынке, в кухне которой сто лет не мыли посуду, с окнами на крыши города, такую же, как Зоя, темноволосую Еву Грин. Эх, поколение Нетфликс! Мы мыслим кинематографическими клише, образами персонажей, режиссерскими идеями… Постмодернизм не закончился, он пронизывает нас острой стрелой, убегающей куда-то в будущее.

Наконец Зоя отодвинулась от экрана, сняла наушники, медленно и протяжно вздохнув, будто пробуждающаяся от вечного сна ацтекская статуя, и откинулась на спинку дивана. Руки ее легли на колени, она пальцами провела по кожаным складкам юбки и капрону колготок.

Эмиль повернул к ней голову и выпрямился. Вере, сидящей между ними, пришлось откинуться назад, чтобы не мешать беседе.

– Мальчик не чист, – после долгой паузы проговорила Зоя с неохотой. – Но боится.

– Я того же мнения, – жарко начал Эмиль, тотчас раскрыв свою истинную сущность классического холерика: огонь в глазах, вспыхнувший лихорадочный румянец, пальцы впились в мышку. Он принялся отматывать видео назад. – Классический утаиватель – истинным чувствам проявляться не позволяет.

– Мать – актриса, – согласилась Зоя. – Могла привить такой паттерн.

– И все же истинные чувства раз вылезли! Вот… Вера проронила, что не любит, когда погибают дети. А он, смотри! – Эмиль проиграл кусочек видео в замедленном режиме. – Брови сведены и приподняты, в глазах – напряжение. И это длится всего секунду. Рот сначала в напряжении открыт, а потом он быстро поджимает губы.

Зоя изучающе глядела на экран, но ничего не говорила.

– А вот насчет книги по алхимии, купленной у какого-то лавочника, и того, что ему интересен Живодер, – врет и не краснеет. Он сам не верит ни грамма в эту легенду! – продолжил Эмиль.

– В одном из кадров четко видно, что на экране его смартфона Геншин Импакт[7]7
  Геншин Импакт – популярная компьютерная игра в жанре ARPG с открытым миром от китайской студии «miHoYo».


[Закрыть], – Зоя свела брови. – Он любит аниме, хотя в школе это скрывает.

– Значит, ему до лампочки Средневековье.

– Думаю, да. Но не кладбища. Приглядись, какой персонаж у него светится на экране.

– Ху Тао – гробовщица. С какой же целью он потащил пацанов на кладбище? Решил поиграться? Или двое принесли в жертву Стефана? А потом этот решил избавиться и от Адриена?

Вера ощутила, как при этих словах похолодела кровь.

– Он заинтересован, но не в легенде, – ответила Зоя. – Не в этой конкретно.

– Принесение в жертву отпадает? – напирал Эмиль.

– А может, я ошибаюсь. Он напуган, но прикрывает страх какой-то… иронией. Так шутить детям не свойственно. – Зоя замолчала, нахмурив лоб и поведя подбородком в сторону. – Тут будто одна страшная история наслоилась на другую, не менее страшную. Вижу смазано, чувствую страсть… Но к чему? К смерти? Жажда испытать этот опыт? Опыт убийцы.

– Тварь ли я дрожащая, – подхватил Эмиль.

Зоя закусила губу и дважды качнула головой в знак согласия. Эмиль перевел взгляд на Веру.

– Просмотрите видео. Или вам достаточно встречи тет-а-тет.

Эмиль задал вопрос, как бы не задавая вопроса. Это несколько сбило Веру с толку, и она не сразу сообразила, что от нее требуется. Но ей ужасно хотелось знать, какими методами он пользуется для определения лжи. Ей были известны некоторые техники из НЛП, ну и те, о которых писали Пол Экман и Клаус Шерер, опираясь на Карла-Германа Хьортсо, Роберта Плутчика, Роберта Сапольски и Сальвана Томкинса[8]8
  Исследователи эмоций и психологии поведения.


[Закрыть].

– Да, я бы глянула, – выдавила Вера, вспомнив, что она психолог и от нее, скорее всего, тоже потребуют составить профиль Тьерри.

Зоя поднялась.

– Я пройдусь. – Она стянула готическую сумочку со стола, и цепь громко звякнула. – Мне надо подумать. Этот юноша… у него глаза нехорошие, как у Ван Гога на автопортрете. Напуган… очень боится, врет и боится. Но чего?

– Думаешь, мелкий – сумасшедший.

– Я не могу давать такие вердикты, это прерогатива твоего нового сотрудника. – Зоя обошла столик, глядя на дверь, будто на разбитый шлюз самолета, в который надо быстро выскочить, чтобы спасти себе жизнь.

Эмиль нахмурился, чуть слышно хмыкнув. Вера почувствовала тонкий дымок ревности, исходящий от его убегающей сестры. Он очень быстро – почти тотчас же – догадался, что она не особенно рада появлению «нового сотрудника». Он ее чувствовал, как самого себя. Они наверняка близнецы.

Наблюдая за безмолвным диалогом брата и сестры, Вера обнаружила, что видео убежало вперед, наматывая секунды вхолостую. Пришлось кликнуть в начало.

Да, верно, Тьерри заигрывал с ней, плел какую-то чушь, хотя во время живой встречи казалось, что он достаточно искренен – как может быть искренен ребенок с незнакомым взрослым. Но Тьерри был уже довольно сформировавшейся личностью. Обычно в этом возрасте уже проявляются качества социопата, если таковые имеются. А этот ребенок явно был нарциссом и довольно умело скрывал это в разговоре. Значит, уже привык носить маски.

– Я бы побеседовала с его родителями. – Вера нажала на паузу. Тьерри на экране застыл с кривой улыбкой на губах и смущенным взглядом вправо. Обычно взгляд в правую сторону означает, что человек пытается сконструировать новые образы, подбирает правильные слова. Другими словами – лжет. Она перемотала вперед и опять поймала лицо Тьерри с обращенным вправо взглядом. Когда она нажала на «плей», зрачки скользнули вверх, а вслед за ними и уголок рта.

– Я вижу, вы понимаете, о чем именно я говорил, сказав о том, что он лжет. – Эмиль очень внимательно следил, на что Вера обращала внимание при просмотре.

– Да, мы проходили в университете манипуляции и НЛП. Вы говорили с его родителями?

– У него только мать. То есть… здесь, в городе.

– Ага, – приподняла бровь Вера. – Теплее.

– Почему «теплее»? – Эмиль невольно придвинулся. – Считаете его социопатом.

Как он умудряется терять вопросительную интонацию? Странная манера. Нервничает?

– Рано делать такие выводы, но, когда отсутствует один из объектов триадных отношений, уже минус психике. Ребенок, выросший без одного значимого взрослого… Когда Тьерри был лишен отца?

– Он не вполне его лишен, отец появляется, но редко. Живет в Норвегии.

– Хорошо. Тогда я все же поговорила бы с матерью. Нужно знать, каким он был в раннем детстве, о чем мечтал, к чему стремился, что составляло его жизнь. Поступки – вот что главное. Как писал Аристотель, мы есть то, что мы делаем, – проговорила Вера, мысленно гадая, почему Зоя так поспешно сбежала. Неужели с ней не получится найти общий язык? Вера внутренне собралась – психолог, в конце концов, она или нет?

– Итак, – прервал Эмиль ее размышления, – вернемся к Тьерри.

И они начали детально изучать каждое движение его бровей, уголков глаз, рта, мускулов. Он мучил Веру часа два, если не больше, заставляя высказывать свое мнение едва не о каждой испытанной мальчиком эмоции. Вера выразила опасение, не запутывает ли Эмиль сам себя, но тот отмахнулся, огорошив ее, что это для его научного труда по психологии поведения.

Глава 3. В театре Эссайон

Вера стояла под обжигающим душем, смывая усталость и напряжение. Кожа покраснела, а перед глазами все мелькал Тьерри. Облако пара качало в жарких объятиях, чуть опьяняя, действуя вроде расслабляюще, но Вера все никак не могла перестать ощущать себя точно после долгой болтанки.

Внезапно зашумела труба – совсем как дома! – и полилась ржавая вода. Она вздрогнула, взмахнув душевой лейкой, и вода облила висящую на кафельной стене одежду и полотенце.

– Черт! – выругалась Вера, торопясь повернуть вентиль душа. – Это же Европа, центр Парижа!

Она вдруг вспомнила, что сегодня с самого утра не сделала ни одной фотографии, не сняла ни одной сторис. Иногда соцсети ее страшно бесили, они высасывали жизнь и время, но она обожала в конце дня просматривать свои собственные истории, радуясь плодотворному труду. И как такие противоречивые чувства могли уживаться в одном блогере?

Да была ли она блогером, если вела страницу через силу, уже сто тысяч раз бросала и начинала, а самое долгое время, которое смогла продержаться, не выпадая из инфополя, – лишь год? Она сбилась со счета, сколько раз теряла подписчиков, набирала их вновь, покупала рекламу, не спала сутками, давая скучающим домохозяйкам уроки французского, чтобы накопить на следующую. А потом руки опускались вновь.

Неужели в этой жизни возможно найти себя, только притворяясь в Сети кем-то другим?

Вера потянулась за полотенцем, обмоталась им и мокрыми стопами прошлась по потертой, давно не белой, но с черными виноградными лозами плитке, оглядывая свое новое гнездышко. Сердце начало оттаивать. А может, она найдет себя здесь?

Ей сняли маленькую квартиру-студию на предпоследнем этаже в том же доме, где был офис Герши: маленькая уютная гостиная-кухня с мебелью из Икеи, спальня с недавно освеженной лепниной и скрипучим паркетом, в которой все пространство занимала кровать. Не было даже шкафа. Тумбочкой Вере пока служила стопка книг на русском, которую она привезла с собой в надежде, что поездка будет не короткой, поверх лежал на зарядке телефон. Рядом – раскрытый чемодан, полупустой, поскольку раньше почти полностью был забит книгами.

Она вытащила из кармана на крышке свой старенький белый «Асус», обклеенный поблекшими от времени стикерами – персонажи фильма Тарантино, черно-белое фото Хичкока, любимый Шелдон Купер, кривящий рожицу. Кстати, было в Эмиле что-то от Шелдона, оба напоминали упрямого и несгибаемого Спока. И Вера с улыбкой подняла ладонь на уровне лица, раздвинув пальцы в вулканском жесте-приветствии. Рассмеялась и бросила ноутбук на белую простыню, сев рядом в мокром полотенце. На черном, блестящем как зеркало экране виднелось отражение девушки со взлохмаченными волосами. Вера улыбнулась самой себе.

Открыв сеть, она ввела в окошко поисковика имя Эмиля Герши. Странно, но поиск не выдал ни одного. Если не считать многочисленных статей о его агентстве, то информации никакой. Может, у него псевдоним? Открыв почту, она внимательно прочитала имя, вроде ошибки нет. Да и журналисты не ошибались бы. Во всех сетях та же история: «По вашему запросу ничего не найдено». Вера безуспешно скролила ленту поиска. Одни статьи. Он казался газетной выдумкой.

Интересно: в наше время, если человека нет в соцсетях, то его не существует и в жизни… Вера набрала имя Зои. Тоже ничего.

Она подняла задумчивые глаза к окну без занавесок. Солнце садилось, сбрызнув небо и крыши сияющим перламутром с серебристо-перистыми, нежно-розовыми и золотыми бликами. Грязь на черепицах, черные трубы, которые торчали повсюду в невероятном количестве, пышные кроны деревьев – все омыто закатом. Через час заканчивалась репетиция матери Тьерри, ее надо было поймать прямо на сцене, чтобы она не успела исчезнуть – Эмиль предупредил, что она совершенно неуловима.

Она играла в театре Эссайон. Спектакль «Алиса в Зазеркалье». Искусство, Париж… Здесь даже воздух был пропитан творчеством!

Вера замерла, уставившись на крыши города. И тут зазвонил телефон. Конечно же, ноутбук едва не полетел на пол. Звонил Эмиль. Ждал через десять минут внизу. «Черт, ну зачем так рано, полно же времени…» – пронеслось в мыслях.

– Надо пройтись. Вы будете знакомиться с городом, я – думать. Идти всего ничего. Минут двадцать, – последовало безапелляционное объяснение.

Он что, мысли умеет читать?

Нехотя Вера захлопнула ноутбук и, скинув полотенце на пол, пошла в ванную одеваться. Платье в нежный цветочек, пережившее полет, – единственное, что не было смято. Утюга здесь не нашлось, Юбер обещал, как только появится время, опросить всех соседей, может, у кого есть лишний. Вера прихватила куртку – короткая косуха с блестящими заклепками хорошо сочеталась с ее черными «мартинсами».

Париж в начале сентября был еще теплым, но вечерами довольно свежо. Солнце почти село, на улицах стало неожиданно многолюдно. Вера и Эмиль, одетый в черную толстовку с капюшоном, натянутым едва не на все лицо, шли в сторону центра Помпиду – по Риволи мимо Лувра, сквером де ла Тур Сен-Жак, ныряя в тихие узкие улочки. Шли молча. Ее новый начальник, опустив голову и сунув руки в широкий карман на животе, сосредоточенно гипнотизировал свои белые кеды. Думал. Он был похож на францисканца в этом своем черном балахоне с капюшоном.

Вере ничего не оставалось, как с удовольствием глазеть по сторонам – на готические церкви, кружевными сталагмитами устремленные в небо, старинные монастыри, в которых сейчас в основном действовали офисы, ажурные арки, фонтаны со скульптурами в черно-зеленых туниках из мха и плесени. По узким дорожкам носились юркие велосипедисты, одетые в строгие костюмы или бомжеватого вида свитшоты, закованные в шлемы скутеристы. На углах можно было увидеть бабулечек-цветочниц, в кафе ютились праздные посетители – сидели за крошечными столиками прямо на тротуарах, коротая время за чашечкой черного кофе с полупустым графином воды. Кстати, питьевая вода в Париже отвратительная, с привкусом глины и ила.

Наконец вдали показалась разноцветная громада из стекла, железа и бетона с просторной площадью у входа. На брусчатке сидели люди, пили из бумажных стаканчиков кофе, беседовали, тут же наяривали музыканты. Вера подняла глаза к странной конструкции центра Помпиду. Это был словно вывернутый наизнанку робот, он казался островком современности в густоте построек в стиле довоенного модерна. Прямо через улицу шла сплошная линия жилых домов из светло-кремового камня с неизменными магазинами и кафе на первых этажах под ярко-красными маркизами, балкончиками и мансардами под темной шапочкой черепицы.

Они обогнули торец этого робота, вновь углубившись в привычный парижский пейзаж. В глубине дворов прятался неопрятный особняк Отель Эгле д’O. В его подвале и располагался авангардный театр, основанный в 70-х. Вход представлял собой нечто очень гротескное и пугающее – кривые двери, над которыми кое-как наляпаны старые афиши, рядом – окно с решеткой и кроваво-красные буквы «Theatre Essaion», часть из которых отвалилась и повисла.

Эмиля и Веру никто не остановил, когда они темными коридорами пробрались в один из двух залов, где проводились спектакли. Неоштукатуренный кирпич, сводчатые потолки, железные стулья, кривые простенки, абсолютное отсутствие сцены, томное освещение, актеры, одетые в обноски. Шла репетиция «Алисы в Зазеркалье».

– Мать Тьерри, – махнул головой Эмиль на невысокую хрупкую женщину в белом девчачьем платье, кроссовках и с красным бантом в рыжих волосах. Они наблюдали за актерами в тени прохода. – У меня с ней диалога не получилось. Придется вам. Это ее муж, уже давно бывший, заказал расследование.

– Ах да. – Вера припоминала, написано ли это в деле.

Репетиция закончилась, актеры что-то обсудили, перекинувшись несколькими непонятными фразами, и стали расходиться.

Стоявшие в проходе Эмиль и Вера посторонились, пропуская их. Боясь упустить добычу, Вера тотчас выступила в полоску света, когда Алиса, снимая с волос бант, направилась к выходу.

– Здравствуйте, мадам. Я Вера Максимова, из агентства Герши. Вы не уделите пару минут?

Актриса остановилась, окинув Веру тяжелым, усталым взглядом, совсем не свойственным амплуа инженю, в образе которого она пребывала минуту назад.

– Что за акцент? Вы из Болгарии?

Вера вспыхнула. Ей всегда казалось, что благодаря общению через «Тандем» она поднаторела в парижском французском.

– Ладно, – смягчилась мать Тьерри, заметив, в какой ступор ввела бедную приезжую. – Что вы хотели? Выкладывайте. Только быстро.

Лицо у нее для сорокалетней дамы вполне себе ничего, сероватый оттенок кожи окупали большие синие глаза и густые волосы с приятной рыжинкой. В чертах проступало что-то знакомое. Тьерри унаследовал ее тонкий нос и веснушки.

– Я бы хотела поговорить о вашем сыне, – негромко, с ноткой выученной неуверенности начала Вера, как делала всегда, когда к ней на сеанс являлись пациенты, пришедшие не по своей воле: жена настояла, дети трудные, родители оплатили курс для отбившегося от рук отпрыска. Если не считать телефона доверия, где она работала на четвертом курсе – там приходилось юлить еще больше (звонили такие, что – ах! могли с ходу начать орать, что стоят сейчас на подоконнике в шаге от пропасти в шестнадцать этажей), у Веры был большой опыт бесед в стиле «сопротивления».

– Моник Роллен, – представилась актриса, жестом указала на один из стульев, которые завтра займут зрители, и села, закинув ногу на ногу.

Вера опустилась на край соседнего стула и сцепила пальцы на коленях.

– Вера Максимова, психолог.

– Ваш шеф так и будет стоять в дверях, точно секьюрити? – Моник сделала полуоборот, откинувшись локтем на спинку стула, и отправила игриво-презрительный взгляд на Эмиля. Тот выступил из темноты, оперся спиной о стену, скрестил руки на груди. Капюшона с лица он не снял.

– В прошлый раз вы меня не очень-то жаловали.

– Поэтому ты привел с собой суфлера, гадкий грубиян.

– Вера – дипломированный психолог, имеющий за спиной несколько лет работы с детьми.

Вера покраснела – Эмиль очень смело превратил ее год практики в несколько лет. Моник фыркнула.

– Вы настроены враждебно лишь потому, что нанял меня ваш бывший муж, – холодно заметил Герши.

Вера сжалась внутри. Ой, ой, ой, так нельзя! Что он делает? Сейчас ведь сцепятся, поссорятся, и мать Тьерри просто встанет и уйдет.

– Дело в том, что дети, достигшие подросткового возраста… – Вера поспешила перевести на себя ответный огонь, готовый вырваться из опасно побледневшей актрисы. – Работать с ними все равно что бомбу разминировать. Говорить с ними – искать в переплетении цветных проводов тот, который отвечает за взрыв. В особенности с современными подростками: они начинают рано взрослеть, поглощают слишком много контента. Мы росли совсем иначе.

– Что есть, то есть, – понимающе кивнула Моник.