Текст книги "Дело о бюловском звере"

Глава V. Иноземцев наводит порядок

Утром Иван Несторович проснулся с удивительно ясной головой. Сегодня предстояло навести в богадельне порядок, распустить здоровых пациентов и приступить наконец к работе. О Мими он помнил смутно. Чуть свет был уже в больнице.

– Нельзя отвлекаться на глупости. Привидения, упыри – бред, не стоящий внимания, – внушал он сам себе. – Лиловую тень я мог запросто вообразить, а здешняя легенда совпала с моим, хм, состоянием. Это совпадение! Такое случается. Лихорадило, привиделось. А теперь работать!

Зашел во двор и смело миновал сторожа. Отметил, что вчера тот не попался на глаза, вернулся.

– Иван Несторович Иноземцев. Доктор, – представился он.

Сторож на поклон не ответил, отвернулся, ниже надвинул на бородатое лицо картуз и перекинул из правой руки в левую старый штуцер. Иноземцев покосился на ружье и предпочел поскорее пройти к себе.

В сенях столкнулся с кухаркой, крепко пропахшей вареными овощами и бульоном. Та скупо бросила «здрасти» и исчезла в дверях. В коридорах и служебных помещениях суетились фельдшерицы и несколько молодых сиделок. Все, как один, вашеблагородничали, приветствовали, но тут же воротили носы и спешили удалиться. Никто не лез с расспросами, сплетнями, никто даже чаю не предложил. Женщины в белом ходили туда-сюда, будто машины какие.

Иван Несторович завернул в докторскую и первое, что сделал, – бросился к забытому чемоданчику. Порошок, растворы и шприцы целы.

– А интересно, как взаимодействует луноверин со спиртами? – пробормотал он, потерев висок. – Как алкалоиду и положено, наверное, усиливает действие в несколько раз.

И тут же с мучительным томлением отставил все.

– Нет и нет. В первую очередь разобраться с нечистью. Наконец я выясню наверняка, отчего люди, с виду здоровые, угасают здесь в одночасье.

Надо же было, чтобы он зашел в палату именно в тот момент, когда сиделки разносили лекарства.

Иноземцев сначала не придал этому значения. Присел на краешек постели первого попавшегося больного и попросил оголить живот. Тот послушно выполнил просьбу. Подошла темноволосая девушка и безучастно, точно механическая кукла, наполнила ложку мутноватой жидкостью и сунула в рот больному. Тот столь же безучастно проглотил.

– Что это? – спросил Иноземцев, недовольный тем, что на него совсем не обращают внимания и мешают вести осмотр.

– Лекарство-с, Иван Несторович.

– Вероятно-с, – сыронизировал тот. – Кто велел?

– Так вы и велели, – внезапно смутилась девушка, даже глаза выпучила. – Разве вам не разъяснили всего?

– Разъяснили, – озлился он и поднялся. – Я здесь только второй день и не успел ничего прописать. Что вы мне театр устраиваете?

Оглянулся и обмер. Пациенты спали мирным сном, хотя еще минуту назад копошились и проявляли мало-мальские признаки жизни.

– Вы чем их сейчас опоили? Это снотворное? Это потому они ведут себя как травленые тараканы? Дай сюда.

Он вырвал из рук сиделки пузырек, откупорил его и раздраженно вернул пробку на место, даже не успев поднести к носу, до того запахло в воздухе опиумной настойкой.

– Лауданум. Так я и думал. Зачем?

– Не могу знать, – испугалась сиделка. – Мне велено давать, я и исполняю.

– Кто велел их опаивать?

Тишина. Девица потупила взор и поджала губы, показывая, что говорить не намерена.

– Та-ак, – протянул Иноземцев. – Ведите меня в ваши закрома, в аптеку и показывайте, какими еще лекарствами запаслась барыня Тимофеева.

– Вам не велено знать.

– Как это не велено? Я врач и должен знать.

– Не пойду.

– Пойдете!

Разозлившись, Иноземцев вытряхнул содержимое чемоданчика прямо на пол и достал с самого дна револьвер.

– Пойдете! – вскричал он, потрясая им в воздухе. Схватил бедную девушку за локоть, вытолкал в коридор. Та поначалу упиралась, но Иноземцев так воинственно размахивал оружием и притом так неумело, что того и гляди пальнет, сам того не желая. Пришлось идти.

Попадавшиеся на пути тени в белых вуалях с красным крестом на груди в ужасе шарахались. Иноземцев не заметил, как они бросились во двор к тесной будочке сторожа.

Добрались до самой последней двери в коридоре на первом этаже и оказались в небольшой комнате с полками. Полки были, как ни странно, пусты. Ларионов предупреждал, что в больнице нет аптекаря.

Иноземцев грозно воззрился на девушку, мол, что сие значит, почему нет ни порошков, ни трав, ни ампул с камфарой, ни даже хлороформа. Положим, изобретенные в прошлом году господином Пелем из аптеки на Васильевском ампулы – запаянные стеклянные сосуды – до такой глуши еще не доехали. Но чтобы вообще без медикаментов – такое Иноземцев видел впервые.

Абсолютно пустые полки!

Только в углу, скрытый досками пола, виднелся люк.

– Там, – коротко бросила девушка.

Иноземцев тотчас прильнул к небольшой квадратной дверце, соображая, как она открывается. Дернул за кольцо – доски с визгом разъехались. Внутри было темно, но с собой он всегда носил спички. Чирк, чирк – маленький юркий язычок слабо осветил пространство подвала. Десять ящиков аккуратно громоздились справа. Слева – стол с несколькими свечными огарками.

Недолго думая, а о напуганной сиделке позабыв вовсе, Иноземцев спустился. Пока шел по лесенке, выронил спички. Дрожащими руками долго шарил по полу – все надеялся отыскать коробок. Нашел, снова не без труда высек огонь, зажег свечные пеньки и огляделся. Достать первый ящик и вскрыть его заняло минуты две. Ровные ряды пузырьков с лауданумом поблескивали в неясном свечении.

– Дьявол их всех побери, – процедил он сквозь зубы. – Превратят этих бедняг в опиоманов.

Поразмыслив, взвесив все «за» и «против», Иноземцев решил уничтожить снотворное. И принялся пузырек за пузырьком разбивать дорогое лекарство о край стола: стекло было прочным, просто так его не одолеть. Вот опустел первый ящик – пол покрылся влагой, блестят осколки, в воздухе повис дурманящий аромат. Иван Несторович снял сюртук и, отбросив его в угол подальше, принялся за второй.

– Все уничтожу, – бормотал он в ярости, – ничегошеньки не оставлю. Посмотрим потом, захотят ли больные остаться здесь по собственной воле. Сами признаются, что здоровы, удерут – только пятки сверкать будут.

Оставался последний ящик, стало жарко и душно. Иноземцев сбросил жилет, засучил рукава и притянул короб к себе.

– Сколько же здесь этой гадости. И ведь ни аспирину, ни йоду не прикупили. Только лауданум, – неистовствовал он.

От дурманящих паров закружилась голова, тошнота подступила к горлу. Он снова зашелся сухим кашлем. Из рук выпали еще два пузырька – последние, слава богу. Иноземцев застыл, глядя, как оба брякнулись об пол. Тут его осенило: ведь он взял с собой точно такой же пузырек с даурицином, который собирался подвергнуть бромированию. И позабыл о нем. А сейчас вот вспомнил!

– Болван! – вскричал он, со всего размаху шлепнув себя кулаком по лбу. В кулаке был зажат осколок горлышка, тонкое стекло рассекло бровь. Иноземцев подскочил и, ухватившись за рассеченное место, зашипел от боли.

Оттер кровь рукавом, кое-как нацепил жилет (получилось наизнанку). Сюртук надевать не стал, просто скомкал, сунул под мышку и поспешно стал подниматься. Но сегодня все было не слава богу – на пятой ступеньке нога соскользнула, и он едва не рухнул. Большой ржавый гвоздь разодрал рукав сорочки.

Весь в пыли, в изодранной одежде, с расшибленным лбом, он помчался в палату, где давеча вытряс на пол содержимое медицинского чемоданчика. Нашел драгоценный даурицин, стал заталкивать инструменты обратно, но те не желали помещаться. Тогда он завернул часть в сюртук, схватил все в охапку и уже было направился к двери, как на пороге появилась фельдшерица – немолодая особа с темной косой, спускающейся из-под белой косынки.

– Где у вас здесь лаборатория? – выдохнул доктор.

– Напротив аптеки-с, – учтиво ответила та, нисколько не смутившись, не удивившись и не испугавшись. – Идемте, я покажу.

Лицо ее было до того спокойным, словно ей каждый день приходилось видеть, как доктора, между прочим окончившие академию, и не бог весть какую, а Императорскую военно-медицинскую, носятся, будто полоумные, в перепачканном жилете наизнанку, с рассеченной бровью, с чем-то бесценным, завернутым в пыльный сюртук. Она ни о чем не спросила, а Иноземцев и рад был.

Лаборатория оказалась чистенькой, опрятной, с необходимым инвентарем. Были здесь и инструменты: несколько видов скальпелей, зонд, трубка для интубации, крючки и два пинцета в небольшом стеклянном шкафу. Все лежало на своих местах. Казалось, ни к чему здесь никто никогда не прикасался, только изо дня в день смахивают пыль отовсюду сердобольные сиделки.

Вывалив свои инструменты на стол, Иноземцев с досадой обнаружил, что потерял очки.

– Поищите… – Он потер переносицу. – Поищите мои очки.

Фельдшерица склонила голову и вышла.

Итак, теперь надобно вспомнить, как он сотворил луноверин. Что сделал в самом начале?

– Так-с, нужны треножник и горелка, – бормотал он под нос. – Ангидрид, кажется, еще оставался, а хлорид аммония найдется и здесь, ведь должен быть! Как без нашатырки-то?

Треножник отыскался, в качестве горелки Иноземцев воспользовался низенькой керосиновой лампой. Водный раствор аммиака невозмутимая фельдшерица подала вместе с очками – решила, видимо, вопреки призрачному уставу больницы забыть о своих обязанностях и поассистировать Иноземцеву. Уж очень он, верно, забавно смотрелся, суетясь вокруг стола. На самом же деле фельдшерица обязана была всего лишь присматривать за доктором и не дать ему наделать новых глупостей.

До самого вечера даурицин коптился с уксусным ангидридом на язычке лампы. Уже начали гореть стенки чаши для выпаривания, но на деликатные замечания фельдшерицы Иноземцев все отмахивался. Пока есть время, он решил занести все произошедшее в дневник. Взъерошив волосы, лихорадочно пыхтя и шевеля губами, он чиркал, чиркал, пока в нос не ударил запах гари.

– Черт! Лейте раствор аммиака! Что вы смотрите на меня? Давайте же, смелее. Чувствую, выйдет у нас луноверин. В тот день я точно так же едва не получил вместо нового вещества пепел и угольки. О, да здравствует наука! Получилось! Кристаллики идеального розового цвета. Вы видите? Они начинают проявляться сверху…

Иноземцев собрал несколько и принялся готовить раствор.

– К чертям предрассудки и страх, – бубнил он. – Как вас зовут?

– Акулиной Ивановной, – чуть улыбнулась фельдшерица. Но улыбка быстро сошла с ее лица, когда доктор втянул раствор в шприц.

– Ну, Акулина Ивановна, вы присутствуете при историческом событии! – И всадил укол в предплечье. – Подохну, но выясню, что это за тинктура, – процедил он. Швырнул шприц в раковину и устало рухнул на стул. Одной рукой он уперся о столешницу, другую прижал к сердцу – оно, казалось, готово было вырваться из груди.

Несколько минут стояла тревожная тишина. Иноземцев слышал только собственное сердцебиение, китайским гонгом отдававшееся в висках. Потом вдруг вскочил и принялся носиться по лаборатории, не в силах собраться с мыслями. Далее ощутил небывалый прилив сил. Сейчас он чувствовал себя Самсоном или Ахиллом, способным одним мизинцем поднять экипаж. Легкие, точно новенькие мехи, наполнялись воздухом, кровь носилась по венам, как скоростной лондонский поезд, в голове была полная ясность.

– Я вывел вещество, доселе не известное науке! – воодушевленно вскричал Иноземцев. – Наконец и с дозировкой определился – сантиграмм на миллилитр. Универсальное лекарство. Вы заметили: я кашлял? А теперь кашля нет! Меня уже месяц мучает бронхит. Но я его остановил одной инъекцией луноверина. Только что остановил. Хотите взбодриться? Вернуть силы? Собраться с мыслями? Все он!.. Разумеется, еще предстоит исследовать, вызывает ли он привыкание и не имеет ли каких-либо нежелательных эффектов. Если нет, слава мне обеспечена. Вы знаете, что это значит? Нет прозябанию, нищете, скитаниям, ссылкам. Я вернусь в Петербург. Все, кто называл меня бомбистом, будут прославлять… Мне нужен человек для эксперимента. Дело в том, что я, увы, уже не подхожу, слишком многое на себе испытал, верно, заработал отравление. Результаты будут искажены. Вы не хотите быть моей э-э-э… помощницей? Ах, мне обо всем нужно немедля поведать Ульяне Владимировне! Каким же идиотом я выглядел в ее глазах! Но теперь она все поймет.

И под перепуганным взором фельдшерицы, которая вжалась в стенку и истово крестилась, дернулся к двери. Но сделал пару шагов и остановился.

– Больных всех распустить, – добавил он, посерьезнев. – Лауданума не давать.

– Куда же вы, доктор? Как же? – внезапно забеспокоилась она. – Как же, ваше благородие? Никак нельзя не давать лауданум. Они превратятся в настоящих чудищ и перегрызут нас всех.

– Хотите сказать, что уже успели подсадить больных на снотворное?

– Так это еще при докторе Терещенко пришлось прибегнуть к снотворному, ваше благородие. Это не простые больные, это укушенные нечистью. Вас, вероятно, не успели предупредить. Натали Жановна специально отстроила эту больницу, потому как не могла смотреть, как от таких больных отмахиваются в земской, в пятнадцати верстах отсюда.

Иноземцев приблизился к фельдшерице. В глазах ее застыла тревога.

– Какой нечистью? – Он изо всех сил старался удержаться от грубости. – Что вы несете?

На что фельдшерица вдруг заверещала и стала горячо возражать, что-то втолковывать, говорить о страшном недуге и повторять легенду, слышанную вчера от Ульяны.

– Нет, ваше благородие, это самые настоящие укушенные. И после смерти они ходят вокруг больницы в поисках того, кем бы поживиться. Только тех не трогают, кто носит в кармане вот это.

И вынула из-под белоснежного фартука пригоршню чищеного чеснока.

– Фу-у, – отмахнулся Иноземцев.

– Что это вы так отпрянули? – подбоченилась она. – Неужто вы тож из этих?

Иноземцев хлопнул себя по лбу и усталым движением провел ладонью по лицу. Затем выхватил из рук фельдшерицы зернышко чеснока и принялся яростно грызть.

– Видели? – Он шмыгнул носом и причмокнул. – Фокус, да?

Акулина попятилась.

– Где вы проходили обучение? – грозно наступал Иноземцев.

– В Т-ской фельдшерской школе.

– Где прежде работали?

– В цирюльне.

– Где? В цирюльне?

Развернувшись, он отправился в докторскую. Бранясь под нос на жуткий запах, который теперь издает по меньшей мере на версту, и на проклятую цирюльню, встал у стеллажа с карточками. Вынул первую, прочел:

– «Афанасий Кузьмин, 19 лет. Пойман на болоте в попытке напасть на товарища. Вцепился зубами в шею санитара. Лечение: лауданум для успокоения нервов». Дальше шли пустые страницы.

Вторая тетрадь содержала историю Марфы Афиногеновой, которая убила свой рогатый скот, состоявший из двух буренок и козы, и неделю насыщала чрево кровью и сырой плотью животных, после чего съела мужа Степана Афиногенова. И опять: лечение – лауданум для успокоения нервной системы.

Пятая, шестая, десятая тетради с историями в том же духе. Что, может, в самом деле это неизученная нервная болезнь какая? Нехватка в организме каких-нибудь важных строительных материалов для стволов нервных клеток или в составе крови. Нет, но неужели они действительно падки до свежей крови и плоти?

Охватил взглядом полки, быстро подсчитал: тетрадей здесь в десятки раз больше, чем больных в палатах. Неужели за два года померло столько «укушенных»?

Иноземцев поморщился и добавил про себя, что чесноком здесь точно не поможешь. Опустился, устало уронил локти на столешницу, пристроил голову на ладонях и замер. Надо же, в какой вихрь невозможных событий он угодил! Ни секунды, чтобы опомниться. Он втянут в чудовищный водоворот и несется по кругу, вот-вот волны сомкнутся над головой… А вдали маячит недостижимая звезда – его луноверин, который перевернет современную медицину! Но между ним и славой стояли генерал-людоед, ожидающий от него чуда, племянница, вот уж действительно луч света в темном царстве, уставшая воевать с упырями барыня-француженка и толпа погибающего народу, которую должен спасти он. Он и никто другой.

Сжал зубы, вскочил, сделал круг по докторской, прихватил чемоданчик и снова отправился осматривать пациентов. Сердце стучало, как паровоз, мозг готов был разорваться, жажда немедленно, прямо сейчас найти решение туманила голову. Нет, он все-таки выяснит, куда эти укушенные укушены!

Битых четыре часа сосредоточенно, дюйм за дюймом он исследовал пациентов, но не нашел ни намека на укус, хоть отдаленно напоминающий человеческий. Как вели себя больные во время приступа, он не видел, а верить фельдшерицам, таскающим чеснок под фартуком, не хотел – против этого восставала вся его ученая сущность.

Третий обход лишний раз убедил, что здешние больные зря проводят время на койках, поедая обеды и ужины (все это время, пока он находился в палатах, со двора доносились ароматы кухни) и усмиряя нервную систему ежедневными порциями снотворного.

Сердце его похолодело.

Они откармливают этих несчастных на убой генералу!

Мысль эта, между прочим, уже приходившая в голову Иноземцеву, хоть и в виде комического предположения, парализовала его. Он застыл с открытым ртом и круглыми от ужаса глазами.

Картинки, мелькавшие прежде в бешеном калейдоскопе, вдруг соединились. Больной генерал – вовсе не больной, он притворщик. Жена его, чтобы прокормить супруга-людоеда, вынуждена была построить самую настоящую бойню под видом богадельни, а Ульянушка, верно, и не знает, что творится вокруг, верит во всякие легенды, бедняжечка. Вот почему Натали Жановна просила его убить и рыдала при этом так, что волосы дыбом.

Нет, это не может быть правдой!

Может! И к нечисти происходящее здесь не имеет никакого отношения. Если человек внушил себе, что не видит жизни без человечины, значит, пока не внушишь ему обратное, бесовские безобразия не закончатся никогда. Вот где гипноз – единственный выход.

– Ваше благородие, – знакомый голос заставил доктора очнуться. – Ваше благородие.

Пред ним стояла та девица, что раздавала больным лауданум. На подносе она держала бутылочку с карболовой кислотой и пушистый комок ваты.

– Разрешите, я вам пластырь наложу? Акулина Ивановна велела.

– Пластырь? – удивился Иноземцев.

– Вы ведь бровь рассекли. Поглядите, как рукав запачкали. Неужто так в барский дом поедете? Перепугаете господ.

Безучастно глянул на оторванный и перепачканный кровью рукав, пожал плечами. Сиделка оставила поднос на столе. Через локоть ее был перекинут сюртук Иноземцева.

Закатное солнце клонилось к лесу. Теплый свет наполнял белую палату и ласкал стены. Пациенты, не получившие дневную порцию «лечения», стали приходить в себя, что-то бубнили, ерзали на матрасах, кое-кто даже поднялся. Когда сиделка ушла, Иноземцев попытался расспросить, как кого зовут и отчего оказались здесь. Имена называли, а вот день, когда попали сюда, не мог вспомнить ни один. Что тому предшествовало – тоже.

– Неведома чума поразила наш уезд, – поделился сухонький старичок с близоруким прищуром. – Не спрашивайте нас ни о чем, ибо в минуту болезни пропадает память. Никто ничего потом не помнит. Проснешься утром после сна, а тебе: «Ты убил соседа, горло ему перерезал и руку евонную отъел». «Да ты что, – воскликнешь в ответ, – быть такого не может, как так отъел?». «Вот так и отъел», – отвечают.

– Кто отвечает? – сурово спросил Иноземцев.

– Кто-кто! Господа благородные из земской управы.

– А имен не помните?

– Какие имена! Достаточно поглядеть на ихнюю наружность – господин благородный, значит, правду говорит, слушайся и делай, что велят.

– Бывшие крепостные?

– Известное дело.

– И все, кто здесь лежит, тоже из бывших крепостных?

– О всех не могу знать. Кто в этой палате – да. А в других помещениях, тем более на женской части никогда не бывал.

– И что же, вам здесь нравится?

– А отчего бы не нравилось? Кормят как на убой, – Иноземцев вздрогнул, – ухаживают любезно, лечат, смотрят, а ты знай себе пей лекарство, на солнышке грейся, ешь да спи.

Прикрыв рот рукой, Иноземцев подавил рвотный позыв, выскочил за дверь, метнулся к лестнице, вихрем слетел с нее и понесся через рощицу. У самой ограды его вывернуло наизнанку. Что и говорить, никогда не приходилось беседовать с тем, кого завтра, быть может, съедят на ужин.

Шатаясь, он добрел до коляски. Тихон ни о чем не спросил, стеганул лошадок, и они покатили.

Ехали долго. Свернули через лес, потом кладбищем, дальше через поля. Вчера, когда рядом сидела Ульянушка, дорога показалась втрое короче. Тихон все что-то ворчал, но Иноземцев не слушал и от усталости клевал носом. Прибыли затемно.

У крыльца усадьбы стояла казенная карета, рядом двое верховых в белых кителях, юфтевых сапогах, при шашках – полицейские урядники, стало быть. Из земской управы, догадался Иноземцев, представители местной власти. Может, им все рассказать? А как же Ульяна? Что будет с ней, когда бедная узнает, что ее дядюшка откармливает бывших крепостных, точно боровов, на съедение? Умрет же с горя!..

Только поднялся по ступеням и вошел в залу, как тотчас к нему подлетел человек в вицмундире с желтыми пуговицами и петличками коллежского секретаря. Лет около сорока – сорока пяти, светлые усы, нахмуренный лоб.

– Иноземцев Иван Несторович? Распоряжением губернатора вы арестованы за убийство.

И проворно щелкнул наручниками на запястьях.

– За какое убийство? – пролепетал Иноземцев. – Я никого не убивал.

– Это ваше? – Исправник подцепил двумя пальцами револьвер, в котором Иноземцев с ужасом узнал подарок Ларионова. – Найдено рядом с убитой.

– Как же… – начал он и запнулся. Он прекрасно помнил, как оставил оружие у входа в подвал и потом и не подумал его хватиться.

– Вы были сегодня в тимофеевской богадельне?

– Только что оттуда.

– И мы прямиком оттуда, странно, что разминулись. Явились сиделки в управление, плакались, что вы вели под дулом покойницу Катерину Ильиничну. Это так?

– Так.

– Уже лучше. Похоже, мы найдем общий язык. Вернемся на место преступления, дальнейшие вопросы там.

Иноземцев поплелся за чиновником. Внезапно обоих остановил встревоженный голос Натали Жановны:

– Как, вы просто так забираете наш гость? Неужели ничего нельзя делать? А где же Пантелеймон Палыч? Обычно он прыезжал, когда была нужда.

Доктор с надеждой обернулся. Рыжеволосая француженка в легком бирюзовом платье, с каскадом страусиных перьев, взволнованно обмахивалась веером и кусала губы в кровь. Но блеск ее мерк – у противоположной стены на лестнице стояла Ульяна Владимировна, щеки ее были залиты слезами. А как горели янтарные глаза! Да уж, она плакала куда искреннее, чем француженка изображала беспокойство.

– А вы разве не знаете: Пантелеймон Палыч в отставке с июля этого года. Теперь я вместо него, – отчеканил исправник. И, развернувшись, жестом предложил Иноземцеву пройти вперед.

– Пантелеймон Палыч, Пантелеймон Палыч, – бормотал он, грузно вышагивая по гравию дорожки перед фонтаном. – Всем им только Пантелеймон Палыч надобен. Эти две сиделки ваши тоже непременно его требовали. А с чего бы это, а?

Несчастный Иноземцев пожал плечами. Он надеялся сегодня хоть на малую передышку. Хотел увидеть Ульянушку, сообщить о своем открытии. А вместо этого в который раз должен оказаться в злосчастном месте, всеми называемом богадельней. Ночью! И в какой роли – в роли убийцы.

Вернулись быстро. Вокруг темнота. Доктор безучастно следовал за человеком в темно-зеленом вицмундире. Тот, пока казенный экипаж не остановился, сверлил его изучающим взглядом, но ни слова не сказал, ни единого вопроса не задал. Припечатал взглядом, и от этого сделалось совсем не по себе. А тут еще эта глухая рощица и возвышающееся здание без единого огонька навевали такой ужас, что он даже не успел порядком испугаться из-за ложного обвинения и возможного заключения в кутузку.

Когда оба ступили на крыльцо, навстречу вышла Акулина Ивановна со свечой. Но даже свет теперь не мог рассеять страха. Из окон доносились протяжные жутковатые звуки, похожие одновременно и на многоголосое пение, и на возню, скрежет, и на вой с плачем. Иноземцев не мог унять дрожи. К горлу подкатил ком. Сейчас без лауданума больным, верно, совсем худо. Не дай господь, неведомая хворь взыграет…

Слава богу, идти было недолго – первый этаж, по коридору направо. Через несколько минут троица благополучно спустилась в подвал, где давеча Иноземцев расколотил весь лауданум.

Посреди осколков, распластавшись в нелепой позе, в перепачканной кровью сестринской одежде, лежала та самая девица, что наклеила Иноземцеву пластырь на лоб. Лицо ее он сразу узнал. Разум озарило спасительное воспоминание.

– Так ведь после того, как я ее револьвером напугал, она заходила ко мне, разговаривала. И не обиделась вовсе. Напротив, я бровь рассек, а она пластырь приложила и сюртук мне принесла, – выпалил он.

Чиновник, ни слова не говоря, принялся снимать с него наручники.

– Из вашего револьвера, – улыбнулся он, – не стреляли по меньшей мере год.

– Да? – изумился Иноземцев. – Я и не знал.

На лице исправника нарисовалось что-то похожее на снисхождение.

– Прошу простить за спектакль, но пришлось прибегнуть к уловке для вашего же блага. Успел, сказать по чести, вытащить вас из могилы. Коллежский секретарь Кирилл Маркович Делин, новый исправник Т-ского уезда, к вашим услугам. Я давно уже пытаюсь понять, что за дела происходят вокруг усадьбы Тимофеевых. Аристарх Германович, обвиненный в государственной измене, парализован. Власти касательно престарелого генерала приняли решение оставить того в покое – пусть доживает остаток дней в постели. Но к его супруге вопросов много. Подозреваю, что под видом благотворительности она обделывает какие-то делишки, да-с, и дела эти неубедительно маскирует легендами о людоедах и упырях. Самоубийства приглашенных ею докторов расследовал, увы, подкупленный Натали Жановной Пантелеймон Павлович Гладун, прежде мой начальник. Сам я десять лет служил помощником земского исправника. Вы на чин мой не смотрите. Кто еще возьмет этот гиблый Т-ский уезд?

Делин махнул рукой.

Вот оно, спасение! Иноземцев просиял. Довериться этому человеку, и все закончится: преступники будут наказаны, горемычные крестьяне – отпущены на волю, и он, счастливый, свободный, отправится в Петербург. А как же слезы Натали Жановны? А как же Ульянушка? А миллионы и алмазы?

– Что молчите-то? – буркнул Делин. – Сейчас требуются ваша помощь и горячее участие. Для начала составим протокол. Дадите свои показания, к делу прикрепим ваш револьвер, все равно пользоваться не умеете. Возили с собой для устрашения?

– Для устрашения, – механически подтвердил Иноземцев.

– Могу я вас попросить осмотреть тело погибшей? Хотелось бы услышать вашу оценку. Последнее время судебный врач Иннокентий Петрович не слишком смышлен. Да и везти его сюда не хотелось.

Прежде молча слушавшая Акулина Ивановна подалась вперед:

– Поглядите, доктор, нет ли укусов.

Исправник так на нее глянул, что бедная тотчас подалась назад, опустила голову.

– Почему ваши больные шумят среди ночи? – укоризненно поинтересовался он.

Иноземцев поглядел на чиновника и вдруг осердился на самого себя. Надо же, все это время носился, суетился и ни разу не выказал подобную сосредоточенность.

– Так ведь без лекарства они не уснут, – виновато ответила фельдшерица.

– Да, – тотчас нашелся Иван Несторович, – я разбил весь здешний лауданум, потому как рискнул предположить, что больных опаивают снотворным зря.

– Вот как? – заинтересовался уездный исправник. – Отчего вы рискнули так предположить?

– Оттого, что все как один здоровы, более того, о приписываемой им болезни не помнят. Но в больнице больным нравится. Я не могу судить, о какой болезни, пока не увижу ее истинного проявления.

– Вот точно так же рассуждал и Фогель – здешний уездный врач, которого нашли задранным волком. Он приступил к обязанностям доктора в богадельне, соблазнившись деревенским уединением. Не в себе был доктор, со странностями.

С этими словами исправник оценивающе оглядел Иноземцева. Вид доктора, очевидно, не внушил ему доверия.

– Вот как? – оживился Иноземцев.

– Может, вы осмотрите тело не затягивая? – Исправник достал из кармана носовой платок. – Здесь нечем дышать.

Иноземцев закатал рукава, уложил бедную Екатерину Ильиничну на спину и принялся снимать с нее одежду. Под сестринским халатом он с удивлением обнаружил дорожное платье.

– Смерть мгновенная, наступила часа три-четыре назад. – Он поморщился и вытер руки о полотенце, которое подала фельдшерица. – Причина смерти – сквозное пулевое ранение в голову. Лобная доля… Пуля прошла через мозжечок, верно, задела мозолистое тело, свод мозга и вышла через затылок. Стреляли в упор – ожог на коже, порох. Еще, рискну предположить, убийца был выше ростом.

– Хм, верно, – буркнул исправник.

– Укусов на теле нет, извольте видеть, Акулина Ивановна, как нет и других следов насилия. Крови потеряно довольно, – продолжал Иноземцев, – но здесь ее нигде нет, не считая пары пятен на вуали. Очевидно, ее убили не в этом подвале.

– Очевидно, – сквозь зубы процедил Делин. Не было понятно, то ли он недоволен, то ли это его всегдашнее угрюмство.

– И пуля… – с осторожностью добавил Иноземцев.

– Не найдена, – отрезал исправник. – Все, довольно. Все наверх. Вы, Акулина Ивановна, усмирите наконец ваших подопечных. А мы с вами, – он ткнул Иноземцева в надетый по-прежнему наизнанку жилет, – едемте в город.

По дороге Иноземцев пытался изложить, что с ним происходило в проклятой Бюловке с момента приезда, но обстоятельный Делин потребовал прежде рассказа о петербургском прошлом. Добрый час, пока оба не переступили порог городской управы, пришлось отвечать на вопросы о учебе и работе в больнице. Может, побаивался ушей урядников, потому и тянул? Видно было, что исправник не доверяет никому. Да и не удивительно, к столь странной истории мог быть причастен каждый.

– А теперь, Иван Несторович, рассказывайте, как оказались в Бюловке. – Делин уселся в потертое кресло за казенным столом, а Иноземцеву кивнул на стул.

Уездное полицейское управление находилось на окраине Т-ска в здании бывшего земского суда, упраздненного лет пятнадцать назад по причине полицейской реформы. Напротив располагалась пожарная охрана – обветшалый особняк екатерининских времен, освещенный тусклым светом единственного фонаря.

Стояла глубокая ночь. Керосиновая лампа выхватывала из тьмы лица – усталое Иноземцева и сосредоточенное Делина.

– Понимаю, вам случилось провести не лучшие дни и вы порядком вымотаны – вижу это по вашим тяжелым векам и покрасневшим глазам. Но дело, Иван Несторович, не терпит отлагательств. Убийство! Не приведи господь, за ним последует другое, третье. Этим пахло! Я не хочу, чтобы на моем участке ходили слухи о людоедах, а богатая иностранка наживалась или тешила свою нездоровую фантазию.