Текст книги "Позволь ей уйти"

– Ерунды-то не болтайте! – сердилась молочница. – Он же из детдома, а не из колонии. Уж поверьте, я знаю, что такое детский дом – сама в нём до совершеннолетия прожила…

– Ну, ты сравнила тоже! Сейчас и детдома другие, – не соглашались с ней собеседницы. – У нынешних детей и телевизоры в комнатах, и компьютеры с интернетом, и йогурты с шоколадками и пепси-колами, и одежда вся новёхонькая, чего их жалеть? С жиру бесятся и совести не имеют…

Ну, положим, телевизоры в детском доме имелись не в каждой комнате, а только в игровых; интернетом же ребята могли недолго пользоваться лишь во время уроков информатики в компьютерном классе, разумеется под присмотром учительницы. Но не переубедишь ведь…

В целом, детдомовских ребят действительно не жаловали на рынке. Все знали, что с ними нужно держать ухо востро: свистнут что-нибудь с прилавка и дадут стрекача – поминай как звали!

Справедливости ради, не всегда – да и не всё – они воровали. К примеру, в кругу воспитанников детского дома стоял негласный категорический запрет на кражу вещей и денег. Вкусняшку какую-нибудь стащить, пустячок на зубок – пожалуйста. Но ничего и никогда, кроме еды – они же не преступники!..

А иногда и вовсе обходились без этого – просто клянчили мелочь у прохожих. Особенно преуспевал здесь Пашка, он был прирождённым артистом: делал жалостливое лицо и ныл, что потерял деньги, выданные родителями на трамвайный билет, а ему надо срочно ехать домой, мама с папой волнуются. Его внешность пай-мальчика обычно производила должное впечатление, велись практически все. За полчаса «работы» он собирал вполне приличную сумму: к примеру, на неё можно было купить бубликов на всю их компанию. О, что это были за бублики!.. С мягкой, порой ещё тёплой душистой сердцевиной и крепенькой, приятно похрустывающей корочкой, щедро обсыпанной маком.

Милку обычно тянуло к рядам со всякой девчачьей дребеденью – бижутерией, косметикой, нарядами. Она ничего не трогала, просто глазела издали, но даже это сослужило ей впоследствии дурную службу: девчонку часто видели прогуливающейся между прилавками с побрякушками, все торговцы хорошо запомнили её лицо. Поэтому, когда у одной из продавщиц пропал серебряный браслет, подозрение сразу же пало на Милу…

Москва, 2017 год

Помпезный банкет по случаю премьеры был организован в ресторане «Русский балет», расположенном прямо напротив театра и потому прочно с ним ассоциирующимся. На самом деле, руководство МГАТБ не имело никакого отношения к данному заведению, но по сложившейся многолетней традиции все премьеры, закрытия сезонов, юбилеи заслуженных-народных и прочие торжества отмечались именно там, что было очень удобно.

Ресторан славился блюдами традиционной русской кухни в современной причудливой интерпретации: здесь подавали голубцы из савойской капусты с крольчатиной, стейки с шоколадной курагой, утку с персиками, бутерброды с белыми грибами, рикоттой и песто из петрушки, маринованную репу с квашеным ананасом, пельмени со щукой, а также оливье с лососем и паштет из печени с луковым мармеладом. На десерт можно было полакомиться тыквенно-карамельными или яблочно-гречневыми пирожными.

Помимо непосредственных виновников торжества (всех членов «золушкиной» команды – артистов, хореографа, режиссёра, художника и так далее), на банкет были приглашены представители ведущих СМИ, а также сильные мира сего: известные политики и бизнес-элита, они же спонсоры, питающие слабость к балету.

Случайно или нет, но место Павла за столом оказалось рядом с Анжелой и её отцом – Сергеем Миллером.

– Паша, ты был просто великолепен! – разрумянившаяся девушка смотрела на него сияющими глазами, и не думая скрывать своего неприкрытого, щенячьего, брызжущего через край обожания. – Ещё раз поздравляю!

Павел галантно приложился к её ручке, не рискнув демонстрировать большую фамильярность. Впрочем, вся светская тусовка давно была в курсе, что дочь сотрудника Министерства культуры Анжела Миллер по уши влюблена в солиста МГАТБ Павла Калинина. Точнее, не совсем так, не просто банально «влюблена»: Павел был её фаворитом – и значит, всемогущий папочка осыпал парня всевозможными благами, доступными при его должности. Так, во всяком случае, судачили злые языки. Миллер являлся начальником отдела театрального искусства в департаменте государственной поддержки искусства и народного творчества, и Павел Калинин стал не первым объектом обожания его красавицы-дочери.

До появления Павла в труппе Театра балета Анжела была страстно увлечена тогдашним премьером – Марселем Таировым, вечно окутанным ореолом самых противоречивых слухов. В кулуарах кое-кто шептался, что он гей, но сплетни эти не имели под собой твёрдой основы, долгие годы оставаясь всего лишь предположениями. Кто-то – напротив – уверял, что большего бабника, чем Таиров, трудно себе представить. Так или иначе, да только Анжела безуспешно «окучивала» Таирова несколько лет подряд, влюбившись в него ещё школьницей. Молодой талантливый танцовщик не спешил отвечать девчонке взаимностью… впрочем, благосклонно принимая её знаки внимания, букеты, подарки и, конечно же, покровительство папочки. Поговаривали, что почётное звание «Народный артист Российской Федерации», которое Марсель получил в двадцать пять лет, а также театральные премии вроде «Золотой маски» и «Триумфа» – тоже дело рук Миллера.

Павел, конечно же, был в курсе околобалетных сплетен, однако это не отменяло для него того объективного факта, что Марсель Таиров – гениальный танцовщик. Павел искренне восхищался его талантом и наблюдал за работой конкурента с раскрытым ртом. Он мог бы, пожалуй, даже уважать его, если бы… если бы Таиров не оказался при ближайшем знакомстве таким мерзким, совершенно невыносимым типом.

Поначалу премьер не воспринял появление нового солиста всерьёз, в первые месяцы постоянно высмеивая Павла, однако со временем слегка подрастерял свою весёлую беззаботность. Уже через год Калинину отдали партию графа Альберта в «Жизели», а сам Таиров был вынужден довольствоваться ролью лесничего Ганса. Когда же театр принялся за постановку «Золушки», Таиров со страшным свистом пролетел мимо премьеры – роль Принца досталась именно Калинину! Дело запахло жареным: Таиров отчётливо понял, что отныне не пользуется благосклонностью Анжелиного отца. Очевидно, тот не желал ему больше покровительствовать…

Официально Марсель всё ещё числился премьером МГАТБ, но журналисты всё чаще и громче заговаривали о «смене поколений» и «свежей крови» в театре, непрозрачно намекая на нового ведущего солиста, Павла Калинина.

Отношениям двух танцовщиков это явно не пошло на пользу.

– Не хотел бы я заполучить Таирова в личные враги, – заявил однажды Артём. – Мне кажется, он тебя сожрёт с потрохами, если ты в конце концов его обскачешь. Ты видел, какая злющая рожа у него делается, как только он тебя видит?

– Ну я, положим, тоже не пылаю к нему нежностью… – рассеянно отшутился Павел.

– Да это понятно! – Артём с досадой поморщился. – Здоровая конкуренция, соперничество, все дела… но он тебя натурально ненавидит.

– Спасибо тебе, друг. Вот так подбодрил! – Павел показал ему большой палец. Он и сам чувствовал себя неуютно – радость от того, что в театре он получал главные роли, смешивалась со смутным чувством тревоги. В глубине души он тоже считал Марселя Таирова человеком, который будет драться за место под солнцем, выгрызая себе путь буквально зубами.

– Да я же волнуюсь за тебя, – сердобольно вздохнул Артём. В своё время и ему досталось от ехидных насмешек премьера: когда Нежданов только-только поступил на службу в театр, Таиров безудержно острил направо и налево, намекая на бездарность парня – дескать, в труппу его взяли просто «для мебели», поскольку он высокий и фактурный, а среди балетных вечно катастрофически не хватает мужчин.

***

– Поздравляю с успешной премьерой, Паша, – сказал Миллер, приветствуя героя вечера. – Садись, поешь. Наверное, после спектакля всегда голодный как волк? Садись-садись, в ногах правды нет. Ты заслужил отдых и ужин. Выступил достойно, нам с Анжелой очень понравилось… правда, дочка?

– Правда, – продолжая сиять от близости любимого артиста, выдохнула девушка.

Павел чуть отодвинул от стола свой стул и сел, стараясь не встречаться взглядом с Миллером. Ему всегда было немного неуютно в компании этого человека, который внушал ему какое-то неясное беспокойство, хотя Павел и не мог разгадать его природу. Складывалось ощущение, что Миллер мягко стелет, да вот только спать будет очень и очень жёстко…

– Красиво стартовал, – помолчав, продолжил отец Анжелы, имея в виду то ли роль Принца в частности, то ли начинающую набирать обороты карьеру Павла вообще. – Эффектно. Тут одна птичка на хвосте принесла, что у тебя есть реальный шанс получить «заслуженного» в следующем году, если не расслабишься, почивая на лаврах, и продолжишь пахать. Ну, и… если будешь вести себя хорошо.

– Вести себя хорошо – это как, Сергей Станиславович? – спросил Павел с усмешкой. – Не пить, не курить, не сквернословить и не дёргать девочек за косички?

Миллер неопределённо хмыкнул в ответ.

– Кстати, насчёт девочек… как у вас дела с Анжелой?

– Папа! – взвизгнула его дочь, меняясь в лице и заливаясь краской. – Прекрати немедленно!

– Как у нас дела с Анжелой? – медленно переспросил Павел. – Да вроде всё нормально.

– Папа, перестань! – сердито прошипела девушка. – Паш, не слушай его, пожалуйста. Он болтает чушь!

– Ну почему «чушь», – задумчиво возразил её отец. – Мне небезразлична судьба единственной дочери… и её отношения с молодыми людьми тоже. Хотелось бы быть уверенным в том, что у вас всё… серьёзно.

«А у нас всё серьёзно?! – подумал шокированный Павел. – У нас, оказывается, отношения?!»

Нет, конечно, он не был наивным мальчиком и прекрасно знал, какие чувства втайне испытывает к нему Анжела. Она не признавалась ему в любви открыто, но не заметить её отнюдь не дружеской симпатии мог только слепой. Однако их… отношения, чёрт бы их побрал, никогда не переходили за рамки тёплого приятельского общения. Ему нравилась Анжела. Действительно нравилась. Она была весёлой, умной и приятной внешне девчонкой. Но… мать вашу – отношения?!

В этот момент заиграла какая-то романтическая песня, и Павел решительно тряхнул головой.

– Анжел, потанцуем? – спросил он, обращаясь к девушке.

При этих словах Миллер нервно и болезненно дёрнулся, а лицо его дочери посерело.

– Очень смешно, – отозвалась она без всякого выражения, крепко вцепившись пальцами в подлокотники своего инвалидного кресла. – Прямо-таки шутка дня.

Миллер открыл было рот, явно намереваясь осадить зарвавшегося наглеца с его неуместными хохмами, но Павел не дал ему ничего сказать, вновь серьёзно обратившись к Анжеле:

– Это не шутка. Я буду крепко тебя держать. Просто доверься мне.

– Держать?! – щёки девушки залил румянец; она вообще удивительно легко краснела, что, впрочем, ни капли не портило её хорошенькое личико. – Я… тяжёлая.

Он улыбнулся:

– Забыла, с кем имеешь дело? Я привык носить девушек на руках.

– Что ты задумал? – настороженно, с беспокойством спросил Миллер, но Павел состроил самую что ни на есть невинную гримасу, он это умел:

– Ничего, просто собираюсь немного потанцевать с вашей дочерью.

– Она же сказала, что не хочет, – резковато произнёс тот, но Анжела перебила его:

– Нет-нет, я согласна!

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – буркнул Миллер, буравя Павла подозрительным взглядом.

– Можешь обнять меня за шею? – наклонившись к Анжеле, тихо спросил Павел. Девушка с готовностью закивала:

– Конечно! У меня вообще сильные руки, как почти у всех колясочников, если ты не знал.

Он подхватил её легко, точно пушинку, и прямо так – словно жених с невестой на руках – двинулся к танцполу, игнорируя любопытные взгляды окружающих и крайне растерянное и оттого бестолково-беспомощное лицо Миллера.

Анжела так нежно обвивала его шею руками и с таким обожанием заглядывала Павлу в лицо, что ему даже сделалось чуточку неловко.

– Тебе правда не тяжело? – обеспокоенно спросила она.

– Да брось, наша прима и то больше весит, чем ты, – отозвался он. – А мне ведь её даже одной рукой поднимать приходится…

Остановившись посреди танцпола, Павел принялся медленно покачиваться и кружиться в такт музыке, имитируя некое подобие танца, продолжая держать Анжелу на руках.

– Знаешь, – сказал он весело, – есть в балете такая верхняя поддержка… мы называем её «покойничек».

– Как? – недоверчиво переспросила Анжела и прыснула.

– «Покойничек», – с улыбкой подтвердил Павел. – Это когда нужно удерживать партнёршу наверху, подхватив под спину и ноги, а она должна принять в воздухе горизонтальное положение. От балерины при выполнении этой поддержки требуется посильная помощь – она должна оттолкнуться от пола. Так вот, у нас в театре была одна танцовщица, которая никогда не помогала. Тупо валилась партнёру на руки, когда чувствовала их под своей спиной. Представляешь мои мучения?! Вместо толчка приходилось делать жим… Я, честно, еле-еле её вытягивал и мечтал только о том, чтобы это поскорее закончилось. К счастью, в прошлом году она ушла в декрет.

Анжела заливисто хохотала, пряча лицо на груди у Павла, с трепетом прижималась к нему, обхватив руками его шею, и, по всей видимости, находилась на вершине блаженства.

– И всё-таки… зачем ты меня сюда вытащил? – отсмеявшись, спросила она наконец. – Подальше от папиных ушей?

– А ты догадливая, – он посерьёзнел. – Да, хотелось бы прояснить кое-какой деликатный вопрос…

– Ай, брось! Не надо ничего прояснять, – воскликнула она с досадой. – Папа просто вбил себе в голову, что у нас с тобой роман.

– А ты?.. – осторожно уточнил он.

– Ну я же не дура, Паш! С чего бы мне воображать подобное? Ты никогда не давал мне никаких обещаний и не переходил границ настолько, чтобы я могла вообразить, будто ты испытываешь ко мне какие-то чувства.

– Я… хорошо к тебе отношусь, Анжела, – честно ответил Павел.

– Я знаю. Я не об этом! – сердито перебила она. – «Хорошо», «очень хорошо», «тепло»… Но ты не влюблён в меня, вот что главное. Поверь, я прекрасно отдаю себе в этом отчёт, что я тебе до лампочки в этом плане и… не виню тебя. Меня вполне устраивает то, что есть сейчас между нами. Ведь мы же друзья?

– Друзья, – подтвердил он после заминки. – Но твой отец…

– Он просто очень любит меня и хочет поскорее устроить мою личную жизнь. Выдать замуж, дождаться внуков…

– Внуков? – переспросил Павел с недоумением и тут же прикусил себе язык за бестактность.

– Моя репродуктивная система функционирует совершенно нормально, – горько усмехнулась Анжела. – Проще говоря, я вполне могу забеременеть и родить. Да, не без рисков и трудностей, но… даже абсолютно здоровые женщины во время беременности не застрахованы от всяческих непредвиденных ситуаций. У меня есть все шансы родить здорового малыша. Даже не одного.

– Я не знал этого, – смущённо пробормотал он, – извини…

Параплегия. Так назывался Анжелин диагноз, что обозначало практически полную потерю контролируемого движения и чувствительности в обеих ногах из-за повреждения спинного мозга. С детских лет серьёзно занимаясь плаванием и увлекаясь прыжками с вышки и трамплина, Анжела однажды просто неудачно нырнула в реку, ударившись головой о дно и повредив шейный отдел позвоночника.

Поначалу семья не восприняла это как приговор – и родителям, и девочке казалось, что через месяцок-другой чувствительность в ногах сама собой чудесным образом восстановится. Анжела воспринимала это скорее как забавный новый опыт, своеобразное испытание… Однако на деле всё оказалось куда серьёзнее. Отец подключил все свои связи в России и за рубежом, обзвонил лучших специалистов, но они лишь разводили руками: ни иглотерапия, ни остеопатия, ни лечебный массаж, ни комплекс физических упражнений не помогали. Нужно было учиться жить по-новому – в инвалидном кресле.

– Я ведь и сексом могу заниматься, – жёстко сказала Анжела. – Говорят, что ощущения существенно меняются по сравнению с тем, что было до травмы. Но… мне ведь и не с чем сравнивать, – добавила она с невесёлой усмешкой. – Когда со мной это случилось, мне едва исполнилось одиннадцать. Я никогда не была с мужчиной. Правда… это не значит, что мне этого не хотелось бы, – тихо докончила она.

Павел почувствовал, что невольно краснеет. Его сложно было смутить подобными разговорами, он с лёгкостью заводил связи на одну ночь или – максимум – на пару недель, искренне полагая, что уж в чём в чём, а в сексе точно разбирается, но тут… Слова этой восемнадцатилетней девочки заставили его сконфузиться, как школьника.

– Ты не переживай, я поговорю с папой, – спокойно произнесла Анжела, закрывая деликатную тему. – Надеюсь, он не станет на тебя больше давить и вообще оставит нас в покое. Ты ему действительно нравишься, он правда хочет, чтобы ты добился всех возможных успехов в своей балетной карьере. Но… мы же продолжим общаться как друзья? – робко, почти умоляюще попросила она.

– Если ты захочешь, – с сомнением отозвался Павел. – Если тебя не будет напрягать то, что я не смогу…

– Я поняла! – перебила она торопливо. – Я не стану ждать и надеяться. Но ведь я тебе не противна?

– Совсем нет, что за ерунда. Мне приятно твоё общество. Ты вообще замечательная.

– Спасибо… – Анжела помолчала немного, собираясь с духом для следующего вопроса. – А у тебя сейчас… есть кто-нибудь?

Павел на мгновение зажмурился. Дыхание перехватило, сердцебиение участилось, и он как наяву увидел тёмные пряди волос, разметавшиеся по подушке… прикрытые длиннющими ресницами глаза цвета горячего шоколада… опухшие от поцелуев губы… бархатистую смугловатую кожу… плавную линию плеч, безупречную грудь и тонкую талию… Мила.

Чёрт бы тебя побрал, Мила!..

– Нет, – стряхивая наваждение и открывая глаза, ответил он. – У меня никого нет.

Таганрог, 2007 год

Пашка не сразу понял, что именно произошло.

– Держите воровку! – запричитала продавщица, уже крепко ухватив трепыхающуюся Милку цепкими сильными пальцами за сгиб локтя. – Она у меня браслет украла! Полюбуйтесь-ка, люди добрые – ни стыда ни совести!

– Что ты врёшь, овца?! – вскинулась от этих слов девчонка, тщетно пытаясь вырваться. – Ничего я у тебя не крала…

– Ты чего это мне тыкаешь, дрянь малолетняя?!

– А чего вы меня оскорбляете?

– Да пусть отдаёт браслет и катится, связываться с такой… себе дороже, – брезгливо кривя губы, посоветовал тучный мужчина из-за соседнего прилавка, торгующий дешёвой китайской бижутерией.

– Нет у меня никакого браслета, – упрямо возразила Милка.

– Обыщите эту пигалицу – всего делов-то, – внесла предложение одна из покупательниц.

– Только попробуйте! – возмутилась «пигалица» и снова дёрнулась, но пальцы продавщицы держали крепко, стискивая руку до боли.

– Ну тогда давайте её в детский дом отведём, прямо к директору, пусть он и разбирается. Или в ментовку сразу? – выдал кто-то из толпы.

– Отпустите её, – быстро попросил Пашка, пока дело и правда не дошло до милиции. – Сколько браслет стоил? Мы заплатим. Соберём деньги – и обязательно заплатим!

– Да уж, ты заплатишь, – обидно захохотал толстяк с бижутерией. – Вам, детдомовским, только дай волю – и след простынет… вместе с браслетом.

– Да не брала я ваш поганый браслет! – завизжала Милка, пунцовая то ли от стыда, то ли от злости.

– Если он такой поганый, что ж ты вертелась возле моего товара, высматривала, вынюхивала? – не унималась продавщица.

– Что, и посмотреть нельзя? – огрызнулась Милка. – За погляд денег не берут.

– Да воровка она, точно воровка! – убеждённо сказала какая-то тётка. – Вон глядите – покраснела вся и в глаза не смотрит, стыдно ей. Обыскать – и дело с концом. Женщины, отведите её за ширму да осмотрите быстренько…

– Нет, я не пойду! – забилась Милка, словно пойманная в силок птица. – Пустите меня, уроды! Вы не имеете права обыскивать!!!

Честно говоря, Пашка и сам не был уверен, что подружка не брала этот проклятый браслет, от неё можно было ожидать абсолютно любого «сюрприза». Но видеть её мучения было совершенно невыносимо… Он подошёл вплотную к продавщице, которая держала Милу за руку, и, неожиданно кинувшись вперёд, как волчонок вцепился зубами в её запястье.

– А-а-а!.. – взвыла та, пытаясь отдёрнуть руку и невольно выпуская свою пленницу из захвата. – Ты что ж это творишь, гадёныш?!

Пашка разжал зубы и тут же крикнул Миле, не давая никому шанса опомниться:

– Бежим!

И они рванули!..

– Держите их! Ловите! – бестолково загалдели остальные, но мальчишка с девчонкой уже ввинтились в рыночную толпу, торопясь поскорее смешаться с ней, ошеломить напором и внезапностью, а дальше – мчаться, мчаться, мчаться со всех ног, петлять, нестись и запутывать следы.

Крепко сцепившись руками, чтобы не потерять друг друга в этой толкотне, они вылетели за ворота рынка и, не сговариваясь, помчались в сторону детского дома – переулками, дворами и подворотнями. Пашка то и дело оборачивался: ему мерещились крики, топот и шум погони. Кто-то, кажется, и в самом деле побежал вслед за ними, поэтому, недолго думая, Пашка подсадил Милку на крышу одного из частных гаражей, сам быстро вскарабкался за ней – и они принялись удирать уже поверху.

Пашка скакал с гаража на гараж как олень, Милка не отставала, ничуть не уступая ему в бесстрашии и безрассудстве, и всё-таки он подстраховывал её, готовый всякий раз поймать, удержать и не дать свалиться.

– Кажется, оторвались, – выдохнул он наконец, в бессилии валясь на крышу очередного гаража и пытаясь отдышаться. Милка с шумом рухнула рядом, жадно глотая ртом воздух.

Несколько минут они просто лежали, таращась в ясное голубое небо и пытаясь восстановить дыхание. Почему-то обоим было жутко весело, словно с ними произошло забавное приключение, хотя они отдавали себе отчёт в том, что без последствий это происшествие явно не обойдётся. Преследователи могут лично заявиться в детдом и потребовать аудиенции у директрисы, а уж Татьяне Васильевне не составит особого труда разузнать, кто из ребят регулярно удирает во время тихого часа на рынок и кто именно был пойман там сегодня…

– Молодой человек, – раздался вдруг громкий и требовательный голос чуть поодаль. Пашка с Милкой синхронно вздрогнули. Неужели их всё-таки спалили?.. Перекатившись на живот, мальчишка осторожно свесил голову вниз и увидел, что по импровизированной пешеходной тропинке между гаражами в их сторону движется какая-то женщина.

Идёт и смотрит прямо на него!..

У Пашки не получилось вспомнить, видел ли он это лицо в рыночной толпе во время инцидента с украденным браслетом. Кажется, нет… а впрочем, там было так много зевак, что он мог просто не заметить.

Женщина оказалась не слишком молодой, хотя с позиции Пашкиных десяти лет все взрослые старше тридцати автоматически попадали в возрастную категорию «старичьё». Однако седые волосы, уложенные в строгий старомодный пучок, свидетельствовали о том, что незнакомка всё-таки была ближе к «бабушке», чем к «тёте». Впрочем, когда та приблизилась, Пашка заметил аккуратный лёгкий макияж – чёрт их знает, этих старух, разве среди них принято краситься?.. К тому же сбивала с толку практически идеальная осанка – прямая спина, расправленные плечи, гордо вскинутый подбородок (кстати, ни разу не двойной, а очень даже изящный).

– Вы, вы, молодой человек, – кивнула она, отвечая на молчаливое недоумение, написанное на Пашкином лице. – Немедленно слезайте оттуда – да осторожнее, не убейтесь и не переломайте ноги. Мне нужно с вами поговорить.

Пашка переглянулся с Милой, словно советуясь.

– Не пытайтесь сбежать, – предостерегающе произнесла женщина, разгадав его намерения и строго нахмурившись. – Я вас всё равно всюду разыщу, так и знайте.

– Подожди меня здесь на всякий случай, – тихо сказал он Милке, но она вцепилась в его руку:

– Я с тобой!

Они медленно сползли с крыши на козырёк гаража, повисели немного, болтая ногами и ухватившись за край козырька пальцами, а затем синхронно спрыгнули на землю.

– Меня зовут Ксения Андреевна Хрусталёва, – представилась женщина с таким достоинством, словно была английской королевой. – А вас?

– Пашка, – буркнул тот, смущаясь и удивляясь этому непривычному обращению на «вы».

– Ну-у, «Пашка»… – поморщилась она и наставительно поправила:

– Павел. Фамилия-то у вас есть?

– Калинин.

– У кого вы занимаетесь, Павел Калинин?

– В смысле? – не понял он.

– Кто ваш балетмейстер?

– Мой – кто?!

– Только не прикидывайтесь, что впервые слышите это слово. Хотя… если вы обучаетесь в школе Усольцевой с её новомодными веяниями, – Ксения Андреевна брезгливо поджала губы, – то я не удивлена, что вы не владеете даже самой элементарной терминологией.

Пашка молча хлопал глазами, совершенно не врубаясь в то, что она ему говорит.

– Вы занимаетесь в школе современного балета «Модерн»? – спросила она, с видимым отвращением выговаривая это название.

– Да нигде я не занимаюсь, чего вы прицепились! – психанул Пашка. Он осмелел, поняв, что женщина ничего не знает о краже на рынке, а значит, с ней можно было не церемониться. Да и вообще она, похоже, была с большой придурью…

– Невозможно. Не может быть, чтобы нигде, – покачала головой эта упрямица. – У вас же совершенно балетная выправка.

– А вам-то откуда знать? – хмыкнул Пашка.

– Я наблюдала за вами издали и видела, как вы скакали по крышам. У вас большой прыжок, очень высокий, и замечательная растяжка… практически гранд жете ан аван!88
  Гранд жете ан аван (от фр. Grand Jete en Avant) – в балетной терминологии прыжок с одной ноги на другую, в котором ноги раскрываются вперёд в шпагате.


[Закрыть] Выворотность, кстати, тоже налицо, – она уставилась на его колени. – И великолепный подъём стопы. Ах, самое главное чуть не забыла – идеальная для балета внешность! На сцене вы будете смотреться просто фантастически!

– Да чего вы от меня хотите-то? – вконец растерялся мальчишка. Его смущали напор незнакомки и те непонятные термины, которыми она разбрасывалась направо и налево. Как она там сказала?.. «Гранжетэ»?..

– Как чего? Чтобы вы записались ко мне в балетный кружок, конечно же.

– Балетный?.. – он обидно захохотал, на мгновение вообразив себя в танцевальном классе среди девчонок в белоснежных пачках.

– Разве я сказала что-то забавное?

– Простите… – Пашка поспешно свернул улыбку. – Так получается, что вы балерина?

– Бывшая балерина, мой юный друг. Я давным-давно вышла на пенсию и сейчас занимаюсь исключительно преподавательской деятельностью. Но… некогда я была солисткой Михайловского театра, если вам это хоть о чём-нибудь говорит.

Пашке ни о чём не говорило.

– Может быть, вы дадите мне телефон кого-нибудь из ваших родителей? Я хотела бы серьёзно поговорить с ними о вас, о ваших возможностях и перспективах.

Пашка насупился.

– Родителей нет. Я в детдоме живу.

На миг Ксения Андреевна растерялась, но быстро справилась с собой.

– Ладно, чего без толку языком молоть… Давайте-ка я тогда запишу номер своего телефона и адрес. Занятия проходят трижды в неделю во Дворце культуры котлостроителей. Придёте, сами всё посмотрите, чем чёрт не шутит – может, и заинтересуетесь, – Ксения Андреевна достала из сумки записную книжку и карандаш, вырвала страничку и, приложив её к стене гаража, быстро нацарапала там все координаты.

– Пашка, а прикинь, понравится тебе – и правда станешь балериной! – трясясь от смеха, подала голос Мила, до сей поры хранившая молчание.

– Ничего смешного здесь нет, дорогуша, – Хрусталёва осуждающе покачала головой. – Во-первых, мужчины в балете называются «танцовщиками». А во-вторых… У него дар, у меня на это глаз намётан. С его данными будет просто преступлением зарывать свой талант в землю. Я не шучу, – повернувшись к Пашке, горячо докончила она, – опыт позволяет мне смело пророчить вам не просто большое – а великое будущее, Павел Калинин!

В глубине души ему это даже польстило, хотя, конечно, идея записаться в балет по-прежнему казалась совершенно нелепой. Впрочем, издёвки Милы всё равно почему-то были неприятны.

– Ну и чего ты ржёшь как кобыла? – недовольно спросил он подругу уже после того, как пожилая балерина, с достоинством попрощавшись, удалилась. Мила даже опешила от такого наезда.

– А что, уже и поржать нельзя? Ведь это правда смешно… Ты же не собираешься в самом деле этим заниматься?!

– Не собираюсь, конечно, – буркнул он. – Что я, дебил какой?

Пашка демонстративно скомкал страничку с адресом, вырванную Хрусталёвой из записной книжки, и метким щелчком запулил её в придорожную траву.

Но внутри всё ещё болезненно саднила досада из-за обидных Милкиных насмешек, словно все те его достоинства, которыми так искренне восхищалась Ксения Андреевна, были для подруги пустым звуком, поэтому он поспешил торопливо перевести тему разговора на что-то нейтральное.

Они поспешили обратно в детдом, искренне надеясь, что случай с браслетом обойдётся без последствий. Уже перед самым забором Пашка, неосторожно потеряв бдительность, уточнил у Милы:

– А ты точно не брала этот дурацкий браслет? – на что подруга одарила его таким взглядом и так сильно разобиделась, что он потом ещё несколько дней не мог вымолить у неё прощение.

Первое время они продолжали бояться, что по их душу вот-вот явятся, но миновал один день, за ним другой, потом неделя… а никто так и не пришёл предъявлять претензии по поводу стыренного серебряного украшения. Вероятнее всего, удалось то ли найти пропажу, то ли вообще поймать настоящего вора.

А когда они оба уже совсем-совсем расслабились и практически забыли об этом происшествии, Пашку вдруг вызвали к директору прямо посреди урока.