Текст книги "Волшебный запах полыни"

Буденновск трудно представить без двух водоемов, которые являются его естественными границами: это река Кума – с востока и искусственное озеро Буйвола́ – с северо-запада. Буйвола́ образована в давние времена как запруда в устье реки Мокрая Буйвола́, впадавшей когда-то в Куму. По ее имени неофициально называется район города, примыкающий к ее берегам. Мои дедушка и бабушка имели дом «на Буйволе́». Там на протяжении примерно 120 лет было наше родовое гнездо – рода Сердюковых. О Куме известно, что она начинается у отрогов Скалистого хребта, точнее у горы Кум-Баши (песчаная голова) на территории Карачаево-Черкесии. Название произошло от корня слова «песок» на наречиях местных народов. И действительно, иногда кажется, что в ее струях воды меньше, чем глины или песка. Кстати, длина нашей реки 802 км, не намного меньше длины знаменитой Кубани – 870 км. А шума-то сколько! Просто Куме не повезло с водосбором. Почти все многоводные горные речки впадают в Кубань, а со степей много воды не нацедишь. Хотя, судя по некоторым старинным описаниям, были времена, когда на Прикумье произрастали могучие леса, а река описывалась как полноводная. Сейчас в это трудно поверить. Конечно, по мере уничтожения лесов исчезала и многоводность.

Ее, Кумы, трехликий портрет следует описывать особо: во-первых, для горной части, где она проявляет свой горский нрав; во-вторых – для среднего течения, где ее натура противоречива, так как еще не утратила горной вспыльчивости, но и не умиротворилась окончательно, что произойдет с ней, в-третьих, в самом нижнем течении, когда остатки не разобранной на орошение полей воды увязнут в прикаспийских песках и камышовых плавнях. В наших школьных учебниках писали: исчезает в песках. То есть не добирается до Каспия, как было когда-то очень давно, в полноводные времена.

В верховьях Кумы я не бывала, видела ее не выше поселка Левокумка, что примыкает к городу Минеральные Воды. В этом месте она схожа с «нашей» Кумой – извилистая, один берег или оба обрывистые, вода мутная, неспокойная.

Для меня эта незнаменитая и мало кем воспетая речка в моем детстве (лет с 5 до 12) играла очень большую роль, она значила для жизни детворы и молодежи города порой не меньше, чем родители и учителя. И для многих выросших в зоне ее влияния она осталась как бы живым существом. Для меня именно так. Попробую объяснить. Мы, дети, жившие от реки не очень далеко, дружили с ней, ждали с самой ранней весны встречи, бурно обсуждали начало купального сезона. В нашем сообществе считалось, что «официальное» начало сезона – 2 мая, на так называемую «маевку», а раньше вода уж совсем холодная. Отчаянные пацаны соревновались между собой и хвастались, кто раньше в этом году искупается. Вода в Куме в любое время года, хоть и в самый июльский зной, была обжигающе холодной, особенно при первом погружении. Вряд ли эта ее «холодность» объясняется тем, что она берет начало с вершин Скалистого хребта, от снегов и ледников. Где этот скалистый хребет и где Буденновск – летняя степная жара в состоянии согреть и не такую реку. Кроме этого обстоятельства – ледникового происхождения, воду студили многочисленные родники, питающие ее русло.

Мы знали несколько особенных участков реки, где купаться было, как бы сейчас сказали, круто. Это Жорикова яма, она славилась водоворотами и большими глубинами. Там проводили время самые отчаянные мальчишки. Поближе к мосту (дорога на Прасковею) находились Первые Пески и Вторые Пески. Я пишу эти неофициальные названия с большой буквы, потому что для нас это были очень важные места. На карте этих названий не найти, но они в нашей памяти «увековечены».

Еще одно интересное место – район «живого» моста у знаменитой на весь мир больницы. Там Кума делает крутой поворот вогнутым обрывистым берегом к территории больницы. До революции на этом месте стоял Мамай-Маджарский православный мужской монастырь, разрушенный большевиками и растащенный местными жителями «по камушку». В свое время для строительства монастыря не постеснялись «добывать» прекрасный долговечный «мамайский» кирпич с остатков строений города Маджара. А следующие «благодарные» потомки, большевики, поступили с монастырем так же, как строители монастыря со святынями Средневековья. Наглядная история о преемственности поколений!

Старый корпус Буденновской больницы

Вот и место – старый корпус больницы, откуда 12 августа 1941 года начались мои пути-дороги по жизни. Этот больничный корпус – единственное строение от построек и служб Мамай-Маджарского монастыря, сохранившееся до сих пор. До обрывистого берега Кумы отсюда метров пятьдесят.

Под «живым» мостом потоки мутной серой непрозрачной воды свиваются в месте поворота в самые невероятные, меняющиеся рисунки: жгуты, воронки, завихрения, – беспрерывно и неуловимо завораживающие взгляд. При переходе по этому мосту на другой берег взрослые предупреждали детей: не смотри в воду! А как не смотреть? Во-первых, мост дырявый, а под ноги-то смотреть надо, чтобы не провалиться в дыру. И главное, буйство мутных, извивающихся, ежесекундно преображающихся водяных струй колдовски, как магнитом, против воли притягивало взгляд, манило узнать, что или кто там в глубине управляет этим непостижимо таинственным местом.

Чему учила нас наша коварная «учительница»? Прежде всего осторожности. Обвалы берегов, водовороты, судороги от ледяной родниковой воды, коварные плывучие пески, способные затянуть в глубину неосторожного купальщика. Учились по рассказам бывалых мальчишек, пропадавших на реке все лето до поздней осени, и на собственном опыте, когда попадали в нелегкую ситуацию. Усиливало опасность еще и то, что вода была совершенно непрозрачной, и невозможно предугадать, куда тебя вытащит быстрый поток. На Песках другие дела. Один берег там пологий, песчаный. Песок мелкий, бархатный. Здесь, около пологого берега, вода течет спокойно. Ты входишь в прохладную воду по этому бархату на небольшую глубину, окунаешься, чтобы привыкнуть к холодной воде, расслабляешься и вдруг обнаруживаешь себя не на мелководье, а «по шейку» и на быстрине, и тебя тащит поток к противоположному обрывистому берегу, куда и смотреть-то страшно. Начинаешь барахтаться и вопить во все горло. Ну, выбираешься кое-как на трясущихся ногах. В другой раз будешь поаккуратней. Выбирались не все.

Хуже всего попасть в водоворот да еще и в родниковые ледяные струи. Может свести судорогой ноги, а уж воронки так закружат, что потеряешь из виду и берега, и небо.

Еще одно проявление характера нашей речки – это обвалы круч, случающиеся периодически в разных местах. Дело в том, что русло (пойма) сложено из мощных эоловых отложений лессовидных суглинков, особенностью которых является высокая устойчивость их структуры в сухом состоянии и способность мгновенно разрушаться при замачивании. Обрывистые берега реки, сложенные этими отложениями, спокойно держат вертикальное положение, но чуть потоком реки подмоет подошву, на которой откос держится, огромные глыбы, теряя опору, отваливаются от массива и рушатся в воду. Известно много случаев, когда гибли дети и неосторожные взрослые, неосмотрительно попадающие в опасную зону, – то ли находясь на краю обрыва и не замечая трещины, то ли купаясь под кручей в тот момент, когда кусок ее отваливался от крутого берега. Попасть в это время в это место не пожелаешь никому. Но угадать, когда и где это произойдет, тоже никому не дано.

Много тонуло в Куме в те годы и детей, и взрослых. Но о существовании плавательных бассейнов мы и не подозревали, а к любой воде нас, как детей всего мира, тянуло непреодолимо. Вообще-то, строго говоря, купанием наше барахтанье в мутной воде назвать сложно, так как после него волосы покрывались серым тонким налетом, на теле, на трусиках откладывались следы реки. Поэтому, чтобы дома не быть разоблаченными с порога, после «купания» мы, заметая следы, разыскивали родничок, бьющий поблизости от берега, и худо-бедно ополаскивались чистой холодной водой. Не знаю, догадывалась ли мама о моих приключениях, но выволочек по этому поводу я совсем не помню.

В общем, нрав у Кумы отнюдь не благостный и не добренький, не ласковый. С ней всегда надо быть начеку, не забывая не только о радостях, но и о коварстве. Тем не менее мы ее любили как строгую, хоть и не всегда справедливую учительницу. Я не была отчаянной девицей, но в компании с подружками, невзирая на запреты родителей, ходила купаться на Куму каждое лето регулярно, до самого нашего переезда из противочумного отделения, то есть до 1952 года. Живя в 200 метрах от Кумы, можно было маме сказать, что ты то у одной подружки, то у другой, то от улицы Садовой (теперь Гирченко) идти стало далеко, а врать труднее. Тем более что мои новые одноклассницы в таких приключениях не участвовали.

Повзрослев, я прервала дружбу с речкой, но всегда помнила о ней, как об одной из лучших подружек моего раннего детства. Много позже я прочитала стихи о нашей незадачливой родине учившегося в нашей школе на пять лет раньше меня Эдуарда Коновалова33
  Эдуард Гаврилович Коновалов (1936—2010, Ставропольский край) – поэт, переводчик, историк искусства. Окончил Московский институт иностранных языков. Член Союза писателей России. Автор поэтических сборников «Выбор» (М., 1997), «Разнотравье» (М., 1998), «Листопады» (М., 1999) и др.


[Закрыть]. На меня так повеяло родными краями, цветами и запахами, проняло до слез.

Эдуард Коновалов скоропостижно умер в 2010 году. Судя по его стихотворениям, он очень любил наши степные края, тосковал по ним. Я думаю, что стихи очень хорошие, искренние. Напечатаны в газете «Советское Прикумье» 1 января 1983 года. Привожу их здесь.

 
Там речка желтая Кума…
Одноэтажные дома.
Ясенелистных кленов ряд,
Да пыльный, ветхий палисад,
Да тягостный дремотный зной,
Акаций запахи весной…
И величавы, и чисты
Наивной юности мечты.
Давным-давно покинул я
Те материнские края,
Где рос средь сверстников своих,
Где родился мой первый стих,
Где встретил первую любовь,
Где я узнал разлуки боль.
За дальней далью те края
И юность нежная моя.
Но я, через бездонность лет,
Упрямо здесь ищу свой след.
Вот прежний мой родимый дом —
Я узнаю его с трудом.
Он перестроен – это пусть,
Я все ж рукой его коснусь.
И вспомню запах тех годов
Чрез бездну лет, чрез эту новь.
Многоэтажные дома —
И та же желтая Кума.
Вот старые мои друзья.
Ужель таков теперь и я?
Давным-давно покинул я
Те материнские края,
Но город тот нейдет с ума,
Где речка желтая Кума.
 

Автор выразил свои очень личные чувства в словах, которые тронут любого человека, выросшего в наших незатейливых, но таких милых краях. И у каждого, прочитавшего стихи, на словах «Кума», «акация», «белолистка», «полынь» непременно возникнут и дорогие сердцу образы и запахи – и пыли, и акации, и полыни.

Буйвола́

Было бы несправедливым не вспомнить еще об одном из немногих источников детской летней радости – озере Буйволе́. Именно так – озеро Буйвола́, с ударением на «а» и соответственно спрягаемым. На самом деле это не озеро, а очень древняя запруда в самом устье реки Мокрая Буйвола́, построенная, не знаю (не нашла) кем, недалеко от места когдатошнего ее впадения в нашу Куму. Район города, примыкающий к берегу озера, в народе так и называется – Буйвола́. Мои дедушка и бабушка жили на этой самой Буйволе́, на улице Кооперативной, переименованной в Кочубея, а до революции бывшей Коммерческой, Базарной, в двух кварталах от берега Буйволы́.

Я часто бывала у дедушки с бабушкой, и летом всегда появлялся соблазн сбегать с подружками на озеро. Долина, в которой расположилось озеро, широкая, с очень пологими берегами, поэтому до глубин, где можно было поплавать, надо было долго идти по илистому дну. Вода на мелководье сильно прогревалась, и купаться в ней было большим удовольствием. Удовольствие немного портил толстый слой ила и камышовые пеньки, нет-нет да и попадавшие под ногу. Позже власти сделали на берегу что-то вроде пляжа, засыпав дно от берега речным песком. Это уже другой уровень комфорта! Почти пляж. Буйвола́, в отличие от Кумы, не собирала человеческие жертвы в силу своего ласкового характера, но один утопленник за ней все-таки числился. Как-то участник веселого пикника на берегу, не сумев удержаться на ногах, упал в воду лицом вниз, а ноги остались на берегу. Не в силах перевернуться или позвать на помощь, он, бедняга, так и погиб в том месте, где воробью по колено. И друзья не хватились: лежит человек, отдыхает, на помощь не зовет. Но озеро не виновато.

После строительства завода пластмасс, нужно узнать, можно ли там купаться. Или, например, есть буйволинскую рыбу, если таковая теперь водится там.

В окрестностях Буденновска испокон веку было два строительных материала: глина и камыш. Поэтому практически весь город и был построен из этих непритязательных, а главное, практически бесплатных материалов. Кирпич, камень и дерево были привозными и использовались только богатыми горожанами. Камышом крыли крыши, обмазывая для водонепроницаемости и для тепла глиной, из него же строили туалеты и заборы. Камыш рос на мелководьях озера Буйвола́, в пойме реки Кумы, в плавнях ниже по ее течению, в низинах, в балках. Из глины, вернее из суглинка, собственно, сложена вся территория террасы, на которой расположился город, так что этого бесплатного строительного материала было вволю. В любом свободном месте копай и тут же производи местный кирпич – саман. Добавь в качестве арматуры соломки, воды, найди лошадь, а если нанять лошадь не по карману – позови трех-четырех мужиков и начинайте месить, закатав выше колен штаны. Хорошо перемешанным с соломой и водой «тестом» заполняются специальные деревянные формы, смачиваемые водой перед загрузкой смеси, чтобы «кирпич» легко выходил из формы. Затем масса вытряхивалась для просушки непосредственно на подготовленную (выровненную и присыпанную мелкой соломой) рядом с «карьером» площадку. По мере подсыхания домочадцы, чаще всего женщины, регулярно переворачивали разными боками кирпичи до тех пор, пока те не высохнут окончательно. Теперь можно складывать стеновой материал в такие ажурные бурты, где они хранились до начала стройки.

У этого строительного материала столько достоинств, что меня до сих пор удивляет забвение, которому он подвергнут ныне. Дешевый, практически бесплатный, доступный, удобный в возведении стен, долговечный. Дома, построенные из самана, зимой прекрасно держат тепло, а летом в них всегда прохладно, что особенно важно в нашем полупустынном крае. Конечно, многоэтажки из него не построишь, но заполнять проемы в каркасных многоэтажных строениях было бы вполне резонно. Кроме того, в сухих условиях сооружения из самана могут быть вечными. Уход минимальный: раньше стены обмазывали той же глиной, а позже стали штукатурить. После войны, когда вернулись с войны выжившие мужчины, на каждой улице на всех свободных местах рыли котлованы, вдоль которых возводились бурты готового или разложенного для просушки самана. Тем, кому не досталось места рядом с усадьбой, приходилось открывать «карьеры» на выгоне.

В 1950-е годы Буденновск переживал послевоенный строительный бум, и весь выгон между районом, неофициально называвшимся Буйволо́й, и трагически знаменитой теперь больницей, был изрыт ямами, в которых происходил процесс производства самого популярного стройматериала – его величества самана! Думаю, что не менее 90 процентов жилых домов в городе, да и вообще в наших краях, было построено из этого материала. Многие дома стоят и поныне, иногда, по мере роста доходов, облицованные кирпичом или оштукатуренные по самодельной сетке, выполненной из проволоки, оплетающей каркас из набитых в стенки гвоздей. Дай бог пусть стоят подольше, дешевые, теплые, экологически безопасные стены. Строго говоря, основной строительный компонент наших краев – это не совсем глина, а лессовый суглинок, которым сложена пойма Кумы.

Топили кураем, полынью, кизяками. Курай – у москалей это перекати-поле, а доставшееся нам от потомков Мамая, калмыков и монголов, название травы происходит от корня «курай, хурай» – «сухой». Дрова, уголь – это уже роскошь, не для всех. Кизяки тоже ценились из-за своей большой теплоотдачи по сравнению с кураем, соломой и полынью, которые не горели, а мгновенно вспыхивали и тут же гасли. Топить таким топливом – сплошные хлопоты. Курай еще использовался, прежде чем сгореть в печке, как коврик на входе в дом для очистки грязи с обуви. Когда с топливом становилось совсем плохо, шли добывать полынь. Этого добра и в городе, и в окрестных степях было видимо-невидимо.

Самые отчаянные ходили по ночам на железнодорожную станцию за углем, вернее за просыпанной при разгрузке из вагонов угольной пылью, среди которой, если повезет, попадались и кусочки угля. Пацанов ловили сторожа, били, а то и убивали, так что уголек доставался слишком дорого.

Однажды, году в 1945-м, бабушка снарядила экспедицию из трех добытчиков топлива: сама во главе, Юрка, мой двоюродный брат, лет десяти, и я. Мне лет пять-шесть. Пошли на другой берег Буйволы́, склоны которой сплошь покрыты полынью (там сейчас городок военных вертолетчиков). Дело было ранней осенью, полынь успела отцвести и хорошо высохнуть. Вот бабушка с Юркой ломают полынные метелки, укладывают в пучки, а я в основном ротозейничаю в буквальном смысле слова. Через какое-то время, сглотнув слюну, почувствовала горечь, как будто мне дали хины! Бегу к бабушке жаловаться, а она мне: «Та на шо ж ты рот раскрывала? Цэ ж полынь! Воды нема, терпи, Юлька, до дому». Пришлось терпеть. На берегу озера – а напиться нечем, вода в Буйволе́ соленая. Так я узнала не только запах, но и вкус полыни.

Тротуаров в те годы в городе даже в центре не было, и все население месило грязь всю осень, всю зиму и весну тоже. Полы в большинстве домов были земляными. Чтобы поддерживать порядок в доме, полы регулярно смазывали той же глиной, а для уюта и красоты застилали домоткаными дорожками. Со значением говорили: «У них деревянные полы!»

Эти же суглинки летом в жару превращались во всепроникающую неистребимую пыль, которая, поднимаясь из-под ног с первыми весенними ветрами, носилась в воздухе, оседала на листьях деревьев, набивалась в глаза, нос, уши, волосы и везде, куда ей хотелось, до самых первых осенних дождей, которые только и могли ее как-то осадить и утихомирить. В летний зной пересушенный суглинок размолачивался колесами подвод и редких автомобилей в толстый слой горячей мягкой пыли, покрывавшей проезжую часть улиц. Любая проехавшая машина поднимала над улицей пыль такими густыми завесами, что дома долго не были видны. При ветре пыль уносилась быстрее, а в безветрие висела долго, оседала медленно. Думаю, что мы по этой причине были вечно чумазыми, так как не намоешься, да и негде особенно было.

В самую жару пыль раскалялась до такой степени, что босиком перебежать дорогу было не так-то просто! Мы с моей подружкой Нилкой Лемзяковой жили по разные стороны улицы, а дружили так, что каждый день по нескольку раз бегали друг к другу. В разгар лета мы выходили каждая из своих ворот и долго торговались: кому сегодня бежать через горячую пылюку. Вспоминали, кто к кому шел в последний раз, уступала слабейшая, то есть я. С весны до осени мы ходили босиком, поэтому платить за дружбу приходилось, обжигая ноги. Сандалии или ботинки надевались только в школу, в гости или в кино. Я долго не любила пыль и ветер, так как они летом действовали заодно, отравляя своими дуэтами редкие радости жизни, а весной, зимой и осенью пронизывая насквозь старенькие пальтишки и проникая в худую обувку в виде жидкой холодной грязи. Понятие «свежий ветерок» не для наших краев. Хотя, конечно, я не совсем справедлива по отношению к ветру: летом, в самый зной, только ветерок да холодок и могли принести какое-никакое облегчение.

Вода… О ней что ни скажи, все будет мало. В научных трудах, в учебниках, в прозе и стихах и далее везде без слов о воде никто не обходится. Ну, скажите, у какого еще вещества есть столько состояний: жидкое, твердое, газообразное? Но этого воде мало: если она твердая, то может обернуться то льдом, то снегом, то инеем, то крупой да еще и градом! Если газообразная, то это и пар, и туман. А на ощупь – нежная и ласковая, очищающая и излечивающая тело и душу, опасная своей необузданной и разрушающей мощью. А еще вода способна нарушать закон всемирного тяготения, поднимаясь вверх по капиллярам или в стесненных местах. Иногда кажется, что она ведет себя как что-то одушевленное, как живое существо. Вот такой своевольный характер. Поговорка «Вода дырочку найдет» – тоже о непростом нраве воды. Моя классификация, конечно, не научная, а житейская, так я вижу, ощущаю вездесущее и на все оказывающее воздействие, это удивительное явление – ее величество Воду.

В таких местах, как на моей родине, вода, как нигде, жестко определяла всю жизнь людей, животных, растений. Ничто, даже пища, так не занимала ежедневно умы жителей, как добывание воды. Из артезианской скважины, из родника, из бассейна, из водовозки, редко – из крана. Носили воду в ведрах на коромыслах. Этим искусством надо было овладеть, чтобы не расплескивать по дороге. Так как воду буквально добывали, то, соответственно, и берегли, как самую главную ценность. Поливать растения считалось непозволительной роскошью. Деревьям, цветам доставалась только уже использованная в хозяйственных делах вода. Это сейчас город зарос буйной растительностью до такой степени, что за мощными деревьями и цветниками не видно домов. Стали расти замечательные фруктовые сады, даже грецкие орехи, чего никогда раньше не было. И это все вода! Стали поливать улицы! С появлением воды город оказался совсем в другом климате, во всяком случае не в полупустыне. И это замечательно украшает и облегчает жизнь людей, и животных, и растений, чему я очень рада.

Когда я вспоминаю о городе моего детства и юности Буденновске – Прикумске, потом опять Буденновске, – первые ассоциации: пыль и жара. Сейчас даже климат с приходом водопровода изменился. Это заметно по растительности, по птицам. В прежние знойные безводные годы в городе росли акация, ясень, карагач, немного тополя-белолистки. Из фруктовых – алыча, тутовник, абрикос, вишня. Только то, что могло выжить без воды. Клубнику, землянику и малину я видела только на картинках в книгах. Птицы – только иволги, удод, ласточки, щурки, сороки, вороны, воробьи, трясогузки.

По сути, вода – самое живое, что есть в природе. Кстати, у нее, как и у почти всего живого, есть голос, вернее, голоса. Она поет, журчит, шепчет, стучит, трещит лед, шуршит, звенит, шлепает, гремит водопадами…

В 1961 году волей судьбы, а правильней сказать, волей Яковлева Ивана Ксенофонтовича, директора винсовхоза, где я в то время разменивала свою жизнь на медяки, я вдруг неожиданно для себя и моей мамы поступила учиться в Новочеркасский инженерно-мелиоративный институт. Еще за две недели до вступительных экзаменов я почти ничего не знала об этом институте, а тем более о профессиях, которым там обучают. От студентов слышала, что есть такой институт, и всё. Все мои подруги-одноклассницы уже учились на втором-третьем курсе институтов, а я болталась в странном месте в 20 км от Буденновска без всякой жизненной перспективы. Об учебе я напишу позже, а здесь только скажу, что я рада тому, что в профессии, которую я нежданно-негаданно получила, я была связана с водой. И благодарна Ивану Ксенофонтовичу, который буквально втащил меня в белый свет, отправив почти насильно в Новочеркасск.

Часто произносимые слова «вода – это жизнь» – это не метафора и не преувеличение, а чистая правда. И моя жизнь тоже.