Текст книги "Что скрывает снег"

***

Если бы Деникину удалось вновь заснуть за столом, то и Ершов, и колбы оставили его хоть на время. Он очень старался, однако сон, отпугиваемый тревогой, не шел.

Что же делать?

Эта фраза билась в мозгу, отчаянно ища, но не находя, выход. Днем ее успешно отгоняли безумные начинания Ершова, но сейчас околоточный, наконец, замолчал – и муторная муха в голове расправила свои жилистые крылья.

Деникину было не по себе.

Ранее ему никогда не приходилось плотно иметь дело с убийствами. И уж тем более – самостоятельно. Самое большее, с чем сталкивался Деникин – допрос свидетелей и подозреваемых, слова которых затем просто следовало передать Осецкому. Но там и Деникин бы справился. Все лежало на поверхности: убийца или сам каялся, или же его охотно выдавали те, с кем он водился. И, что самое главное: никто из убитых не занимал заметного места в городском обществе.

Здесь же ничего не казалось явным.

А ведь, кроме двух очевидных убийств, невозможно забыть и о череде исчезновений.

Что же происходило?

Всего за несколько дней город переменился. Паника начала нарастать еще намедни, вместе с первой молвой о пропавших. Теперь же, после того, как через весь город проехали повозки с растерзанными телами – самого полицмейстера и благородной дамы! – воздух и вовсе напитался страхом.

Дома стали запираться даже в дневное время. Люди выглядывали на улицу лишь для того, чтобы, наспех обменявшись вестями, вновь скрыться в своих убежищах. Один только слесарь, обеспеченный заказами на замки на многие месяцы вперед, оставался весьма доволен.

Слухи все полнились. Одни гласили, что за околицей орудует банда головорезов. Другие вещали о том, что горожан похищают мстительные нанайцы, чтобы принести в жертву своим богам. Многие ударились в суеверия: кричали, что город проклят, и рассказывали жуткие байки. Якобы по ночным улицам бродила нечистая сила, забирая с собой людей.

Деникин слышал, что намедни несколько семей простолюдинов, перепугавшись таких речей, вовсе выехали в Лесное.

Помощник полицмейстера явственно чувствовал, что если не произойдет чудо, не сносить ему головы. Пропажу едва ли не целого города генерал-губернатор не спустит.

Что же делать?

– Что делать, Ершов?

– Наведайтесь-ка в мертвецкую. Боюсь, нам все же придется спросить, о какой именно сыворотке ведется речь вот на этой странице и как нам ее изготовить. К великому стыду, мои познания в химии и медицине оказались не столь велики, чтобы…

– Давайте сюда, – выхватывая книгу, перебил Деникин, довольный бессмысленному поручению. – Да, Ершов, и мне, конечно, придется рассказать фельдшеру о вашем налете.

Однако, к удивлению Деникина, фельдшер отнесся к эксперименту с большим воодушевлением. Посмотрев на страницу с загадочными формулами, он забросил найденного в лесу, еле живого Чувашевского, велев за ним проследить, набрал каких-то новых склянок и присоединился к Ершову. На прощанье бросил лишь непонятную фразу:

– А в Петербурге – слышали? – сделали открытие: пальцы дактилоскопируют!

Помощнику полицмейстера совсем не хотелось сегодня оставаться одному в весьма теплой мертвецкой. Конечно, прошло еще немного времени, но уже начинало казаться, что в телах, покинутых душами, начался тлетворный процесс.

Деникин пододвинул табуретку к столу, на котором лежал учитель реального, и сел следить.

Голова Чувашевского, замотанная марлей, напоминала большой белый шар. Подняв сукно, Деникин убедился, что и под ним жертва покушения напоминает мумию: ноги до колен и руки до плеч покрывали бинты.

По правде говоря, не только сам Деникин, но и фельдшер полагали, что Чувашевский скоро присоединится в ином мире к его соседям по мертвецкой. Именно по этой причине медик и раздумал отрезать обмороженные пальцы, как уж, было, собрался. Зачем брать лишний грех на душу, когда учитель и без того не выберется?

– Господин Чувашевский! – позвал Деникин, но тот, как и следовало ожидать, не откликнулся.

Глаза его оставались плотно закрыты, а доступная для ощупывания часть лба – горяча. Кажется, это хорошо: значит, пока он точно жив.

– Эх, Чувашевский, Чувашевский. Эк тебя угораздило. И кому же ты так насолил-то, учитель? Единицу, что ли, втемяшил? – почти добро поинтересовался Деникин. – А может, тебя вместе с полицмейстером порешили? Хотя с чего бы: тот с тобой компанию не водил. Что же случилось? Все кляузы нам таскал. На бордель жаловался… Неужто с девками что не поделил?

– Да. Именно так, – внезапно шепнул полумертвый.

– Что-то? – Деникин, отпрянувший от неожиданности, быстро пришел в себя и склонился к учителю.

– Веселый дом… Я был там, когда мне… Когда меня…

– Что ты говоришь? Тебя зашибли в борделе?

Но Чувашевский замолчал, видимо, опять потеряв сознание.

Из-за стены раздался дуэт победного клича, и через секунду – стук башмаков. Ершов модничал и не носил валенки.

– Получилось! – околоточный торжественно поднес склянку к лицу Деникина. По жиже расползалось белое кольцо.

– И что это значит? – помощник полицмейстера предусмотрительно отодвинулся как можно дальше.

– Это кровь человека! Значит, теперь мы точно знаем: либо капитана убили, либо он сам стал убийцей.

– Либо Вагнер просто порезался ножом, брея бороду.

Ершов несколько остыл, а Деникин не без удовольствия продолжил:

– Пока вы ставили свои бесцельные опыты, я выяснил, что наш гость посещал бордель.

Ершов почесал склянкой мохнатую голову.

– А еще жалобы в управу носил… Весьма разделяю ваше осуждение, Деникин. Более того, он был единственным человеком в городе, за кем бы я не предположил склонности к такого рода досугу. Слаба человеческая природа…

– Он сказал, что именно там его и зашибли.

– Как так, он говорит? – удивился вернувшийся фельдшер. Проследовав к Чувашевскому, он похлопал его по щекам, однако шлепки ничего не дали.

– Но как он оказался в лесу, именно там, где и обнаружили господина полицмейстера? Впрочем, пока нам следует отставить учителя. Сдается мне, что никто сейчас не волнует его превосходительство сильнее господина полицмейстера… Тем более, что Чувашевский все еще жив, и, возможно, сам нам поведает о том, что с ним приключилось. Господин фельдшер, будьте любезны фиксировать все, что изволит сказать ваш подопечный. Прикажите, Деникин, завтра – точнее, уже сегодня – снова собрать отряд. Вновь посетим то место, где нашли этих людей, – предложил Ершов.

Деникин не стал спорить, хотя и был уверен, что все возможные следы, если они и имелись, давным-давно замело снегом.

***

Спать улеглись в управе, чтобы не терять времени на дорогу и сборы. Разместившись на лавках и накрывшись сукном, и, Деникин, и Ершов моментально уснули. Но не прошло и пары часов, как оба пробудились от шума. Несмотря на наказ никого не пускать, дверь открылась, впустив на порог рябую миллеровскую служанку.

– Убегла Павлина-то! Я к ней по-соседски пришла – сказать про барыню, а она сперва мне дверь не отворила, а я ее в окне-то увидала. А потом и вовсе убегла! В леса подалась, как пить дать! А почто ей бежать-то, коль ни в чем не виноватая? Значится их это шайка, господа полицейские, дочку-то Лександра Степаныча и выкрала, а барыню капитанову и вовсе порешила. А теперича Павлина и добро хозяйское покрала, и дите увела…

В леса! Приподнявшись на лавках, полусонные Деникин с Ершовым недобро смотрели друг на друга, безмолвно коря.

Версия прислуги звучала до неприличия правдоподобно.

«Мы идем к катам!» – сказала девочка так, как будто собиралась на привычную прогулку.

«Хворосту набрать» … Вот и водовоз тоже направился за дровами, когда обнаружил свою находку.

«Они засели прямо за околицей!» – в ужасе перешептывались горожане.

А как внимательно, навострив уши, нянька впитывала разговор про другие пропажи.

«Вагнеры… Оба не вертались… Искала – не нашла»…

Да она просто запутывала следы, чтобы отвести от себя подозрения, а заодно выяснить, как идет следствие. Классический прием уголовников, ясный, как день! Деникин многократно слышал об этом… А никчемный Ершов, начинавший с самых низов, так и вовсе не мог не сталкиваться по службе. Но оба они ничего не заподозрили и не увидели под самым своим носом, потому что занимались бессмысленной ерундой.

Если бы в прошлый раз они не увлеклись настолько письменными откровениями Вагнера, а сразу же задержали скользкую уголовницу, то уже давным-давно бы вынудили ее признаться и привести к тем, кто скрывался в лесах. К тем, кто наверняка и был причиной и исчезновений, и смертей.

Даже безграмотная простолюдинка разобралась во всем с первого взгляда, не взирая на образовательный ценз.

Невыносимо!

– Изволите взять людей и наведаться к дому капитана Вагнера? – робко и заискивающе поинтересовался Ершов. Похоже, в итоге он все-таки записал вопиющее поражение на свой личный счет.

И раздраженного Деникина это устроило, как нельзя лучше.

– Сомов! – громко крикнул он, чтобы было слышно на улице. – Собирай людей, выступаем с облавой!

***

Метель наконец утихла. Солнце, забытое за дни, что бесчинствовала непогода, отражалось от яркого белого снега и острыми иглами терзало глаза, без того воспаленные от нехватки сна.

Выйдя за порог Деникин, облаченный в принесенную из курильни шубу и теплые меховые унты, направился к небольшому сараю, который в управе гордо именовали конюшней. На дворе собрались околоточные, среди которых затесался, не желая раздражать начальника, и Ершов.

Предстояла долгая и заведомо безнадежная прогулка по лесу.

Однако путь помощнику полицмейстера преградила знакомая фигура, вселявшая безотчетный страх.

– Коли господин полицмейстер преставился, то нам велено все едино вас, вашеродие, доставить, и немедля, – сообщил ординарец генерал-губернатора.

– Солдат, отойди – ты мешаешь закону! – Деникин изо всех сил старался не отводить взгляд перед мутным тревожащим взором. – Мы знаем, кто повинен в смерти господина полицмейстера, и именно в сей момент выходим, чтобы задержать этих людей.

Ординарец на миг задумался, не зная, как поступить. С одной стороны, генерал-губернатор во чтобы то ни стало желал разыскать своего беспутного сына, и не важно, с чьей помощью. Для этого он и приказал любой ценой притащить к нему хоть помощника полицмейстера, хоть самого сатану. С другой – он ведь и полицмейстера велел отыскать. Узнав же, что с ним произошло, поклялся лично повесить негодяев. Что же будет, если Петр выполнит первое указание, воспрепятствовавши исполнению второго? Тут одним ударом тяжелого кулака явно не обойдется.

Но и снова возвращаться в резиденцию с пустыми руками Петр бы не согласился под страхом вечных мук.

– Мы идем с вами, – бросил ординарец в спину уже успевшему отойди Деникину.

Подобный поворот совсем не радовал. Однако, добравшись во главе отряда, об руку с тоже идущим верхом Петром, до жилища Вагнеров, Деникин уже несколько успокоился, отдавшись во власть судьбы.

Будь что будет.

– Нянька Вагнеров, уголовница, обокрала дом и сбежала в лес к шайке беглых из тюремного замка. Мы знаем, что они убили господина полицмейстера и обоих господ Вагнеров. Тише! Да, инженер Вагнер не отбыл, как полагалось в городе, в Петербург, а был выкраден в дороге и злодейски убит. Кроме того, как мы подозреваем, именно беглые намедни пытались убить и господина учителя, покуда чудом не отошедшего в мир иной. Они же причастны и к похищениям других жителей нашего города: отца Георгия, госпожи Миллер, младенца господина Романова, и иных, о чьей пропаже полиция до сей поры не поставлена в известность. Наша задача – любой ценой разыскать всю банду. Будьте бдительны: негодяи, как мы предполагаем, хорошо вооружены, – сообщил Деникин отряду, адресуясь больше к людям Софийского.

Вот кто прошел огонь и воду. Во главе со своим недобрым предводителем, суровые опричники генерал-губернатора выглядели настолько внушительно, что попасть к ним на зуб точно бы не хотелось. Даже околоточные их сторонились, сбившись в отдельную группу.

Разумеется, они ничего не сделают без приказа. Но кто знает, когда – и какая – поступит команда? Деникин старался заставить себя не вспоминать россказни о нравах в белокаменной резиденции.

Прежде всего следовало осмотреть дом.

Девушка Миллера не обманула: к остаткам разгрома, оставленного поисками Деникина и Ершова, примешались новые следы. Очевидно, торопливых сборов: кто-то быстро хватал и увязывал вещи, рассыпая в спешке по полу. Судить о том, действительно ли пропало и имущество Вагнеров, Деникин не имел никакой возможности.

Разумеется, записки с сообщением о своем маршруте каторжная нянька не оставила. Следов же вокруг дома имелось столько, что если бы их собрать воедино, то удалось бы опоясать шар земли.

Однако разглядеть их как следует не удалось. Видимо, прежде, чем отойти от управы, Петр успел мимолетом отдать кому-то команду. К хибаре Вагнеров подходил новый отряд, возглавленный Малининым, адъютантом Софийского – красивым, изнеженным и высокомерным молодым офицером. Людей генерал-губернатора сопровождала свора сибирских собак с круто закрученными в кольцо хвостами.

Вероятно, для адъютанта это был лишь повод выехать, Деникин же вспотел, не ожидая ничего доброго.

– Его превосходительство генерал-губернатор Сергей Федорович Софийский изволил лично помочь вам людьми в поисках бежавших преступников, господин помощник! – мелодичным голосом, отчетливо произнося каждое слово, известил Малинин.

– Да какого же лешего он этих псов-то привел… Проку тут от них никакого. Ну, теперича начисто все затопчут, – сердито прошипел Петр.

– Слухай, а приведи-ка ты Гидку, Петро? – предложили ему из группы.

– Верное дело! И как я сам-то давеча не смекнул? – настрой ординарца очевидно улучшился, и он обратился к Деникину: – Эй, вашеродие! Я тотчас Гидку, его превосходства нанайку, приведу. Следы пытать станет.

– Снегу-то сколько намело, почитай, не станет, – усомнился кто-то.

– Ну, коли не станет, то высеку, и станет, – благодушно ответил Петр.

Не дождавшись ответа Деникина, он ловко забрался в седло и устремился на улицу.

На дворе адъютант лично тыкал мохнатые собачьи головы в снег, полагая, что так они возьмут след. Псы жалобно взвизгивали, но с места не двигались. Деникин достал сигарету. Волосатая рука, откуда не возьмись, поднесла спичку. Так, в молчании, они и дожидались Петра.

Не прошло и половины часа, как ординарец вернулся, везя кого-то в тулупе перекинутым через седло.

Свою ношу он, сдернув за длинную косу, скинул прямо на снег.

– Дикие варвары! Так с барышней обходиться, – горестно прошептал Ершов.

Деникин и сам сперва подумал, что перед ним девушка. Однако, присмотревшись, понял, что, несмотря на малый рост и хрупкость, это все же юноша, рожденный в одном из местных селений.

– Ерепенится, – сообщил Петр, несильно стегнув свой трофей хлыстом.

Однако мальчик, сжавшись в клубок, не собирался двигаться с места. Он отчаянно мотал головой, зарываясь поглубже в снег.

– Ищи, говорю же, ирод! – Петру явно не хотелось опростоволоситься пред собравшимися. Он отчаянно тормошил юношу носком сапога.

Нанайчонок ответил длинной горловой тирадой.

– Поди, он тебя по матери шлет, Петро, – засмеялся кто-то.

Злобно посмотрев на весельчака, ординарец изо всей силы пнул мальчишку в бок. Тот пискнул, но головы не поднял.

– Могет он следы пытать, могет. Блажит только, – оправдывался Петро.

– Таким методом он тебя не скоро поймет. Показал бы хотя бы, что ему нужно искать, – отозвался Ершов.

– И как я должен это сделать, коли ту бабу ни разу в глаза не видал? Покажь сам, коли такой умный, – возмутился Петр.

Ершов отправился в дом, вынес стоптанный ботинок Павлины и ботик ребенка, и положил перед нанайчонком.

Подняв глаза и увидев подношение, тот радостно засмеялся, а потом схватил башмак и счастливо прижал к груди.

– И что это, Петро? Он хочет бабью опорку?

– А бес его знает, песьего сына. Вот вернемся к его превосходству – ну я ему задам…

Понянчив еще немного ботинок, мальчишка встал и обратился с непонятной, но, судя по интонациям, довольной, речью к собравшимся. Потом несколько раз обошел дом, крикнул что-то и, стремительно перебирая ногами, понесся в сторону леса.

– Пошли! – крикнул Петро, садясь на лошадь. – Ну теперича ведомо, как подвигнуть этого лесного ирода следы пытать…

– А ежели он убегнет?

Петр показал на свое ружье.

– Далече не убегнет…

– Выдвигаемся! – приказал Деникин.

– Идем! – мелодично выкрикнул адъютант.

За околицей мальчишка остановился, покопошился в снегу, понюхал его и даже лизнул. Потом, повернувшись к отряду, принялся показывать жесты. Он то растягивал руки, как рыбак, говорящий о добыче, то присаживался на корточки и хлопал по снегу, то изображал взмахи крыльями. Потом нанайчонок начал подпрыгивать на месте.

– Что это он делает, солдат? Улетает? – поинтересовался Деникин.

– Нее… Говорит, далече ушли… До дракона добрались.

– Значит, они уже где-то у устья реки? – блеснул эрудицией Ершов прежде, чем Деникин успел обругать собеседника за неуместные байки.

Петр кивнул полицейским.

– И как он мог это узнать?

Солдат пожал плечами.

– Самому неведомо. Но отчего-то знает. Стократ такое бывало…

Деникин хотел бы верить.

Ординарец махнул следопыту. Тот снова шустро припустил по сугробам. Отряд двинулся следом.

VII. Неприметная дорога

Было ли когда в белокаменной резиденции столь пустынно? Софийский напрягал память, но так и не смог припомнить.

Накануне, после полудня, почти все люди ушли в леса.

Присутствие солдатни за долгие годы стало настолько привычным, что совершенно не ощущалось. Софийский просто знал, что они – повсюду, как тени. И вот, поди ж ты: стоило им покинуть пределы особняка, как в нем сразу же воцарилась гулкая, гнетущая тишь.

Смолк даже лай собак, уведенных нынче на поиски беглых.

Генерал-губернатор очень желал, чтобы отряд вернулся с успехом. К их приходу он как раз успеет точно решить, какая участь ждет негодяев – расстрел либо повешение. На сей раз Софийский обойдется без судебной волокиты. Ведь и убитый не гнушался иной раз жертвовать уложениями законов. Но и что с того? Кто здесь – да без греха? Главное, что со своей первейшей задачей – сохранением порядка в диком краю – полицмейстер справлялся вполне успешно. Теперь же, оставшись без его пригляда, город бурлил и грозил катастрофой, как река, сумевшая смыть плотину. И потому он, как никогда, нуждался в скором и суровом покарании виновных.

Впрочем, говоря откровенно, не забыл Софийский и оскорбление, нанесенное ему сообщницей беглецов. При единой мысли о гнусном проступке гнев перехватывал дыхание.

Уже недолго оставалось ждать в тишине, в полумраке привычных, неэлектрических, свечей в канделябрах. Скоро рассвет, и безмолвие рассеется. Оставшаяся прислуга – прачки да кухарки – молчать не станет, а вести по городу разносятся быстро.

С утра в резиденцию бесконечным потоком потянутся люди. И те, кто почти каждый вечер ужинал, оставаясь на запретный вист, и те, от кого Софийский принимал отчетности да доклады, и те, кого генерал-губернатор ни разу не видел. Почти все жители города явятся сегодня с визитом – не по зову сердца, а по велению долга да обычая. Только до сих пор не найденный Васька не придет. Но Вера о том уже не узнает.

Софийский откинулся в кресле. Спина совсем затекла, но он не решался встать и промяться, как будто боясь своим движением нарушить вечный покой.

До чего же вышло досадно: с минуты, когда Вере стало хуже, Софийский не спускал с нее глаз. Лишь накануне – в ту самую ночь, которая сейчас истекала – задремал у постели. Спал недолго, но ему успело присниться, как его люди вынимали из стены резиденции невесть откуда взявшееся бревно. Проснулся генерал с тяжестью на душе, и, не открывая глаз, перекрестился: скверный сон, вещавший о неминуемой смерти. Еще в далеком детстве о том поведала нянька, и с тех пор видение не раз оказывалось правдивым…

Затем Софийский посмотрел на Веру, и понял, что она ушла. Ушла навсегда, а он с ней не попрощался.

Умерла без покаяния и причащения, а ведь так этого боялась.

Приходя в себя, Вера просила привести не только сына, но и духовника – и генерал-губернатор изо всех сил пытался выполнить ее пожелание. Однако, как не рыскали его люди по городу день и ночь, отца Георгия не нашли. Как и Васька, священник сгинул, не оставив следа, а посылать за другим попом в ближайший город уже не имело смысла. Даже Петр по такому снегу не смог бы проделать путь в одну сторону быстрее, чем за неделю.

Кто теперь отчитает Веру? Кто проводит в последний путь? Шаманка местных нанаев?

Между тем, в комнате уже возникли языческие приметы: простыни скрыли зеркала, на узком подоконнике появилась чашка с водой. Совсем скоро Веру поднимут и уложат, утвердив под головой подушку, прямо на стол в просторной гостиной – столь огромной, что в ней одной целиком бы уместился переселенческий домишко. Затем нужно будет велеть изготовить гроб…

– Верочка… как же это могло случиться?

Кто знает, что вышло бы, если бы тысячу раз проклятый доктор не запил – и не пропал в итоге, как и все остальные? Возможно, он бы и смог вернуть жену на ноги.

– Вышлю из города! – вслух поклялся генерал-губернатор, хотя в душе и сознавал, что, во-первых, дальше солнца не сошлешь, во-вторых, замена вскоре тоже сопьется… А в-третьих, кто знает – может и доктор тоже лежит сейчас где-то с полуотрезанной головой?

Наступала суббота – а еще в понедельник жена была совершенно здорова, весела и приветлива. Заразительно смеялась над шутками, с хорошим аппетитом – не чета фальшивым петербурженкам – ела за ужином… И вдруг ей в одночасье подурнело. Отчего? От несвежей пищи? Но не только Софийский, отличавшийся крепким желудком, а и гости не жаловались на несварение. Холера? Опять же, более никто не выказывал признаков нездоровья, да и не ходит сия зараза в такие морозы. Внутренняя худоба? Однако прежде Вера не жаловалась.

Но тогда что же всего за несколько дней свело в могилу здоровую, крепкую женщину, лишь шестью годами ранее разменявшую четвертый десяток?

Что-то тут не так.

У генерала не шла из головы одна мелочь.

Намедни, когда Вера еще жила, его внимание привлек Гидка-нанайка, которого Петр притащил в подарок из набега на местное поселение (Софийский смотрел на такие забавы сквозь пальцы).

Мальчишка, хоть и не робкий, в отличие от крестьянских сынов, обычно не переходил границ дерзости. Вчера же он это сделал: подкравшись к Софийскому украдкой, потянул за полу кителя. Поймав взгляд генерала, Гидка ткнул пальцем в Веру, затем указал на раскидистое дерево гибискуса в кадке. Потом засунул палец в свой открытый рот, искривился и упал.

Софийский и прежде наблюдал, как Гидка общался жестами. Однако судя по тому, как он реагировал на ответные реплики солдат, генерал понял, что хитрый нанайка немного выучился понимать по-русски, и лишь из упрямства не говорил.

– Съела цветок? Что за нелепица, – раздраженно отмахнулся Софийский, но Гидка снова схватился за него. Он вновь указал на растение, затем опять искривился, засунул большие пальцы в рот и сделал вид, что его тошнит.

– Ты думаешь, она съела что-то плохое. Быть может, ты и прав, – ответил генерал миролюбиво. В тот момент он подумал, что мальчишка – все же, еще почти совсем ребенок, хоть и нанайский – просто переживает из-за здоровья хозяйки. Вера всегда была так добра к нему – лично учила грамоте, а по весне хотела крестить.

В тот момент безмолвный монолог Гидки совершенно не показался важным. Но, как только дух Веры покинул тело, он снова и снова мелькал в голове.

Гидка хотел сказать, что Вера отравилась… А если мальчишка что-то знал? Сейчас бы Софийский с удовольствием допросил его. Но, увы, придется повременить: нанайка слыл хорошим следопытом, и Петр увез его с собой.

Впрочем, Софийский мог получить ответ на мучающий вопрос, не дожидаясь ни Гидки, ни Черноконя. Кощунственная идея, которую он поначалу с ужасом отвергал, теперь уверенно шла к победе.

Конечно, никакие отвратительные действия не воскресят Веру. Однако кто знает, что они откроют?

Софийский не хотел загадывать наперед, однако интуиция, благодаря которой он всего лишь охромел, а не улегся в землю, обманывала редко. Сейчас она шептала, что он на верном пути – и пусть себе в городе судачат.

Генерал-губернатор поднес руку к колокольчику, однако не успел прозвонить: прислуга явилась сама.

– Сергей Федорович, к вам пришли господин Романов.

– Проводи в кабинет, – отвечал Софийский. – А как проводишь – сразу иди в управу и приведи ко мне фельдшера. И всем передай, чтобы хозяйку не трогали!